Александр Иванович Вовк
Слава КВКИУ!
У американцев, пусть это многим покажется странным, студентов вообще не учат. Именно так! Судите сами! Разве можно назвать обучением вручение студентам в начале семестра перечня учебников и книг, за которые они должны в конце семестра отчитаться перед своим профессором? На этом роль профессора у них заканчивается! Потому заканчивается и обучение!
У нас это воспринимается как абсолютное надувательство или мошенничество, но в США – это норма. У них, видите ли, так принято! А потому, всё просто! Не согласен? Пошёл вон! Значит, не достоин!
В подобной системе успевающими становятся лишь студенты с большими деньгами – они всё купят – или с прекрасной способностью к самообучению. Такой способностью чаще всего отличаются корейцы, вьетнамцы, китайцы и прочие выходцы из Юго-Восточной Азии.
Но я ведь изначально затеял разговор только о профессионализме преподавателей. А как вы думаете, какими могут быть преподаватели в американской системе образования, где им не приходится преподавать?
Правда, они не совсем уж бездельничают. Нет! В американской системе от них строго требуется не обучение студентов, а составление отчётов о результатах личной научной деятельности. Для этого им предоставляют должности, зарплаты, лаборатории, обеспечивают всем необходимым… Лишь бы за всем этим следовали полезные определенным фирмам результаты!
И результаты будут! Уже потому, что чужеземные мозги очень стараются выдать их, чтобы навсегда закрепиться в США.
Вот и всё! А где же хваленое образование? Его нет! Точнее, нет американского образования, но есть отличное неамериканское, полученное Штатами бесплатно вместе с лучшими иноземными мозгами! Полученные за счёт того, что эти мозги лелеют мечту перебраться в США на ПМЖ, как наиболее предпочтительный вариант своей жизни.
Такой же, в общем-то, является и высшее образование в Англии. Только плата за него там самая высокая в мире.
Но советская система высшего образования убедительно доказала своё превосходство над всеми иностранными системами. Хотя бы научно-техническими прорывами СССР до войны и после нее, достижениями в изучении космоса, в ядерной физике.
После основательной лжи об СССР, вдавленной в некритичное население РФ, мало кто знает правду, но в шестидесятые годы именно США безнадёжно отставали от Советского Союза в кибернетике и в генетике. Я не придумываю! Это оценки самих же американских специалистов! Эти оценки их очень пугали!
Но советских специалистов силовым приёмом заставили перейти на американскую систему программирования, забыв обо всём своём. Это сразу поставило их в положение догоняющих. А получилось так из-за предательства или надувательства руководства СССР. Перед принятием рокового решения наше последующее отставание буквально во всём было подано как наиболее целесообразное для экономии финансовых и прочих ресурсов страны!
Здорово обосновано! Можно сказать, даже изящно! По всему видно, основательно готовились враги наши задурить нам головы! Хоть по крупицам, но долбили изнутри!
И так далее. Много чем удавалось гордиться Советскому Союзу. А было достигнуто всё только за счёт успехов в образовании. Теперь гордиться нечем! Снова враги подсуетились!
48
Пусть всё так и было, но ведь любой может спросить: были ли, в конце концов, и в моём вузе преподаватели высокого уровня или никто кроме Робинзона или Бочковой не вспоминается?
Были, конечно! Ещё какие! Но я в своих воспоминаниях так всё запутал, что с моей подачи эти люди остались в тени. Даже сам не пойму, как такое получилось! Но постараюсь исправиться!
Абсолютным образцом преподавателя с гражданских, то есть, общеобразовательных кафедр, я всегда считал доктора физико-математических наук профессора Терегулова. Он читал лекции и вел практические занятия по «Теоретической механике». Наука сложная, но свою работу он исполнял, как и положено профессору – блестяще!
