Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Сторрам
От ворот бежали с автоматами наготове охранники, выстраиваясь в цепь. Но автоматы были нацелены вверх, на медленно двинувшуюся вперёд толпу. Стояла та же тишина, и в ней вдруг медленно прорезался страшный утробный горловой рёв, в котором не было уже ничего человеческого. Это, не сознавая уже ничего, закричал Гаор.
Выждав момент, когда ему целили в лоб, Гаор кинулся вперёд, поднырнув под возможную пулю. Охранник успел выстрелить, но пуля прошла над головой Гаора, а его тело уже врезалось во врага, отбросив его назад и вниз. Зажав мёртвой хваткой правую руку противника, отведя её в сторону и не давая вывернуть кисть и выстрелить себе в бок, Гаор остервенело бил головой в лицо противника. Правой рукой и локтем он блокировал его другую руку. Тот бился под ним, пытаясь если не сбросить с себя, то хотя бы перевернуться и оказаться сверху. Гаор наваливался, вдавливая, впечатывая его в бетон, ему удалось коленом ударить врага между ног, тот захрипел, но сознания не потерял, и, понимая, что руками ему не дотянуться, что как только он освободит хоть одну руку, тот победит, Гаор вцепился зубами в его горло.
Когда и откуда появился во дворе Гархем, никто потом не мог и даже не пытался вспомнить. Просто вдруг он возник в пространстве между толпой рабов и сцепившимися в смертной схватке рабом и охранником, невозмутимо огляделся, не спеша, подошёл к борющимся, наступил на откинутую в сторону руку охранника с зажатым в ней пистолетом, прямо на кисть, потому что запястье сжимали закостеневшие в усилии пальцы раба, достал из кармана пальто небольшой пистолет с врезанной в рукоятку наградной пластинкой, перехватил его за ствол и, наклонившись, ударил рукояткой по рыжему лохматому затылку. Оба тела, вздрогнув, застыли. Аккуратно подцепив носком ботинка под рёбра, Гархем откатил верхнего. Теперь они лежали рядом, оба, залитые кровью, и, казалось, мёртвые. По-прежнему спокойно Гархем убрал ногу с руки охранника, забрал его пистолет, оглядел и спрятал в карман пальто. Оглядел рукоятку своего – не испачкана ли она – и убрал пистолет. Мельком поглядев на оцепеневшую толпу рабов, Гархем начал распоряжаться.
Короткими скупыми жестами и даже кивками и взглядом он подзывал нужных и отдавал приказы.
– Охрану на периметр… Мешок, упаковать и на утилизацию. Носилки и в санчасть, скорую пока не вызывать… В «ящик» на пять суток…
И подчиняясь его командам, охранники бегом вернулись к воротам и разбежались по наружным постам. Два надзирателя принесли чёрный пластиковый мешок на молнии, заложили в него окровавленное девичье тело, закрыли молнию и утащили волоком. Два охранника принесли носилки, взвалили на них бесчувственное тело в форме и унесли в сторону домика охраны. Ещё два надзирателя подошли к третьему телу. Один из них наклонился и расстегнул на нём брюки. Взяв за руки, они поволокли его, сдирая бетоном с него одежду, к рабскому корпусу, прямиком на толпу. Люди невольно шарахнулись в стороны, образовав проход. Удовлетворённо кивнув, Гархем по-прежнему тихо и спокойно скомандовал:
– За ноги.
Надзиратели немедленно выполнили приказ.
По толпе прошёл неясный гул, но люди остались стоять на месте. Когда надзиратели скрылись за дверью, Гархем нашёл взглядом Старшего и кивком подозвал его. После еле заметной паузы Старший подошёл и встал перед Гархемом, глядя ему в глаза.
– Тряпки убрать, кровь замыть, а в остальном режим обычный.
– Да, господин управляющий, – с трудом разжал губы Старший.
– Ступай.
– Да, господин управляющий, – повторил Старший, поворачиваясь и медленно возвращаясь к остальным.
Убедившись, что все приказы выполнены, Гархем ушёл. Опять потом никто не мог сказать, куда.
Было ещё светло, и время до ужина оставалось, но рабы сразу ушли вниз. Только трое уборщиков замывали из шлангов кровавые лужи и полосы на пандусе: где лежала Киса, где была схватка, и где лицом вниз волокли Рыжего. Да ещё двое замывали такую же кровяную полосу внутри, через холл к верхней надзирательской. Замыв и убрав шланги, вёдра и тряпки, они ушли к остальным.
