Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Сторрам
Вытряхиваются в рот последние капли киселя, со стуком впечатываются в стол перевёрнутые вверх дном кружки, и в коридор на построение. Гархема не видно, значит, изменений в бригадах не будет, значит, ему бежать обратно в подсобку. Ладно, где ни работáть, лишь бы в печке не лежать. Смотри-ка, даже в рифму получилось. Раньше он за собой такого не замечал.
В подсобке на столе всё так, как он оставил, но вот стулья стоят по-другому, похоже… а по хрену ему, как они тут трахались. Гаор переставил стул к столу и сел за работу. Не успел включить паяльник, подвинуть канифоль и припой под руки, как две девчонки из зальной бригады втащили и бухнули перед ним очередную электропечь.
– Рыжий, подсветка не фурычит.
Он молча кивнул, разворачивая печь к себе нужным боком. А интересно получается: ведь он как сказал тогда, когда в первый раз с энергоблоками связался, вроде и рядом из своих никого не было, а теперь все так говорят, откуда-то все всегда всё знают. Вот и сейчас. Он только закончил печь, как её чуть ли не из-под рук выхватили и уволокли, а перед ним уже вентилятор, какому идиоту зимой вентилятор нужен? Или на лето запасается? Дурак, летом на вентиляторы скидка, но… когда дурак идёт за покупками, весь базар радуется. А это у него откуда? То ли слышал, то ли прочитал когда-то… вентилятор в порядке, на очереди электрочайник, тоже для общей проверки, и уже ещё одну печь тащат, точно: охренели с печами, и бритвенный набор, там-то что проверять? Он же на батарейках. Сам он пользовался механическим, более шумным и грубым, но не требующим батареек, с которыми вечно были проблемы, в армейских ларьках сволочи-торгаши продавали их рядовым и сержантам с наценкой, как неположенные по званию, ты смотри, какая модель, с подсветкой, дорогая штука, точно какая-то шлюха своего хахаля балует, сам себе такого покупать не будешь.
Гаору вдруг стало смешно: ему теперь никакого, ни электрического, ни механического, ни самого простого не нужно, а ведь обходится и ни хрена, и есть не мешает, и бабы любят.
Так он и работал, то улыбаясь, то хмурясь своим мыслям, краем глаза и уха ловя происходящее вокруг, а его руки как сами по себе снимали и закрепляли панели, вскрывали задние стенки, вывинчивали и вкручивали винты, паяли и заматывали изолентой. Не самая плохая работа. Но ему уже давно всё равно, что где и как делать, потому что ни в армии, ни на дембеле, ни тем более здесь – нигде у него выбора не было. Разве только… да нет, и в газете он бегал по заданиям редакции, просто Кервин хорошо подбирал ему задания. Что ни делаешь, делай хорошо, чтоб за тобой ни доделывать, ни переделывать не пришлось, чтоб если ставишь мины, так ни один сапёр не снимет, а если оборону держишь, так до последнего… кого? Врага, конечно, да, он, ещё тогда, слыша расхожие призывы начальства держаться до последнего, задумывался: до последнего чего? Или кого? До последнего солдата? Своего или вражеского? До последнего патрона? А наступать тогда с чем? С голыми руками? Последний рубеж обороны… Для кого? Где этот рубеж, за который нельзя отступать, потому что… просто нельзя. Как сказал ему тогда Старший, его братан, просто нельзя.
– Быстрее, образина, чего копаешься!
– Да, господин.
«Хрен тебе, я что, так и брошу недопаянным, подождёшь, или сам садись…» Но всё это про себя, тоже ещё армейская, даже училищная выучка. Когда их распекал за что-нибудь офицер-преподаватель, а они с каменно-почтительными, строго по Уставу, мордами про себя посылали крикуна по многим, известным любому курсанту адресам. Сержантов-воспитателей часто называли капралами, хотя такого звания в армии давно нет, а офицеров… преподами, да, точно, в отличие от строевиков.
– Рыжий, чегой-то не фурычит.
– Ставь сюда, посмотрю.
– Побыстрее, а то ввалят.
– Как смогу.