Терегулов был доктором наук в расцвете сил. Всего-то тридцать восемь! Лекции читал только по памяти! И насколько же мастерски он это делал! Залюбуешься! Наши конспекты становились идеальными! Логика, стройность, немногословность и чёткость во всём. Никаких отступлений от темы даже для нашей разрядки, что практиковали многие преподаватели.
Только на первой лекции Терегулов перед нами извинился:
– Я знаю, что военные люди не приемлют, когда кто-то держит руки в карманах. У вас так не положено! Но придется потерпеть! Понимаете ли, я на своей первой лекции когда-то так волновался, что мои руки гуляли сами по себе. Одна из них схватилась за оголенный провод под напряжением. Меня хорошо тряхануло. С той поры в правой руке у меня всегда мел, а левую я на всякий случай прячу. Такая вот история. Не взыщите!
Как-то наш профессор забыл, на чём остановился в прошлый раз. Мы заинтересованно ждали конфуза, ведь такое случилось впервые, однако ничего не произошло. Он лишь взял в свои руки чей-то конспект:
– Запишите следующий учебный вопрос… – и далее всё продолжилось как обычно.
Но всё же…
В ходе какой-то лекции Терегулов на наших глазах, будто в стену упёрся. Замолчал, глядя на недописанную математическую зависимость. И молчал долго. Слишком долго, чтобы это не стало для нас загадкой.
Вообще-то, есть, пожалуй, некая продолжительность паузы для любого преподавателя, которая никем не будет воспринята, как забывчивость, угрожающая обычному течению занятия. Ну, что же такого, если замолчал преподаватель на десять секунд. Или на двадцать. Пусть даже на минуту. Дыхание переводит или в горле пересохло. Мало ли что случается с человеком?
Но наш профессор был недвижим и минуту, и более того. Он молча поддерживал кулаком подбородок, молча глядел на исписанную им же доску, и думал, ни на что, не обращая внимания.
Нам-то было ясно, что он позорно забыл доказательство сложной теоремы. Порвалась его логическая нить.
И мы, довольные, отдыхали, глядя на него снисходительно. «С кем не бывает?!» Конспекты ждали продолжения. Профессор продолжал молчать. Пауза затянулась до бесконечности, а мы остались без преподавателя. Он нас не замечал, рассматривая лишь исписанную мелом доску.
И тогда с задних столов послышалась ехидная фраза, которая многим пришла в голову, но ведь только один не промолчал:
– Ну, конечно! Даже академик в теореме путается, а с нас три шкуры потом сдерёт!
Надо сказать, что даже после этой провокации ничего не изменилось. Терегулов стоял, уставившись на заполненную формулами доску, словно она могла ему нечто важное подсказать, а мы заинтересованно ожидали хоть какой-нибудь развязки.
Наконец профессор, будто ничего и не происходило в течение пяти минут, своим обычным голосом, повышения которого мы никогда не слышали, произнёс:
– Есть ещё одно, и очень интересное доказательство этой теоремы. Но чтобы не портить ваши конспекты, я покажу его позже. А теперь продолжим начатое.
«Ага! – усомнились многие из нас. – Красивая отговорка, не более того!»
Каково же было наше изумление, когда Терегулов, закончив доказательство теоремы, предупредил нас:
– А теперь поглядите на второе доказательство. От вас я его требовать не буду, но хотя бы поглядите, насколько красивыми бывают некоторые находки математиков!
Мы и не знали, что он хвалил себя. Но из скромности так и не назвал. Спустя несколько дней на доске объявлений его кафедры мы обнаружили поздравительную грамоту, адресованную Терегулову Ильтузару Гизатовичу Академией наук Татарской Автономной ССР, как одному из видных представителей казанской школы механики деформируемого твердого тела, механики пластин и оболочек, а также за новое изящное доказательство известной ранее фундаментальной теоремы для расчёта оболочек. А это и ракеты, и цистерны, и баки, и трубопроводы, и самолёты, и подводные лодки…
Кстати, с 1992 года, как я узнал много позже, доктор физико-математических наук профессор Терегулов И.Г. заведующий несколькими кафедрами казанских вузов был избран действительным членом Академии наук Республики Татарстан и руководителем Отделения математики, механики и машиноведения АН РТ.
