Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Сторрам
– За шею я тоже сам себя укусил?!
– Врач подтверждает повреждения кожного покрова, но не берётся классифицировать причину повреждения. Человек так не кусает! У него зубы иначе устроены! – голос капитана на мгновение обрел начальственные нотки и тут же насмешка. – Или вы сейчас скажете, что рыжий раб был волком-оборотнем?!
Охранник вспомнил страшное залитое кровью лицо, оскаленные зубы, сморщенную верхнюю губу в тёмной щетине, отливающие жёлтым глаза и, невольно поёжившись, кивнул, но тут же взял себя в руки.
– Что вы из меня психа делаете? Все было не так! Он напал на меня! А вы…
Капитан снова сочувственно покачал головой.
– Можно подумать, у вас есть к нему что-то личное. На весеннем празднике вы пытались его застрелить. Ещё раньше, придравшись к какому-то пустяку, неадекватно интенсивно избили, кстати, это тоже можно квалифицировать как попытки уничтожения чужого имущества. Являлись в нарушение распорядка в место ночного содержания рабов и звали его, чуть ли не поединок хотели устроить. Чего вы с ним не поделили? Эту девчонку-рабыню? Судя по его реакции, он был действительно к ней привязан, но рассматривать раба как сексуального соперника… это уж слишком. И кстати, тоже характеризует вас не с лучшей стороны.
Охранник в бешенстве вскочил.
– Сидеть!
Резкая как выстрел команда бросила его обратно на стул.
– Почему вы его защищаете? – прошептал охранник, у него вдруг сел голос: таким стало ещё недавно приветливое лицо странного капитана.
– Идиот, я тебя, дурака и психа «глазастого» защищаю. – Жёсткий командирский тон, никакого сочувствия, откровенное презрение, что страшнее злобы. – Ты понимаешь, что если Сторрам даст ход делу, то всплывут все твои художества? Ты же на дембеле и полсезона нигде не проработал, а полиция с радостью повесит на тебя все нераскрытые убийства, и ты ахнуть не успеешь, как получишь клеймо.
Капитан вдруг мгновенным движением оказался рядом и навис, целясь в лоб пальцем, как стержнем для клеймения.
– Сколько ты проживёшь на шахтах? Если доедешь до них! Идиот.
– Нет! Этот раб…
– Дважды идиот! – капитан вдруг улыбнулся и опять резко сменил тон. – А что? А если и в самом деле… пофантазируем. Спецовик, вооружённый, опытный, тренированный. И безоружный раб. И спецовик позволяет подойти к себе вплотную, взять себя за горло, повалить, избить и укусить за шею. И при этом не делает ни одного выстрела. Интересно, как на такую историю отреагируют другие спецовики? Может, стоит им рассказать такую версию? А? Могу помочь.
– Нет, вы не сделаете этого!
– Почему? – с прежним благодушным интересом спросил капитан.
– Вы не знаете…
– Чего? Болван, ты так ничего и не понял?
Охранник судорожно перевёл дыхание и, будто видел впервые, оглядел капитана.
– Вы… вы оттуда?
– Ну-ну, – капитан весело хмыкнул, – попробуешь произнести вслух, или всё-таки хочешь жить?
– Но… но я…
– Идиот, – подчёркнуто безнадёжно вздохнул капитан. – Ну, почему вся спецура такая упёртая? И главное там, где не надо. Ты что же, думал, у спецуры дембель есть? Всё, надоел ты мне. Иди в бухгалтерию, получи выходное пособие, и чтоб тебя на дневной переход рядом больше не было. Всё было так, как я сказал, понял? А попробуешь по-другому вякнуть и вообще пасть открыть… Рассказать, что с тобой твои же бывшие соратники-сослуживцы сделают, или сам догадаешься? Всё, пошёл вон.
Обмякший, будто из него вынули костяк, охранник встал и поплёлся к двери, остановился.
– Подбодрить? – насмешливо предложил капитан.
– Меня там убьют, – угрюмо сказал охранник.
– В бухгалтерии нет, а на дворе… а на хрена спецовик, что уворачиваться не умеет? Пройдёшь – твоя удача, подохнешь… – капитан негромко и очень искренне рассмеялся, – соратники помянут. Выпьют за встречу у Огня, – и по-командирски: – Марш!
Команда вытолкнула охранника за дверь.
