Татьяна Николаевна Зубачева
Мир Гаора. Сторрам
– Да-а, – хныкала Вячка, – Кису ты небось…
– Кису не трожь! – Гаор несильно, но достаточно больно крутанул Вячке ухо. – Она б напортачила, ей бы я так же навтыкал. Перемывай давай! Душевую кто мыл? Ты? – посмотрел он на Дубравку.
– Ща, – затараторила Дубравка, – ща, Рыженький, ща сделаю!
– Делай, – Гаор посмотрел на ржущих в дверях парней, и те вылетели обратно в недомытый коридор.
К обеду основную работу сделали, и Гаор отпустил всю свою бригаду одеваться. Чтобы зря не мочить одежду, сам он, а за ним и парни трудились в одних трусах, а девчонки в длинных, им до колен, мужских майках-безрукавках. В столовую в таком виде нельзя было безусловно. За обедом девчонки, может, и попытались бы пожаловаться на Рыжего, но их сразу осадили, что Рыжий прав, ведь если упущение какое найдут, то все «горячих» огребут. А коли ты слов не понимашь, то старший по бригаде в своём праве тебе руками всё разобъяснить. Но больше ржали.
– Рыжий, а этому где выучился?
– Полы мыть? – уточнил Гаор, выскребая остатки каши из миски.
– Нет, ухи крутить.
– В училище, – усмехнулся Гаор и специально громко для девчонок добавил: – это я ещё их по-капральски не стал.
– По-каковски?
– Капрал – это сержант-воспитатель, чуть что, упал-отжался и так до сотни, не считая всего остального, – не очень внятно объяснил Гаор, переворачивая кружку из-под киселя вверх дном.
Но его поняли и встали из-за стола, балагуря по поводу того, чего всего остальное Рыжий могёт девчонкам устроить.
В разгар послеобеденной работы явился Гархем. Все замерли, кто где стоял и что делал. Гархем, в упор никого не замечая, чему Гаор абсолютно не поверил, прошёлся по спальням, мимоходом провёл рукой по исподу некоторых коек, распахнул часть тумбочек, зашёл в женскую душевую и мужскую уборную и убрался, ничего не сказав и, главное, никого не ударив.
Гаор перевёл дыхание и посмотрел на оцепеневших парней и девчонок.
– Всё поняли или ещё объяснять?
– Ага-ага, – закивали девчонки.
– Рыжий, а ежели б нашёл?
– А ты мой так, чтоб не нашёл! – тихо рявкнул Гаор, прислушиваясь к шуму в надзирательской. – Давайте, чтоб к ужину управиться, а то ночь прихватить придётся.
Перед ужином пришла Мать и проверила их работу с таким тщанием, какого Гаор и в училище не часто встречал.
– Ну, ладноть, Рыжий, и впрямь могёшь, – кивнула Мать, – как это ты стрекотух так наладил?
Гаор вместо ответа подчёркнуто задумчиво оглядел свой кулак. Парни заржали, девчонки фыркнули, а Мать рассмеялась и взъерошила ему волосы на затылке.
За ужином Старший озабоченно сказал.
– Мужики, в спальне и там аккуратнее, парни выложились, а перемывать некогда будет.
Все понимающе закивали. Конечно, зазря что ли парни уродовались, да и если что, завтрашним дневальным отвесят, а ну как заявятся сразу после завтрака, когда не то что вымыть, протереть не успеют.
Ни уроков, ни шахмат, ни рукоделия, ну, ничего седни нельзя, разве что покурить, и то аккуратно, да с девками поколобродить, а в вещевую Маанька никого не пускает, тоже у неё всё убрано, разложено, ну… ну ни хрена!
– Рыжий, и часто такое случалось?
– В училище? Бывало. Это ещё, – Гаор пыхнул дымом, – ничего, а вот когда плац, ну, строевую площадку зубной щёткой чистишь, это да.
– Чем-чем?
Выслушав объяснение про строевую площадку, а плац – это по-каковски, а аггелы знают, в армии так заведено называть, и зубную щётку, посочувствовали.
– Удумают же!
– А зачем?
– А чтоб блестел, – усмехнулся Гаор.
– А на фронте?
– Там свои прибамбасы. Там выжить надо. А самое хреновое, – пустился в воспоминания Гаор, – было на «губе», ну, тюрьма армейская. Там ты пол моешь, а охранник рядом стоит и об твою спину сигарету гасит.