Быстрый шёпот, мимолетное касание его плеча, пока девчонки громоздят перед ним очередную закапризничавшую электрохреновину. Сволочи, конечно, не поставят в этот зал парней, так девчонки и маются с тяжестями. Сразу видно, что не Старший тут расставлял, он бы уж такого не допустил. Даже на дневальстве коридор моют парни, и все тяжести на кухне они ворочают, и… пока не родила – девка, а как родила – мать, мать хранит род, мужик ей во всём подмога и защита… Это что же творилось, что так думать стали… У ургоров совсем по-другому. И различаемся не волосами, не кровью, нет, Седой прав, кровь перемешалась, а этим… и памятью. Помним одно и то же, но по-разному. Крейм-Просветитель и Кремень-Светоч. Он всё-таки узнал: кремень – это камень, высекающий огонь, а светоч – светящий, источник света. И второе имя, присвоенное университетскому профессору, книжному червю, штафирке, более точное и правильное.
Гаора иногда удивляло, насколько далёким становится для него знакомое привычное с детства. А может… может, он и впрямь до пяти лет жил по другим правилам и теперь только вспоминает, возвращается, к источнику, нет, к роднику. Родниковая вода – матёрая, самая сильная, вобравшая силу и Воды, и Земли. На летних лагерных учениях в училище ему случалось и пить, и умываться из родника, и он помнит необыкновенный вкус и запах этой воды.
– Проверь фильтрацию.
– Да, господин.
«Пошёл ты, дурак надутый, а то я без тебя не знаю, что в этих бандурах фильтры – самая ненадёжная часть. Ишь наворочено, накручено, левой ногой через правое ухо, нет, это не Седой придумывал, это точно».
– Много брака?
Ого, опять Сторрам!
– Не очень, хозяин, – выпалил Гаор, привычно вскакивая и вытягиваясь.
Сторрам задумчиво кивнул, оглядывая стол с на первый взгляд разбросанными, а на самом деле разложенными обрезками и мотками цветной проволоки, изолентой, припоем разных марок, инструментами.
– Завтра с утра на подвоз товара.
– Да, хозяин.
– Обрезки заберёшь.
– Да, хозяин, – гаркнул он, изо всех сил сдерживая довольную улыбку.
– Работай.
– Да, хозяин, – он мгновенно сел на своё место.
Когда и куда Сторрам исчез из подсобки, Гаор не заметил, да особо и не интересовался. До чего же здорово с обрезками получилось! Он и проволоки, и изоленты цветной наберет, тут тоже можно многое придумать, а ещё здорово, что завтра в рейс, хотя если с ним кто из надзирателей поедет, будет хреново, но тут уж ничего не поделаешь. А заказ должен быть большой, и тогда с ним пошлют парней, и если в кабине никакой сволочи не будет, то он выкрутит небольшой крюк, чтобы парни в окошко увидели иллюминацию, завтра, судя по гонке, как раз декада заканчивается, девятый день, и на десятый день её включают с утра, он это ещё с каких пор помнит. На Новый год иллюминация из цветных лампочек, стилизованных факелов и целых светящихся картин обязательна, даже Орртен украшали, он помнит, как помогал замковому электрику монтировать гирлянды…
– Рыжий, давай быстро, голозадый аж икру мечет! – быстрый шёпот прямо в ухо, пока перед ним ставят большую, с массой примочек и прибамбасов многофункциональную печь, она же… и так далее.
И он успевает так же быстро и тихо шепнуть, что из лягушачьей икры только головастики получаются. Девчонка фыркает и норовит остаться подсобницей при нём, там подержать или ещё что, но в подсобку вваливается старший продавец, а за ним увешанный орденами не хуже новогодней ёлки какой-то отставной генерал, старый пердун, нашёл куда наряжаться, в магазин как на парад, или ему больше некуда, или последние мозги растерял, а с ним фифа-цаца и тоже, вся в брюликах, шлюха дорогая, шикует на генеральскую пенсию, скромненько так стоит, за генеральской спиной, а глазами уже и со старшим продавцом, и с надзирателем трахнуться успела, а дай ей волю, она бы и его, раба-волосатика, прямо тут же бы оприходовала, нет, хорошо, что Аюшка умотаться успела, а то такая из ревности в момент под порку подведёт.