Венн Арм с наслаждением потянулся, сцепив руки на затылке, и распахнувшийся при этом пиджак на мгновение открыл наплечную портупею с кобурой под мышкой. А неплохо было сделано. Пустячок, конечно, но приятно. Такой милый, достаточно профессиональный пустячок. А ведь этот идиот так до конца ничего и не понял. Клеймо он себе на лоб, конечно, заработает. Удивительно прямо, как они глупеют на дембеле. Видимо, привыкли к безнаказанности и не могут перестроиться. Ну и аггелы с ним. Зато отношения со Сторрамом теперь налажены. Взаимные услуги – великая вещь. Особенно когда они не запротоколированы.
Венн оправил пиджак и подошёл к окну. Оглядел великолепную панораму рабочего двора, пандусов и лестниц. Неплохо придумано и великолепно сделано. Ага, а вон и ловушки для охранника. Что ж, для полудикарей без военного и другого образования вполне прилично. «Кого вы защищаете?» Идиот. Кого угодно, но не тебя, кому ты нужен, дерьмо спецурное?! А парень этот, Гаор Юрд, бастард Юрденала, проданный отцом в рабство за долги наследника рода Гарвингжайгла Юрденала… Извини, парень, но тебя подвела твоя кровь, без тебя от генерала Юрденала было не избавиться. Хороший ты, видно, парень, и классный автомеханик, и вояка славный, если сумел голыми руками так спецуру уделать, но… слишком много проблем решалось твоим рабством. Целых три. Отставка генерала спецвойск по столь позорному поводу, а значит, можно убирать всех, кого Юрденал поставил на командные посты, и начать вполне серьёзное реформирование всей системы спецвойск, это первое. А то уж слишком жёстко Юрденал их под себя сделал. Перекрыты в зародыше и на ранних стадиях многоходовые операции Юрденала, а значит, целые роды и семьи теперь в безопасности, это второе. Ну, и личные интересы коллеги-соратника, у которого свои сугубо личные счёты с генералом, это третье. Жаль, парень, что ты такой. Будь ты сволочью, вроде своего отца и кровного брата, мне было бы легче, но убрать Яржанга Юрденала, отправить его живым в небытие – это слишком важно и, в конечном счете, благородно. Не так много, вернее, очень мало подобных операций, я потому и разозлился так, когда понял, кто ты, рыжий раб-автомеханик. Но раз ты такой, то есть и четвёртое, парень. Ты вряд ли даже подозреваешь, какую роль уготовил Юрденал тебе в своих планах. Поняв, ты бы наверняка отказался, а было бы уже поздно. А так совесть твоя чиста. И всё, что я могу сейчас для тебя сделать, это убрать отсюда эту не просто сволочь, а дурака, что гораздо хуже просто сволочи, чтобы ты мог и дальше жить, рабом, но жить, тискать по закоулкам девчонок-рабынь, обманывать надзирателей… ну и какие ещё радости в рабской жизни? Но главное – генерал Юрденал теперь никому неопасен, волк с вырванными зубами, лишённый власти и своего войска. Если б я был уверен, что тебя это обрадует, я бы сообщил тебе. Живи, парень. Ты, похоже, везде выживешь.
Ага, идёт. Ну-ка… нет, аггел копчёный, ты смотри, какой всё-таки сообразительный, когда о шкуре речь. Девчонкой из бухгалтерии прикрылся. Странно, но аборигены никогда не трогают женщин. Видно, брезгуют, не считая достойными противниками. Иного объяснения просто не придумаешь. Сколько ни приходилось разбираться с инцидентами и эксцессами, то всегда одно и то же: могут убить надзирателя, управляющего, охранника, даже хозяина, но не было случая, чтобы тронули их жён или дочерей.
Убедившись, что охранник вышел за ворота, Венн Арм покинул кабинет Сторрама.
…Иногда он ощущал странные колебания, как в завале при падении чего-то тяжёлого рядом или близком разрыве, и не сразу догадался, что его, вернее, ящик пинают, скорее всего, ногами. Ни хрена, выдержу. Что не додушил, он тоже вспомнил. Кто-то его ударил сзади по голове. Не дали, гады, ладно, выйду, начну, я его подстерегу, встретимся.