– Я тож так однажды залетел, – кивнул Клювач, – послали пол мыть в надзирательскую, ну и…
Посыпались воспоминания: кто каких сволочей встречал и ни зá что огребал.
– Вот, браты, есть такие, им по хрену всё, по делу, не по делу, лишь бы побольнее тебя…
– Ага, вот я на заводе работáл, так был один, насмерть мог умучить, его аж другие надзиратели боялись.
– А вот эту сволочугу возьми…
Сказавшего толкнули, показав глазами на Гаора, дескать, не заводи парня.
– И зачем таким это?
– Они от этого удовольствие получают, и называется это садизмом, – сказал Ворон.
– А как ни назови, – отмахнулся Гаор, – но вот в охране на «губе» и в спецуре других нет.
– А разве бывает такое? – удивился Векша. – Ну, чтоб от этого и удовольствие?
Над его удивлением невесело посмеялись.
– Чегой-то, мужики, не об том речь завели, – решительно сказал Старший.
С ним согласились и, тщательно загасив и выкинув окурки, потянулись в спальню укладываться на ночь. Завтра-то работáть всем.
Вытягиваясь под одеялом, Гаор вдруг подумал, что, говоря о надзирательской злобе и наказаниях, ни разу не упомянули насилия. И вообще об этом речи не было за всё время и ни разу. А ведь не могло не быть. И про девчонок… «Охрана завсегда с девками балуется», – и всё. Да и… ведь, аггел, как ему говорили, ну, не ему лично, а просто Кервин привёл его тогда в интересную компанию, как их, да, филологов, много говорили о языке, что в языке опыт народа, что как называется, так оно и есть, и если мы говорим, что мужчина берёт женщину, то насилие – чисто социальная условность… Так ведь действительно, получается, что девчонке насилие не в укор, а… парню? Так что, с Тукманом не случайность? Вернее, дело не в самом Тукмане, а… в чём? Нет, это надо продумать…
…От Тукмана он старался держаться подальше. Да, он понимает, дурак, как здесь говорят обиженный, а по-научному – он всё-таки вспомнил термин – дебил, но тем более. Зачем Сторрам держит такого, действительно, придурка, почему остальные явно оберегают Тукмана, он об этом не думал. Неприязненное отношение к Тукману у него оставалось с того случая, хотя он отлично понимал, что вины Тукмана в том, случившемся с ним, нет, а виновника – Зуду – он простил, но… ну, не по душе ему Тукман, и всё тут. И поневоле, увидев Тукмана, начинал следить за ним. Чтобы не подпустить к себе, вовремя отойти. А в тот раз, весной, как раз всё зазеленело, он возился с большим пятиосным трейлером и почему-то не в гараже, а на дворе, как раз на границе гаражного и рабочего двора. Стоял на высоко поднятом бампере и, выныривая за чем-нибудь из-под откинутого капота, видел оба двора, беготню грузчиков, прохаживающихся надзирателей, выезжающие и въезжающие машины, проходящих продавцов и администраторов. Махотка стоял снизу, подавая ему требуемое, и за чем-то он послал его в гараж и, ожидая, бездумно глазел по сторонам. И увидел. Как один из надзирателей – он и раньше отметил про себя его характерную мерзкую рожу с поганой улыбочкой – подозвал Тукмана и отвёл в одну из дверей, а потом, Махотка успел принести требуемое, и он зачем-то поднял голову, а, сбросить Махотке вниз ненужный ключ и попросить другой, увидел, как вышел, размазывая одной рукой слёзы, а другой застёгивая комбез, Тукман, а следом самодовольно ухмыляющаяся сволочь с явно тоже только что застёгнутыми штанами, всё понял, и едва не упал со своего невольного наблюдательного пункта. Да, не любит он Тукмана, но такого он парню не желал и не желает, ведь сволочуга эта поломала жизнь мальцу, лучше бы забила, ведь теперь… аггел, что же делать, Тукману теперь не поможешь, никак, будь парень нормальным, сказал бы, чтоб молчал о случившемся вмёртвую, а у придурка не держится ни хрена, а если ещё кто увидел, то всё… спать теперь Тукману в уборной возле унитазов и есть что ему туда швырнут, вот аггелы траханые, Огнём прóклятые, и выбрал же, гадина, самого безответного, сам-то дурак небось и не понял, что с ним сделали… Досадливо прикусив губу, жалея несчастного парня и зная, что ничем ему не поможет, своя-то жизнь дороже, он отвёл глаза от бредущего по пандусу к складам Тукмана и уткнулся в мотор.