…Сознание возвращалось медленно, и он никак не мог понять, что с ним и где он. Он лежит, окружённый, сдавленный со всех сторон жёстким холодным металлом или камнем, болит голова, саднит разбитое лицо, боль во всём теле… его избили? Кто? Когда? Где он?… Не шевельнуться, не поднять рук… завал? Чёрное Ущелье? Сиделец из Чёрного Ущелья… Кто посмел сказать ему это? Кто?! Гадина, спецура… Он рванулся в бешенстве, но жёсткие твёрдые стены словно сжались и ещё сильнее сдавили его… Саркофаг? Он в саркофаге?! Без погребального костра?! Заживо?! Нет!… И снова боль во всём теле и темнота. Он давно не видел такой темноты, только… нет! Киса… за что?! Гадина, сволочь, за что?!… И снова его сдавливает, не даёт шевелиться, дышать… Нет, не возьмёте, гады, гадина, не придушу, так загрызу, нет…
Дежурившие надзиратели сидели на своих местах и только изредка косились на стоявший у стены продолговатый чёрный ящик, когда оттуда доносился хриплый, но не жалобный стон.
– Смотри, бушует ещё.
– Скоро затихнет.
– Думаешь, выдержит?
– Поспорим?
– Нет, с меня хватит. Один уже доспорился.
В дежурку вошёл Гархем. Оба надзирателя вскочили и вытянулись по стойке «смирно».
– Можете идти отдыхать, – спокойно сказал Гархем.
Надзиратели молча щёлкнули каблуками и вышли. Гархем подошёл к ящику, прислушался и осторожно ткнул носком ботинка в стенку. Донёсся хрип. Гархем удивлённо покачал головой: однако, какая живучесть! – и вышел из надзирательской, аккуратно выключив за собой свет и заперев дверь своим ключом. Теперь в санчасть и посмотрим, что с тем. Внизу уже спокойно. Надо же, на грани бунта были, чудом не сорвались. Пришлось бы тогда не дегфедой, а полной утилизацией, а полная замена контингента – недопустимые расходы.
В спальнях было тихо, как никогда не бывает в выходной вечер. Молча и без вкуса поужинали и теперь без толку толкались в коридоре и спальнях. Случившееся было слишком страшным и необычным. Впервые на их памяти раб пошёл на господина, взял того за горло…
– Говорят же, зубами, дескать, рвать буду, вот он и…
– И не за себя, за другого…
– Сестрёнкой она ему была…
– Да, за сестрёнку как за матерь пошёл…
Старший сидел на своей койке, угрюмо глядя в пол. Он удержал, не дал всем сорваться вслед за Рыжим туда, вниз, на ненавистные рожи, а стоило… удерживать?
Рядом тяжело сел Асил.
– Прости, Старший, не удержал я его, – Асил вздохнул, – и как он вывернулся?
– Его б никто не удержал, – скривил губы в невесёлой усмешке Старший, – слышал же. Зверь в нём проснулся. Человеку зверя не удержать.
Асил снова вздохнул.
– Не знашь, на сколько его?
– На пять суток, – Старший схватил широко открытым ртом воздух и справился, переборол подступившие к горлу рыдания.
– Сволочи, – Юрила стукнул кулаком по загудевшему стояку, – тут после трёх суток не откачаешь, а на пять… Лучше бы пристрелили.
– Вот сходи и попроси, – резко ударил их женский голос.
Мужчины вздрогнули и обернулись к незаметно подошедшей к ним Матери. Она строго осмотрела их.
– Старший, Махотка с кем завтра пойдёт? Одному ему в гараже делать нечего.
– Гархем скажет, – отмахнулся Старший.
– Завтра Гархему не до нас будет, ему хозяину отчёт сдавать. Ты решай.
– Не могу, Мать, – жалобно попросил Старший, – не могу. Побратались мы с ним в Новый год, на сердце своё я его взял. Не могу, дай ты мне…
– Чего? – безжалостно перебила Мать. – Пойти и рядом с ним лечь? Не дам. Ты Старший, сто душ на тебе, это помни.
– Брат он мне! – бешено крикнул Старший и заплакал.
– А мне сын, – возразила Мать, – мне не больно, думашь? Я и дочь, и сына за раз потеряла, и тебя теперь терять? А остальных куда? Так все в Ирий-сад и явимся?! За ради этого он ту сволочь зубами грыз, зверю своему волю дал? Ну?!