Он дёрнулся, и тело сразу забилось в неуправляемых и очень болезненных судорогах, обычное дело в многодневном завале. Он переждал приступ и попытался расслабиться, но мешал сдавливающий его металл. «Сволочи, – с холодным отстранением подумал он, – надо же до такого додуматься». Вот значит, что такое «ящик». Больше суток, слышал, не выдерживают. Да, если нет опыта, то с катушек слетишь быстро. Но однажды он уже пролежал почти в таком же больше суток, если точно… тридцать два периода с долями. В гораздо более неудобной позе. Самое противное, в таком завале, когда нет возможности шевелиться, это необходимость ходить под себя. Но удерживать, это тоже… риск. Однажды он видел, как умирал парень, которого откопали слишком поздно, от разрыва мочевого пузыря. Нет, лучше вонь, чем… чем… сознание стало уплывать, и он уже не может бороться с этим…
Перед самым ужином прибежала Вячка, которую после обеда вместо работы в зале сегодня отправили мыть полы в обеих надзирательских и вообще убраться, где укажут.
– Ой, бабы, – влетела она в кухню. – Маманя, Матуня, где вы все, девки, ой, такое, такое…!
Вячка захлёбывалась, пытаясь рассказать всё сразу, поэтому у неё получалась дикая несуразица.
– Да не трещи ты, – остановила её Маманя, – толком говори.
– Ой, матушки, ой мамочка моя рóдная! Тут такое… а они… ну и прямь… слышала я… а тут он…
Маманя даже плюнула с досады. Тут пора на стол накрывать, вон уже по лестнице топочут, а от дурёхи толку не добьёшься.
В кухню быстро вошёл, почти вбежал Старший.
– Ну, – сразу схватил он за плечи Вячку, – слышала чего?
– Ага-ага, – закивала Вячка.
Язык у неё стал опять заплетаться, но Старший так её тряхнул, что она заговорила вполне внятно.
– Я мыла тама, ну, в верхней, а он, ну, ящик у стены стоит, большой такой, и хрипит тама, унутрях. Я, значитца, поближе, а тут энти, ну, надзиратели, и один, ну, потыкал его, ящик, сапогом, а оттуда прямь как рычит ктой-то, а другой говорит, что ужасть какой живучий попался, и вонища оттудова, как в унитазе, когда забьёт, они отошли, значитца, и ругаются, а тут один ещё припёрся, и грит, что сутки ещё терпеть, а там погнали меня, ну, я и…
– Ладноть, – отпустил её Старший, – живой, значит, несёт его Мать-Вода.
Толпившиеся вокруг закивали, заулыбались, пересказывая друг другу услышанное от Вячки.
– Иди, Старший, – подтолкнула его Мать, – чего ты за ужин в рабочем, что ли, сядешь?
– Иду, Мать, – весело ответил Старший.
После ужина они собрались у Матуни. Матери, Старший, Асил, Юрила, Мастак, позвали ещё Ворона.
– Такое дело, – начала Мать. – Рыжий жив, получается, завтра вечером выпустить его должны. Как думашь, Ворон, ты самый умственный у нас, отчего люди в ящике слепнут?
– От темноты, – ответил Ворон.
И видя, что его не поняли, стал объяснять.
– Там темно, совсем темно, так?
– Ну, раз двойное железо, то так, – кивнул Мастак.
– Ну вот, а когда из темноты сразу на яркий свет, то глаза не выдерживают.
– Так что? – задумчиво спросила Матуха.
– Сразу ему глаза чем-нибудь тёмным завязать.
– Сразу не получится, – покачал головой Старший, – пока его от верхней до нас доведут…
– Вряд ли он сможет идти, – перебил его Ворон, – за трое суток без движения тело немеет, а тут пять.
– Значит, волоком опять, – кивнула Мать, – либо лицом, либо затылком о ступени побьют.
– Это ладноть, – сказала Матуха. – С глазами-то что?
– Можно ему как-то дать знать, чтобы зажмурился и не открывал глаз? – спросил Ворон.
Асил, Юрила и Старший одновременно покачали головами.
– Попробую из девчонок кого подослать, – с сомнением в голосе сказала Мамушка.
– Полы там седни мыли, – возразил Старший, – завтра не нарядишь туды никого.
– Я попробую, – сказала Маманя, – по хозяйству разное быват, может, и получится.
– Ладноть, – кивнула Матуха, – с энтим ладноть. Ещё что? Тело немеет, говоришь?
– Да, – кивнул Ворон, – и ещё, раз там железо, то там холодно.
– Застудиться может, – понимающе кивнула Матуха, – ну, с энтим справимся.
– Парильню сделаем, – сразу сказал Старший.