– Рыжий, – вдруг окликнули его.
Окликнули негромко и явно свои. Он повернулся на зов и увидел Тарпана и ещё двоих из дворовых грузчиков. Стоя за соседним, только что разгрузившимся трейлером, они внимательно смотрели на него.
– Чего? – так же негромко отозвался он.
– Подь на час.
Оглядевшись и убедившись, что надзирателей поблизости нет, он спрыгнул вниз и побежал к ним, бросив на бегу Махотке.
– Шумни, если что.
– Ага, – выдохнул ему вслед Махотка.
– Чего такое? – подбежал он к Тарпану.
– Дело есть, – с мрачным спокойствием ответили ему.
И – он даже ахнуть не успел, как оказался плотно прижатым к трейлеру. Его явно собирались бить, но хотелось бы для начала выяснить, за что.
– Что за дело? – сдерживая себя, спросил он.
– Видел? – спросил Тарпан.
– Что именно?
– Не придуривайся. Тукмана.
– Ну?
– Не виляй, видел?
Он стиснул на мгновение зубы и ответил правду, врать было не с руки.
– Видел.
– Так запомни, – очень спокойно сказал Тарпан, – мы эту сволочь давно знаем, Тукмана он зазывает и бьёт, просто бьёт. И ничего другого там нет.
– А попробуешь по-другому вякнуть, – сказал второй, – так утром не проснёшься.
– Запомни, Рыжий, – кивнул третий, – нам суд не нужен, мы по-тихому тебя уделаем.
И, одновременно сделав шаг назад, они разжали кольцо и ушли. Он с миг, не больше, ошалело смотрел им вслед и побежал обратно…
…Ни Махотка, ни ещё кто ни словом потом никак об этом не обмолвился. Молчал, конечно, и он, и даже старался не думать о случившемся, настолько это не походило на привычное, устоявшееся, хоть исподтишка и следил, и убедился, что ни в чём и никак незаметно, чтоб как-то Тукмана отделяли от остальных, а вот его… шараханье может ему теперь и боком выйти, и потому постарался сцепить зубы и терпеть. Удалось это неожиданно легко. Он и не думал, и не старался особо, получалось всё как бы само собой, как не замечал же он, кто там сопит и кряхтит в вещевой под соседним стеллажом. И если б не сегодняшний разговор…
Гаор вытянулся на спине, сдвинув одеяло до середины груди. А ведь правильно сделано. Не виноват Тукман в совершённом над ним насилии, и вообще, разве жертва виноватее насильника? Откуда же это? Кто и когда устроил? А в училище? А как старослужащие измываются над новобранцами? Ну, положим, над тобой не сумели, отбился, а скольких изломанных знаешь? А на «губе» что творилось? Тема? Не для статьи, для целого расследования. Ладно, пока её побоку, пока самому неясно. Но ещё одна зарубка в памяти. И кто-то же придумал, как защитить Тукмана от… от чего? Нет, от кого? Да, от самих себя, от кем-то когда-то придуманных правил, и неплохо сделано… а кого другого так же бы защищали? И может это, с девчонками, тоже… защита? Ладно, листа заводить не будем, подержим пока в памяти, а лучше вообще забудем для пущей надёжности, не помню, не видел, не знаю, потому что не было. И всё тут.
Самой проверки Гаор даже не заметил, бегая в бригаде Тарпана по хозяйственному двору, но потом ему рассказали. Да, были трое, в форме, с зелёными петлицами и у ихнего старшего на погонах звёздочка меж двух полосок, прошлись по спальням, в столовую заглянули, тумбочек не смотрели и умотали, и не спрашивали никого ни о чём.
– Две полоски и звёздочка – это капитан, – объяснил Гаор в умывалке.
– Серьёзная команда, – кивнул Ворон, – документы они здорово шерстили. Тебя не заловили?
– Я их и не видел, – мотнул он головой.
– Обошлось и ладноть, – подвёл итог Старший.
С ним все искренне согласились.