Старший молча плакал, спрятав лицо в ладони. В спальне стояла мёртвая тишина. Мать протянула руку и погладила Старшего по голове. Не ночным призывом, а по-ургорски, материнским обещанием защиты и поддержки.
– Обумись, Старший. Взялся большаком стоять, ну, так и стой, нельзя тебе слабину себе давать. А об Рыжем… постель его не убираем пока, ждать его будем. Кису мы отвоем, а об нём молчать будем.
Старший с усилием поднял к ней мокрое, залитое слезами лицо, уронил на колени руки.
– Думашь, Мать…? Пять суток ведь…
Мать вздохнула и пожала плечами.
– Кто знат, Старший, Мать-Вода с ним, может и пронесёт его.
– А есть Мать-Воде доступ к нему? – спросил Асил.
– Ну да, – Юрила с надеждой смотрел на Мать, – закрыто там-то, ящик двойной, чтоб никакого доступа.
– Захочет Мать-Вода, так её не остановишь. – Мать усмехнулась, – вода, она себе щёлочку да дырочку везде найдёт.
– Ладноть, – Старший сдёрнул с изголовья полотенце, вытер лицо и встал, заглянул в лицо Матери, – попроси́те Матерей Набóльших к нему, а?
– Не учи, где сам не знашь. Ты своё дело сполняй, а наше мы сами справим.
Мать оглядела спальню, внимательные, полные робкой надеждой лица.
– Поздно уже, отбой скоро. Нам-то жить всё равно надоть.
И вышла.
Выйдя из санчасти охраны, где спал после перевязок, успокаивающих и обезболивающих уколов охранник, Гархем посмотрел на небо. Погода завтра будет хорошая, надо вывезти к дороге киоски с мелочью, должен прийти груз уже к летнему сезону… но надо известить полковника, что «глазастый» дурак ничего не понял. К сожалению, подобные всегда неправильно понимают вежливость. Рабов удалось успокоить, охрана будет молчать, надзиратели – также не проблема. Подумать только, как может навредить один дурак, недаром его выгнали, ведь обычно «глазастые» не демобилизуются, к жизни они совсем не приспособлены.
Не спеша, Гархем прошёл по пандусу, где уже высохли следы внеочередной уборки, и вошёл в корпус рабского комплекса, кивнув охраннику у входа. Сегодня исправная смена, но после такого инцидента надо даже не так проверить, как подстраховать.
Не заходя в верхнюю надзирательскую, Гархем спустился вниз.
Увидев его, оба надзирателя вскочили и вытянулись в струнку. Гархем кивнул им, разрешая стать вольно.
– Ну?
– Тихо. Дали отбой, свет погашен в соответствии с распорядком.
– Даже не поют? – удивился Гархем.
Один из надзирателей приоткрыл дверь, ведущую в жилой коридор, и они услышали.
Одинокий женский голос нараспев выговаривал непонятные слова, и ему не так вторили, как поддерживали низкие мужские голоса.
– …уж ты доченька моя милая, уж растила я тебя, вскармливала, вскармливала да вспаивала, любовалась я тобой, красавицей, да закрылись твои ясны глазоньки, листвяного цвета милого… ты пошто меня здесь бросила, не взяла с собою в путь-дороженьку, что во Ирий-сад ведёт-уводит всех… не догнать тебя мне, моё дитятко…
Гархем слушал так внимательно, что один из охранников не выдержал и тихо спросил.
– Вы… понимаете?
– Это похоронная песня, – пожал плечами Гархем, – вряд ли, конечно, вой осмысленный, но… пускай. Скоро они сами замолчат. Если это вас раздражает, закройте дверь. На сегодня инцидентов хватит.
Охранники понимающе кивнули. Разумеется, никаких своих соображений они не высказывали и вопросов не задавали, но, когда Гархем ушёл, они закрыли дверь, чтобы не слышать непонятное и от того ещё более страшное унылое пение.
– Вот заведётся такая сволочь, – сказал один, – и всем от неё только неприятности. И почему его сразу не уволили?
Второй вместо ответа молча показал раскрытую правую ладонь.
– Во-во, там они творили, что хотели, и здесь…
– Ну, положим этому теперь, – не выдержал молчания второй, – надолго хватит.
– Выжил он?