– Не знаю, – пожал плечами Ворон, – ванну бы горячую, конечно, лучше, чтобы сразу и согреть, и тело расправить, но здесь это невозможно.
– А ванна – это что? – спросил Мастак.
Ворон грустно улыбнулся.
– Вроде таза, но большого, чтобы человек там целиком поместился.
– Даже и не видела таких, – покачала головой Матуха.
– Можно и в шайках, – сказал Мастак. – Ну, по частям греть.
– Да, – сразу подхватил Ворон, – хотя бы руки и ноги одновременно, а грудь и спину сразу растереть.
– Это-то сделаем, – радостно сказал Старший, – запросто.
– Запросто! – язвительно передразнила его Мать. – Кто седни эту сволоту упустил? Цельный день по двору шлялись, «по мягкому» да «горячих» наработали, а она целенькой за ворота упёрлась.
Старший смущённо покраснел.
– Ничо, Мать, – загудел Асил, – не последний день, пымаем.
– Последний, – возразил Ворон, – его уволили, сегодня он получил расчёт и больше не придёт.
– Тьфу! – даже сплюнула от досады, Мать, – упустили, кметы недоделанные.
Мужчины виновато понурились.
– Ну и хрен с ним, – сказала Матуня, – об Рыжем речь, ну пропарим его, а дале?
– Дальше? – Ворон не слишком уверенно пожал плечами. – Не знаю, наверное,… тёплое бельё, под двойное одеяло, напоить горячим и чтоб спал до упора, – и смущённо улыбнулся, – моя кызматтар так все болезни лечила, на врача у нас средств никогда не было.
– Кто лечил? – переспросила Матуха.
– Бабушка, мать отца, она с нами жила, – Ворон, всё ещё смущённо улыбаясь, оглядел молча уставившихся на него, как впервые увидевших, людей, – весь дом в руках держала.
– Так ты нашенский выходит, – удивился Юрила. – А мы тебя за голозадого держали. Чего ж молчал?
– О чём? – удивился Ворон.
– Ладноть, успеется с энтим, – остановила их Мать, – Так, значитца, с Рыжим и сделаем. Лишь бы он ещё сутки продержался, и чтоб нам его отдали, а там мы уж вытащим. Маанька, есть тёплая пара?
– А то нет, – фыркнула Маанька, – и одеял, навалом Надоть, хоть в три завернём.
– Питья сделаем, и чаю, и трав заварим, – кивнула Маманя, – а вот спал, чтоб до упора… Это когда его выпустят, да во сколь дёрнут. Работáть-то пошлют его занепременно, а гараж, не склад, не поспишь за штабелями.
– Старший, тут никак?
Старший вздохнул.
– Если Гархем сам его куда не пошлёт, дневальным оставим, или…
– Ко мне на склад нарядишь, – сказал Мастак, – а Типуна вон к Тарпану или ещё к кому перекинешь, чтоб не заметили.
– Ладноть, – кивнул Старший. – Лишь бы дотянул он, а это мы всё сделаем.
Посчитав дело решённым, да и время позднее, отбой вот-вот, разошлись по спальням.
Укладываясь на свою койку, Ворон улыбнулся: он-то думал Рыжему помочь сберечь себя, остаться ургором, а получается совсем наоборот. Из-за Рыжего он сам стал нашенским. Смешно. Он так и заснул, улыбаясь, чего с ним не случалось последние лет двадцать, если не больше.
5 день
…темнота и тишина… аж в ушах звенит. Или это от голода? И пить, пить, пить… не проси, не радуй… пить, я уже не могу… о чём ни подумаю, только пить… воды, хоть какой, хоть губы омочить… язык шершавый, царапает нёбо, рот, горло, – всё пересохло, уже ни боли, ни холода, ничего, только пить…
Теперь он дёргался специально, чтобы потерять сознание и не чувствовать жажды, но сил на резкий рывок уже нет, а жажда мучила и в беспамятстве…
– Ты смотри, – надзиратель озадаченно прислушивался к слабому звону пружин, – он ещё и дёргается. Ну, живуч, ну…
Второй надзиратель негромко рассмеялся.
– Нас, пехтуру, так запросто не уделать. Я раз, помню в завале…
– И сколько суток? – язвительно поинтересовался надзиратель. – Не полдекады же. Да ещё без воды. А самое поганое в завале…
– Во-во, – перебил его другой, – я об этом самом. Самое поганое, что мыть, – он носком сапога потыкал ящик, – убирать за ним его дерьмо придётся нам.