Генерал, с благосклонной брюзгливостью отвесив нижнюю губу, слушает старшего продавца, что предпродажная проверка и регулировка входят в набор бесплатных услуг. Скрывая ухмылку, Гаор чуть не с головой влезает в открытую печь, проверяя крепление гриля: разницу в накладных и на ценниках он давно заметил, ведь даже не в разы, а на порядок, при таких наценках любые скидки и услуги выгодны. Зато понта сколько! Хорошо генералы на солдатской крови жируют, ведь цену нашейным и нагрудным побрякушкам он тоже знает, пять лет понимать учился.
– Готов?
Голос генеральский, и неистребимая ничем привычка разворачивает Гаора из-за стола в уставную стойку.
– Так точно!
Господина он не сказал, но удара нет, потому что надзиратель потихоньку успел зайти за спину генеральской шлюхи и, похоже, там её за задницу лапает, то-то она глазки закатывает, а до него надзирателю не дотянуться. Да и вряд ли его при покупателях бить будут.
Генерал с интересом рассматривает его.
– Э-э… мне-э…
Понятно, пока такой сообразит, не то, что дивизию, а армию успеют и окружить, и в плен загнать, а он всё мекать над картой будет… Шлюха тоже рассматривает его масляно блестящими, похоже, уже надрызгалась, не дожидаясь завтрашнего, зовущими глазами. Ну, и как старший продавец будет выпутываться? Время-то идёт, а работа стоит.
Но тут в подсобку вошёл Гархем, и всех, включая генерала с его шлюхой, вынесло из подсобки, а на столе оказались два утюга, электрочайник и бритвенный набор. Правда, вместе с генералом вынесло и перспективу чаевых, но Гаор, включая на проверку утюг, тут же утешил себя вполне резонным соображением, что чаевые у него всё равно бы отобрал старший продавец, девчонки из зальной бригады говорили, что сволочь им ни монетки не оставляет, и даже у свободных продавщиц больше половины забирает.
А теперь что? Стол вдруг опустел. Гаор удивлённо прислушался и по доносящемуся шуму понял, что день закончился. Ну и хорошо! Пользуясь тем, что оказался один, он встал и потянулся, расправляя затёкшую спину.
– А ловок ты.
Гаор вздрогнул, опустил вытянутые над головой руки и осторожно скосил глаза. Продавец. Вот принесло голозадого на его голову, хорошо хоть не старшего. Может, и обойдётся.
Прислонившись к дверному косяку, продавец – молодой парень, вряд ли старше Гаора, в штатском тёмном костюме без пиджака, на жилете вышита эмблема Сторрама – закурил и стал смотреть, как раб в оранжевом комбинезоне убирает стол, раскладывая всё по местам и аккуратно отодвигая на край обрезки проволочек, проводов и изоленты, скатывая их в крохотные рулончики и мотки.
– Розочки на шпильки девкам ты мастерил? – спросил продавец, пыхнув сладковатым дымом.
– Да, господин, – нехотя ответил Гаор.
– На фронте у меня нож в такой оплётке был, – продавец мечтательно улыбнулся. – Я за него водки трёхдневную выдачу дал, чтоб инициалы выплели, именной был нож.
«Да провались ты в Тарктар к аггелам со своими воспоминаниями! Там уж, похоже, отпускают, а ты мне выход закупорил», – беззвучно выругался Гаор.
– Ну, как, за… пять сигарет сделаешь браслетку?
Гаор молча мотнул головой.
– Ишь ты, волосатик, а за пачку?
Гаор вздохнул и поднял голову, поглядел прямо в глаза продавцу.
– Нет, господин.
– Чего так? Сигареты не нужны? Ну, девки с тобой понятно, чем расплачиваются, – продавец усмехнулся. – Ну? Чего молчишь?
– Я не для продажи их делаю, господин, – тихо сказал Гаор.
– А по симпатии, – усмешка продавца стала злой, – понятно. Тогда так, волосатик, за отказ двадцать пять «горячих» получишь, а сделаешь, пачку сигарет дам. Декаду тебе даю.
Резко повернувшись, продавец ушёл, и Гаор, нисколько не обеспокоенный услышанным, сгрёб обрезки и побежал на построение. Обещать не значит дать, это он ещё по училищу помнит, а за декаду всякое может случиться, все под Огнём ходим. Главное – у него теперь для дальнейшей работы задел есть. И на завтра задание сам Сторрам определил, так что…
Так на следующий день всё и пошло своим чередом.