– Гархем подоспел, а то бы загрыз его парень, – надзиратель усмехнулся. – Нас, войсковиков, до точки доводить тоже опасно, зубами рвём, где оружия нет.
– Да, сам дурак, нарвался.
– Напросился, – поправил собеседник, – ты вспомни, бывало, и там напрашивались.
– Бывало. Но неужто избавились мы от него?
– Сторрам такого урона не потерпит. Как-то ещё волосатики завтра на работу выйдут.
– А! – первый пренебрежительно махнул рукой. – Повоют и всё. Кишка у них тонка, по серьёзному за дело взяться.
– Или до точки ещё не дошли, – задумчиво ответил второй. – Сегодня, когда они всей толпой попёрли, думал уже всё, конец. Ну, скольких я уложить успею? А остальные так по тебе и пойдут.
– Ладно, хватит, давай выпьем что ли?
– Чаю?
– Пока Гархем не лёг, другого нельзя. Посмотри, как они там?
– Успеется.
Надзиратели принялись за чаепитие.
Кису отвыли, и в спальнях наступила тишина, обычная ночная с храпом, сопеньем, стонами и сонным бормотаньем, но сегодня ко всем этим привычным звукам добавились всхлипывания. Плакали многие.
Сон четвёртый
(продолжение)
…там же и тогда же…
Аргат
Торговый комплекс Сторрама
Центральный комплекс
567 год
Весна, 10 декада, 1 день
…темно, почему так темно? Он ослеп? Выжгло глаза? Вспышка перед глазами и темнота… лицо горит, будто содрали кожу. Глаза, целы ли глаза?… но поднять руку невозможно, со всех сторон холодный твёрдый металл, он почему-то знает, что это металл, а не камень, что это не завал в Чёрном Ущелье. Откуда? Знает и всё. Он… кто он?… Гаор Юрд… старший сержант… нет, не то, это не то… Рыжий… да, он Рыжий… тоже не то… нет… Мáтерино имя… Как мать звала? Мать… моя мать… как звали? Не помню… ничего не помню… холодная тяжесть на груди, давит, не даёт вздохнуть… больно… тяжело дышать…
Он захрипел, теряя сознания в безуспешных попытках вдохнуть, шевельнуться, и специальные пружины, отзываясь на его судороги, плотнее прижали к нему пластины, умело выгнутые по контуру человеческого тела.
Наступило беспамятство, но он продолжал биться, пока окончательно не потерял сознание и застыл в мёртвой неподвижности. Время текло неощутимо и незаметно, вернее, его вообще не было…
Выслушав Гархема, Сторрам озабоченно сжал губы и так посидел, обдумывая дальнейшее.
– Да, – наконец, принял он решение. – Благодарю, Гархем, вы всё сделали правильно.
– Благодарю, полковник.
– Не за что. Его пистолет у вас?
– Да, если вы думаете об отпечатках…
– Нет, я не собираюсь давать делу столь официальную окраску. Умышленное уничтожение чужого имущества – вполне подходящая статья.
– Но он хочет…
– Он может хотеть что угодно, Гархем. Нанесённый им ущерб должен быть компенсирован, и если он не хочет годами выплачивать мне компенсацию за причинённые им убытки, то согласится на мои условия.
– Он не согласится, полковник. Я ему достаточно доходчиво всё объяснил, – Гархем позволил себе улыбнуться. – Меня бы понял любой раб, даже поселковый дикарь.
Сторрам тоже улыбнулся.
– Да, я согласен с вами, Гархем, среди них много гораздо более сообразительных. Я не собираюсь его уговаривать. Просто нужен другой объясняющий. Чьи слова дойдут лучше.
– Вы знаете его?
– Да, Гархем. Я уже связался с ним и, разумеется, он не отказал мне в маленькой и необременительной для него услуге.
– Когда?
– Три дня подержите его в санчасти и пригласите этого идиота-спецуру, – Сторрам всё-таки сорвался, но Гархем сделал вид, что не заметил, и Сторрам, мгновенно овладев собой, продолжал уже спокойно, – ко мне на четвёртый день в полдень.
– А…
– Третий, – Сторрам улыбнулся, – и главный собеседник пройдёт через магазин. Больше инцидентов нет?
– Нет, полковник, работа бесперебойна.
– Отлично.
И они перешли уже к чисто производственным и финансовым проблемам.