– Почему? Потребуй пару баб половчее…
– Запрещено. Это орудие наказания, – говоривший довольно удачно подражал Гархему, – и рабы не должны знать его механизм.
– Думаешь, они в нём разберутся?
– Они, не знаю, а этот, – говоривший снова попинал ящик, – этот элементарно. Он механик классный. В гараже мне говорили, что все хозяйские машины на нём. И переделывать, и доделывать за ним никогда не нужно. Наша выучка, армейская.
– Ага, только эта сволочь на своих ногах за ворота ушла.
Надзиратель рассмеялся.
– Это к Гархему претензии. Он, говорят, парню по затылку пистолетом врезал. Поторопился, конечно, мне врач по секрету сказал, что чуть-чуть парень эту спецуру до ярёмной вены не достал.
– У нас в полку, я тоже помню, был один, зубами айгрина загрыз. Зверь зверем.
– Бывает.
Разговаривая, они вышли из надзирательской, заперев за собой дверь. Две рабыни, увязывавшие в холле свалившиеся с тележки мешки с крупой, переглянулись, и одна из них досадливо сплюнула.
Стоя у окна, Сторрам оглядывал суету людей, машин, контейнеров и тележек на рабочем дворе. Рядом стоял Гархем.
– Вчера были большие потери?
– Не очень, полковник. Товара попортили немного, но треть контейнеров придётся ремонтировать. Погнуты стопоры, свёрнуты колеса, оторваны крючки… Я снимаю Мастака со склада, даю ему трёх подсобников, и пусть чинит. Типун на складе управится один.
Сторрам кивнул.
– Будем надеяться, на этом убытки кончатся. Рыжего выпускаете сегодня?
– Да, перед ужином. Ровно пять суток. Сколько ему дать на поправку?
– Давали на сутки меньше, – Сторрам и Гархем одновременно понимающе усмехнулись, – высшей меры. Вот и на восстановление так же. Четверо суток.
Гархем с сомнением покачал головой.
– Думаете, восстановится?
Сторрам улыбнулся.
– Сегодня середина декады. Четверо полных суток пусть лежит, а когда встанет, там как раз под выдачу получится, вот и выйдет на полдня, и к следующей декаде будет в норме.
Гархем улыбнулся.
– И никто не скажет, что вы попустительствуете рабу.
Сторрам рассмеялся.
– Он совершил проступок, войдя в запретную зону, был строго, но без членовредительства наказан. И теперь должен приступить к работе. А срок… подобное лечится подобным. Целью наказания не может быть увечье. Это невыгодно.
Гархем, тоже смеясь, кивнул.
– Потом в гараж?
– Да, разумеется, верните ему его подсобника и пусть делает малый трейлер.
– Есть, полковник.
Сегодня все контейнеры, тележки и машины двигались по своим сложным, пересекающимся и перекрещивающимся траекториям, и маршрутам без задержек и столкновений. Поигрывая дубинками, прохаживались надзиратели, озабоченно бегали рабы. Ни малейших признаков вчерашнего бедлама и бардака.
…Пить, пить, пить… воды, всё равно, ничего не надо, только воды… в завале была фляга, когда она кончилась, камни прохладные, отпотевавшие, он лизал эти камни… здесь металл, давит на лицо, но губами не дотянуться… Густая, чёрная вода Алзона… они кипятили её, отстаивали, пропускали через фильтры из портянок, и всё равно на зубах что-то хрустело, и они собирали дождевую воду, а зимой топили снег… нет, в Алзоне не было снега, он сразу таял, становясь грязными лужами… Вергер… подвалы Вергера… потайные колодцы, спускаешься на тросе и в трети роста от воды уходишь в боковой туннель… рабы-строители Вергера все были убиты, как жертва Огню и для сохранения тайны… вода… горит грудь… огонь теперь внутри, пить… Вергер, Алзон, Валса… вода, он плывёт в Валсе, вода несёт его и он пьёт, пьёт, пьёт… Вода… Мать-Вода, пронеси меня… Гроза в Алзоне… они сидели в плащ-палатках, выставив под дождь лица, и пили, пили, пили… вода с неба, чистая, ничем не пахнущая, без песка и грязи… вода… пить…
Он уже не шевелился, не стонал, сил хватало только на дыхание, которое становилось всё тише и реже. Он уже не пытался вдохнуть всей грудью, просто потому, что уже не было силы даже на это.