Такие у нас были преподаватели! Не все, конечно, но ведь был и настоящий академик! Надо сказать, в те времена и докторов наук-то было маловато. Не в каждом институте они водились. Кандидатов-то и тогда было полно, а доктора считались редким товаром. Это уже потом их настрогали, из кого попало! В результате, получился стыд и срам, а не доктора! Это мне хорошо известно – сам такой! Нет уже «новых направлений в науке», которые должны появляться после каждой защиты докторской диссертации! Новых направлений нет, а докторские диссертации плодятся без конца!
Дошло до того, что при мне декан одного из сельскохозяйственных факультетов защищал докторскую диссертацию по теме «Метод разбрасывания дерьма по полям!» Правда, она была сформулирована более «научно», но суть именно такая! Эта тема не только на докторскую не тянула, она и для студенческой курсовой работы не очень-то подходила! Засмеяли бы!
Но новоиспечённого доктора наук все заискивающе поздравляли с «большим вкладом»… Думаю, вкладом того самого дерьма! Однако все поздравляющие хорошо понимали, что начальника надо уважать даже за его дерьмо!
Сдавать экзамены академику было легко, если, конечно, курсант всё знал! Тогда Терегулов через его плечо, не мешая, заглядывал в листок для подготовки, задавал малозначащий вопросик, и если ответ его устраивал, тут же заключал:
– Ставлю вам «отлично»!
Если не «отлично», то обязательно уточнял:
– Вас четвёрка устроит или ответите ещё на один мой вопрос?
Или:
– Могу поставить только «удовлетворительно»! Вы согласны или продолжим?
А в самых неприятных случаях он говорил обычно так:
– Сможете вывести уравнения двойного маятника? Нет? Тогда вопрос решается однозначно!
И, не сюсюкая, отдавал курсанту незаполненную зачётную книжку.
Наш профессор ни себе, ни нам нервов понапрасну не портил. Не пустословил. Во всём был – хоть куда! И преподаватель прекрасный, и ученый настоящий, проложивший свой заметный след в науке. И по нему потом пошли многие, развивая его теорию оболочек.
49
Но среди штатских преподавателей, даже без учёных званий и степеней, было немало чудесных педагогов.
Например, помню нравившуюся мне умницу! Её фамилия в ту пору была Лукьянова.
Сильва Васильевна была молодой. Может, около тридцати? Потому и не успела обрасти степенями. С ее-то знаниями математики, педагогическим мастерством, с ее целеустремленностью и напором, да не защитить какую-то кандидатскую! Для нее это, пожалуй, – сущий пустяк! Но, мало ли в жизни случается! Бывает ведь, что человек способен на очень многое, да судьба такую свинью подложит, что весь потенциал человека и не раскроется.
А как в действительности сложилось всё у Сильвы Васильевны на исходе ее трудовой деятельности, я так и не узнал. Мог ведь приехать в Казань на встречу выпускников на четверть века после выпуска, но служебные дела тогда настолько зажали, действуя заодно с нетерпеливым начальством, что сорвалась моя поездка. Очень жаль.
Надеялся увидеть именно ее, Сильву Васильевну! Хотелось рассказать, что и мне потом пришлось много лет преподавать. Что именно ее я вспоминал чаще других преподавателей, как образец. Именно ее методику старался воплощать в своей практике. И вообще, я нисколько не покривил бы душой, признавшись, что она мне тогда нравилась не только как преподаватель.
