Тит Ливий
История Рима от основания Города

36. Весьма кстати других войн не было, только колонисты Велитр, ободрившись вследствие мира и пользуясь отсутствием римского войска, неоднократно нападали на римские поля и даже приступили к осаде Тускула; так как тускуланцы, старинные союзники, недавно принятые в число граждан, просили помощи, то не только патрициям, но и плебеям стало стыдно. Народные трибуны уступили, и междуцарь созвал комиции; выбранные в военные трибуны Луций Фурий, Авл Манлий, Сервий Сульпиций, Сервий Корнелий, Публий и Гай Валерии [370 г.] далеко не встретили в плебеях той же покорности при наборе, как то было на комициях; набрав с огромными усилиями армию, они выступили и не только оттеснили врага от Тускула, но даже загнали его в его собственные стены и с гораздо большей силою осадили Велитры, чем был осажден Тускул. Однако, начав осаду, они не могли взять города; ранее того были выбраны новые военные трибуны Квинт Сервилий, Гай Ветурий, Авл и Марк Корнелии, Квинт Квинкций, Марк Фабий [369 г.]. Но и эти трибуны не совершили под Велитрами ничего достопамятного.

Более критическое положение было дома. Ибо кроме внесших законопроекты Секстия и Лициния, выбранных уже в восьмой раз народными трибунами, и военный трибун Фабий, тесть Столона, открыто объявил, что он будет ратовать за составленные им законопроекты; а из восьми протестовавших против них народных трибунов осталось всего пять; они, как это обыкновенно бывает с отщепенцами, всецело находясь под влиянием чужих речей, выставляли только те основания для своего протеста, которые им были продиктованы дома: бóльшая-де часть плебеев находится в армии под Велитрами; комиции следует отложить до прибытия воинов, чтобы все плебеи подали голоса, за свои интересы. Секстий и Лициний с частью коллег и военным трибуном Фабием, многолетней практикой уже изощрившиеся влиять на настроение плебеев, вынуждали патрициев являться пред народом и надоедали отдельным лицам вопросами относительно вносимых к народу предложений: решатся ли они требовать права владеть более чем пятьюстами югерами земли, тогда как плебеям дают по два югера, так что каждый патриций владеет наделом чуть не трехсот граждан, а плебею едва дается достаточно места для необходимых построек или для могилы? Угодно ли им, чтобы плебеи, опутанные ростовщичеством, вместо уплаты капитала без процентов предавали свои тела в оковы и на истязания, чтобы ежедневно толпы присужденных были уводимы с форума и наполняли узниками дома знатных, чтобы при жилище всякого патриция находилась частная тюрьма?

37. Делая такие заявления, возмущавшие и вызывавшие сострадание слушателей, боявшихся за свою собственную участь, не столько испытывая негодование, сколько возбуждая его, они утверждали, что нельзя иначе ограничить право патрициев на обладание землей и угнетение плебеев ростовщичеством, если плебеи не выберут из своей среды одного консула, стража их свободы. Уже на народных трибунов смотрят с презрением, так как они сами сокрушают силу своей власти протестами. Не может быть равноправности там, где одна часть пользуется властью, а другая лишь защитой^[422]; если власть не будет общей, то никогда плебеи не будут равноправными в государстве. И нельзя довольствоваться тем, если на консульских комициях плебеев будут принимать в расчет^[423]; если не будут обязательно выбирать в консулы непременно одного плебея, то никто не будет выбран. Или забыто уже, что, когда решено было вместо консулов выбирать военных трибунов, именно с целью открыть плебеям доступ к высшей должности, в течение сорока четырех лет не был выбран в военные трибуны ни один плебей? ^[424] Что они думают? Что при двух местах патриции уступят добровольно почет плебеям, когда они обыкновенно занимали восемь мест военных трибунов, и дадут доступ к консульству, когда так долго не допускали к трибунату? При помощи закона следует добиваться того, чего нельзя добиться на комициях при помощи влияния, и чтобы открыть плебеям доступ к одной консульской должности, ее следует поставить вне конкурса, так как, оставаясь в конкурсе, она всегда будет трофеем более сильного. И уже нельзя сказать того, что ставили обыкновенно в упрек прежде, что нет среди плебеев людей, годных для курульных должностей: разве в самом деле глупее или бездеятельнее стало государственное управление после трибуната Публия Лициния Кальва, который был выбран первым из плебеев, чем оно было в те годы, когда военными трибунами были исключительно одни патриции? Даже напротив того, послов трибуната было осуждено несколько патрициев и ни одного плебея. Немного лет тому назад стали выбирать из плебеев наравне с военными трибунами и квесторов^[425], и ни в одном случае римский народ не пожалел об этом.

