Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Сторрам
Но бить его начали ещё на полдороге к рабскому корпусу.
– Стой! Лежать! Мордой вниз!
Гаор с ходу выполнил команду, получил прикладом по спине и ботинком в бок.
– Ты чего шляешься, образина?! Где был?!
Гаор приподнял голову ровно настолько, чтобы был слышен ответ.
– В гараже, господин.
Новый пинок.
– Что делал?
– Машину регулировал, господин.
– Чаевые получил? – спросили уже поспокойнее.
Гаор подавил вздох.
– Да, господин.
– Встать! Давай сюда! Бего-ом! Лежать! Бего-ом!
Скучавший на пустынном дворе охранник прогнал его любимым строевиками «котильоном» – Гаору всегда было недосуг узнать значение этого слова, потому что вспоминал об этом, только попав в очередной раз под него, и тут же забывал – до самых дверей рабского корпуса. Там уже другой охранник заставил его отжиматься на кулаках, что на мёрзлом бетоне без перчаток просто больно, и, наконец, ударом приклада забросил его внутрь.
– Пошёл, лохмач! Остальное тебе внизу выдадут.
Дверь надзирательской была открыта, а в рабский коридор закрыта. Так что… Гаор приготовился к неизбежному.
– А ну сюда! Смирно! Где был?!
– В гараже, господин надзиратель.
– Чаевые где?
Гаору так всё надоело, что он ответил правду.
– Охранник во дворе забрал, господин надзиратель.
Словом, пять «по мягкому» за опоздание, ещё пять за то, что не сберёг чаевых для надзирателя, которому они положены по праву, ещё пять за то, что назвал охранника без господина, ещё пять за то, что сказал «забрал», а не «изволили взять», и пять, «для памяти и вразумления». Выслушав всё это, Гаор расстегнул и снял комбез, спустил подштанники и лёг на пол, догадываясь, что сравнительно легко отделался. Даже двадцать пять, но «по мягкому» это не «горячие». Били по ягодицам, звучно, но без особенной силы, видно, больше для собственного развлечения и «для порядка».
– Пшёл вон, волосатик!
Надзиратель открыл дверь и вбил Гаора в коридор, даже не дав одеться. Коридор был полон: все уже поужинали – и Гаора сразу окружили. Практически с теми же вопросами. Где был? Получил ли чаевые?
– «По мягкому» двадцать пять получил, – огрызнулся Гаор, пробиваясь к мужской спальне, по-прежнему с комбезом в одной руке и поддерживая подштанники другой.
– Давай по-быстрому! – распорядилась Мать. – Переодевайся и есть иди. Оставили тебе.
Это была первая приятная новость за весь вечер. И Гаор улыбнулся.
– Я мигом, Мать.
Комбез на крючок, сорвать и кинуть на койку пропотевшее бельё, натянуть штаны, рубашку, для скорости не застегнём, а завяжем полы на животе, бегом в умывалку хоть руки ополоснуть и бегом в столовую.
Большие столы уже вымыты, и его, как и тогда, кормили за отдельным маленьким столом. Глядя, как он ест, осторожно сидя на самом краешке табурета, Маманя покачала головой.
– Сколько же тебе влепили, Рыжий?
– Двадцать пять «по мягкому», – невнятно из-за набитого кашей и хлебом рта ответил Гаор.
– Умеешь ты вляпываться, Рыжий. Подложить тебе?
Гаор кивнул, соглашаясь сразу и с первым, и со вторым.
В спальню он пришёл, сыто отдуваясь, и сразу взял сигареты, чувствуя, что если сейчас ляжет, то вырубится до утра. И уже в умывалке рассказал достаточно подробно, что и как с ним было. Ему посочувствовали, что чаевые пропали: охрана к выдачам касательства не имеет. Но и согласились, что могло обернуться и худшим: опоздание – это нарушение распорядка, тут всё что угодно может быть. Вплоть до «ящика».
– А это что? – спросил Гаор.
– Попадёшь, так узнаешь, – мрачно ответили ему.
И пояснили, что больше суток мало кто выдерживает. Других объяснений ему не потребовалось. Лучше не попадать.
И уже лёжа в темноте на своей койке, Гаор ещё раз подумал, что легко отделался. Могло быть куда хуже, «котильон» и отжимания – это пустяки, ему не впервой, а вот «ящик»… нет, не знаю и знать не хочу. Рабская радость: выпороли, а могли и убить. Достать папку и поработать он не смог, заснув на полуслове.