Но своё тёплое слово я так и не сказал. А она моей благодарности вполне заслуживала. Ей было бы приятна моя оценка. Мы все нуждаемся в поддержке, которая выражается в заслуженной честно похвале! Но и этот долг остался за мной… Очередной не отданный долг. К тому же мне потом сообщили, что Сильва Васильевна и сама обо мне спрашивала, не приехал ли, где теперь? Странно даже – как она могла меня запомнить? Среди выдающихся математиков я у неё не числился. Выходит, запомнить могла только в том случае, если помнила всех, кого тогда учила. А она могла даже такое! Я же говорил – умница!
Сильва Васильевна вела у нас математический анализ. Читала лекции для всего курса, а в нашем взводе проводила и практические занятия. Её наука непростая, требующая скрупулёзной точности в словах и символах. Ошибёшься хоть в чём-то – всех запутаешь. Сразу вопросы валом пойдут. Начнёшь истину раскапывать – занятие скомкаешь! Тут нужен особый дар! Это же – математика! А у нашей Сильвы была безукоризненная строгость математических выкладок, абсолютная ясность мысли, простота изложения! Никогда сама не путалась и нас не путала! Как есть, умница!
И на посторонние темы не отвлекалась. Разве однажды, когда я опоздал на практическое занятие. Но тогда наш заместитель командира взвода Генка Панкратов сразу за меня вступился:
– Товарищ преподаватель (так принято было обращаться)! Этот курсант выполнял важное задание! Прошу к нему проявить снисхождение! – красиво выразился Генка.
Сильва Васильевна улыбнулась:
– Ну, если командир просит о снисхождении, тогда – другое дело! Но вы меня, как я понимаю, разыгрываете! Так ведь?
– Нет, Сильва Васильевна! Без подвохов. Вы же знаете, что наш курсант Матвеев уже более месяца числится в госпитале. Так вот, именно с ним важное задание и связано. После сложной операции нам приходится курсанта Матвеева ежедневно подкармливать! Приходится носить ему еду.
– Вот оно как?! Похвально! Не пристало товарищей в беде оставлять! Проходите, товарищ курсант, садитесь! – подвела итоги Сильва Васильевна. – А теперь продолжим!
Может, тогда она меня и запомнила? Хотя вряд ли она поняла существо моего «важного задания».
Если же объяснять причину моего опоздания подробнее, то дело было так. Мой друг Олег Матвеев считался уважаемым «лосем», однако на него было страшно глядеть на финише. Очень уж задыхался и во время бега, и потом. Скоро выяснили причину. В ходе планового медицинского осмотра нашли значительные затемнения в лёгком. Направили в госпиталь. Там диагноз подтвердили и рекомендовали хирургическую операцию, однако делать ее в госпитале не стали.
Намечались сложности. Операции на лёгких, которые не так давно стал делать знаменитость Фёдор Углов, делали в стране пока немногие хирурги. Но Олегу следовало удалить лишь верхнюю часть одного лёгкого. Для этого пришлось бы либо удалить его полностью, либо вырезать все рёбра с этой стороны, оставив без защиты сердце. Инвалидность!
В госпитале Олегу посоветовали для начала обратиться к некому Морозову – рядовому хирургу из железнодорожной больницы Казани. Сказали, будто он делает чудеса. Вручили направление от госпиталя и материалы обследования.
Морозов не стал упираться в то, что больной из другого ведомства, сразу поставил Олега в свою очередь на операцию. А потом сам её и сделал, но по своей методике. Действительно удалил всего-то верхушку одного лёгкого, но при этом и рёбра оставил целыми! Сделал из рёбер, как он говорил, форточку. Вот так хирург! Вот так мастер! Но без всяких ученых степеней! А со всей страны к нему съезжались доктора медицинских наук, чтобы научиться!
Но я о другом. О своей роли в том давнем деле.
А роль была проста и связана со следующим. Несмотря на то, что в больнице пациентов нормально кормили, Олег постоянно был голоден, а хирург Морозов его аппетит лишь поощрял, говоря, «это пойдёт в плюс». Потому я и вызвался каждое утро относить из курсантской столовой порцию еды Олегу в больницу. Ему до нормального веса не хватало около двадцати килограммов!
Мне в моём деле повезло с расстояниями! Если в железнодорожную больницу лететь напрямик, как птица, то вышел бы всего километр. Но я летать не умел, потому проложил свой маршрут по земле.
Пришлось учесть, что утром мне следовало проделать не только всё, как обычно, но и многое дополнительно. Например, до общего завтрака сбегать в столовую; загрузить едой специальный небольшой армейский термос; между делами позавтракать самому; отнести еду Олегу в больницу; вернуться в казарму, оставить там шинель; в столовой отдать термос в мойку; а уже потом мчаться на свои занятия в корпус, определяемый расписанием занятий.
При такой напряженности мне трудно было не опоздать, хотя я почти всегда успевал. Главным образом, за счёт энтузиазма. Но возникали и объективные сложности. Во-первых, любого, кто на занятия или с занятий следовал без строя, как я, ждала кара патруля. Его не интересовали оправдания, ему для отчёта были нужны лишь факты задержаний! Разжалобить патруль проблемами в своей судьбе никому не удавалось.
В потенциале самые большие сложности создавали два офицера нашего училища, о которых среди курсантов неспроста ходили страшные легенды.
Первый из них – майор Воропаев, занимал должность офицера по режиму. В его задачу входило обеспечение пропускного режима, то есть, исключение проникновений в училище посторонних лиц или даже своих, но в неустановленных местах, иначе говоря, через забор. Самовольщики, не сознавая этого, показывали возможным врагам пути скрытного проникновения в режимное военное учреждение.
Вторым препятствием для меня мог стать подполковник Погодицкий, начальник строевого отдела училища. В его служебные обязанности по совместительству входило и обеспечение того же самого порядка, которым занимался майор Воропаев.
Именно эти два офицера не только своими служебными обязанностями, но и проявляемым усердием не зря слыли непримиримыми врагами всех училищных самовольщиков, лихо перескакивающих через заборы.
На беду самовольщиков, оба офицера были мастерами хоккейного спорта и, как о них тогда говорили, без особого труда догоняли любого курсанта, как бы лихо он не драпал. Потому курсантов это даже стимулировало совершенствовать свою кроссовую подготовку. Но и она не всегда спасала. Периодически по училищу разлеталась информация о новых жертвах и чем для них закончились их незаконные похождения.
К чести майора Воропаева, его методы работы не исчерпывались бегом. Они были весьма разнообразны. Иной раз в самое ходовое время он поджидал курсантов у их любимой тропы. Иногда заранее густо мазал солидолом заборы в наиболее популярных местах, а потом выискивал курсантов, жирно себя отметивших. Ведь от солидола не так-то просто освободиться, даже если заранее припасти растворитель. Но кто же его припасал в действительности?! Солидол всякий раз становился уликой и почти катастрофой, ведь нарушителя отчисляли из училища.
К указанным сложностям, которые могли легко стать и моими, прибавился крепкий мороз. Уж не меньше двадцати он держался целый месяц.
Утром я от столовой трусцой пересекал стадион, заскакивал по трибунам, как по ступенькам на самый верх, а оттуда спрыгивал на «вольную территорию» и припускал к больнице. Воздух от бега обжигал легкие, бил по ушам и носу. Мешал термос и вещмешок, в котором я прятал хлеб, сахар, масло и то другое, что передавали Олегу товарищи. Но больше всего мешал глубокий снег. Хотя тропа на моём пути и имелась, но всего в одну ступню. Бежать по ней приходилось осторожно, и всё равно я часто заваливался на бок со своим жидким грузом.
Тем же путём я и возвращался.
В один из дней везение закончилось. Почти преодолев очищенный от снега каток стадиона, я услышал властный окрик:
– Товарищ курсант, стойте!
Я оглянулся. В теплом спортивном костюме майор Воропаев совершал пробежку вокруг стадиона и, ясное дело, не обделил меня вниманием. Убежать в шинели и с грузом я бы не смог. Пришлось остановиться. Но и позорно возвращаться не стал, только застыл в ожидании. «Пусть сам подходит, если появился интерес!»
– Вы куда через забор направляетесь, товарищ курсант? Разве вам КПП не подходит? – с иронией уточнил майор.
– Если через КПП, то я опоздаю, товарищ майор!
– Ого! – усмехнулся он. – Вы еще и с претензиями?! Между прочим, все, кто имеет пропуска, проходят через КПП и не опаздывают, а вы, кажется, особенный у нас? И что это вы выносите из училища без материального пропуска? Судя по всему, это не курсантское имущество! Вам оно не положено!
Я молча слушал обвинения, пока майор надо мной издевался, а потом рассказал свою задачу.
По мере рассказа майор Воропаев менял отношение ко мне, я это наблюдал, потому не боялся за последствия нашей встречи на пограничной полосе, однако моё время уходило. Я мог опоздать на занятия.
– Ладно, вижу, уши оттираешь уже, а бежать тебе еще изрядно. Действуй, как задумал, а встречи со мной, считай, не было! Товарищу своему передавай мои наилучшие пожелания. Пусть выздоравливает! Вот только, герой, не представился ты мне! Кто такой?
– Виноват, товарищ майор! Спешил! – оправдался я и назвал свою фамилию и взвод.
– С курса Титова, значит?
– Так точно, товарищ майор!
– Ну, ладно, беги! Считай, не видел я тебя, потому Титову не докладывай!
– Спасибо! – поблагодарил я, и мы разбежались.
Вот таким в реальной обстановке, в которой с моей стороны было серьёзное нарушение, но без злого и корыстного умысла, оказался майор Воропаев. А ведь его иначе, нежели зверем, в курсантской среде не называли!
Всё-таки вернусь к уважаемой Сильве Васильевне. Думаю, нелегко ей работалось в чисто мужском коллективе. Ещё и не в случайно подобравшемся мужском коллективе, в котором обычно есть молодые и неженатые, но присутствуют и степенные семейные мужики, есть и серьёзные пожилые, относящиеся к красивым женщинам как к дочерям. В общем, всякой твари там обычно есть по паре. Там молодёжь, если и балует, то с оглядкой на старших. У нас же все были, как на подбор, – молодые, холостые и озабоченные.
А что означает для женщины попадание в такую среду? Только одно! Пристальное и критическое внимание мужиков. Хотя для каких-то молодок оно могло проявляться даже в общем обожании, но не это важно. У нас оно всегда было лишь пристрастным вниманием множества молодых парней. Не катастрофично, конечно, но и нелегко женщине постоянно находиться под таким прицелом!
Дальше я расскажу именно об этом. Вот только не хочу, чтобы кто-то всё истолковал иначе, нежели представлялось тогда мне. А я и теперь полагаю, что тот случай не может бросить даже малейшую тень на нашу Сильву Васильевну. Потому смело о нем и рассказываю. Более того, считаю, что Сильва Васильевна весьма достойно вышла из некрасивой ситуации, в которую ее неуклюже и незаслуженно поставил наш товарищ (поберегу и его честь, не называя фамилию).
Всё случилось так. Как-то перед летней сессией Сильва Васильевна читала нашему курсу лекцию по математическому анализу. Как всегда, ей приходилось много писать на доске, поворачиваясь к аудитории спиной. Все напряженно работали с конспектами, вникая в суть сложного учебного материала. Темп работы был высоким. Отвлекаться – себе дороже!
Сильва Васильевна снова была на высоте. Следить за ходом ее мысли мне нравилось, иногда – буквально до восторга. С нею самые сложные для понимания математические задачи становились будто прозрачными, и легко укладывались на листы конспекта.
Но! Ох, уж эта прозрачность!
В один из моментов, когда Сильва Васильевна в полной тишине внемлющей ей аудитории постукивала мелом по доске, все услышали кроме стука чей-то развязанный комментарий:
– Смотри! Трусы просвечиваются!