10 день
Ночью выпал снег, но слабый, и потому общих работ не объявляли. Махотку отправили чистить пандусы и подъезды на тракторе, а Гаора – в рейс с бригадой на склады за товаром.
Город уже вовсю праздновал, и даже патрульные на блокпосте были навеселе и потому обыскивать не стали, а просто влепили каждому по пять ударов по заднице, но через комбинезоны, и велели уматывать.
– Рыжий, – позвал его, как только отъехали, Чубарь, – чего это они?
– Празднуют, – ответил Гаор, – вот и шутят.
– Ага, – согласился Моргунок, – а не постреляют они нас на обратном, ну тож… для шутки.
– Могут, – невольно согласился Гаор, – а если спьяну ещё и прицелятся плохо…
– То чо? – спросил Губоня.
– То долго умирать будем, – ответил Гаор.
– Точно, – вздохнул Чубарь, – пока до газовни довезут, кровью изойдём.
– Газовня это что? – спросил, уже догадываясь об ответе, Гаор.
– А навроде душевой, только заместо воды газ пускают, ну, и задыхаемся насмерть, – Чубарь снова вздохнул, – а оттудова уже в печку. Ладноть, Рыжий, авось обойдётся.
– Со Сторрамом они ни по какой пьянке связываться не будут, – сказал Гаор, сильно надеясь на свою правоту.
– И то, – обрадовано ухватились за это соображение остальные.
И до складов они доехали, уже болтая совсем о другом. А на складах обычная суета и удивлявшее всегда Гаора сочетание порядка с бардаком. Свободный кладовщик восседает в своем застеклённом кабинете, и ему всё по хрену. Охранники шляются с автоматами наготове. Надзиратели орут, машут дубинками и так и норовят вытянуть тебя по спине, когда ты мимо пробегаешь, но никогда не скажут, где что, и если сам не знаешь, то оборёшься, отыскивая местного Старшего и добиваясь у того грузчиков. Но коробки, тюки, мешки и контейнеры всегда на своих местах, и если знаешь, где и что, то сам всё найдёшь, уложишь и вывезешь, и ни одна сволочь не поинтересуется, чего ты тут делаешь. У него своя бригада, порядок индексов и обозначений он ещё когда запомнил и выучил, так что ему на местных накласть с присвистом, а вот что из-за пьяных патрульных они в график не вкладываются, вот это хреново. У Гархема праздник, не праздник – «горячие» всегда наготове.
Разогнав парней по складам с тележками, Гаор остался у машины, принимая, запихивая в трейлер подвезённое и отправляя за следующим уже в другое место. А пока парни бегают и ищут, быстренько отметить в накладной у кладовщика принятое и опять к машине, принять коробки с хрусталём… Губоня, их налево… аггелы палёные, это оставь, потом наверх положим… Моргунок, крепи… Губоня, индекс семь-пять, три коробки, мотай живо… и опять к кладовщику…
Шагах в пяти (460 см.) от них приткнулся маленький крытый грузовичок, куда складские рабы загружали мешки с мукой и сахаром, а рядом стоял и курил мужчина в армейской полевой куртке, подпоясанной офицерским ремнём с кобурой и портупеей, и в штатских брюках с отутюженными стрелками, но заправленных в старые, начищенные до зеркального блеска офицерские сапоги. Скорее всего, владелец грузовика и груза, но казалось, что трейлер с эмблемой Сторрама и четверо рабов в оранжевых комбинезонах с такими же эмблемами интересовали его куда больше собственного имущества.
Гаор рассеянно скользнул по нему взглядом и, убедившись, что грузовик никаким образом не помешает ему развернуться и выехать, тут же забыл о нём. На Центральных складах каких только машин и людей не встретишь. Наконец, всё погружено, уложено и отмечено в накладных, заказ большой, и перед отъездом Гаор дополнительно проверил наличие.
– Всё, парни, сейчас едем.
Подошёл вразвалку охранник.
– Готовы? На обыск тогда, лохмачи.