…Мать-Вода, унеси меня… Мать-Вода… Мать-Вода…
Рабочий день заканчивался. Сигнал ещё не давали, но покупатели уже ушли, в залах моют полы и раскладывают товары на завтра, заводятся в гараж на отдых трейлеры, готовятся к смене надзиратели и охрана.
Гархем посмотрел на часы и удовлетворённо кивнул. Если сейчас начать, то получится доля в долю. Ну что ж, все рабы – воры и обманщики, и чтобы их воровство и обман не приносили убытков, надо создать им для этого необходимые условия.
– Старший.
– Да, господин управляющий.
– Возьми кого покрепче из мужчин, оба идите в верхнюю надзирательскую и ждите там.
Старший потупился, скрывая мгновенно заблестевшие глаза.
– Ступай.
– Да, господин управляющий.
Старший сорвался с места. Асил, где Асил?
– Асила давай! – проорал он на бегу.
Из-за разворачивающегося трейлера вывернулся и побежал рядом Асил.
– Чего? – выдохнул он.
– В верхнюю надзирательскую, – таким же выдохом ответил Старший.
– Владычица земная, – пробормотал Асил, – неужто…
– Заткнись, сглазишь.
«Матери набóльшие, неужто нам позволят самим его вниз снести, владычицы-заступницы, силы земные и небесные вам подвластны, Судьба-сестра, тебя молю, сделай так, чтоб надзирателям недосуг было, чтоб нас допустили», – молился на бегу Старший. Рядом бежал, так же беззвучно шевеля губами, Асил.
Верхняя надзирательская была заперта. Они остановились у дверей, переводя дыхание, переглянулись. Теперь только ждать и не рассердить сволочей надзирательских ненароком.
Подошёл, что-то жуя, надзиратель, открыл дверь.
– Заходите. Сюда к стене. На колени оба и с места не сходить. И не разговаривать. Сам вздую обоих. По полной огребёте.
Они беспрекословно выполняли все приказы. Их послушание, видимо, успокоило надзирателя. Он прислушался к верещавшему снаружи звонку и ушёл, бросив им:
– Ждать, обалдуи волосатые!
Как только он вышел, Асил, не вставая с колен, переместился к двери и встал так, чтобы внезапно вошедший споткнулся об него. А Старший метнулся к длинному чёрному ящику у противоположной стены, прижался щекой к холодному металлу.
– Рыжий, слышишь меня, Рыжий, поскребись.
Изнутри невнятный слабый хрип. Понял, не понял, надо спешить.
– Рыжий, глаза закрой, зажмурься накрепко и ни в какую не открывай.
Шумно засопел Асил, и Старший одним броском вернулся на прежнее место. Так же мгновенно последовал за ним Асил.
Вошли два надзирателя, подозрительно посмотрели на стоявших у стены на коленях рабов с опущенными головами и, удовлетворённые их покорно испуганным видом, подошли к ящику. Один из них брезгливо поморщился.
– Фу, вонища какая. Сгнил он там уже, что ли?
– Сейчас посмотрим.
Заскрипели и залязгали запоры. Откинута верхняя крышка, и волна удушливого отвратительного запаха заполняет комнату.
– Фу, аггел траханный, знал бы, противогаз взял.
– Пружины отожми! Да, вот здесь.
– Смотри-ка, живой.
– Сам он не встанет, вытряхивай.
С трудом, приподняв и наклонив тяжёлый ящик, они вытряхнули на пол исхудавшее, как высохшее за эти пять суток тело, покрытое засохшей кровью и нечистотами.
– Фу-у, забирайте, своё дерьмо.
Рванув молнию, Асил распахнул и сбросил с плеч до пояса комбинезон. Одним движением сорвав и скрутив свою рубашку в плоский жгут, он встал и шагнул вперёд, раздвинув надзирателей. Быстро наклонившись, Асил завязал лежавшему глаза, поднял, взвалил костистое, бессильно обвисающее тело к себе на плечо и, не дожидаясь никаких приказов, вышел из надзирательской. Надзиратели несколько ошарашено провожали взглядами его могучую фигуру, покрытую по груди, рукам и даже спине светлым пухом. И Старший счёл необходимым переключить надзирателей на себя.
– Спасибо, господин надзиратель.
– Сгинь, – отмахнулись от него.
Донельзя обрадованный таким приказом, Старший бросился за Асилом. Но в холле его перехватил Гархем.