При этом большинство из нас, в их числе и я, испытали огромный стыд, будто мы сами допустили столь гадкую бестактность. Но дело было сделано, и исправить что-то никто из тех, кто и не одобрял вульгарные пошлости, оказался не в силах.
В большой аудитории, где только что напряженно работали более ста человек, повисла тишина. Все замерли. И от стыда, и от ожидания реакции Сильвы Васильевны.
Она не дрогнула, лишь на долю секунды её мел слегка споткнулся и тут же продолжил выводить математическую зависимость. Сильва Васильевна продемонстрировала великолепное самообладание. Она дописала, что собиралась, повернулась к нам лицом и прокомментировала, не моргнув глазом, что и следовало комментировать для наших конспектов.
Многие из нас понимали ее состояние, и понимали, что вина одного неисправимого балбеса из нашей среды легла на нас всех. Я даже хотел встать и извиниться, но это было невозможно, ведь Сильва Васильевна сделала вид, будто ничего не заметила.
По голосу своего товарища мы, конечно, сразу узнали, кто нас опозорил, ведь давно знали о каждом почти всё, а распознала ли Сильва Васильевна тот голос, исходивших с одного из тридцати мест, занимаемых опозорившимся третьим взводом? Вполне могла распознать, поскольку вела в нём практические занятия, часто заслушивая то одного, то другого курсанта. Но запомнила ли?
Только во время сессии мы узнали ответ на этот вопрос. Третий взвод, сдавая экзамен по математическому анализу, показал немыслимо низкий результат. Средний балл за взвод составил – 2,87! У них оказалось такое количество двоек, которого училище по математике ещё не знало!
Это было грустно и смешно ещё потому, что достигнутый на экзамене средний балл совпал с ценой бутылки водки! Дополнительный повод для насмешек.
Все, конечно, догадывались, что в столь диковинном результате хотя бы частично проявилась скрытая месть Сильвы Васильевны, но никто, кроме пострадавшего третьего взвода ее за это не осуждал. И самое главное, что никто при всём желании даже из этого взвода не мог обижаться на нее обоснованно. Более того! Скорее всего, Сильва Васильевна никого умышленно и не топила. Просто третьему взводу она не протянула руку помощи, хотя другим взводам помогла, как всегда. И было понятно, что у нее ещё не прошла обида, нанесённая подло и незаслуженно. Ведь обычно к курсантам Сильва Васильевна относилась весьма благосклонно и уважительно.
Теперь давно растаявшая во времени та неприятная сцена сдаётся мне весьма занятной ещё и потому, что за ушедшие годы уже современные милые женщины, нас окружающие, изменились чрезвычайно сильно.
И ведь не только внешне. Если в моей молодости они изобретали любые приёмы, лишь бы ни одна складочка на одежде ненароком не выдала их женского естества, то теперь у них этого нет и в помине!
Ничего мы не замечали тогда и у нашей Сильвы Васильевны. Уж не знаю, что разглядел наш шут!
А что теперь?! Теперь любая девица считает большим упущением, если ее одежда не проявляет её скрытые формы с абсолютной точностью, будто она голая!
Меняются, однако, не только моды, времена и нравы. И даже не их восприятие разными поколениями! В моё время женщины, между прочим, как это ни обидно для кого-то, не на словах знали такое понятие, как женская честь. Теперь для многих честь – лишь устаревшее слово. Не более!
Милые женщины! Ругайте меня любыми словами и сколь угодно, но вы ведь сами согласились, в общем-то, что теперь вы не совсем люди! Не люди, а так себе! Покорное приложение к тому, кто соизволит вас содержать. И что особенно меня ужасает, – большего вам, в большинстве, и не надо!