Вот тоже, вроде шляется сам по себе, а как нужен, то сразу на месте. Похоже, тут какая-то сигнализация есть, но… но это ему по хрену, лишь бы их побыстрее выпустили, ведь на блокпосте опять тормознут.
– Всё, валите, обалдуи.
«Сам не умнее», – мысленно ответил охраннику Гаор, забираясь в кабину. Такая беззвучная ответная ругань хорошо помогала сохранять нужное выражение на лице и была им в совершенстве освоена ещё в училище.
На обратном пути им сказочно повезло! Из-за снега и начавших праздновать водителей нужную улицу загораживала огромная пробка из столкнувшихся, перевернувшихся и вставших поперёк движения машин. Суетилась полиция, подъезжали и уезжали машины скорой помощи, и полицейский из наружного оцепления не только отправил их в объезд, но и отметил это в маршрутном листе. И Гаор на вполне законном основании дал приличный крюк, показав парням иллюминацию и миновав блокпост с пьяными патрульными, вернее, проехал через другой, где их даже не остановили.
– Перепились, – констатировал Моргунок.
– По мне хоть бы и перемёрли, – ответил Гаор.
И они долго и дружно ржали в четыре глотки.
Выбравшись на шоссе, Гаор повёл трейлер на предельной скорости, чтобы, по возможности, компенсировать задержку. Гархему на любую полицию и аварии плевать, если вообще будет слушать объяснения, а «горячих» не нужно в любом количестве и по любому поводу.
И всё же опоздал. На целых десять долей отстал от графика.
Гархем встретил их на пустынном – все, видно, на обеде – складском дворе. Они вышли из машины и встали в ряд перед Гархемом, ожидая наказания. Тот оглядел их и кивнул.
– Ты старший, двадцать пять «горячих», – Гархем говорил как всегда: спокойно и равнодушно, – остальным по пять «по мягкому».
Гаор и остальные незаметно перевели дыхание: могло быть и хуже.
– Приступайте, – кивнул Гархем стоявшему рядом с дубинкой наготове надзирателю.
Прямо здесь? А обед?! Но, разумеется, никто и рта не открыл. Гаор, как старший, первым вылез из выездного комбинезона. Гархем кивнул, и остальные стали так же раздеваться. Рубашки на голову, штаны и подштанники спустить, руки на капот и ноги расставить как на обыске – это ещё ничего, парням для «по мягкому» приходится голым животом на заснеженный бетон ложиться. Гархем не уходил, и надзиратель бил очень старательно и умело: больно, но без повреждения кожи. Уж на что Гаор считал, что привык и сумеет промолчать, но сейчас охнул на десятом ударе.
Получив отмеренное, Гаор оделся и остался стоять в ожидании уже дальнейших распоряжений. Что обеда им не будет, ясно, а дальше-то что?
Гархем задумчиво оглядел стоящих перед ним рабов, кивком отпустил надзирателя, прошёлся вдоль маленького строя. Время тянет – догадался Гаор. Спина горела от полученных ударов, а холодный ветер начал уже ощутимо пощипывать сквозь пропотевшую одежду.
Наконец, раздав ещё по пощёчине каждому, Гархем велел разгружать трейлер. Тем более что рабский обед уже закончился, и к ним бежали дворовые бригады.
Сбросив груз на тележки, а накладные, маршрутный лист и выездные карточки Гархему, Гаор погнал трейлер в гараж. Махотка его уже ждал, а последние свободные шоферы и механики уходили, желая друг другу весёлого праздника и счастливого Нового года.
– Я уж труханул, – шёпотом признался Махотка.
– В пробку попал, – так же шёпотом ответил Гаор. – Давай по-быстрому.
– Ага, нам ещё уборка полная.
– Ну, как всегда.
Продолжения наказания Гаор не боялся. Сволочь Гархем, конечно, редкостная, но не подлая: добавлять к уже отбытому не добавляет, и раз они свои «горячие» и «по мягкому» на месте получили, то на выдаче им уже вряд ли добавят, хотя… всякое может случиться.
Всё-таки вдвоём, и когда второй тоже понимает и многое сам может, куда легче. Дежурный механик не придирался и не подгонял, сидел за своим столом с маленькой праздничной ёлочкой и читал, прихлёбывая из термоса, судя по доносившемуся запаху, чай со спиртным. Со всеми удобствами устроился, гад! Нет, на ёлку и даже выпивку, хотя живот здорово подвело, и он никак не мог согреться, хоть и взмок от пота, Гаору было глубоко плевать, но книга… судя по формату – в карман свободно влезает – и мягкой обложке, это дешёвый детектив, но он сейчас согласен на любую книгу, даже на Основной Устав, который ещё в училище выучил наизусть. А механик словно дразнил его, хмыкая и фыркая почти на каждой странице.
От злости Гаор работал быстрее обычного, подгоняя Махотку подзатыльниками, пинками и фронтовой руганью. Махотка мужественно терпел. Наконец, всё было сделано, и механик, не отрываясь от книги, буркнул.
– Валите, волосатики.
Гаор молча бросился к выходу, а Махотка успел ещё проорать добрые пожелания господину механику и догнал Гаора уже на середине гаражного двора.
– Не такая он сволочь, – шепнул Махотка на бегу Гаору.
– Знаю, – кивнул Гаор, – но я жрать хочу.
Про саднящую спину и, главное, книгу он промолчал. Махотка шмыгнул носом и больше не высказывался.
В коридоре шум, гомон, весёлая толкотня перед выдачей. Гаор вбежал в спальню, торопливо переоделся и вернулся в коридор: на выдачу опаздывать нельзя, а то ещё одну порцию «горячих» огребёшь. Сильно хотелось есть, но…
– Держи, – Маманя сунула ему толстый ломоть хлеба с пластом варёного мяса сверху, – пожуй, пока черёда ждешь.
– Спасибо, Маманя, – обрадовался Гаор.
– Ешь давай, – рассмеялась Маманя, занимая своё место в очереди.
Впиваясь зубами в бутерброд, Гаор увидел, что его бригада уже дожёвывает такие же бутерброды, и улыбнулся. Не было такого, чтоб матери что-то упустили и кого-то обделили.
Выдача прошла благополучно, фишки и сигареты как обычно, «горячих» к уже полученному не добавили, и его положенная благодарность прозвучала достаточно искренне.
Закончилась выдача, звучно захлопнулась дверь надзирательской, и наступило их время. Пока надзиратели не перепьются, они ни в коридор, ни тем более в спальни не сунутся, и завтра весь день свободный выход… живём, браты и сестрёнки!
Гаор уже спокойно развесил комбез и бельё, обтёр в умывалке мокрой тряпкой ботинки и поставил их на положенное место, пусть сохнут, никуда он в эту ночь не пойдёт, обойдётся. Правда… загаданное сбылось, но… но может, того загада и на этот год хватит? Он же, загадывая, срока не называл. Да и второй раз так и не повезёт, нарвёшься да хоть на того же Гархема, и готово – окажешься в «ящике», а ему и того раза не до горла, а выше маковки хватило.
Гаор достал из тумбочки заготовленный свёрток с ожерельем, кольцами, височными и простыми, и шпильками и задумался. Как, вернее, когда лучше это отдать? Ёлки, даже нарисованной, нет, чтобы положить под неё как положено. А это он, дурак, мог бы раньше сообразить и прямо в столовой, скажем, нарисовать на стене фломастером. Потом можно будет смыть, а сейчас уже не успеет, а плита на электричестве, так что уголька тоже нет, а ладно, возьмёт с собой на ужин и выложит на женский стол.
– Рыжий, ты чего?
Он вздрогнул и ответил, не оборачиваясь.
– Нет, ничего.
Да, пойти покурить пока, успокоиться. А то психует он непонятно с чего.
В умывалке благодушный вечерний трёп. Гаор встал в общий круг, прикурил от сигареты стоящего рядом Полоши и с наслаждением вдохнул горячий горький дым. Моргунок и Чубарь взахлёб и наперебой рассказывали об увиденном сегодня в городе. И Гаор вдруг подумал, что не в первый раз ездившие с ним вот так потом трепались, но ни разу никто не спросил: как это они ухитрились что-либо увидеть из закрытого кузова трейлера. А ведь прозвучи такой вопрос – и всё… даже если не ответят на него, промолчат, будто и не было, то всё равно всплывёт тайна окошка. А так… не сказанного никто и не знает. И значит, не он ловит обмолвки, а ему проговариваются, даже просто рассказывают, но так небрежно, как знающему, которому достаточно намёка. Это требовало осмысления, и Гаор уже привычным усилием отодвинул эти мысли и соображения на потом.
– А чо, браты, пора бы и пожрать…
– И то.
Дружно гасятся сигареты, прячутся на потом окурки, ополаскиваются руки и лица. Проходя мимо своей койки к выходу, Гаор захватил свёрток.
В столовой шумно, весело и упоительно пахнет едой. Гаор медлил у входа, пока остальные весело рассаживались за столами.
– Рыжий, да что с тобой? – встревожено обернулась к нему Мать.
И он решился.
– Я знаю, на Новый год нужно дарить подарки, – к нему оборачивались удивлённые, но… но доброжелательные лица, – всем я сделать не могу, а вот что получилось, пусть матери сами решат, кому что.
Он подошёл к Матери и протянул ей свёрток.
– Ну, – Мать даже руками развела, – ну, Рыжий…
– А пусть сюда выложит, – весело сказала Матуня, – мы и посмотрим.
Гаор подошёл к женскому столу, к сидящей на торце Матуне, оглянулся. За ним подошла Мать, а там и остальные повскакали с мест и окружили их тесным кольцом. Женщины торопливо отставляли уже наполненные сладкой праздничной кашей миски, расчищая место.
– Ну, показывай, – улыбнулась Матуня, подмигивая ему.
«Значит, что, не рассказала она никому об их разговоре?» – успел подумать Гаор, разворачивая чистую, ни разу не бывшую в работе портянку.
Женщины дружно ахнули, взвизгнули девчонки, восхищённо выдохнули мужчины. Матуня ловко шлёпнула по руке потянувшуюся к пёстрой россыпи Вячку.
– Куда не в черёд?! Ну, ты, Рыжий, и мастер, – и объясняя остальным. – Я-то пробные видела, показывал он, а такого-то… Давай сам раскладывай…
Колечки, шпильки… их сразу отложили отдельной кучкой для девчонок, височные кольца…
– Четыре пары вышли, – немного виновато сказал Гаор.
– И ладноть, – утешила его Маманя, – в черёд носить будем. Ой, Рыжий, это ж… – и осеклась.
– И вот… – Гаор бережно расправил во всю ширину ожерелье.
И удивлённо поднял голову: таким странным вдруг стало общее молчание.
– Сам сделал, гришь, – тихо сказала Матуня.
Гаор кивнул.
– И придумал сам, али видел где?
– Видел.
Гаор уже начал догадываться, что с ожерельем тоже всё не просто, и видно, надо было сначала его тоже показать Матуне, с ней посоветоваться, но что-то менять поздно, и теперь он может и должен только одно: отвечать на вопросы. Правду, только правду и ничего, кроме правды, и солги он сейчас хоть в какой-то малости, то… то всё будет кончено, и он потеряет всё, что с таким трудом и кровью отвоевал за эти два года.
– На ком видел?
– Она… – Гаор запнулся, не зная, как объяснить. – Она мёртвая, давно мёртвая, одни кости были и вот такое. То, на ней, из золота было, и камни цветные, драгоценные, ожерелье, пояс, височные кольца, ещё… как повязка на голове, браслеты.
Его слушали молча, ни о чём не спрашивая, и только Матуня продолжала… допрос, – понял он.
– Где видел?
– В музее, хранилище древностей. Мне сказали, что это из древней, очень древней могилы, и был сделан такой… как ящик длинный, выложен чёрным бархатом изнутри, и в нём лежало всё это, так, как там было, в могиле.
– А кто это, тоже сказали тебе?
– Да, сказали, что любимая жена вождя. Раз так много украшений.
Матуня покачала головой.
– Обманули тут тебя. Ладноть. Значит, домовину сделали. А как говорили? Смеялись?
– Нет, – сразу ответил Гаор.
Он вспомнил лицо и глаза деда Жука, его пальцы, осторожно, нет, бережно касающиеся тускло блестящего металла и сдержанно искрящихся, словно помутневших от времени камней, сдержанную и только сейчас понятую им горечь в его голосе, и убеждённо повторил:
– Нет, он, тот, кто мне показывал, говорил… с уважением.