– Старший, на построение.
– Да, господин управляющий, – вынужденно повернул к выходу Старший.
Пробегая вдоль строя, он бросил на бегу.
– Жив Рыжий, внизу уже.
Выбежал и бросился на свое место Асил. Они столкнулись так, что Старший едва не упал. Удерживая его от падения, Асил шепнул.
– Бабы моют.
Вот все на местах, и Старший побежал сдавать рапорт.
Пересчёт, обыск. Рабы нетерпеливо топтались в ожидании и убегали с небывалой даже для вечернего построения скоростью.
Старший всегда уходил последним, и сегодня он был готов сам обыскивать, лишь бы побыстрее. Ну, все? Все? Все! Старший рванул к двери и опять его остановили. Распоряжения на завтра. Мастака со склада на ремонт контейнеров, ему трёх подсобников, пять женщин мыть домик охраны, в продуктовом зале перетасовать бригады… и…
– Рыжему через четыре дня выход в гараж.
Старший оторопело, боясь поверить услышанному, уставился на Гархема. Рыжему дают на лёжку четыре дня? И тут же получил пощёчину.
– Ты стал плохо слышать?
– Да, господин управляющий, нет, господин управляющий, Мастака на ремонт…
Старший быстро отбарабанил полученные распоряжения и, увидев начальственный кивок, кинулся внутрь. В три шага пересёк холл, скатился по лестнице, проскочил мимо надзирательской и вбежал в необычно пустой коридор. За столом все? Но в столовой пусто, и тут же сообразив, Старший, ругаясь и молясь одновременно, ворвался в мужскую спальню.
Умывалка и вход в душевую плотно забиты людьми. Был забыт даже неукоснительно соблюдаемый запрет на вход днём женщин к мужчинам. Ругаясь, отпихивая, пиная, раздавая тычки и подзатыльники, Старший продрался в душевую, оттолкнул кого-то из женщин в мокрой прилипшей к телу рубашке, упал на колени перед распростёртым на полу телом и схватил в обе ладони бледное, перевязанное по глазам полосой тёмной ткани лицо.
– Рыжий, братейка, жив?!
– Пить, – шевельнулись шёпотом бледные губы.
– Пить, – Старший оглянулся в поисках кружки, – пить просит.
На плечо Старшего легла ладонь Ворона.
– Не мешай, Старший, нельзя ему сейчас много пить.
– А ну, – Мать выпрямилась, поправляя рассыпавшиеся из узла волосы, – а ну все лишние вон отседова. Старший, чего зеваешь? На ужин идите.
– Потом, – отмахнулся Старший.
И тут же получил по затылку от Матери.
– Ты порядок должóн блюсти, об этом помни. Маманя, давай за стол всех гони. Ишь набились, парню и дышать нечем. Ворон, теперь что?
Совместными усилиями матерей удалось навести хоть какой-то порядок. Рыжего вымыли ещё раз, растёрли ему грудь и спину, разогрели в горячей воде ступни и кисти, тщательно вытерли и уложили на койку Полоши.
– Он без сознания, – сказал Ворон, – начнёт метаться, упадёт. Бывает такое, как судороги, когда тело отходит.
– Ну так на мою и положите, – сказал Полоша, – а я на его лягу.
Рядом Ворон посадил Аюшку с кружкой воды, дал ей обернутую тряпочкой ложку.
– Пить ему сейчас нельзя, будешь ему губы смачивать и вот так язык и рот обтирать. Поняла? – Аюшка кивнула. – И не уходи никуда, потом поешь.
– Оставим мы тебе, – сказала Мать. – Пошли, Ворон, тебе тоже поесть надоть.
Спальня опустела. Аюшка сидела на краю койки, со страхом рассматривая неузнаваемое из-за худобы и чёрной повязки на глазах лицо Рыжего. Ой, мамочка моя рóдная, это ж какие ужасти на свете бывают, чтоб за всего-то дней на одной руке сосчитать, и так ухайдакать.
Свет и воздух так внезапно обрушились на него, что Гаор сразу потерял сознание. И пришёл в себя, уже лёжа на койке. Но сначала не мог понять, где он и что с ним. Всё было по-другому. Опять на груди и животе тяжесть, но она тёплая и мягкая, опять темнота, но почему-то уже не страшная. Тяжесть на глазах… тоже мягкая… рядом чьё-то дыхание. Рот горит, но уже не так… Проверяя себя, он шевельнул губами, и влажная ткань коснулась его губ, провела по ним, он приоткрыл рот, и ему так же влажной тканью обтёрли язык и нёбо. Это госпиталь? Ему так делали после операции, когда нельзя было ещё пить, а рот сох после наркоза. Госпиталь? Ранение в голову? Поэтому повязка на глазах? Глаза, что у него с глазами?! Он попытался поднять руку.