Пять суток. Сегодня кончаются первые. Ни шума, ни веселья обычного вечернего отдыха. Лежат на койках, чинят одежду, в умывалке молча курят без обычного трёпа. Слишком страшным, небывало страшным был выходной. Убивали и умирали и раньше, каждый такое не такое, но видал. И трупы, и как живого трупом делают. И такие сволочи надзиратели попадались, но чтоб такое…
Мастак, разложив свои инструменты, сидел среди них, праздно сложив на коленях руки. Бесцельно бродил по спальне, зачем-то трогая стояки, Тарпан. Лежал у себя на койке, спрятав голову под подушку, Зуда. Аккуратно заправленная, как никто больше не умел, койка Рыжего, словно притягивала всех, но взглянув на неё, тут же отводили глаза. Слишком несбыточна надежда. Что там сутки, на один период в ящик запирали, так, когда оттуда вынимали, уже не в себе были, один, грят, сутки пролежал, так и ослеп там и умом тронулся. Его как выпустили, так в тот же вечер в печку и увезли. А здесь пять суток. Может, он и помер уже там, так ведь даже ни обмыть, ни отвыть по-людски не дадут.
Ворон лежал на своей койке, закинув руки за голову и разглядывая испод верхней койки. Не было ни горя, ни отчаяния, только усталость. Хотя работа у него сидячая, по специальности, но тело ломит, будто он опять весь день мешки таскал. И в голове ни одной мысли, серая пустота.
Старший вернулся из умывалки, оглядел тихую, будто и впрямь покойник тут же лежит, спальню и решительно тряхнул головой.
– Ворон, – позвал он.
– Ну, – ответил, не поворачивая головы, Ворон.
– Поспрошай Махотку.
– Что?! – Ворон изумлённо сел на койке, – ты о чём, Старший?
Повернули головы и остальные. Стоя в проходе между койками, Старший оглядел всех лихорадочно блестящими глазами.
– А чо, Ворон? Ты по умственной части работáешь, пока Рыжего выпустят, и позанимайся с Махоткой, а то он на хрен всё перезабудет.
– А чо, Старший, – встал Мастак, – думаешь, вернётся Рыжий?
– Без надежды жить нельзя, – ответил за Старшего Ворон, – иди сюда, Махотка, – и заставил себя улыбнуться бледными губами. – Зря, что ли, тебя Рыжий учил? Нельзя чтобы пропало.
Махотка оторопело посмотрел на него, сглотнул слюну и кивнул.
– Раз надоть… – протянул он.
– Пока койку убрать не велели, жив Рыжий, значит, – убеждённо сказал Старший, – так и нечего по нему как по мёртвому.
– И то правда, – кивнул Асил. – Сволочь эту видел кто?
– Не, – откликнулся Губоня, – я на дворе работáл седни, слышал, охрана трепала, что так там у них в этой…
– Санчасти, – подсказал Ворон.
– Во, точно, тама и лежит.
– Кто на дворе, в оба глядите, чтоб мимо не прошёл, – сказал Старший.
– Не учи, – откликнулся Юрила.
– Махотка, – с притворной строгостью позвал Ворон, – иди сюда, раз сказано.
Кто-то даже хохотнул, глядя, как Махотка неохотно слезает со своей койки и идёт к Ворону.
Проходя к своей койке, Старший искоса посмотрел на койку Рыжего. Да, пока убрать не велено, значит, живой. Ну и будем этого держаться.
2 день
…темно, нечем дышать, хочется пить, это не завал, что это?…
Упрямо шаг за шагом, стараясь лежать неподвижно – что каждое шевеление только усиливает нажим, он сообразил быстро – сберегая силы для дыхания, Гаор восстанавливал прошлое. Он уже вспомнил, кто он, что он раб, Рыжий, куплен Сторрамом, что был выходной, что он дрался с этой сволочью… И опять сама мысль, что не успел, не додавил, не загрыз, заставила его сжать кулаки и рвануться в бессмысленном порыве. Темнота ответила холодным сжатием и слабым звоном, похожим на пружинный. Иногда он шевелился, чтобы услышать этот звон и убедиться, что не оглох. Безнаказанно можно было только шевелить пальцами ног и слегка рук. От неподвижности и тесноты тело немело, и тогда любое движение вызывало боль. Но пока болит, ты живой. Значит…
…ничего, надо выдержать… Седой говорил… всегда есть более страшное… опять прав Седой… такого ещё не было… такого с ним ещё не делали. Темнота… здесь так темно, или он ослеп? Если ослеп, то конец, печка… нет, врёте, не сдамся, нет! Он забился в бессмысленных попытках освободиться, ослабить нажим… Опять нечем дышать, кружится голова… тело содрогается в неуправляемых судорогах, из пересохшего горла хриплый… не стон, нет, рычание… И опять темнота беспамятства…
Дежурный надзиратель, слыша этот хрип и звон, озадаченно покачал головой. Надо же, вторые сутки кончаются, а жив, и даже не шевелится, а бьётся, и не стонет, а рычит. Ну, силён парень!