К счастью, в ту декаду его в поездку ни разу не дёрнули, и к выдаче всё, можно считать, зажило и, самое главное, забылось надзирателями, так что добавки он не получил. Ни фишками, ни «мягкими», ни «горячими».
Весна
День за днём, выдача за выдачей. Незаметно прибавлялся день, на обед уже бежали не в темноте или сумерках, а на полном свету, снег если и шёл, то не зимний колючий, а мягкий, и ветер стал другим.
– Скоро праздник, паря! – смеётся Плешак. – Опять гулять будем!
Праздник? Ну да, как же он забыл, Весеннее солнцестояние, конец зимы! Солнце на лето, Небесный Огонь проснулся!
– А что? Как на Новый год будет?
– Ну да, полдня работáем и день гуляем! Здорово?
– Здорово! – искренне ответил Гаор, вдвигая контейнер.
Весенний праздник – праздник просыпающегося Небесного Огня, первой зелени, или хотя бы оттаявшей земли. В училище – весенние учения, но не всерьёз, а вроде лёгкого похода. И опять танцевальные вечера на старших курсах. А здесь? Ну, доживём – увидим. Главное – не оказаться на праздник с битой задницей. Хотя это и в другое время важно и для здоровья полезно.
Жить, ожидая чего-то, гораздо легче: время быстрее идёт. Хотя и спешить ему особо некуда. Разве что на новые торги. Но ему совсем не хочется к другому хозяину, все говорят, что у Сторрама и паёк хороший, и прижима такого, как бывает в других местах, нет, а если не попадаться и не шкодничать, то жить бы да жить. Лучше только в посёлке рóдном, где и матерь рядом, и все тебе свойственники да родня, да друзья, но ты попробуй так проживи. Хрен дадут. Не любят они, гады, чтоб мы по-своему жили, тасуют, как хотят, а на хрена?!
Когда заходила об этом речь, и начинали выплёскивать друг другу, а кто ж ещё поймёт: как мальцом увезли, парнем угнали, ни с того ни с сего продали – Гаор молча слушал и смутно ощущал, что причину таких перемещений он не то, что знает, а догадывается о ней. Потому что у матери его забрали не из любви к нему, и даже не столько следуя обычаям, как для того, чтобы сделать его одиноким и беззащитным, и потому готовым не просто подчиняться, а подчиняться с радостью. И эти перемещения – людей как карточную колоду тасуют, – это та же первичная обработка, когда его декаду продержали в одиночке без прогулок и любого общения со смещённым режимом, чтобы сломать, покорить, не нанося увечий.
Догадку неожиданно подтвердил не кто-нибудь, а Старший. В душевой как-то оказались рядом на скамейке – Гаор теперь часто мылся, как и все, в тазу, их называли шайками, вставая под душ только обмыться – и Старший вдруг спросил его:
– Ты чего вчера под вещевой дверью маялся?
Гаор невольно смутился, хотя должен был уже привыкнуть, что здесь все у всех на виду, и честно ответил:
– Веснянку ждал.
Старший кивнул и негромко сказал.
– Хорошая она баба, только ты не привыкай к ней. И её отпусти.
– Как это? – не понял Гаор.
Старший вздохнул.
– Нельзя нам привыкать. Завтра тебя ли, её ли продадут, и что тогда? Сердце напополам рвать?
Гаор, похолодев от страшной правды этих простых слов, кивнул. А Старший помолчав и сосредоточенно мылясь, так же негромко продолжал.
– Нельзя нам сердцу волю давать, не выдержит оно такого.
Встал и ушёл под душ смыть пену.
А Гаор остался сидеть и думать над услышанным. Значит, что… значит, понимают и почему, и зачем, и эта, коробившая его поначалу, лёгкость встреч, сговоров даже не на ночь, а на период, да… хоть доля, да наша – это… это защита, оборона. Чтоб сердце не разорвалось. Нельзя рабу ни к чему привязываться, ни к людям, ни к вещам. Ведь в любой момент отберут, не по заднице, по сердцу ударят, а оно может и не выдержать.
И опять так и вышло. Недаром ему Маманя сказала: «Умеешь ты, Рыжий вляпываться». Умеет, чего уж там. Сам потом удивляется, как его занесло, но потом. А дело уже сделано.