– Ты лежи, Рыжий, лежи, – тоненький девичий голосок.
Медсестра, санитарка? Но в госпитале его не звали Рыжим, он… он Гаор Юрд, сержант… Нет, он Рыжий, раб, но рабов не лечат, а сержанты… аггел, почему всё путается?
– Пить.
– Нельзя тебе пить, вот губы велено обтирать.
Какие-то далёкие сливающиеся в невнятный шум голоса. Он попытался повернуться, но непослушное тело забилось в судорогах.
– Ой, ой мамоньки, бьётся он! – истошный девчоночий визг.
И его удерживают, не сжимая, руки, тёплые человеческие руки, а не холодный металл. Люди… Кто они? Где он?
– Лежи, лежи спокойно, всё в порядке.
Голос мужской, знакомый, он знает его, это… это…
– Ворон?…
– Да, да, я, слава Огню, узнавать стал.
И снова голоса, смех, от них сразу кружится голова. Он пытается приподняться, но его удерживают, ещё чья-то ладонь на его голове, шершавая с бугорками мозолей, это… это она, та, его первая… в вещевой… он пытается поднять руку, перехватить эту ладонь, удержать, но она сразу исчезает, а на его плече мягко удерживая, укладывая обратно, уже другая, широкая, мужская… и голос…
– Лежи, лежи, не дёргайся.
– Старший? – с трудом выталкивает он через шершавое непослушное горло.
И женский голос, который он узнаёт сразу, голос Матери.
– А ну хватит, чего столпились. Очунелся, Рыжий?
– Да, Мать, – снова с усилием выталкивает он, не слыша своего голоса.
– Чего?
– Сказал чего?
– Губами, мотри, шевелит.
– Чего тебе, Рыжий?
– Попить дать?
– Да, – кричит он, слыша тихий хриплый стон, – пить, дайте пить.
– Ворон, как?
– Сейчас, давай сюда, вот так.
Край кружки касается его губ и сразу исчезает, он еле успевает схватить маленький глоток.
– И ещё… и ещё…
Каждый раз кружка задерживается чуть дольше, и каждый глоток чуть-чуть больше предыдущего. Чья-то ладонь поддерживает ему затылок. Он понимает, что это для того, чтобы он сразу не набрасывался на воду, после долгой жажды нельзя много пить, сердце посадишь, он знает это, но рвётся, тянется к воде… И снова беспорядочное содрогание мышц начинает крутить и выгибать его тело.
– Ничего, – говорят над ним, – это не страшно, сейчас пройдёт. Поняла, как поить его?
Приступ кончается так же внезапно, как и начался. Он обессилено откидывается на подушку, тяжело переводит дыхание.
– Ты смотри, а?
– Рыжий, ты…
– Всё, – жёсткий голос Ворона, – дайте ему отдохнуть. Иди, поешь, я с ним сам посижу.
Он лежит и слушает ровный шум вечерней спальни, ощущая рядом тепло чьего-то тела. Только сейчас он понимает, как было холодно в «ящике». А сейчас тепло, мелкое частое покалывание в руках и ногах, ну да они же у него онемели, там он не мог шевелиться, значит, что, всё кончилось? Но почему ему завязали глаза? Их ему выбили? Но тогда бы болело, а боли нет, глаза не болят.
– Что…?
– Что, Рыжий? – спрашивает голос Ворона.
– С глазами… что?
Получилось уже лучше: он сам услышал себя, и его поняли.
– Ты был в «ящике», в темноте. Чтобы не ослеп на свету, и завязали глаза. Потерпи.
Да, он помнит, извлечённым из долгих завалов тоже надевали повязку на глаза. Понятно.
– Сколько… был?
– Пять суток.
– Крепкий ты, парень, Рыжий, – вмешивается весёлый голос Старшего, – тут после суток, было дело, помню, откачать не могли, а ты смотри какой.
Его губ касается металл.
– Попей ещё.
Он приникает к воде и сжимает зубами край кружки, чтобы её не смогли забрать.