3 день
…темно, тяжело дышать… надо расслабиться и не дёргаться попусту, как в завале, когда неосторожным движением рискуешь обрушить на себя свод. Терпи, откопают. А если нет?… нет, нет… не дамся, нет…
Он уже вспомнил всё и понял, что это его наказывают за нападение на охранника, сволочи, могли бы и пристрелить попросту, а им… нет, если они ждут, что он их просить будет, нет, не дождутся, нет… Ему казалось, что он кричит, но получался только хриплый сдавленный рык.
4 день
От домика наружной охраны по главному пандусу не спеша поднимались двое. Оба в камуфляже, в фуражках с эмблемой Сторрама вместо кокарды. Но один с автоматом, в чистой аккуратной форме, у второго оружия нет, лицо покрыто синяками, на шее свежая белая повязка. Он шёл медленно, со звериной настороженностью оглядываясь по сторонам. Его более молодой спутник, несмотря на автомат, явно чувствовал себя неуверенно и старался соблюдать дистанцию.
Стоя у окна, Сторрам внимательно следил за ними. Рядом с ним стоял молодой мужчина. Гаор сразу бы узнал в нём того хозяина «коробочки», но сегодня Венн Арм был не в полевой форме без знаков различия, а в хорошем, явно не фабричном, а пошитом на заказ костюме, незаметного серого цвета.
– Забинтованный?
– Да.
– Я не думаю, что будут затруднения, но благодарю, что обратились ко мне.
– Вы любите оказывать бесплатные услуги? – улыбнулся Сторрам.
Венн улыбнулся в ответ.
– Бесплатных услуг не бывает. Но я благодарен вам потому, что каждая услуга – это связи, кто знает, – тон его стал подчеркнуто философским, и комичная серьёзность тона сгладила жёсткий смысл слов, – что, когда, кому и от кого может понадобиться. Мир непредсказуем.
– Вы правы, – кивнул Сторрам. – Мне обязательно присутствовать?
– Вы начнёте, полковник. Если он примет ваши предложения, отлично, если нет… оставите нас вдвоём.
– Разумеется. Досье вам оставить?
– Я просмотрел, но пусть лежит для солидности. Такие часто боятся не самой информации, а факта её фиксации. Кстати, как парень?
Сторрам пожал плечами.
– Не интересовался, но, кажется, ещё жив.
Венн кивнул.
– Я просмотрел и его карту, ещё армейскую. В Чёрном Ущелье завалы обычное явление. Он выдержал там пять смен. И был только контужен и легко ранен.
– И оставался в строю?
Венн пожал плечами.
– Раненых оттуда не эвакуировали. Кто мог, оставался в строю и, если выживал, то выходил. Кто не мог, погибал и оставался там навсегда. Ого! Смотрите!
За разговором они пропустили начало, и теперь понять, каким образом двое охранников оказались в узком проходе-тупике между стеной складского корпуса и сдвоенным рядом тяжёлых контейнеров, было невозможно. Деваться им было некуда, а по единственному свободному проходу на них, набирая из-за естественного уклона скорость, катилась высоко нагруженная чугунной посудой тележка.
– Побьют посуду – выпорю, – мрачно пробурчал Сторрам.
– Разумеется, – согласился Венн, наблюдая за происходящим с азартом спортивного болельщика.
Молодому охраннику с трудом удалось сдвинуть один из контейнеров, образовав нишу, которую тут же занял забинтованный, а молодому пришлось прыгать на контейнер. Тележка с неслышным через стекло, но хорошо представимым грохотом пронеслась мимо них и, врезавшись в стену склада, остановилась.
– Мимо, – с явным сожалением в голосе констатировал Венн.
– Выпорю, – пообещал самому себе Сторрам. – Как вас представить?
– Только по званию. Ну, хотя бы… капитаном. Майор его насторожит, а лейтенант в моем возрасте не внушает уважения.
– Согласен, – улыбнулся Сторрам. – Надеюсь, больше их ловить не будут, а то ведь всё переколотят.
– Сплошные убытки, – поддержал его Венн. – Никогда не нанимайте ветеранов, если не знаете точно, в какой части они служили. Не обижайтесь, с «глазастыми» случаются и худшие варианты.
– Чужой инфаркт не спасает от своей зубной боли.
– Неплохо, – искренне улыбнулся Венн, – если вы не против, беру. Сколько с меня?
Сторрам улыбнулся.
– Примите в качестве торговой скидки-подарка. Слава Огню, вошли, вряд ли мои секретарши будут обливать его чернилами, а клерки бить счётами по голове.
– А хотелось бы, – вздохнул Венн, проходя в угол, чтобы оказаться за спиной вошедшего, и усаживаясь там в кресло.
Сторрам занял своё место за письменным столом.
Трое рабов в оранжевых комбинезонах в мрачном молчании разбирали получившийся завал из чугунных сковородок, гусятниц и обломков тележки, не выдержавшей сочетания тяжести и удара об стену. Рядом стоял отчаянно ругающийся надзиратель.
– Обалдуи, дикари волосатые, ни хрена толком сделать не можете!
Судя по выражению лиц рабов, они были на этот раз полностью согласны с надзирателем.
– Много разбилось? – вышел из-за контейнеров Сторрам.
Надзиратель щёлкнул каблуками и вытянулся. Светлобородый бригадир тройки грузчиков выпрямился и глубоко вздохнул.
– Так оно не очень, хозяин, пощербило малость, ну и тележка значитца… да стену покарябало.
«Так, – вздохнул про себя Сторрам, – новая тележка, ремонт стены, и посуду в уценку, действительно, сплошные убытки».
– Пять «по мягкому» каждому, – распорядился Сторрам, – получите вечером.
– Да, хозяин, – нестройно откликнулись три голоса.
Сторрам оглянулся и подозвал оказавшегося неподалеку Старшего.
– Немедленно убрать это безобразие! Посуду к оценщику.
– Да, хозяин, – гаркнул Старший и исчез.
– А вы, – Сторрам посмотрел на надзирателя, – проверьте третий пандус, почему там скопление?
Надзиратель убежал, размахивая дубинкой. Старший привел ещё три двойки дворовых, которые стали расталкивать и растаскивать контейнеры, причём некоторые оказались почему-то сцепленными, подкатили новую тележку и на неё перегружали посуду. Убедившись, что бóльшая часть посуды уцелела, Сторрам пошёл дальше.
Оглянувшись, Старший шёпотом выругался.
– Ну, дурни, чтоб вас так и поперёк, простого укорота не сварганили. А теперь его и на третьем не перехватишь.
Тарпан только вздохнул в ответ.
– Пять «по мягкому» это ничего, – сказал Губоня.
– Дурень, – Старший слегка врезал ему по затылку, – кабы вышло, я бы хоть на три по двадцать пять лёг.
– Это ты загнул, Старший, – возразил Тарпан, – столько человеку не выдержать.
– Рыжий выйдет, спросишь у него, сколько ему эта сволочь тогда ввалила, и как он выдержал, – бросил, уже убегая, Старший.
Тарпан снова вздохнул и поднял очередную гусятницу.
– А ты как, – спросил Клювач, – веришь, ну, что Рыжий… вернётся?
– Верь не верь, а гада этого сегодня ловить надо, – ответил вместо Тарпана откатывавший контейнеры Зайча. – Говорили, тройную стенку ставь, так нет, ни хрена, и двойной хватит, ну, хватило?!
– Он теперь сторожится будет, – вздохнул Губоня.
– От Судьбы в подпечек не спрячешься, – ответил, уходя с контейнером, Моргаш.
На рабочем дворе кипела работа, и, несмотря на все старания надзирателей, вокруг административного корпуса то и дело возникали скопления контейнеров и тележек.
В кабинете Сторрама приятная прохлада, за окном, если смотреть сидя на стуле, весеннее яркое небо.
– Итак, – Венн оторвался от окна и повернулся к сидящему на стуле посреди кабинета охраннику, – вам предлагают увольнение с выплатой положенной зарплаты за отработанное время, а вы настаиваете… повторите свои условия.
