Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Сторрам
Он выпрямился, опираясь руками о перила, и мягким плавным движением перенёс ноги через ограждение, сел на перила лицом к серой пустоте. Сейчас убрать руки и заскользить, а вперёд или вбок… как получится. Рулетка… Он резко выдохнул и убрал руки… И тут же, он не успел ни… ничего он не успел. Потому что какая-то сила сзади схватила его за волосы и шиворот – он вышел без куртки, в одном комбезе, поверх белья, даже рубашки и штанов не поддел – и сильно дёрнула назад и вниз. Он больно ударился спиной и копчиком о бетон лестничной площадки, и его ударили по лицу. Не хлёсткой надзирательской пощёчиной, а простецкой оплеухой, как в драке. И из серой, лопнувшей, разлетевшейся мелкими даже не осколками, а брызгами пустоты выступило бешеное лицо Старшего.
– Старший? – тупо удивился он. – Ты чего?
И получил ещё один удар, уже по другой щеке. Он потряс головой, машинально попробовал, не течёт ли кровь из носа, и спросил с медленно нарастающей в нём злобой.
– Сдурел? Тебе-то чего?
– Того! – крикнул Старший. – Брат ты мне, чего ты мне сердце рвёшь?! – и заплакал.
Он опустил голову: настолько нестерпимым было это. Помедлив, Старший сел рядом с ним, всхлипом перевёл дыхание. Достал сигареты.
– Здесь можно курить? – удивился он.
– Накласть мне на запреты их, – отмахнулся Старший.
– Меня, значит, по морде, – заставил он себя усмехнуться, – а сам…
Старший устало и весьма затейливо выругался. Он кивнул, и они закурили. Он курил непривычно для себя быстро, будто куда-то спешил. Докурив до губ, растёр окурок и уже совсем спокойно сказал.
– Зря ты это, Старший. Захочу, найду способ.
– А ты не хоти, – неожиданно ответил Старший.
– Как это? – искренне удивился он.
– А так, – ответил Старший, – нельзя это. Так, значит, и не хоти.
– Почему нельзя? – с внезапно вспыхнувшей злобой спросил он. – Кто запретил?
– Не знаю, – пожал плечами Старший, – нельзя и всё, – и совсем другим тоном попросил: - Обумись, Рыжий, как брата прошу.
– Обумись, – медленно повторил он, словно пробуя слово на вкус, – как это?
– Ну-у… Ум над сердцем поставь. Баба сердцем живёт, а мужик умом жить должóн, понимашь? Нельзя нам сердцу волю давать, ты ж, – Старший на мгновение как задохнулся, судорожно сглотнув. – Ты ж по сердцу мне вдарил седни, – Старший устало вздохнул и повторил, – обумись. Я тебя на сердце себе взял, не выдержу я от тебя…
Он кивнул.
– Прости, брат, но… не могу я больше. Ты знаешь, что я за мешки привёз? Серые с зелёной полосой.
– Знаю, – ответил Старший, – удобрение.
– А из чего оно знаешь?
– Знаю, – просто ответил Старший, – все знают.
– И…
– Мать-Земля всем нам мать, из неё выходим, в неё и ложимся, не по-людски, конечно, вот так, порошком, без могилы, а всё равно, к ней идём, в неё уходим. А как… не наш выбор, и вины за то на нас нет.
Он медленно, вынужденно кивнул. Старший также докурил свою сигарету и растёр пальцами остаток в пыль. Посидели молча.
– Устал я, – тихо сказал он.
Старший кивнул, но возразил.
– Быстро ж ты сломался. Твои такими не были.
Он невольно насторожился.
– Это какие такие мои?
– Не говорила тебе матерь твоя? – удивился Старший и сам себе ответил. – Ну да, мальцу страшно говорить, проболтается ишшо по малолетству да глупости. Ты, видно, из курешан, там, говорят, много рыжих было, и гридни все были добрые. Мы-то криушане, нас ещё кривичами звали, мы кметы, а ты в тех, в материн род пошёл. Их-то и вырезали всех, и мужиков, и парней, кто в бою не полёг. Говорят, и мальцов, кто до стремени головой доставал, тоже, и баб тоже, а девок да девчонок себе в полонянки забрали и по другим, покорившимся родам рóздали, матерь твоя, верно, оттуда род свой ведёт.