Плебеям остается получить консульство; это защита, это оплот свободы. Если они этого достигнут, то тогда римский народ будет думать, что цари действительно изгнаны и свобода упрочена; ибо с того дня плебеи получат все, чем выдаются патриции, – власть и почести, военную славу, родовитость, знатность, большие выгоды для себя, возможность еще бóльшие преимущества оставить детям.

Видя, что такие речи выслушиваются, они обнародывают новое предложение, чтобы вместо духовных дуумвиров были избираемы децемвиры и чтобы часть их была из плебеев, часть из патрициев; комиции для решения всех этих вопросов они отлагают до возвращения армии, осаждавшей Велитры.

38. Год закончился прежде, чем легионы были приведены из-под Велитр. Таким образом, вопрос о законопроектах, оставшийся открытым, был отложен до новых военных трибунов, народными же трибунами плебеи снова хотели выбрать тех же лиц, и во всяком случае, чтобы среди них непременно были те два, которые предлагали законопроекты. В военные трибуны были выбраны Тит Квинкций, Сервий Корнелий, Сервий Сульпиций, Спурий Сервилий, Луций Папирий, Луций Ветурий. В самом же начале года [368 г.] дело дошло до решительной схватки из-за законопроектов: когда были приглашаемы трибы и протест товарищей не останавливал предлагавших законопроекты, испуганные патриции прибегали к двум крайним средствам – к чрезвычайной власти и к самому выдающемуся мужу.

Решено было выбрать диктатора; выбран был Марк Фурий Камилл, пригласивший в начальники конницы Луция Эмилия. Равным образом предлагавшие законопроекты против таких мероприятий противников вооружаются на защиту интересов плебеев крайней решимостью и, назначив собрание плебеев, приглашают трибы подавать голоса. В гневе и с угрозами воссел диктатор, сопровождаемый толпою патрициев; сперва началась обычная борьба между трибунами, предлагавшими законопроект и протестовавшими против него; насколько юридически протест был сильнее, настолько он уступал в популярности законопроекту и тем, которые внесли его, и когда первые трибы сказали: «Как предлагаешь», тогда диктатор Камилл держал такую речь: «Так как вы, квириты, подчиняетесь уже страсти трибунов, а не власти их, и приобретенное некогда удалением плебеев право протеста уничтожаете при помощи того же насилия, при помощи которого вы приобрели его, то я, как диктатор, буду защищать его не столько в интересах всего государства, сколько в ваших интересах и силою своей власти огражу ниспровергнутое вами право защиты. Итак, если Гай Лициний и Луций Секстий уступят протесту товарищей, то не последует вмешательства патрицианской власти в собрание плебеев; если же, вопреки протесту, они будут стремиться навязать государству, точно попавшему в плен, законы, то я не допущу, чтобы сила трибунов погубила сама себя».

Когда трибуны в ответ на это, не обращая никакого внимания, продолжали дело с не меньшим усердием, раздраженный диктатор послал ликторов удалить плебеев и пригрозил, что если они будут упорствовать, то он приведет всю молодежь к присяге и немедленно выведет армию из города. Это навело ужас на плебеев, но в вождях их не убавило, а усилило воодушевление к борьбе. Дело, однако, не склонялось еще ни в ту, ни в другую сторону, между тем Марк Фурий сложил с себя диктатуру, то ли потому, что, как свидетельствуют некоторые писатели, он был ненадлежаще выбран, то ли потому, что народные трибуны вошли с предложением, принятым плебеями, о наложении на него пени в пятьсот тысяч ассов, в том случае если он примет какую-нибудь меру как диктатор. Но как характер самого мужа, так и немедленное избрание диктатором на его место Публия Манлия заставляет меня более верить, что он испугался ауспиций, а не небывалого предложения; к чему, в самом деле, было выбирать диктатора для той борьбы, в которой сам Марк Фурий был побежден; сверх того, тот же Марк Фурий был диктатором в следующем году, а эту должность, униженную в предыдущем году, он, конечно, не принял бы. Вместе с тем в то время, когда, по преданию, обнародован был законопроект о штрафе, он или мог воспротивиться предложению, призывавшему его к порядку, или же он бессилен был побороть и те законопроекты, которые вызвали внесение этого; наконец, до наших дней борьба происходила между трибунами и консулами, престиж же диктатуры всегда был выше.

39. Между отказом первого диктатора и вступлением в должность нового, Манлия, трибуны, как бы пользуясь междуцарствием, созвали собрание плебеев, причем выяснилось, какая часть предложений более приятна плебеям, какая – их авторам: предложения относительно процентов и владения землей народ утверждал, а относительно плебейского консула отстранял; то и другое было бы принято, если бы трибуны не заявили, что они спрашивают плебеев обо всех пунктах вместе. Затем диктатор Публий Манлий, назначив начальником конницы плебея Гая Лициния, бывшего военным трибуном, дал перевес делу плебеев. По свидетельству историков, это очень огорчило патрициев; диктатор оправдывался перед патрициями близким родством с Гаем Лицинием и утверждал, что власть начальника конницы не выше власти консульского трибуна.

Когда объявлены были комиции для избрания народных трибунов, Лициний и Секстий вели себя так, что, отказываясь уже от продления должности, возбудили в плебеях желание того, чего сами искали путем притворства: девятый-де уже год они находятся точно на военном положении против патрициев, подвергаясь величайшим личным опасностям и ничего не выигрывая для общего блага. Уже и внесенные ими предложения, и вся сила трибунской власти состарились вместе с ними. Сперва боролись против предложенных ими законопроектов при помощи протеста товарищей, затем услали молодых людей на войну против Велитр, наконец, против них направлены молнии диктатуры. Но уже ни товарищи, ни война, ни диктатор не стоят на дороге, так как последний, назначая плебея начальником конницы, дал даже благоприятное предзнаменование плебейскому консулу. Сами плебеи служат помехой себе и своим интересам: они сразу могут, если пожелают, освободить город и форум от кредиторов, поля – от незаконных владельцев. Когда же наконец они будут с достаточной благодарностью ценить услуги, если, принимая предложения, касающиеся своих выгод, лишают вносящих их надежды на высшую должность? Скромность римского народа не допускает требовать того, чтобы его освободили от ростовщичества и ввели в земли, незаконно занятые сильными людьми, а тех, благодаря кому он получил все это, оставлять состариться трибунами, не давая им не только почестей, но даже надежды на почести. Итак, пусть сперва они сами решат, чего хотят, а затем выразят свою волю на трибутных комициях. Если они желают, чтобы были внесены вместе все опубликованные ими законопроекты, то могут выбрать тех же народных трибунов; они проведут то, что внесли. Если же они желают принять лишь то, что необходимо каждому в отдельности, то им вовсе не нужно вызывающего ненависть продления власти: ни они не примут трибуната, ни плебеи не получат опубликованных ими законопроектов.

40. Такая настойчивая речь трибунов повергла всех патрициев, возмущенных содержанием ее, в изумление, и они потому хранили молчание; выступил один только Аппий Клавдий Красс, внук децемвира, по рассказам, скорее под влиянием озлобления и раздражения, чем в надежде разубедить, и говорил приблизительно в таком смысле: «Не ново и не удивительно будет мне, квириты, если я и теперь услышу тот единственный упрек, который мятежные трибуны всегда бросали нашей фамилии, – что род Клавдиев уже с самого начала считал важнее всего в государстве величие патрициев и всегда стоял против интересов плебеев. Первого я не отрицаю и признаю, что, будучи приняты одновременно в число граждан и отцов, мы усердно старались оправдать мнение, что мы не уменьшили, а увеличили значение тех родов, к которым вам угодно было причислить нас. Что же касается второго, квириты, то я позволил бы себе утверждать относительно себя и своих предков, что мы, ни оставаясь частными лицами, ни занимая государственные должности, заведомо не сделали ничего, противного интересам плебеев, разве только если кто-нибудь думает, что полезное всему государству вредно плебеям, которые живут как бы в другом городе; нельзя, не нарушая истины, указать ни одного нашего поступка или слова, направленного против вашей пользы, хотя кое-что и не соответствовало вашим желаниям. Или, если бы я не принадлежал к фамилии Клавдиев и не был патрицианской крови, а был любым из квиритов, знающим только, что он сын двух свободных граждан и живет в свободном государстве, разве я мог бы умолчать, что Луций этот Секстий и Гай Лициний, бессменные, если богам угодно, трибуны в течение девяти лет своего царствования, набрались такого своеволия, что грозят лишить вас права свободной подачи голоса в комициях и при утверждении законов? “Только под этим условием, – говорит он^[426], – вы выберете нас в десятый раз трибунами!” Разве это не то же, что сказать: “То, чего желают другие, мы настолько презираем, что примем его только под условием получения большой награды!” Но что это за награда, ценою которой мы можем всегда иметь вас народными трибунами? “Чтобы вы принимали в совокупности все наши предложения, – отвечает он, – угодны они вам или нет, полезны или вредны”. Заклинаю вас, народные трибуны Тарквинии^[427], думайте, что я, простой гражданин, кричу из средины собрания: “Позвольте, не оскорбляя вас, выбирать из ваших предложений те, которые мы считаем полезными, и отклонять остальные!” “Нельзя! – говорит он. – Ты установишь закон о ростовщичестве и о владении землей, как касающийся интересов всех вас, и ужели ты не допустишь совершиться в городе Риме такому чуду, чтобы ты видел консулами того Луция Секстия и этого Гая Лициния, против чего ты так возмущаешься и что ты так проклинаешь? Или все принимай, или я ничего не предлагаю!” Это совершенно так, как если бы кто-нибудь предложил терзаемому голодом вместе с пищей яд и приказал бы или не трогать того, что дает жизнь, или смешать с животворным смертоносное! Итак, если бы наше государство было свободно, то разве многочисленные голоса не закричали бы тебе: “Уходи отсюда со своими трибунатами и предложениями!” Что же? Если ты не предложишь того, что народу выгодно принять, то разве некому будет предложить? Если бы какой-нибудь патриций, если бы какой-нибудь Клавдий, что им представляется более возмутительным, сказал: “Или все принимай, или я ничего не предлагаю”, то кто из вас, квириты, стерпел бы это? Или вы никогда не будете смотреть более на суть дела, чем на лица, а все, что скажет это должностное лицо, будете слушать с сочувствием, а что скажет кто-нибудь из нас, – с отвращением? А ведь, клянусь Геркулесом, речь его вовсе не прилична гражданину; какого же рода то предложение, отклонение которого возмущает их? Оно, квириты, совершенно похоже на речь его: “Я предлагаю, – говорит он, – чтобы вам нельзя было выбирать в консулы того, кого вы хотите!” Разве иное что предлагает тот, кто требует, чтобы один консул был непременно плебей, и лишает вас права выбрать двух патрициев? Если бы теперь была война, подобная этрусской, когда Порсенна занял Яникул, или подобная недавней, галльской, когда, кроме Капитолия и Крепости, все принадлежало врагам, и вместе с этим Марком Фурием или любым из патрициев требовал консульства тот же Луций Секстий, могли ли бы вы стерпеть, чтобы Секстий был несомненным консулом, а Камилл сомневался в своем избрании? Это ли значит делать почести общими, чтобы двух плебейских консулов можно было избрать, а двух патрицианских нельзя? И одного плебея необходимо выбрать, а обоих патрициев можно обойти? Что это за союз, что это за равенство? Мало, если ты получаешь часть того, что теперь вовсе не принадлежит тебе? Требуя часть, ты хочешь захватить все? “Боюсь, – говорит он, – что вы не выберете ни одного плебея, если можно будет выбрать двух патрициев”. Разве это не значит говорить: “Так как добровольно вы не выберете недостойных, то я поставлю вас в необходимость выбирать тех, кого вы не хотите”. Не следует ли отсюда, что плебей даже не считает себя обязанным народу, если, ища консульства вместе с двумя патрициями, он может сказать, что выбран на основании закона, а не на основании голосования?

41. Они ищут способа исторгать должности, а не просить их! И они хотят так получить высшие почести, чтобы не быть обязанными за них, даже как за самые ничтожные; они предпочитают получать должности благодаря случаю, а не благодаря доблести. Есть некто, кто оскорбляется, что на него смотрят и его оценивают, кто считает справедливым, чтобы почести бесспорно принадлежали ему одному среди соперничающих соискателей, кто желает изъять себя из вашей оценки, кто делает ваши голоса обязательными, а не добровольными, рабскими, а не свободными. Я оставляю в стороне Лициния и Секстия; годы их бессменной власти вы считаете как годы царей на Капитолии; кто в настоящее время так низок в государстве, чтобы этот закон не делал для него доступ к консульству более легким, чем нам и детям нашим, если нас даже при желании вы не можете выбирать иногда, а этих должны выбирать, если даже не хотите.

О возмутительности сказано достаточно. Но это не важно, ибо достоинство относится к людским делам; а что сказать мне о презрении к религиозным верованиям и о нарушении ауспиций, что всецело касается бессмертных богов? Кто не знает, что при ауспициях основан этот город, что на войне и в мире, дома и на поле брани все делается при ауспициях? Кому же по обычаю предков принадлежит право ауспиций? Разумеется, патрициям, ибо ни один плебейский чиновник не выбирается при гаданиях. Нам же ауспиции до того близки, что не только избираемые народом патрицианские должностные лица избираются не иначе, как при гаданиях, но даже мы сами, без народного голосования, назначаем междуцаря при ауспициях и в частной жизни имеем ауспиции, которых плебеи не имеют, даже занимая должности. Итак, разве тот, кто выбирает плебейских консулов, не уничтожает ауспиции в государстве, отнимая их у патрициев, которые одни только имеют право совершать их? Пусть они теперь издеваются над религией: что-де в самом деле значит, если куры не станут есть, если они позже выйдут из клетки, если птица запоет, предвещая беду? Это пустяки! Но отцы наши, не пренебрегая этими самыми пустяками, сделали наше государство величайшим; и мы теперь, как будто мир с богами больше не нужен, оскверняем все обряды. Итак, пусть жрецы, авгуры, цари-жрецы выбираются из плебеев; на кого угодно будем возлагать шапку фламина Юпитера, лишь бы то был человек; передадим священные щиты, капища богов и заботы о богах тем, кому это не дозволено; пусть законы не вносятся, должностные лица не избираются при ауспициях, отцы не утверждают решений ни центуриатных, ни куриатных комиций; подобно Ромулу и Тацию, пусть царствуют в римском городе Секстий и Лициний, так как они дарят чужие деньги и земли. До того приятно поживиться за чужой счет! И не приходит в голову, что один закон, изгоняя хозяев из их владений, превращает поля в обширные пустыри, а другой, уничтожая кредит, – вместе с тем губит все человеческое общество. Ввиду всего этого, я полагаю, вам следует отклонить эти предложения. Да благословят боги ваше решение!»

42. Речь Аппия повлияла лишь настолько, что отложено было время принятия предложений. Избранные в десятый раз трибунами Секстий и Лициний провели закон об избрании из плебеев части духовных децемвиров. Пять было выбрано из патрициев, пять из плебеев; и казалось, что этот шаг открыл уже доступ к консульству. Удовольствовавшись этой победой, плебеи уступили патрициям, чтобы, не упоминая даже о консулах, в настоящее время были выбраны военные трибуны. Выбраны были Авл и Марк Корнелии (вторично), Марк Геганий, Публий Манлий, Луций Ветурий и Публий Валерий (в шестой раз).

В то время как, кроме осады Велитр, – исход этого дела не столько был сомнителен, сколько замедлился, – вне Рима царил мир, внезапное известие о галльской войне потрясло государство, и Марк Фурий в пятый раз был назначен диктатором. Он выбрал в начальники конницы Тита Квинкция Пена. Клавдий свидетельствует^[428], что в этом году война с галлами велась около Аниена и что тогда была дана знаменитая битва на мосту, в которой Тит Манлий на виду у обоих войск убил галла, вызвавшего его на поединок, и снял с него ожерелье. Но большинство авторов склоняет меня верить, что это случилось по крайней мере на десять лет позже, в этом же году диктатор Марк Фурий сразился с галлами на альбанской территории. Победа римлян была несомненна и досталась им без труда, хотя воспоминание о прежнем поражении внушало великий страх перед галлами. Много тысяч варваров было убито в сражении, много – по взятии лагеря; другие, устремившиеся преимущественно в Апулию, разбрелись и скрылись от врага, частью потому, что далеко убежали, частью потому, что страшная паника рассеяла их в разные стороны. С согласия патрициев и плебеев диктатору назначен был триумф.

Едва успел он справиться с этой войной, как дома последовал страшный мятеж; упорная борьба заставила диктатора и сенат принять предложения трибунов; несмотря на нежелание патрициев, состоялись консульские комиции, на которых Луций Секстий был избран первым плебейским консулом. Но и на этом борьба не окончилась. Так как отцы отказывались утвердить избрание, то дело дошло почти до удаления плебеев и до других угроз, обычных в гражданских распрях, но наконец диктатор, предложив условия, примирил распрю: патриции сделали уступку плебеям относительно избрания плебейского консула, а плебеи патрициям – относительно избрания из среды знати одного претора, который должен был творить суд в городе. Так после продолжительного озлобления водворилось наконец согласие между сословиями, и сенат признал это дело заслуживающим того, чтобы были устроены Великие игры, – если когда-либо в других случаях, то особенно теперь бессмертные боги заслужили этого, – и к трем дням прибавлен был еще один; когда же плебейские эдилы стали отказываться от исполнения этого поручения, то патрицианские юноши воскликнули, что ради прославления бессмертных богов они охотно примут должности эдилов. Все выразили им признательность, и сенатским постановлением поручено было диктатору предложить народу, чтобы он избрал двух патрицианских эдилов, а за это отцы утвердят все решения комиций того [367 г.] года.