4 декада ? 1 день
В отличие от новогодней ночи, под весенний праздник решётки на ночь задвигали, но это и в обычные ночи никому не мешало. Правда, большинство мужчин между прутьями пролезали с трудом – мешали плечи, поэтому, в основном, по ночам из спальни в спальню бегали девчонки и те из парней, кто помоложе и ещё в полную силу не вошёл, не заматерел. Гаору и хотелось попробовать, и боялся застрять. Хорошо, если просто на смех поднимут, а если надзиратель проснётся… двадцать пять «горячих» как нечего делать огребёшь. И потому он, когда прокричали отбой, спокойно заснул, не обращая внимания на шаги, вздохи, поскрипывания и прочие составляющие предпраздничного отдыха. Опять же его в гараже задержали, перед самым обедом дёрнули, и все уже пошабашили, пообедали, выдачу получили, когда его только отпустили. Хорошо, за нарушение не посчитали, огрёб только пару затрещин от охранника у двери и надзирателя внизу, получил свои фишки и сигареты – под праздник дополнительная выдача – и попал в спальню, когда у остальных уже время к ужину подошло. За ужином ему положили двойную, в счёт пропущенного обеда, порцию. От обилия еды и выкуренных трёх сигарет он даже слегка опьянел и потому, наскоро вымывшись, завалился спать. С кем была Веснянка, а что она одна не осталась, он отлично понимал и по совету Старшего старательно об этом не думал. И получилось это неожиданно легко.
А вот утром… Опять распахнутая на двор дверь – свободный выход! Снег уже весь стаял, от газонов на фасадном дворе и вдоль ограды ощутимо тянет запахами земли, ярко-голубое безоблачное и блестящее как эмаль небо, комбеза поверх рубашки и штанов достаточно, куртки и шапки на хрен не нужны, от легкого тёплого, гладящего тебя по лицу ветра сам вот-вот взлетишь… И уже не девчонки срывают у парней и мужчин шапки, предлагая погоняться и отобрать, а парни отбирают у девчонок лёгкие цветные лоскуты, повязанные вокруг собранных пучком на макушке волос – косынки. А девчонки визжат и кидаются в погоню и выкупают свои косынки поцелуями или как уж сговорятся: светового-то круга нет, и не холодно, можно устроиться.
Махотка победно крутил над головой ярко-розовую в красных и жёлтых цветах косынку, а Киса прыгала рядом, пытаясь перехватить и опустить книзу его руку. Махотка, радостно гогоча, перекладывал косынку из одной руки в другую, дразнил Кису. Дубравка, Вячка и Аюшка кинулись щекотать Махотку. От щекотки или от чего другого, но Махотка разжал пальцы, ветер сразу подхватил лёгкий лоскут и погнал его не по двору, а вверх.
– Упустил! – ахнула Киса. – Она ж новая совсем!
Растерялся и Махотка. Косынка не пайковая, это у Матуни девки с бабами лоскутки сами себе подбирают, подворачивают ровненько и на праздник наряжаются, хозяин позволяет, но не приказывает, так что за пропажу не накажут. И шутка оборачивалась не подставой, а только обидой, чего он, в самом деле, не хотел.
Киса заревела в голос. Махотка растерянно топтался рядом, не зная, что делать. Остальные, подняв головы, следили за улетающим в недосягаемую высь лоскутком.
Вот на эту тишину и одинокий горестный рёв и вышел Гаор. Ещё на Новый год, когда можно было днём гулять по всему двору, он приметил за рабским корпусом подходящую трубу и сегодня её опробовал. Для чего её там пришпандорили – непонятно, и для турника малость высоковато, но его вес она выдержала, и он успел размяться, поподтягиваться и даже немного покрутиться на полных оборотах.
Большая, основная эмблема предназначалась покупателям и возвышалась над торговым корпусом, а здесь была установлена вторая, чуть поменьше и пониже, как указатель для грузовиков. И косынка, долетев до неё, зацепилась и затрепетала на ветру весёлым флажком.
– Доставай теперь! – закричали на Махотку девчонки.
– Да пошли вы на хрен! – заорал Махотка.
И тут Гаора как дёрнул кто. Может, разогретая на турнике кровь заиграла, может, как он сам потом смеялся, ему весенним солнцем голову напекло и мозги поплавились, может ещё что, но, быстро отследив глазами возможный маршрут, он решил, что справится с ним, и решительно пробился к горестно рыдавшей Кисе.
– Не реви!
– Да-а, – вцепилась в его комбез Киса, – он, мотри, чего сделал, и лыбится-а-а…!
– Не реви, – повторил Гаор. – Достану твою косынку.