Жизнь вошла в прежнюю, привычную, а потому и удобную колею: работа, уроки, шахматы, гимнастика, рукоделие… Иногда Гаор думал, что никогда ему так хорошо и спокойно не было. Но отгонял эти мысли, зная ещё по фронту, как легко сглазить такое спокойствие. И старался не загадывать, не заглядывать вперёд, чтобы не дразнить судьбу, а думать только о самом насущном, сегодняшнем, что важно сейчас, в эту долю и в эти миги… Скажем, как разговорить Ворона, не вызвав у того припадка. Хотя… здесь-то теперь было легко. Ворон принял предложенную им форму небрежного, как от нечего делать трёпа, а остальные, с неожиданной для Гаора, ловкостью подыгрывали, ни о чём не спрашивая или так же небрежно проговариваясь. По чуть-чуть, два-три вопроса и ответа, очередной проигравший в шашки встаёт, уступая место следующему, или, скажем, Махотка решил задачу и получает новую, и разговор уходит на другое. Да и не всегда говорили о страшном, страшного у каждого своего хватало, а вот про этот как его… Кроймарн послушать интереснее, никто ж не бывал.
– Горы, гришь, одни, и хлеба не сеют, а жить тогда чем?
– Огороды, сады, – Ворон разглядывает шахматную доску, – овец разводили, коз, ну, а главное, виноград. На солнце вялили и вино делали.
– Так изюм этот, гришь…
– Ну да, это виноград сушёный. А хлеб, – Ворон невольно вздохнул, – хлеб дорогой был, мука привозная ведь.
– Хорошо тама? – спросил Юрила.
Ворон оторвался от доски, быстро посмотрел ему в глаза и потупился, словно на доске сложность какая возникла. Все молча ждали.
– Это родина моя, – тихо сказал, наконец, Ворон. – Родина-мать, а мать всякую любишь, и добрую, и злую, и красивую, и, – он резко замолчал, оборвав фразу.
Наступило согласное молчание. И Гаор, сидя рядом с Мастаком на соседней койке и быстро сплетая проволочки, вдруг подумал: а есть ли у него Родина. Не та, о которой заучивал на уроках верности в училище, а вот так, чтоб как у Ворона, или у Волоха, что вдруг стал рассказывать про свой лес, что у них тама и ягод, и грибов пропасть, а зимой если отпроситься, да в лес уйти, сохатого – не забыть потом узнать, кого из зверей так называют – завалить, то вся семья сыта будет. А у него? Дом родительский? Орртен? Да нет, какой это ему дом? Аргат? Да, во всех его документах местом рождения стоит Аргат, и сам он так же говорил, когда спрашивали, откуда он.
– Рыжий, ты чего смурной такой?
– Так, – тряхнул он головой, – вспомнил кое-что. Ворон, а в землетрясения, ты говорил, они частые там, тогда что?
Ворон пожал плечами.
– Когда что. Дома глинобитные, лёгкие, но так-то… затрясло, так беги во двор, ложись и молись, чтоб мимо беду пронесло.
– Глинобитные это как? – заинтересовался Мастак.
Ворон стал рассказывать, а Гаор вернулся к своим мыслям о родине. Тихий спокойный вечер, один из многих, какие были и будут, в спальне тепло, светло, ровный спокойный шум разговоров и смеха, из коридора доносятся взвизги девчонок и гогот парней. Вдруг всплыло в памяти странное, слышанное когда-то или прочитанное слово – «идиллия». А что? Когда сыт, здоров и с непоротой задницей, то почему бы и нет? Обратной силы закон не имеет, приказы не отменяются, так что…
Ворон высмеял ошибившегося в задаче Салагу и одобрительно кивнул проигравшему Асилу.
– Молодец, долго держался.
Слушатели и зрители расходились, оживлённо обсуждая, что и́зба не в пример теплее и удобнее, но ежели леса нетути, и зима без снега, то и так, конечно, прожить можно. А то ежели б и у нас земля так тряслась, то матицей так и насмерть приложит.
– Матица это что? – спросил Гаор у Мастака, собирая проволочки и инструменты.
– А балка потолочная. На ней весь настил держится, – исчерпывающе объяснил Мастак, так же собирая своё хозяйство, чтобы освободить койку.
Время-то позднее, отбой вот-вот.
И так день за днём, вечер за вечером, выдача за выдачей. И всё ближе Новый год, а ему хоть обычаи ургоров и по хрену теперь, но этот, с подарками, почему бы и не соблюсти. