Тит Ливий
История Рима от основания Города

Книга VI

Внутренние мероприятия (1). Отпадение союзников; поражение эквов и вольсков, этрусков (2–3). Возвращение бежавших в Вейи римлян; поражение эквов и тарквинийцев (4). Аграрный закон; увеличение числа триб (5). Война с антийцами и поражение их (6–8). Возвращение от этрусков Сутрия, Непета (9-10). Замысел Марка Манлия Капитолина (11). Поражение вольсков и их союзников (12–13). Популярность Манлия (14). Заключение его в тюрьму; триумф Камилла над вольсками (15–16). Освобождение Манлия (17). Новые волнения плебеев, подстрекаемых Манлием; суд над ним и казнь его (18–20). Отпадение колоний и союзников (21). Враждебные действия пренестинцев; победа Марка Фурия над вольсками (22–24). Покорность тускуланцев (25–26). Неудачная попытка привести в известность долговые обязательства плебеев (27). Вторжение пренестинцев в римские пределы (28). Триумф Цинцинната над ними (29). Война с вольсками и новое восстание пренестинцев (30). Опустошение римлянами земли вольсков (31). Победа римлян под Сатриком (32). Покорность антийцев; сожжение латинами Сатрика и занятие Тускула; возвращена Тускула римлянами (33). Сила патрициев и денежная зависимость от них плебеев (34). Законопроекты народных трибунов в пользу плебеев и протесты патрициев (35). Борьба из-за них и уступки плебеев (36–41). Победа над галлами; избрание плебейского консула и двух патрицианских эдилов (42).

1. В пяти книгах я изложил внешние войны и внутренние усобицы, словом, все, что совершили римляне от основания города до взятия его галлами, находясь сперва под властью царей, затем консулов и диктаторов, децемвиров и трибунов с консульской властью. События эти затемняет отдаленная древность, подобно тому как предметы, находящиеся на большом расстоянии, едва видны; кроме того, в те времена мало была развита и редко применялась письменность – этот единственный надежный способ сохранить воспоминание о событиях, – а если что и было занесено в комментарии понтификов и иные государственные и частные письменные памятники, то бóльшая часть их погибла при пожаре города. С большей ясностью и достоверностью будут изложены последующие события из гражданской и военной жизни государства, возродившегося при вторичном устроении его подобно более пышным и живучим молодым побегам, которые пускает древесный пень.

В начале поддерживал государство тот же муж, который помог ему подняться, – Марк Фурий; раньше истечения года ему не позволили сложить диктатуру. Не хотели, чтобы трибуны, во время управления которых взят был город, председательствовали в комициях для избрания магистратов на следующий год. Управление перешло к междуцарю [389 г.]. Граждане неустанно были заняты постройками и работами по возобновлению города, а тем временем народный трибун Гней Марций привлек к суду Квинта Фабия непосредственно после того, как тот сложил с себя должность; обвинение состояло в том, что он, будучи отправлен для переговоров с галлами, несмотря на звание посла, вступил с ними в сражение вопреки международному праву. От этого суда его освободила смерть, приключившаяся так своевременно, что большинство считало ее добровольной. Началось междуцарствие; сперва междуцарем был Публий Корнелий Сципион, после него Марк Фурий Камилл. Этот избирает военных трибунов с консульской властью – Луция Валерия Публиколу во второй раз, Луция Вергиния, Публия Корнелия, Авла Манлия, Луция Эмилия, Луция Постумия.

Вступив в управление немедленно после междуцарствия, они прежде всего совещались с сенатом по религиозным вопросам. Сперва издано было распоряжение об отыскании утраченных договоров и законов – то были законы Двенадцати таблиц и некоторые «царские законы» ^[399]. Кое-что из них было обнародовано, законы же, касавшиеся священнодействий, были утаены понтификами главным образом с той целью, чтобы при помощи суеверия держать массу населения в зависимости. Затем был возбужден вопрос о «тяжелых» днях^[400]; при этом пятнадцатый день до секстильских календ^[401], ознаменованный двойным бедствием – в этот день были перебиты у Кремеры Фабии, а затем произошла позорная битва при Аллии^[402], погубившая город, – назван был от последнего поражения «аллийским» и отмечен запрещением заниматься каким-нибудь общественным или частным делом. Некоторые полагают, что запрещено было совершать священнодействия и на другой день после ид, так как военный трибун Сульпиций на следующий день после квинктильских ид неудачно приносил жертву^[403], и через три дня римское войско, не испросив мира у богов, повстречалось с врагом. Поэтому некоторые думают, что то же суеверие распространялось и на дни, следующие за календами и нонами.

2. Но не долго можно было спокойно думать о восстановлении государства после такого тяжелого несчастья: с одной стороны, старинные враги, вольски, взялись за оружие с целью уничтожить римское имя; с другой стороны, купцы извещали, что старейшины всех народов Этрурии, собравшись у капища Волтумны, согласились начать войну; а тут еще присоединилась новая гроза – отпадение латинов и герников, которые в течение почти ста лет после битвы при Регилльском озере с непоколебимой верностью оставались в дружбе с римским народом. И вот, когда со всех сторон поднимались такие ужасы и всем становилось ясным, что не только враги ненавидят римлян, но даже союзники презирают их, решено было защищать государство под предводительством того же мужа, который восстановил его, и избрать в диктаторы Марка Фурия Камилла. Он назначил начальником конницы Га я Сервилия Агалу и, объявив суды закрытыми, произвел набор из молодых людей; однако и стариков, которые были еще не совсем дряхлы, он привел к присяге и разделил на центурии. Собрав и вооружив войско, он разделил его на три части: первую выставил против Этрурии на полях вейян; второй приказал расположиться лагерем перед городом. Начальниками были военные трибуны – над второю армией Авл Манлий, а над первою, посланною против Этрурии, Луций Эмилий; третью он повел сам против вольсков и приступил к осаде лагеря недалеко от Ланувия – местность эта называется «У Меция». Презирая римлян в том предположении, что галлы истребили почти всю римскую молодежь, вольски начали войну, но слух об избрании вождем Камилла так напугал их, что они, не желая допустить врага к укреплениям, защитили себя валом, а вал оградили собранными отовсюду деревьями. Заметив это, Камилл приказал бросить огонь на находившуюся перед ним преграду; случайно в сторону врагов дул чрезвычайно сильный ветер; таким образом не только был открыт путь для распространения пожара, но, так как пламя тянуло в лагерь, то удушливый запах, дым и треск горевших свежих дров до такой степени смутил врагов, что римлянам легче было перебраться в вольскский лагерь через вал, защищенный воинами, чем пройти через изгородь, истребленную огнем. Рассеяв и истребив врагов и взяв штурмом лагерь, диктатор отдал добычу воинам, которая была им тем приятнее, чем меньше они надеялись получить ее от вождя, не отличавшегося щедростью. Затем, преследуя бегущих и опустошив все поля вольсков, на семидесятый год войны он принудил их наконец к сдаче. Из земли вольсков Камилл победоносно вступил в страну эквов, которые тоже готовились к войне; он разбил их войско около Бол и при первом же нападении взял не только их лагерь, но и город.

3. Так шли дела там, где находился первый человек в Римском государстве – Камилл; но с другой стороны в это время надвигалась огромная опасность: этруски, вооружившись чуть не поголовно, начали осаду Сутрия, находившегося в союзе с римским народом. Послы их, обратившиеся в сенат с просьбою пособить им в беде, вернулись с постановлением, повелевавшим диктатору возможно скорее двинуться на помощь сутрийцам. Положение осажденных, однако, не позволяло им ждать осуществления этой надежды: граждане, вследствие их немногочисленности изнуренные работой, караулами и ранами, тяжесть которых обрушивалась все на одних и тех же лиц, согласно условию передали город врагам и безоружные, в одной одежде, печальной толпою покидали свои пенаты; в это время подошел Камилл с римским войском. В отчаянии толпа повалилась ему в ноги; словам старейшин, вызванным их крайне печальным положением, вторил плач женщин и детей, которые тащились за ними в изгнание. Диктатор приказал перестать плакать, говоря, что вопль и слезы несет он этрускам. Затем он велел сутрийцам остановиться под прикрытием небольшого отряда, воинам же, сложив ранцы, взять с собой только оружие. Отправившись таким образом с войском налегке к Сутрию, он, согласно ожиданию, находит там полную беспечность, вызываемую обыкновенно удачей: караулов перед стенами не было, ворота были открыты, победители врассыпную выносили добычу из неприятельских домов. Таким образом, вторично в один и тот же день Сутрий был взят; новый враг повсюду бил победителей-этрусков, не давая им времени ни сомкнуться, ни собраться, ни взяться за оружие. Каждый поодиночке бежал к воротам, пытаясь как-нибудь выскочить в поле, но ворота оказывались запертыми – таково было первое распоряжение диктатора. Затем одни стали хватать оружие, другие, которых суматоха случайно застала вооруженными, созывали своих начинать сражение; и оно возгорелось бы вследствие отчаяния врагов, если бы глашатаи, разосланные по городу, не приказали складывать оружие, щадить безоружных и бить только вооруженных. Тогда, получив надежду остаться в живых, даже те, которые твердо решили сражаться, ввиду своего отчаянного положения стали толпами бросать оружие и безоружными предаваться врагу, что представлялось более безопасным. Большое число было отдано под стражу; до наступления ночи город был возвращен сутрийцам невредимым и не подвергшимся никаким бедствиям войны, так как он не был взят штурмом, а передан этрускам согласно договору.

4. Победоносно окончив зараз три войны, Камилл с триумфом вернулся в Рим. Громадное большинство этрусских пленников вел он перед колесницей; продав их под копьем^[404], он выручил столько денег, что заплатил матронам за золото, а из остатка сделал три золотых чаши, которые, как известно, до пожара на Капитолии^[405] лежали в святилище Юпитера у подножия Юноны^[406] с посвящением от имени Камилла.

В этом году [388 г.] получили право гражданства те из вейян, капенцев и фалисков, которые перебежали в течение последних войн к римлянам, и этим новым гражданам отмежеваны были поля. Вызваны также обратно из Вей в город сенатским постановлением те, которые ушли туда, ленясь принимать участие в постройках в Риме, и поселились там в покинутых жилищах. Сперва они подняли шум, презрительно относясь к этому распоряжению; но затем, когда был назначен день и определено уголовное наказание тем, кто к этому дню не вернется в Рим, каждый испугался за себя, а это заставило отдельных лиц повиноваться, хотя в толпе они были свирепы. Между тем в Риме и население увеличивалось, и одновременно росли дома по всему городу; покрывать издержки помогало государство, эдилы работали, точно дело шло об общественных сооружениях, частные лица сами спешили окончить постройки, к чему склоняла необходимость иметь жилье; так в течение одного года вырос новый город.

В конце года созваны были комиции для выбора военных трибунов с консульской властью. Выбраны были Тит Квинкций Цинциннат, Квинт Сервилий Фиденат в пятый раз, Луций Юлий Юл, Луций Аквилий Корв, Луций Лукреций Триципитин, Сервий Сульпиций Руф. Одну армию они двинули в страну эквов, не с целью вести войну – они признали себя побежденными, – но из ненависти, для опустошения полей, чтобы не оставалось сил для каких-нибудь новых затей; другую армию повели в страну тарквинийцев. Там были взяты этрусские города Кортуоза и Контенебра. У Кортуозы вовсе не было битвы; напав внезапно, римляне взяли город при первом крике и при первом натиске; он был разграблен и сожжен. Контенебра выдерживала осаду лишь немного дней; беспрерывное напряжение – и днем и ночью – сломило жителей. Римское войско разделено было на шесть частей, и каждая по очереди шла в битву на шесть часов, а утомленные граждане вследствие своей малочисленности дрались без отдыха; наконец они вынуждены были отступить и дали римлянам напасть на город. Трибуны хотели продать добычу с аукциона, но распоряжением замедлили, а тем временем воины овладели ею, и отнять ее было невозможно, не возбуждая негодования.

В том же году, чтобы не одни частные сооружения увеличивали город, и Капитолий был укреплен квадратными плитами – сооружение, заслуживающее внимания даже при нынешнем великолепии.

5. Хотя граждане были заняты постройками, но народные трибуны стали пытаться оживить сходки, собираемые ими для обсуждения аграрных законов. Указывали на возможность получить Помптинское поле, только тогда впервые несомненно присоединенное, после того как Камилл сокрушил могущество вольсков. Жаловались, что полю этому гораздо больше грозит знать, чем грозили вольски: те делали нападения только до тех пор, пока имели силы и оружие; знатные же люди стремятся завладеть общественным полем, и не будет там места плебеям, если раздел не опередит захвата. Произвести этим сильного движения в среде плебеев не удалось, так как их было мало на форуме вследствие хлопот по постройкам; кроме того, они были истощены издержками и не думали о земле, снабдить которую всем необходимым для обработки у них не хватало сил.

Государство вообще было объято религиозным страхом, а тогда вследствие недавнего поражения и люди знатные впали в суеверие; и вот, с целью восстановления ауспиций, назначено было междуцарствие. Один за другим следовали междуцари – Марк Манлий Капитолин, Сервий Сульпиций Камерин и Луций Валерий Потит. Только этот созвал комиции для избрания военных трибунов с консульской властью; избраны были Луций Папирий, Га й Корнелий, Га й Сергий, Луций Эмилий (во второй раз), Луций Менений, Луций Валерий Публикола (в третий раз). Они вступили в управление непосредственно после междуцарствия.

В тот год [387 г.] Тит Квинкций, духовный дуумвир, освятил храм Марса^[407], обещанный во время войны с галлами. Из новых граждан образовано было четыре трибы: Стеллатинская, Троментинская, Сабатинская, Арниенская, и они дополнили число триб до двадцати пяти.

6. Народный трибун Луций Сициний завел речь о Помптинском поле перед толпой народа уже более многочисленной и более склонной овладеть им, чем то было до сих пор. Суждение в сенате о войне с латинами и герниками было отложено вследствие заботы о более серьезной войне, так как Этрурия взялась за оружие. Управление перешло к военному трибуну с консульской властью – Камиллу; товарищами его были пять человек: Сервий Корнелий Малугинский, Квинт Сервилий Фиденат (в шестой раз), Луций Квинкций Цинциннат, Луций Гораций Пульвилл, Публий Валерий. Но в начале года [386 г.] пришлось забыть об этрусской войне, так как внезапно появившаяся в городе толпа беглецов из Помптинской области принесла известие, что антийцы взялись за оружие и что латинские племена послали на эту войну своих юношей, хотя и отрицали участие государства в этом предприятии, так как, по их словам, они только не запрещали добровольцам служить там, где они хотят. Перестали уже небрежно относиться к каким бы то ни было войнам. Итак, сенат возблагодарил богов, что Камилл находится в должности, так как, если бы он был частным лицом, то его пришлось бы избрать диктатором. И товарищи его соглашались, что, если грозит какая-нибудь война, то власть должна быть в руках одного, и заявляли о своем решении подчиняться Камиллу, нисколько не считая для себя унизительным преклониться пред величием этого мужа. Сенат похвалил трибунов, и сам Камилл в смущении благодарил их; он говорил, что римский народ, избрав его уже в четвертый раз диктатором^[408], возлагает на него великое бремя; великое же бремя возлагает на него сенат, выразив такое мнение о нем, а еще величайшее – товарищи своим столь почетным для него подчинением. Итак, если можно увеличить еще сколько-нибудь труд и бдительность, то он постарается превзойти себя с тою целью, чтобы так единодушно выраженное всем государством высокое мнение о нем стало и постоянным. Что касается войны с антийцами, то тут больше угроз, чем опасности; тем не менее он столько же советует ничего не бояться, сколько ничем не пренебрегать. Рим окружен проникнутыми завистью и ненавистью соседями; поэтому на помощь государству должно быть готово много вождей и много армий. «Я хочу, – сказал он, – чтобы ты, Публий Валерий, вел легионы вместе со мною против антийцев, разделяя со мною власть и планы; чтобы ты, Квинт Сервилий, снарядив и приготовив другую армию, расположился лагерем у города, внимательно следя, не вздумает ли тем временем подняться Этрурия, как это было недавно, или эти новые враги, латины и герники; я уверен, что ты будешь действовать, как это достойно твоего отца и деда, тебя самого и шести твоих трибунатов. Третью армию для защиты городских стен наберет Луций Квинкций из уволенных по болезни и из стариков^[409]. Луций Гораций будет заботиться об оружии, стрелах, хлебе и ином, что потребуется по ходу войны. Тебе, Сервий Корнелий, мы, твои сотоварищи, поручаем председательство в этом государственном совете, охрану религии, комиций, законов и всех городских учреждений». Все охотно обещали свое содействие в пределах данного им поручения, а Публий Валерий, выбранный участником власти, прибавил, что Марк Фурий будет для него диктатором, а он его начальником конницы; поэтому присутствующие должны надеяться, что исход войны будет соответствовать их мнению об этом единственном вожде. Обрадованные сенаторы громко заявили, что они ждут всего лучшего и для войны, и для мира, и для всего государства; никогда не понадобится государству диктатор, если власть будет находиться в руках таких мужей, обнаруживающих такое великое единодушие, одинаково готовых повиноваться и повелевать, которые скорее принесут в жертву общим интересам свою славу, чем станут присваивать себе общую славу.

7. Объявив суды закрытыми и произведя набор, Фурий и Валерий отправились к Сатрику, куда антийцы собрали не только вольскских юношей последнего поколения, но и огромное количество латинов и герников, пользуясь тем, что вследствие продолжительного мира племена эти не были ослаблены. Итак, присоединение нового врага к старому повлияло на мужество римских воинов. Камилл строил уже войско, когда центурионы возвестили ему, что воины смущены, что они вяло взялись за оружие, медленно и с остановками вышли из лагеря, слышны были даже заявления, что каждому воину придется сражаться с сотней врагов, что трудно устоять против такой массы даже безоружной, не говоря уже о вооруженной; тогда вождь вскочил на коня и, обратившись к строю пред знаменами и объезжая следующие ряды, говорил: «Что это за уныние, воины, что это за необычная медлительность? Врага вы не знаете, меня или себя? Враг все тот же, который всегда служил предметом для обнаружения вашей доблести и славы; вы же под моим начальством только что отпраздновали тройной триумф за тройную победу над этими самыми вольсками, и над эквами, и над Этрурией, – я не говорю уже о взятии Фалерий и Вей и об избиении галльских легионов в плененном родном городе; или вы не узнаете во мне вождя, так как знак вам подал не диктатор, а трибун? Не хочу я чрезвычайной власти над вами, и вам следует видеть во мне только меня, так как диктатура никогда не придавала мне мужества, равно как даже изгнание никогда не отнимало его у меня. Итак, все мы те же самые, и так как мы идем на эту войну со всеми теми же качествами, с какими шли в предыдущие войны, то и исхода войны должны ожидать того же самого. При первом же столкновении каждый сделает то, что умеет и к чему привык: вы победите, а они побегут».

8. Затем, когда был подан знак, Камилл соскакивает с коня и, схватив ближайшего знаменосца за руку, увлекает его за собой на неприятеля, крича: «Неси вперед знамя, воин!» Видя, что сам вождь, который вследствие старческой слабости уже не годен был для исполнения обязанностей, требующих телесной силы, идет на врага, воины разом устремляются вперед, взывая: «Не отставай от вождя!» Рассказывают даже, что по приказанию Камилла знамя было брошено в ряды неприятелей, и в воинах первой шеренги возгорелось желание вернуть его. Здесь был нанесен первый удар антийцам, и ужас объял не только передовых воинов, но и резервы. Не только сила воинов, воспламененная присутствием вождя, пугала вольсков: для них ничего не было ужаснее случайной встречи с самим Камиллом: где он ни показывался, несомненная победа следовала за ним. Особенно это ясно стало, когда, прискакав на коне со щитом пехотинца на левый фланг, почти уже обращенный в бегство, он одним своим появлением восстановил битву, указывая на победу остального войска. Успех клонился уже на сторону римлян, но, с одной стороны, многочисленность приведенных в замешательство врагов мешала им бежать, с другой – утомленным воинам приходилось убивать такое множество людей; в это время неожиданно разразившийся ливень, сопровождаемый страшной бурей, остановил скорее верную победу, чем сражение. Дан был знак отступить, а последовавшая за сим ночь, без всякого труда со стороны римлян, положила конец войне, так как латины и герники, покинув вольсков, ушли по домам; таким образом злые планы привели к соответствующему им концу. Вольски, видя себя покинутыми теми самыми, в надежде на кого было поднято восстание, бросив лагерь, заперлись в стенах Сатрика. Камилл сперва принялся окружать их валом и теснить земляными и иными сооружениями; но, видя, что ему не пытаются мешать вылазками, и полагая, что враг сильно пал духом, чтобы так долго ждать победы над ним, он увещевал воинов не утруждать себя продолжительными работами, точно при осаде Вей, так как победа у них в руках; при огромном воодушевлении воинов он напал со всех сторон на стены и, придвинув лестницы, взял город. Вольски, бросив оружие, сдались.

9. Но мысли вождя были направлены на более важное предприятие – осаду Антия, так как, думал он, это столица вольсков, и там зародилась последняя война. Но так как такой сильный город нельзя было взять без больших приготовлений, без метательных орудий и иных машин, то он, оставив при войске товарища, отправился в Рим убеждать сенат разрушить Антий. Но, я полагаю, боги желали продлить существование антийской общины, так как во время этой речи явились из Непета и Сутрия послы, прося помощи против этрусков и заявляя, что возможность подать ее непродолжительна. Сюда-то судьба обратила от Антий силы Камилла. Так как эти местности лежали перед Этрурией и представляли собою, так сказать, ключ и ворота для выхода из нее, то и этруски при всяком новом предприятии старались захватить их, и римляне – отнять и защитить. Итак, сенат решил просить Камилла, оставив Антий, взяться за этрусскую войну. Городские легионы, находившиеся под начальством Квинкция, назначены были ему. Хотя Камилл предпочитал иметь испытанное и привыкшее к его начальству войско, которое находилось в земле вольсков, но он не протестовал и только выпросил, чтобы товарищем его был Валерий. Квинкций и Гораций были посланы в землю вольсков на место Валерия. Фурий и Валерий, отправившись из города в Сутрий, нашли, что часть его уже захвачена этрусками, а в другой, перегородив дороги, горожане едва сдерживали напор врагов. Прибытие римской помощи, равно как и имя Камилла, славное среди врагов и союзников, не только остановили в данную минуту поражение, но и дали время прийти на помощь. Разделив войско, Камилл приказал товарищу отвести отряд в ту сторону, которая была в руках врагов, и напасть на стены, не столько в надежде, что город можно взять, придвинув лестницы, сколько с целью отвлечь врага и тем облегчить труд утомленных уже битвою горожан, а самому выиграть время для того, чтобы без боя вступить в город. То и другое было исполнено одновременно, и опасность представилась этрускам с обеих сторон: видя, что и стены усиленно штурмуются, и неприятель находится в городе, они в ужасе кучею бросились в ворота, которые случайно не были осаждены. И в городе, и в поле произошла страшная резня бегущих. Большее число избили воины Фурия в стенах города, воины же Валерия, которые были легче вооружены для того, чтобы преследовать, прекратили избиение только с наступлением ночи, лишившей возможности видеть. Отняв Сутрий и отдав его союзникам, войско отправилось к Непету, который сдался и уже всецело находился во власти этрусков.

10. Казалось, что возвращение этого города потребует больше труда не только потому, что он весь был в руках неприятелей, но и потому, что сдача последовала вследствие измены части непетян. Однако решено было отправить к старейшинам требование отделиться от этрусков и явить ту добросовестность, о которой они умоляли римлян. Когда оттуда принесен был ответ, что они ни в чем не властны, что этруски знали стены и держат караулы у ворот, то прежде всего горожане были напуганы опустошением полей; затем, когда оказалось, что они более верны сдаче, чем союзу, придвинуто было к стенам войско: наносив с полей вязанки хвороста и наполнив ими рвы, воины подставили лестницы и при первом крике, сопровождавшем нападение, взяли город. Затем непетянам дано было распоряжение положить оружие и приказано щадить безоружных; этруски же, как вооруженные, так и безоружные, были перебиты. Равным образом непетянам, виновным в сдаче, отрублены были головы; ни в чем не повинному населению возвращено были имущество, в городе же оставлен гарнизон. Таким образом, отняв у врагов два союзных города, трибуны с великою славой привели назад в Рим победоносное войско.

В том же году потребовано было удовлетворение от латинов и герников и сделан запрос, почему в течение этих лет они не предоставляли, согласно уговору, воинов. Многочисленное собрание обоих племен ответило, что община не виновата в том, что некоторые из юношей служили у вольсков, и что не было на то общественного решения; что все они наказаны за свой злой умысел, и никто из них не вернулся; причиной же того, что они не поставляли воинов, был постоянный страх перед вольсками, этой язвой, поселившейся у них по соседству, которой не могли искоренить многочисленные войны, следовавшие непосредственно одна за другой. Получив такой ответ, сенаторы усмотрели основание начинать войну, но нашли ее несвоевременной.