Старший говорил, как сам с собой, и он, напряжённо застыв, слушал, не смея дохнуть, чтоб не перебить, чтоб не замолчал Старший. Все непонятные слова, всё потом… Старший покосился на него и усмехнулся, блеснув из-под усов зубами.
– Чего ж не спросишь ничего? Ну, про криушан да волохов ты давно знашь, а про остальное? Не интересно стало?
Его мгновенно обдало ледяной волной страха. Плешак всё-таки проболтался?! Тогда… И будто услышав его, Старший ответил.
– У Плешака держалось что когда? В тот же вечер повинился, что проболтался тебе.
– И что? – глухо спросил он.
– А сам видишь, – пожал плечами Старший и отвернулся.
Он молчал, не зная, что сказать. И Старший опять заговорил сам.
– Горячий ты, нравный, а нас и так-то мало осталось, что ж сами себя кончать будем, им помогать?
– Это я знаю, – твёрдо кивнул он. – Добровольная смерть – помощь врагу.
– Ну вот, сам всё знашь, а дуришь.
И он рискнул.
– Старший, а какие ещё рода есть?
– У матерей поспрашивай. Родам матери счёт ведут. Они всё знают. Мужиков побьют – новые вырастут, детей побьют или увезут, новые народятся, а матерей побьют – конец роду. Потому он и род, что по рождению счёт идет. Понял?
Он кивнул.
– Голозадые, грят, по крови, ну, по отцу считают, так?
– Так, – согласился он.
– Кровь она тоже, конечно, – задумчиво сказал Старший, – только… на доброй земле и злое семя хороший росток даст.
– Гридни это…?
– Воины. Добрые да умелые. Кметы это вот, взяли с поля и в бой поставили. Он бы и рад, а не то, не по нему это дело. Замах есть, а удара хорошего нет. А ты гридин, и по роду, и по выучке.
– Добрый воин, – повторил он, пытаясь не так понять, как принять новое непривычное словосочетание.
– Хороший, значит, – объяснил Старший, – ну…
– Я понял. Спасибо, братан.
Старший кивнул.
– Без рода тяжело. Твоего рода матерей ишшо тогда со всеми поубивали, весь род вырезали, я ж говорю, только девчонок да совсем мальцов оставили, вот и имён нет, только поминаем их.
– Ты сказал, ты… – он запнулся, не решаясь произнести вслух.
Старший кивнул.
– Это ты правильно, что сторожишься. А раз побратались мы, мой род всегда тебя примет. Потом посёлки тебе назову, где от моего рода есть. А сейчас пошли. Вона, темно уже.
Он и не заметил, как стало совсем темно, и зажглись прожекторы.
– Стой, – дёрнул он за рукав привставшего Старшего, усаживая его рядом с собой. – Сейчас покажешься, пристрелят. Давай за мной и делай как я.
Пригибаясь, прячась в тени за ограждением, они сбежали вниз. Между входом на лестницу и световым кругом неширокая – на два шага полоса полутени. Оглядевшись и убедившись, что охранников поблизости нет, он сильным толчком выбросил Старшего в световой круг и, переждав, проскочил сам. Толпа уже собиралась у дверей на ужин, и они быстро замешались в общую массу. Их отсутствия будто и не заметил никто…
…Гаор вписал трейлер в поворот, немного уже осталось. Ещё один блокпост, а там по прямой до Аргата и полупериода не будет. Точно укладываются. Как раз доехать, выгрузиться и вечернее построение. А всё же он Гархема переигрывает. Хоть пять долей, да урвёт.
Больше он серую пелену к себе не подпускал, хотя, случалось, подкатывало к горлу, что вроде всё уже, но… ладно, обошлось и ладноть.
– Блокпост, парни.
– Ага.
– Слышим.
Снова привычные, отработанные до мелочей действия. Снова чужие недобрые руки шарят по телу. Гаор уже вполне спокойно и даже искренне не замечает их. Что бы с тобой ни делал враг, тебе это не в укор и не в стыд. А эти в форме, с автоматами, с гладко выбритыми лицами – враги. Тебя убивают, а ты живёшь. Раз выжил, то и победил.
– Вали, волосатик! – и пинок прикладом.
«А пошёл ты…» – привычно отвечает Гаор про себя, забираясь в кабину и убирая выездные карточки и маршрутный лист на место. Дурни форменные, думают его этим пронять. А может и не думают, просто как иначе и не знают.