– Давно видел?
– Давно, я ещё учился, на старшем курсе, значит, там год, фронт, дембель – это уже восемь лет, да здесь два… десять лет прошло.
Матуня кивнула.
– Ну что ж, раз видел, да живым тебя оставили, значит, в сам-деле, простила она тебя, а раз сделал, то и знать тебе можно. Дверь там прикройте, чтоб сволочи не подслушали.
Оглянуться Гаор не посмел.
– Слушай. Это грибатка, только волхвицы их носили, а такое, на пять сил, Великая Мать, только ей позволено было. Вот они, Вода, Земля, Луна, Матери Набóльшие. Это Солнце – Золотой Князь, он Земле муж, зачинает она от него, чтоб родить. Это Ветер, сила летучая, воин небесный. Кольца, гришь, височные были, какие, на сколь лопастей?
– Три шарика ажурных было, у меня не получились такие.
Матуня кивнула.
– Не далось, значит, эта сила не всем даётся, значит, тебе и знать о ней нельзя. А кольца… Там же видел?
– Да.
– Только такие, али ещё?
– Были ещё, не помню всех.
И новый кивок в напряжённой тишине.
– Три лопасти – это полешане, издревле они их носят, пять лопастей – дреговичей знак, а семь – криушане. А узоры на лопастях спутал малость. На этом волошский узор сделал, а на соседнем словенский, не бывает такого. А это… – Матуня взяла в руки четвёртую пару колец, повертела, разглядывая, и покачала головой, – это, небось, сам придумал.
– Да, – кивнул Гаор, – узор этот я видел, но не на кольце.
– Ещё бы! – фыркнула Матуня. – Это ж мужской знак, мечик это, оберег воинский, его курешанке впору, грят, были там и бабы-воины, такая могла бы, и то навряд.
Гаору казалось, что он не слушает, а всем телом впитывает слова Матуни, настолько они легко, не требуя сейчас ни пояснений, ни перевода, укладывались в памяти. Нет, краешком сознания он понимал, что ему не один вечер лежать, разнося записи по заветным листам, мучительно соображая, как ургорскими буквами записать нашенские слова и названия, но сейчас…
– А вятичских и радимичских чо ж не сделал? не видел? – Матуня вздохнула и покачала головой, – были склавины на двенадцать племён народом, да в каждом племени двенадцать родов, а осталось нас… даже и не помним всех…
В столовой стояла звенящая от общего напряжения, но не тяжелая тишина. Матуня бережно положила на стол кольца, провела ладонью над ожерельем, будто погладила, не касаясь, и повернулась к Гаору. И он, сам не понимая почему, но словно какая-то сила с необидной властностью подтолкнула его, опустился перед Матуней на одно колено, как в Храме перед Огнём. Матуня спокойно, будто так и надо, взяла его голову в обе руки и, слегка притянув к себе, поцеловала в лоб, вернее, прижалась губами как раз к прикрытому волосами клейму. Гаор почувствовал, что на глаза наворачиваются слёзы, и зажмурился.
Он не знал, сколько простоял так, но вдруг тишина звонко лопнула, начался шум и смех. На нём висли и его целовали девчонки, Мать властно разгоняла всех по местам, пока каша совсем не застыла, мужчины били его по плечам и спине. И начался праздник, настоящий праздник, потому что Солнце – Огонь Небесный, ещё и Золотой князь, муж Матери Земли, а значит, это его праздник.
Куда матери убрали грибатку, Гаор не заметил и предусмотрительно не интересовался, а вот шпильки, кольца и колечки раздали с шумным спором о том, чей и когда черёд. Спорили так яростно, что мужики за своим столом обхохотались. Хотя столы неожиданно для Гаора перемешались, женщины и девчонки со своими мисками и кружками втискивались за мужской стол, а многие мужчины и парни ушли к женскому.
– Ну, Рыжий, готовься, – Старший через стол подмигнул Гаору. – Ща тебя благодарить начнут.
– А я не против, – ответно засмеялся Гаор.
– Тады пошли, – ткнула его локтем быстро и ловко втиснувшаяся между ним и Зайчей Чалуша, гордо потряхивая вплетёнными в пряди у висков пятилопастными кольцами.