11. В следующем году [385 г.] при военных трибунах с консульской властью Авле Манлии, Публии Корнелии, Тите и Луции Квинкциях Капитолинов, Луции Папирии Курсоре (во второй раз), Гае Сергии (во второй раз) возникла тяжелая внешняя война и еще более тяжелый внутренний мятеж: войну начали вольски, и к ней присоединилось восстание латинов и герников, мятежу же положил начало – чего меньше всего можно было ожидать – славный муж патрицианского рода, Марк Манлий Капитолин. Будучи чрезвычайно высокого о себе мнения, он презирал всех других лиц, стоящих во главе государства, а одному, выдававшемуся и почетным положением, и доблестью, Марку Фурию, завидовал, огорчаясь, что он один пользуется властью, один находится при войске и до того уже возвысился, что избранных одними с ним ауспициями считает не товарищами, а слугами своими, а между тем, если кто пожелает судить по справедливости, Марк Фурий не мог бы освободить отечество от вражеской осады, если бы предварительно он, Манлий, не спас Капитолий и Крепость; и Фурий напал на галлов, когда они получали золото и в надежде на мир были невнимательны, тогда как он, Манлий, прогнал их, когда они с оружием в руках хотели взять Крепость. Львиная доля того славного подвига должна принадлежать воинам, которые вместе с ним, Фурием, победили; его, Манлия, победу не делит с ним никто из смертных. Возгордившись от такого самомнения, будучи к тому же по характеру своему человеком пылким и несдержанным и видя, что могущество его среди отцов не выдается в такой мере, как он считал бы справедливым, он первый из патрициев сделался сторонником народа и начал делиться своими планами с плебейскими магистратами; обвиняя патрициев и приманивая к себе плебеев более внешним расположением к народу, чем рассудительностью, предпочитал пользоваться широкой известностью, а не доброй славой. Не довольствуясь аграрными законами, которые всегда служили для народных трибунов поводом к смутам, он начал колебать кредит^[410]: большие-де бедствия соединены с долговыми обязательствами, которые не только грозят нищетой и позором, но даже пугают свободного человека кандалами и оковами. И действительно, бремя долговых обязательств было очень велико и возникло оно из-за построек, дела в высшей степени обременительного даже для богатых. Поэтому война с вольсками, тяжелая сама по себе, осложненная еще отпадением латинов и герников, выставляется для вида, как основание требовать более сильной власти; главным же образом новые планы Манлия побудили сенат избрать диктатора. Избран был Авл Корнелий Косс, который назначил начальником конницы Тита Квинкция Капитолина.

12. Хотя диктатор видел, что внутри государства предстоит более ожесточенная борьба, чем вне его, однако или в виду быстроты, требуемой военными операциями, или в том предположении, что победа и триумф усилят и самую диктатуру, он, произведя набор, устремился в Помптинскую область, куда, по слухам, вошли войска вольсков. Я не сомневаюсь, что читатели, до пресыщения читая в стольких книгах о постоянных войнах с вольсками, тоже подумают о том, что удивило и меня при пересказе историков, более близких к тому времени, именно – откуда брались воины у вольсков и эквов после стольких поражений? Если древние писатели обходят этот вопрос молчанием, то что же могу высказать я, кроме гадательного мнения, которое у каждого может быть свое? Правдоподобно, что вследствие промежутков между войнами они всякий раз, возобновляя войны, пользовались новым поколением юношей, как это теперь бывает при римских наборах, или армии набирались не всегда из одних племен, хотя войну затевал всегда один и тот же народ, или же бесчисленное множество свободных людей было тогда в тех местах, где в настоящее время едва остается небольшой источник пополнения воинов и которые только римские рабы спасают от безлюдья. Во всяком случае, по единогласному свидетельству всех авторов, армия вольсков была огромная, несмотря на недавнее поражение их под личным предводительством и главным начальством Камилла. К ним присоединились латины и герники, а также некоторые граждане Цирцей и даже римские колонисты из Велитр.