Киса замолчала, уставившись на него с полуоткрытым, как у Тукмана, ртом. Гаор снял с головы свою шапку и нахлобучил ей на голову, посоветовал закрыть рот, чтоб ворона не залетела, и неспешным даже чуть вразвалку шагом пошел к административному корпусу.
Первый этаж отсутствовал, вернее, с этой стороны стальные гладкие колонны поддерживали второй этаж, образуя крытую стоянку для начальственных машин. Сейчас она была пуста. Взобраться по этим колоннам было невозможно, но Гаор и не собирался этого делать. Он подошёл к фонарному столбу, плотно обхватил его руками и ногами и полез вверх. Поднявшись на уровень карниза-козырька, он перешагнул на него. Дальше шла глухая безоконная стена, расчерченная желобками под старинную замковую кладку. Желобки были глубокими, на ботиночный рант, а пальцы входили почти на целый ноготь. Ему приходилось лазать и по более гладким поверхностям. Высота и ширина блоков почти равнялись его росту, но раскинутых в стороны до отказа рук и ног, в принципе, хватало. Гаор распластался, почти расплющился по стене и полез вверх.
Внизу стояла напряжённая тишина.
Бетон сменился полосой тёмного и зеркально блестящего стекла. Здесь желобков не было, но зато появились тонкие металлические рейки оконных переплётов. Гаор попробовал: сталь ли это – и полез дальше, стараясь не отвлекаться на собственное отражение и мысли о том, какому идиоту понадобилось делать на такой высоте зеркало для птиц, да ещё чёрное.
Оранжевая, распластанная сначала на сером бетоне, а потом на чёрном стекле, медленно, но неуклонно ползущая вверх фигура была видна издалека. И сменявшаяся как раз в этот момент наружная охрана, забыв про свои дела, с интересом следила за ним, заключая пари: навернётся лохмач или нет. Вернее, с какой высоты он гепнется вдребезги. Никто не заметил, как во двор вышел Сторрам, а за ним Гархем. Теперь они стояли поодаль за спинами столпившихся рабов и так же молча следили за происходящим.
Стекло снова сменилось бетоном. Эта полоса была гладкой, но меньше его роста, и Гаору удалось зацепиться за верхний жёлоб водостока и выбраться на крышу. Он думал, что сможет пройти по крыше к нужному углу, но крыша за ограждением оказалась стеклянной, и Гаор решил не рисковать. Если он её проломит, то лететь придётся долго и падать среди обломков стекла, что намного хуже снарядных осколков, во всяком случае, вынимать их сложнее, было у него как-то такое, и врач ругался. Думая об этом, он по жёлобу – хорошо, сталь везде, прочно держит – прошёл к углу, где крепилась одна из растяжек от вышки с эмблемой и трепетавшей на ветру косынкой.
Стоявшая в толпе Мать что-то почувствовала и обернулась. Глаза её испуганно расширились, рот открылся в беззвучном крике. Стоявшие рядом с ней так же оборачивались и застывали в ужасе.
Такой реакции Сторрам не ожидал и даже обиделся – он всегда старался поддерживать страх перед хозяином на разумном, не мешающем работе уровне, но тут же сообразил, что испугались не его, а чего-то за его спиной, и обернулся.
В шаге от него охранник, держа двумя руками пистолет, медленно вёл стволом, выцеливая идущую по краю крыши оранжевую фигуру. Из-под козырька форменной каскетки с радужным кружком-эмблемой на месте кокарды холодным хищным блеском горели прищуренные глаза, губы сжаты в издевательской насмешке. Сторрам быстро шагнул к нему, заслонив собой обзор, и прежде чем, растерявшийся охранник что-либо сказал, взял пистолет за ствол, резким поворотом вырвал его из рук охранника и сунул к себе в карман.
– Смирно, – негромко скомандовал Сторрам.
Тон был совсем не приказной, но охранник вытянулся в струнку.
– Всем молчать, – приказал Сторрам так же тихо, но почему-то все услышали.
Гархем кивнул, достал из кармана своего пальто небольшой обтянутый камуфляжной тканью сильный бинокль и протянул его Сторраму. Тот кивком поблагодарил его. Теперь они следили за развитием событий, время от времени передавая друг другу бинокль.