Охранник настороженно следил за ним зло сощуренными глазами. С самого начала всё пошло не так, как он рассчитывал. Сторрам даже не стал с ним разговаривать, а просто предложил, нет, объявил об увольнении за умышленную порчу хозяйского имущества и ушёл. Он только и успел сказать, что не согласен, а дверь за Сторрамом уже закрылась. И в кабинете вдруг – как из-под ковра вынырнул, – оказался этот… штатский капитан и начал:
– Побеседуем? – и приглашающим жестом указал на стул посреди кабинета.
И теперь сиди как на допросе, а капитан ходит, мотается по кабинету, и голос его то сзади, то сбоку. Ещё бы лампу в глаза – и готов перекрёстный допрос.
– Итак?
– Мне разбили лицо, выбили зубы, – охранник тронул повязку на шее, – ранили в шею. Я требую оплаты лечения, компенсации за увечья и…
– И? – с интересом спросил из-за его спины капитан.
– И выдачи напавшего на меня раба, – твёрдо ответил охранник.
– Выдачи? – задумчиво переспросил капитан. – Интересно, и кому?
– Мне. Я сам рассчитаюсь с ним.
– Понятно.
Капитан подошёл к столу, взял и перелистал одну из лежавших там папок, удивлённо присвистнул.
– Однако… Вы работаете с осени, сейчас у нас конец весны, и за это время… нарушения распорядка, ссоры с сослуживцами, вмешательство в работу других участков, пребывание в нерабочее время на чужом участке… бурная жизнь, что и говорить. Припадки ярости, неадекватная реакция на происходящее… Кстати, вы демобилизовались по какой статье? Неуживчивость или неадекватная реакция? Ну и конечно, последний инцидент, – Капитан жестом искреннего сожаления развёл руками. – Умышленная порча чужого имущества, ничего не поделаешь. Вы ведь убили эту девчонку вполне умышленно, кстати, можно даже вменить и явную жестокость, даже садизм.
– На меня напали, и меня же увольняют?! – вспылил охранник.
– Кто на вас напал? – заинтересовался капитан. – Девчонка-рабыня с перебитым вами позвоночником?
– Рыжий раб! Он набросился на меня, он хотел убить меня!
Капитан улыбнулся.
– Ну, я бы сказал, что у него были на это причины. Но… но по показаниям ваших сослуживцев, уже, правда, бывших, он не нападал на вас.
– Что?! Как это?!
Капитан сочувственно покивал.
– Я понимаю, вы испытали стресс, возможно, состояние аффекта, я не психиатр и не берусь уточнять, если захотите, обратитесь к специалисту. Но события развивались так. После окончания смены, вы сдали табельное оружие, но не ушли, а стали вмешиваться в работу начальника ночной смены, указывая ему, как надо расставлять патрульных. Вам предложили покинуть караульное помещение. Вы вышли, были уже в несколько возбуждённом состоянии, стали предлагать странные пари. Спорить с вами никто не стал, двое из вашей смены пытались вас успокоить и увести, но вы отобрали у надзирателя дубинку и подозвали девчонку-рабыню. Кстати, ваши сослуживцы здесь не остановили вас, считая, что вы хотите разрядиться сексуальными действиями, что вполне объяснимо. И когда вы заставили её раздеться и встать в позу для анального контакта, это их даже несколько успокоило, хотя и покоробило. Но вам никто, включая рабов, не препятствовал. Далее. Вы ударом дубинки перебили ей позвоночник, а потом добили выстрелом из личного пистолета в упор. Потом вы отошли от неё, упали и стали биться в судорогах, подойти к вам просто побоялись, ведь вы всё ещё держали пистолет и могли непроизвольно выстрелить. Да-да, – капитан снова кивнул. – Именно так всё и было. Все свои увечья вы нанесли себе сами. Вы не дошли до газона и бились в припадке на бордюре пандуса, а он гранитный. Сочувствую, но помочь не могу.
– Нет, – прошептал охранник, с ужасом глядя на него. – Нет! На меня напали! Рыжий…
– Ах да, рыжий раб, видимо вы ещё что-то… мм, воспринимали, но… неадекватно. Рыжий раб действительно подбежал, но не к вам, а к умирающей девчонке и держал её на руках, пока она умирала. Потом он рвал на себе рубаху, что-то кричал, и вошёл в запретную для рабов зону охраны периметра. За что и наказан. Повторяю, все свои увечья вы нанесли себе сами, и потому никакой компенсации быть не может.