А где же честь? Где грандиозные жизненные планы и не менее грандиозное их воплощение с пользой для страны? Именно такое ведь раньше было присуще почти всем советским женщинам с детства! Они ведь горели и делами, и идеями, буквально! И во многом соперничали с мужчинами! И не желали им уступать! Были даже летчицы! Были капитаны судов! Но оставались женственными, милыми, добрыми, а потому и любимыми, с которыми мужики во всём считались.
Но выродились незаметно, что ли? Мелковаты стали, однако… Или мне это кажется?
50
Что-то часто я стал ворчать… Видно, и впрямь душой старею. Или нет? Ведь ты, родная моя, ко мне относишься по-прежнему, а ты у меня была и остаёшься главным индикатором справедливости и моим народным судом!
Конечно, я и сам понимаю, что нет мне смысла высказывать своё несогласие со временем и с людьми, которые это время олицетворяют. Ведь они сами считают его своим и абсолютно правильным временем.
Они выросли с ним. Они другого времени и других порядков абсолютно не знают. Они не знают даже, что в мире всё может быть иначе! Им лучшим кажется то, что привычнее. Потому, кто из них меня послушает всерьёз? И, тем более, кто прислушается? Кто воспримет мои критерии о справедливости и порядочности, как свои?
Никто! Потому что нарушилась связь поколений. Молодёжь теперь воспитывают не старшие опытные и мудрые люди, а реклама и «наши» фильмы, сделанные по заказу Голливуда за его же счёт. Понятно, с какими целями. Всюду побеждает пресловутый продакшен, проповедующий всей планете свои приторные сказки!
Помню, слышал я чью-то мудрую фразу, будто мы считали главными врагами ядерный Пентагон и агрессивное НАТО, но куда страшнее оказался лакированный и якобы приятный во всех отношениях Голливуд. Именно он заразил души наших детей липкой буржуазной гадостью. Дети выросли и стали «не нашими» детьми. И совсем не нашими людьми, непохожими на нас, не советскими. Мы в молодости убежденно пели, что «не нужен нам берег турецкий», а им только этот берег и нужен. Да еще два-три раза в год его подай!
Молодые уже действительно, как бы они не ухмылялись, ничего не понимают, кроме самих себя. Да и не хотят понимать ничего, кроме своих потребностей. Дай! Продай! Купи! Хочу! Что еще? Наиболее употребляемые их слова уже не родина, не страна, не народ, а лишь одно – комфорт. В нем они видят смысл человеческой жизни.
Погрузиться в обстановку безделья, где всё вертится вокруг них, и всё вертится для них! Эгоизм и лень, возведенные в статус идеала, это же символы нынешней эпохи! Сегодня почему-то возобладало стремление быть не созидающим человеком, который всё, включая пресловутый комфорт, создаёт своими руками, а поудобнее устроиться неким малоподвижным упитанным мопсом.
Людям, сумевшим познать жизнь, какой она есть на самом деле, понятно, что комфорт не может быть целью жизни! И, тем более, её смыслом! Это лишь средство, чтобы ничего не делать! Опасное средство! Способное погубить даже не отдельного человека, а всю цивилизацию целиком. Он убивает всякое стремление к развитию. Он уничтожает главное достоинство человека как биологического вида – способность мыслить, мечтать и, главное, воплощать свои высокие мечты в жизнь!
Неужели молодым это так сложно понять? Нет, конечно! Но им не хочется понимать! Понимание разрушит их планы, покой и безделье! Ещё, не дай-то бог, заставит, действовать!
У меня в мозгу иной раз прокручивается некий аргументик против такой заразы, как современный комфорт.
Я представляю идиллическую картинку. Самодовольный красавец на шикарном автомобиле мчится по прекрасной ночной трассе. Вокруг – бескрайние просторы. Вдали – заснеженные горы. Всего в дециметре за бортом – лютый мороз! А ему, – хоть бы что! Сидит в модной рубашонке и насвистывает в такт чудесной музычке.
Во всём присутствует расслабленность! Умиротворение! Стремительное движение к далёкой цели без особых усилий!