Добравшись до растяжки – вниз он не смотрел, зная, насколько это бесполезно и опасно – Гаор проверил её крепость, натянул на кисти рук рукава комбеза, мягким скользящим движением лёг на неё и тут же перевернулся спиной вниз, обхватив её руками и ногами. Растяжка поднималась вверх под слишком острым углом, и он пополз по ней, цепляясь руками и рывком подталкивая самого себя. Трос был достаточно шершавым, чтобы щёчки ботинок не скользили, но ощутимо колол руки через ткань комбеза. Переправляться по тросам его учили ещё в училище, потом приходилось и над Валсой, и в Чёрном Ущелье, и ещё, но там он был в перчатках, со страховочной петлёй на поясе, и не один. Но взялся за дело, значит, делай его хорошо.
Добравшись до круга, к которому крепилась растяжка, Гаор задним переворотом выбрался на него и чуть не выругался в голос. Поторопился! Совсем упустил вращение эмблемы, и теперь косынка на другой стороне. Лампочки включены и жар от них такой, что сквозь ткань припекает, так что вдоль этой дуры аж в полтора роста не пройдёшь – поджаришься, как нечего делать. Так… спуститься на проволоку и переждать поворот, по-другому здесь не получится. Гаор отвернулся от невыносимого блеска и присел под круг, пропуская эмблему над головой. Снова выпрямился. Ага, есть! Теперь в темпе. Он плавным прыжком выбросил тело вверх, уцепился и повис на боковине. А вот и косынка. Подтянувшись на одной руке, он отцепил лоскуток, скомкал его, сунул за пазуху и подтянул, чтобы случайно не выронить, молнию. Гархема он на такой высоте не встретит, так что шею можно и прикрыть. А пробирает здесь здорово, и видно далеко. Он не удержался и почти два полных оборота прокрутился, лёжа на ребристой, усеянной заклёпками и штырьками боковине и разглядывая проплывающие на горизонте дома Аргата. А заодно и отдыхая.
– Пейзажем любуется, – совсем тихо, как про себя, сказал Сторрам. – Эстет.
Гархем кивнул и так же тихо ответил.
– Или разведчик.
Отдохнув, Гаор начал обратный путь, который оказался ничуть не легче и не безопаснее. Он спустился на круг, натянул рукава, подождал, пока его подвезут к растяжке, и мягко спрыгнул на неё. Снова перевернулся спиной вниз и заскользил, тормозя в основном ногами, чтобы не ободрать ладони. Вниз не вверх, падаешь всегда быстрее, чем влезаешь. Теперь по жёлобу, где он забирался? А то если прямо здесь спускаться, окажешься у парадного входа, куда рабу лучше не соваться, про тамошнюю охрану ему уже говорили, что они нервные и любят чуть что пулять. Пока, правда, мазали. Ну, он-то понимает, что не мазали, а пугали, били впритирку, что тоже неприятно, а ведь вполне могут и на поражение. Ага, вон он, вентиляционный грибок, от него шаг влево, верно, здесь как раз жёлоб отвёрнут углом, он, когда лез, чуть пальцы не порезал.
Гаор присел на корточки и соскользнул вниз, повис на руках, нащупывая носками ботинок выступ рамы. Есть!
И снова распластанная по стене оранжевая фигура ползёт вниз.
Здесь рамки и желобки приходилось нащупывать вслепую и получалось немного медленнее. Кроме того, начали уставать руки. И встав на карниз, Гаор не стал перешагивать с него на столб, а оттолкнулся от стены и спрыгнул вниз, чтобы боковым переворотом погасить скорость.
Приземлился он удачно и, выпрямившись, наконец, позволил себе увидеть и услышать творившееся вокруг. Приспустив молнию, он достал косынку и шагнул к Кисе.
– Держи, рёва! – протянул он ей косынку.
И так как Киса стояла неподвижно, глядя на него как… как на чудо какое-то, Гаор сунул ей в руки косынку, хотя и думал немного подразнить, снял с её головы свою шапку и надел, привычно проверив ребром ладони середину козырька. Молчание столпившихся перед ним людей уже показалось ему пугающим, неужели опять что-то не то? Скрывая вспыхнувшую тревогу, он улыбнулся, но ответных улыбок не увидел. Что случилось?
– Рыжий! – вдруг прозвучал из-за голов негромкий, но, безусловно, командный и узнаваемый голос.
Хозяин?! Вот влип! Толпа мгновенно расступилась, образовав проход, и Гаор увидел Сторрама, а за ним Гархема – молись, чтоб «горячими» обошлось, – а ещё дальше охранник из наружки… та самая сволочь-спецура. Ну, теперь всё. Но пока Гаор думал, его тело как само по себе подбежало уставной рысцой, сорвав по дороге шапку и проверив молнию на комбезе, и остановилось, автоматически щёлкнув каблуками, в уставной стойке.