И снова дорога. Глаза следят за знаками, встречными и попутными машинами, руки и ноги, как сами по себе, делают всё необходимое, отрегулированный, выверенный мотор гудит ровно и успокаивающе. И можно думать о своём, вспоминать… Огню ведомо, сколько всего за этот год случилось. А ведь и верно, второй год его рабства закончился, третий пошёл. Сейчас зима в самом начале, Плешака увезли в прошлую осень, в самом её конце, а самого его продали в позапрошлом году, да два года. Первый день и первый год самые трудные, а умирать первые три раза тяжело, и первый бой пережить надо, а потом выживешь… ты смотри, сколько придумано и сказано об одном и том же. Первое потому и помнится так, потому что первое. Было ведь и страшнее, и тяжелее, а свой первый бой он и сейчас по долям и мигам помнит, и бомбёжку первую, и – Гаор усмехнулся – и сортировку.
Справа холодная, отсвечивающая серым водная гладь Аргатского водохранилища.
– Парни, помните?
За спиной довольно хохотнули.
– Пусть они нас помнят!
– А здоровско мы им вмазали, скажи, нет?
– Здоровско!
– Ввалили тебе тогда, Рыжий.
– Ну, так сам виноват. Повёл вас в атаку, а охранения не выставил, – засмеялся Гаор.
Весеннее – да, в начале весны, где-то во вторую декаду, было дело – приключение он вспоминал с удовольствием. Несмотря на полученные в результате двадцать пять «горячих», подбитую скулу, рассечённую губу и порванный комбез, за что он ещё и дополнительно огрёб «по мягкому». Но драка была – что надо! И они в ней победили! Вмазали сволочам-блатягам как следует…
…Возникла угроза прорыва дамбы и городская власть запросила помощи у крупных рабовладельцев. Разумеется, им так не сказали, а просто явился сам Сторрам перед подъёмом, поднял его и ещё пятнадцать грузчиков из дворовых бригад. Одеться без комбезов, взять куртки, шапки и на выход! Это здорово напоминало боевую тревогу, но не торги. Уже легче. Они оделись и выскочили во двор.
– Становись!
Парни растерялись, и Сторрам нетерпеливо и совсем по-строевому рявкнул:
– Рыжий! Построй обалдуев в две шеренги!
Несколькими пинками он распихал парней и встал на правом фланге, догадавшись, что предстоит какая-то работа и его делают старшим. Сторрам оглядел их неровный – по росту он расставить парней не успел, а выправки у парней никакой – строй, заметно поморщился и выдал абсолютно неожиданное распоряжение:
– Едете работать на дамбу. Рыжий, ты за старшего. Отвечаешь не задницей, а головой. Машина тоже на тебе.
А делать-то что они на дамбе будут? Но тут же сообразил, что, скорее всего, земляные работы. А чего ж без комбезов? И возвращение когда? Но всё разъяснилось быстро. Надзиратели тут же выдали всем выездные комбезы и… по два пакета армейского сухого пайка. Значит, возвращение вечером. А уже ему пачку выездных карточек и маршрутный лист до дамбы и обратно. Время обратного пути указано не было.
– Пошёл! – гаркнул на них Сторрам.
И он бегом повёл всю бригаду к гаражу, еле успев выдохнуть:
– Да, хозяин.
Пока он разогревал и выводил из гаража грузовик с поперечными скамейками – в таких его ещё в училище возили, а уж на фронте… не считано, но откуда у Сторрама столько армейского добра и на все случаи жизни? Интересно, а оружие тоже где-то лежит? На каком-нибудь складе? – парни успели съесть свой паёк. А ему предстояло жевать в дороге, что не слишком удобно, но вполне возможно. Надзиратель из ночной смены не вмешивался, стоял поодаль, поигрывая дубинкой, и он сам рассадил парней по своему разумению, кратко, но предельно понятно объяснив, за что держаться, чтоб не вылететь на повороте, и стал закрывать задний борт.
– Второй пакет на обед, не жрите раньше срока.
– Поняли, Рыжий, – ответил за всех Тарпан, – а обратно когда?
– Когда там отпустят, маршрутка без времени.
– Рыжий, а чего тама? – спросил Зайча.
– Вола на свадьбу позвали, – быстро ответил он, – он думал водку пить, а заставили воду возить.
Парни грохнули дружным хохотом, и он бросился в кабину, пока надзиратель ближе не подошёл.
До водохранилища один бы он доехал куда быстрее, но с людьми в кузове, да ещё не привычными к таким перевозкам, а он в этом убедился, рассаживая их, не полихачишь. Да и куда спешить? Их ноша никуда не денется. И вёл он машину достаточно медленно, давая парням повертеть головами, разглядывая окрестности. Дважды их вытряхивали для обыска на блокпостах, на втором, уже на подъезде к дамбе, даже сверили номера на ошейниках с карточками, но не били. Пинки дубинками пониже спины никто, и он сам в том числе, за удары не считал.
А возле дамбы… такого бестолкового месива из людей и машин он давно не видел. Но бестолковым оно только казалось, и пока он разворачивал грузовик, загоняя его на указанное ему место на стоянке, то успел немного оглядеться и разобраться. Командовали охранники и надзиратели в серой с зелёными петлицами форме Рабского ведомства, рабы были из разных мест, кто в чём, расставляли на работы офицеры строительных и сапёрных войск – их легко было узнать по петлицам. А вон там что за хренотень… никак тюремные робы? Арестантов привезли? Ни хрена себе! Э-э, да они тоже клеймёные, вон заклёпки на ошейниках сверкают. И требование держать шею открытой стало окончательно и предельно понятным: сделанные из какого-то особого металла заклёпки были видны издали, позволяя безошибочно отделить просто небритого арестанта от раба. Наружное оцепление держала обычная охрана из «зелёных петлиц» с автоматами, так что при попытке выхода – огонь на поражение, ясно. Их вытряхнули из грузовика, велев оставить куртки и пайки в машине, лейтенант с зелёными петлицами их пересчитал, отобрал у него карточки и сверил номера.
– Забирайте, майор, шестнадцать штук.
Даже не голов, успел он подумать, но тут же сообразил, что рабские головы интересуют господ меньше всего.
– Сторрам мог прислать и побольше.
– Это вы уже с ним выясняйте.
– Кто старший? Ты?
– Да, господин майор.
Звание выскочило у него автоматически, но так как ответной оплеухи не последовало, он понял, что ответ признан правильным. Уже легче. Эта путаница с обращениями: кто просто господин, кто господин надзиратель, господин управляющий, господин охранник и тому подобная хренотень ему изрядно надоела, тем более, что за каждую ошибку он огребал самое малое по физиономии.
Дальше началась обычная, знакомая ему по окопным работам круговерть. Беги, копай, насыпай, таскай. Хорошо хоть лопаты, носилки, мешки и прочее были в достатке. Команды с разных заводов сразу перемешались, он старался не терять из виду своих, но тут выкрикнули его номер, и он побежал на зов. Оказалось, нужен бульдозерист. Объяснять, что бульдозер всё-таки не грузовик и даже не танк, с которым он был немного знаком, разумеется, не полагалось. Он гаркнул положенное:
– Да, господин майор, – и побежал к бульдозеру, крикнув своим: – Тарпан, ты за старшего! Я на машине!
К его удивлению, он сравнительно быстро освоился с машиной, никого не задев и ничего не своротив.
И оказался на самой границе двух зон: где работали рабы, и где арестанты. Он даже как-то не сразу обратил внимания, что это рабы все перемешались, а от арестантов держатся поодаль. Надзирателей поблизости не было, и опять же он как-то в тот момент не обратил внимания, что «зелёные петлицы» держатся ближе к периметру, к охране с автоматами, а уж причину этого понял много позже. А тогда он просто нагребал землю и песок в кучи, помогая формовать дополнительные укрепления у основания дамбы. И начало инцидента прошло мимо него. Просто слева возник какой-то странный выбивающийся из общего шума крик, и, обернувшись, он увидел, как арестант отбирает у светлоголового мальца куртку. Парень, видно, скинул её, чтобы было ловчее работáть, а ворюга – это ворюга и есть. Блеснуло лезвие, малец вскрикнул и отпрыгнул, и тогда, не глуша мотор, он рванулся из кабины к дерущимся.
– А ну, тварюга, отдай куртку пацану!
– Назад, морда дикарская, распишу!
Перехватив руку с ножом приёмом, отработанным ещё на занятиях в училище, он выбил оружие и свободной рукой ударил с размаху по гнусной морде, даже не поглядев, как там насчёт ошейника.
– Н-на, гадина!
– Началось!
– Я же предупреждал. Нельзя соединять эти категории.
– Аггел подери, где ваши люди?!
– Если начнётся общая свалка, всё бесполезно.
Даже не поглядев на блатягу, отлетевшего в толпу других арестантов, Гаор подобрал и отбросил мальцу его куртку и побежал обратно к бульдозеру, обругав и мальца, и его Старшего, что за пацанами не следит. Вслед ему кричали ругательства. На бегу он, полуобернувшись, ответил, как хотел, от всей души и бросил себя в кабину за рычаги. Если эти твари сейчас полезут на него, он их просто подрежет. Видал он эту сволоту на фронте: как мародёрничать они первые, а как до дела так их и рядом никто нет и не было. Выдвинув и приподняв лезвие скребка, он погнал бульдозер на уголовных, заставив тех отступить за невидимую, но соблюдаемую всеми черту.
– Мы тебя, сука, ещё сделаем!
Высунувшись из кабины, он ответил им жестом, встреченным остальными рабами дружным одобрительным рёвом, и уголовники отступили. Он развернул бульдозер в рабочее положение и вернулся к прежнему занятию.
– Кажется, обошлось.
– Надо же, какое использование подручного материала.
– Вам развлечение, а могло обернуться намного серьёзнее.
– Ну, ещё не вечер, так что зрелище нам обеспечено.
– Займитесь делом, наконец. До обеда этот участок должен быть закончен.
– И учтите, все рабы в аренде, за все травмы придется платить. А у городской службы нет средств.
– И…
– Хотите сказать, что вычтут с нас?
– С них станется.
– А парень хорош!
– Да от такого и я бы не отказался.
– И где бы вы его использовали? Старшим над солдатами вместо сержанта его не поставишь.
– А хватка у парня заметна.
– И выучка, похоже, фронтовая.
– Был бы конь, а седло найдём.
До обеда его успели дважды дёрнуть вместе с бульдозером на другие участки. Он уже настолько освоился, что, проезжая по стройке, успевал перекинуться словом, отшутиться и весело отругаться. Оказывается, все уже знали о его драке и высказывали ему полное одобрение и поддержку.
Пронзительно взвыла сирена. В первый момент, он чуть не заорал: «Верх! Ложись!», – но вовремя заметил, что остальные, лучше него знакомые с порядками на таких работах, бросают лопаты, мешки и носилки и разбегаются по своим бригадам и командам. Он заглушил мотор и бросился на поиски своих.
– Обед, – объяснил Старший соседней бригады. – Бери двоих и мотай за пайками и водой.
– Спасибо, – кинул он в ответ, – Булан, Губоня, за мной!
На стоянку к машинам его с парнями пропустили без особых затруднений. Отправив Губоню и Булана с пайками и куртками – пусть накинут пока, а то разогрелись все, а ветер холодный, застудиться недолго – обратно, строго наказав и близко к блатягам не подходить, пусть уж кругаля дадут, сам побежал получать воду.
– Чьи?
– Сторрама, господин надзиратель.
– Сколько вас, обалдуев?
– Шестнадцать… – «человек» он успел проглотить, и потому обошлось без оплеухи.
– Держи.
Ему выдали полуведёрную (8,5 л) канистру с водой, и он побежал обратно. Бегом и потому, что привык всё делать бегом, и потому, что пока он воду не принесёт, придётся парням всухомятку жевать. А шесть мерок не тяжесть. Это не с пулемётом на плече под пулями.
Его встретили дружным и дружественным гоготом. Сразу накинули ему на плечи его куртку, и они сели обедать, вскрывая пакеты и запивая холодной и казавшейся необыкновенно вкусной водой из канистры. Кружек ни у кого не было, и пить пришлось по очереди прямо из горлышка. Соседи оказались более запасливыми. У них были не только кружки, но и сигареты.
– А вы, парни, чо ж пустые?
– Али совсем не дают?
– Дают, – ответил Тарпан, – да из казармы выносить нельзя.
– Задницу до костей вспорют, – поддержал Моргаш, с нескрываемой завистью глядя на курящих.
Им посочувствовали и, скинувшись, передали четыре сигареты и дали прикурить.
– А про глаза спасибо, – сказал их Старший, глядя в упор и «со значением». – Мы-то и не знали, теперь дальше пойдёт.
Он не сразу понял, о чём речь, но тут же сообразил и, на всякий случай, уточнил:
– Пойдёт или ушло?
– Ушло. И про змеев огненных.
Он кивнул, не так понимая, как, догадываясь о значении сделанного им, не сейчас, а тогда, в спальне, когда он, ещё еле переживший «спецобработку», рассказывал о зачистке. Его долг журналиста выполнен: известная ему информация стала общим достоянием, и теперь, что бы с ним ни сделали, а что могут сделать, если узнают, догадаться нетрудно, всем заткнуть рты невозможно. Правду о спецвойсках теперь знают столько людей, что всех не перестреляешь. Сделано! Он улыбнулся, с наслаждением, затягиваясь сигаретой.
На дальнем от них конце вдруг запели, и они уже собирались подтянуть, но от охранения ударили из автомата длинной предупредительной очередью. Поверх голов, правда, но они поняли.
– Вот чтоб их… – выругался Тарпан. – Песня-то чем им мешает?
– Не любят они песен наших, – кивнул Моргаш.
– Ну да, блатяги вона, горланят, так им не мешают, – поддержали их соседи.
В самом деле, арестанты довольно стройно пели знакомую ему по гауптвахте «кандальную», в которой, если её печатать, то на бумагу прошли бы только предлоги.
– Это ж рази песня? Паскудство одно, – сказал Полоша.
– Потому и не мешают, – догадался он.
Все переглянулись.
– А чо? – задумчиво сказал соседский Старший, – видно, оно так и есть. Ладноть, паря, первый раз старшим работáешь?
– На выезде первый, – честно ответил он.
– А могёшь. Порядки не все знашь, а навычка к старшинству есть. Откуль?
Он усмехнулся.
– Я на фронте старшим сержантом был. Случалось, и взводом, и ротой командовать.
– Обращённый? – удивился Старший. – Чего ж ты не с ними?
– А ну не замай парня, – сразу вскинулась его бригада.
– Нашенский он, понял?
– Ты того, по краю ходи, да поглядывай.
– А то мы тебе живо укорот дадим.
– Да пошли вы… – несколько ошарашенно отругнулся Старший, – не трогаю я его. А вот канистры пора сдавать, а то огребём.
– Да, – легко вскочил он на ноги. – Давайте. Губоня, куртки бери, а вы сидите пока, пошли.
Куртки в машину, канистру сдать надзирателю, и опять бегом обратно под вой сирены и крики разводящих.
На этот раз его оставили со своими, и продолжилась та же работа. В принципе ничего такого, чего бы он не знал и не умел, не было. Разве что не зарывался в землю, а наоборот насыпал, а в остальном… Всё так же и то же. И всё сильнее накатывает усталость, и каждая следующая лопата тяжелее предыдущей, и уже всё равно, что и как там рядом, и явно устали, всё медленнее машут лопатами парни. И солнце, весеннее яркое солнце сползло с зенита и уже почти на уровне глаз. И вот уже одну бригаду за другой отпускают, и те убегают к стоянке, а вот и их черед.
– Всё, идите.
– Спасибо, господин майор, – гаркнул он, пинком разворачивая в нужном направлении обалдевшего от радости Губоню.
Они сдали свои лопаты – ничего не поломано, не потеряно, так что им и не досталось ни по мордам, ни по задницам – и побежали к своей машине. Но остальных почему-то ещё держали у дамбы, и вот здесь-то и началось.
Они уже собирались рассаживаться, уже и дверца открыта, и ему осталось сесть за руль, прогреть мотор и сбегать за карточками, когда сзади донёсся чей-то крик. И с первого взгляда всё понятно: драка большая и серьёзная. А у блатяг ножи, и уже первый раненый, держась за живот, выбрался из толпы и упал, ткнувшись в землю светловолосой головой.
– Зарезали?! – ахнул Губоня.
– Вот теперь началось.
– Да уж, хорошо, хоть участок успели сделать.
– Ну, теперь только ждать, чем закончится.
– Дикарей больше.
– Это толпа, а уголовники организованы и вооружены.
– Спорим…
Лейтенант с зелёными петлицами не договорил. Резкий свист, от которого вздрогнули и качнулись вперёд охранники, так же уже начавшие держать пари на исход драки, прорезал воздух. И крик, крик, который сразу узнали, и который чуть не сорвал их самих в гущу драки.
– За мно-ой! В атаку-у!
Шестнадцать человек в ярко-оранжевых с радужными эмблемами комбинезонах пробежали от машин к толпе и врезались в драку.
– Тарпан, своих слева заводи! – успел он крикнуть на бегу.
Тарпан молча повёл свою бригаду налево. Остальные, сразу поняв задуманное им, так же рассыпались по двое и трое, окружая основное ядро драки.
– Однако, стратег волосатый!
– Но командир, это точно!
– Фронтовик и за дикарей? Странно!
– Похоже, полукровка.
– Да, видно, всё дело в этом.
– Но за что попал?
Он дрался яростно и вдохновенно, если так можно сказать о драке, пробиваясь к замеченному им сразу главарю уголовников. Вырубить того, остальная шваль сама разбежится. Сволочи, с ножами на безоружных. Ну, так, вы меня, гады, узнаете и запомните. Я вам живо категории поменяю.
– Мочи дикарей!
– Сволочь, без категории оставлю!
– Так их, Рыжий!
– Сзади!
– Делай его!
– Урою, гады!
Он шёл сквозь толпу, отбивая, отбрасывая от себя ненавистные хари, будто именно они были виноваты во всём случившемся с ним. Шёл, ступая по упавшим, брошенным им себе под ноги. Рукопашная свалка, где главное и единственное – не перепутать, кого бьёшь. Но спутать тюремную униформу он не мог.
– Вот это класс!
– Спорим, уложит этого.
– И спорить нечего, ты гляди, как нож сквозь масло идёт.
– Наша закваска, пехотная!
– Лихой парень.
– Это скольких он замочил, что клеймо заработал?
– Если бы удалось возродить спорные бои об заклад, цены бы такому рабу не было.
– Да, было бы совсем неплохо.
– И ра
– И где бы вы нашли ему достойных противников?
– Ну, скажем, против льва он бы тоже вполне прилично смотрелся.
– О да, такой же рыжий и лохматый.
Все дружно рассмеялись.
Перед глазами мелькнуло лезвие, он перехватил чужую руку, вывернул запястье так, что хрустнули разрываемые связки, а нападающий завыл от боли, и отобрал нож, но не бросил, а перехватил. Теперь он с оружием. И ощущение рукоятки в ладони всё изменило. Холодная ненависть как-то незаметно для него сменила бесшабашную озорную злобу начала, и он теперь шёл вперёд, уже убивая. Молча и спокойно, как делал это в настоящем бою. Он никому ничего не сказал, но бившиеся рядом с ним так же перехватывали, отбирали ножи и тут же пускали их в дело. Драка стала избиением.
Ожесточение битвы заметили и зрители.
– Прекращайте.
– Да, потери превысят естественный процент.
Короткая команда заставила охрану подтянуться и приготовиться к стрельбе.
Ещё одна команда, и затрещали автоматы, скрещивая над дерущимися длинные очереди.
Услышав над головой свист пуль и мгновенно сообразив, что следующая очередь уже по ним, он заорал, перекрывая крики, стоны и взвизги.
– Ложи-ись!
И рухнул на землю, отбросив в сторону нож и надеясь, что парни услышали его и выполнят команду. Мигом позже так же закричали, укладывая своих, другие Старшие. Арестанты попадали сами, видимо, лучше знакомые с нравами охраны. Лёжа на земле, он осторожно приподнял голову, выглядывая своих, но лежавший рядом чернобородый мужчина шепнул.
– Лежи тихо и жди, пока вызовут.
– Паря, – позвали его так же тихо с другой стороны, – нож выброси. Найдут – пристрелят.
– Уже, – ответил он.
– Мы ещё встретимся, образина, – шёпотом пообещал ему его противник, которого он успел обезоружить, – ты мне ещё попадёшься, морда волосатая.
Он посмотрел в его бешеные чёрные глаза, на синюю татуировку, не прикрытую короткими чёрными волосами: квадрат с точкой, и улыбнулся.
– У Огня встретимся, голозадый, там и закончим.
– Как ты меня назвал? – удивился тот.
– Как заслужил, – он усмехнулся, – а то ты другой, что ли?
Чернобородый одобрительно хохотнул.
Вызывали не по номерам, а по владельцам. Вызванные вставали и выходили к оцеплению, там их обыскивали, если что находили, то избивали, и прикладами гнали к машинам.
– От Сторрама!
Он легко оттолкнулся от земли и встал. Сразу нашёл взглядом своих, быстро пересчитал и удовлетворённо вздохнул. Все живы, и не видно, чтоб раненые.
На этот раз обыскивали куда серьёзнее, заставляя расстегнуть комбез, обхлопывая и ощупывая везде, куда можно было что-то запрятать. И по тому, как это делали, он понял, что охранники действительно знают своё дело, и попытка сохранить трофейное оружие могла бы очень дорого обойтись.
– Пошёл!
Удар прикладом между лопаток бросил его вперёд, к стоянке. Он бежал, не оглядываясь, но слыша за спиной вполне слаженный топот остальных. «Неужели обошлось?! И душу отвели, и сволочам вмазали, и все целы! Вот здорово! А вон и их грузовик, дверца так и осталась открытой, как он её бросил, сорвавшись в атаку». И… как налетел на препятствие. Потому что из-за дверцы вышел и остановился, явно их поджидая, и столь же явно рассерженный Сторрам. «Ни хрена не обошлось!»
Уже шагом они подошли и остановились перед хозяином, покорно ожидая наказания, в неизбежности которого ни один не сомневался.
– Тебя за этим посылали? – тихо спросил Сторрам.
Вопрос явно не требовал ответа, да и слышал он подобное не раз, ещё после училищных драк, и, помня главное правило таких начальственных разборок: ничего не объясняй и ни в чём не оправдывайся, – молчал, разглядывая хозяйские ботинки. Вот они шагнули вперёд. Сейчас ударит.
Оплеуха была звучная и сильная.
– Почему машина без присмотра? – новый столь же не требующий ответа вопрос. – Двадцать пять «горячих».
И не после ужина? Будет сам сейчас бить? Он заинтересованно приподнял глаза. И тут же понял, что Сторраму марать руки об него незачем. Рядом с хозяином уже стоял с дубинкой наготове рядовой в форме с зелёными петлицами.
– Выполняйте, – кивнул ему Сторрам.
– Повинуюсь радостно! – по-строевому рявкнул надзиратель. – Раздевайся и ложись!
Обычно «горячие» вваливали, поставив «столиком», но, разумеется, он поправлять надзирателя не стал. Расстегнул и спустил комбез, задрал на голову сразу обе рубашки – верхнюю и нижнюю, так же спустил штаны и подштанники и лёг на холодный шершавый асфальт стоянки.
– Прикажете слоем или полоской? – осведомился у Сторрама надзиратель, влепляя первый удар пониже лопаток.
– Ему сидеть за рулём, – спокойным даже скучающим тоном ответил Сторрам.
– Понятно, – бодро ответил надзиратель, – сейчас сделаем.
Гаору тоже всё было понятно. Кроме одного: зачем Сторраму понадобилось бить его, а за ним и остальных – тем было предназначено «по мягкому», а количество в зависимости от степени повреждения одежды – именно здесь, почему наказание не отложили, как обычно, до вечера? Но вложили ему, как и было приказано: пять и слегка по ягодицам, а двадцать уже посильнее по спине.
– Вставай.
Он послушно встал и оделся. Сторрам коротким шевелением пальца уложил под дубинку Тарпана, назначив тому десять «по мягкому», а ему кивком показал на машину. А когда он прогрел мотор, Сторрам тем же безмолвным, но вполне понятным жестом отправил его за карточками.
Пробегая мимо машин к тому лейтенанту, что забирал их карточки, он увидел, что у всех машин и перевозочных фургонов лежат, сверкая голыми ягодицами, над лежащими машут дубинками надзиратели и рядом стоят неровными колоннами и шеренгами в очередь за наказанием. И бьют сильно: многие стонут или кричат. Арестантов в стороне у больших «чёрных воронов» била уже тюремная охрана и, судя по замеченным им мимоходом деталям, там, среди охранников, были бывшие спецовики. Не-ет, с ними ещё обошлось. Пожалуй, и к лучшему, что Сторрам здесь: при хозяине их всерьёз уродовать не стали.