– Да, хозяин, – выдохнул Гаор, приготовившись к неизбежному, как понимал, избиению. И если наказать его разрешат этой сволочи-спецуре, то впереди уже не торги, а только «печка».
– Что ты там увидел? – спросил Сторрам.
Гаор изумился, но добросовестно перечислил оторванный угол у жёлоба, перегоревшие лампочки в эмблеме и что подъездные пути пусты, а на шоссе у развязки авария, перевернулась легковушка и там три полицейские машины и одна скорой помощи. И сам удивился тому, сколько всего он успел увидеть, пока крутился на эмблеме.
– Вы были правы, – не оборачиваясь, бросил Сторрам Гархему, достал из кармана пачку дорогих сигарет и стал распоряжаться:
– Это тебе за лихость.
– Спасибо, хозяин, – ничего не понимая, Гаор взял пачку.
– А за глупость сегодня после ужина придёшь в надзирательскую и получишь двадцать пять «горячих».
Неужели этим обойдётся?!
– Ступай.
– Да, хозяин, – гаркнул Гаор, разворачиваясь и пулей улетая обратно в толпу рабов, дружно шарахнувшуюся подальше от хозяина.
Сторрам улыбнулся и, став серьёзным, повернулся к охраннику.
– Когда ваша смена закончилась? – и, не дав тому ответить. – Почему вы в нерабочее время на чужом участке? Доложите начальнику смены о наложении взыскания. Можете идти.
Охранник выразительно посмотрел на карман Сторрама.
– Получите у начальника смены после отбытия взыскания. Можете идти, – чуть жёстче повторил Сторрам.
Охранник плотно сжал губы и, сделав чёткий разворот, отошёл.
– Не уволите? – тихо спросил Гархем, когда они остались вдвоем.
– Его лучше держать на глазах, – так же тихо ответил Сторрам. – Последите, чтобы он не работал на внутренних контурах. Мне не нужны эксцессы. Желаю хорошо отпраздновать.
– Взаимно, полковник. С начальником охраны говорить будете вы?
– До сих пор он сам понимал ситуацию, но на всякий случай проследите.
Гархем склонил голову, сразу и прощаясь, и принимая указания к исполнению.
Гаора обнимали, тискали, били по плечам, спине и шее. Но молчком, потому что хозяин с Гархемом ещё были во дворе. Матуха требовательно рассматривала его ладони: не сильно ли он поранился о трос, Старший отвешивал ему вполне заслуженные, но не сильные разы́ по шее, Киса лезла с поцелуями, отпихивая других девчонок, которые тоже хотели поблагодарить Рыжего, что жизнью за косынку рисковал.
– Нашёл из-за чего! – Старший, оглянувшись, убедился, что хозяин и управляющий убрались, и заговорил в полный голос. – У тебя в голове хоть что есть?
– У меня сигареты шальные есть, – смеясь, ответил Гаор, распечатывая полученную от Сторрама пачку, – Двадцать пять штук. Согайнские. Дели, Старший.
– Дурак, – сказал кто-то, – ты рисковал, а курить все будут, что ли ча?
– Сам дурак, – ответил Гаор. – Примета такая есть. Шальное сразу тратить надо, а то больше удачи не будет.
– Ну, раз так, то другое дело, – зашумели вокруг.
– Это ты, паря, в точку.
– За удачу надоть.
– Старший, так по сколь будет?
– Нас-то сколь…
– Цыц, – остановил гомон Старший, – накликаете. Сигарета на четверых выходит, если без баб.
– Бабы так подышат.
– Ежели кто хочет, сам поделится.
– Давай, браты, по четверо.
– Это как в отстойнике?
– Ну да, по-пайковому.
К изумлению Гаора, перестроение из толпы в колонну по четыре прошло быстро и без всякой толкотни и неразберихи. Надо же, а он, когда новобранцев строил, глотку срывал.
Разобрав сигареты, мужчины расселись в ряд под закрывавшим от ветра парапетом и дружно закурили, деля сигареты уже по затяжкам. Гаор, ожидая своей очереди, а он попал в одну четверку со Старшим, Асилом и Волохом, вертел в руках глянцево блестящую чёрную с золотым тиснением пачку.
– Матуне отдай, – сказал Старший, – она пронесёт, ей можно, а потом уже у неё заберёшь, раз приглянулась.
Гаор кивнул, принимая совет.
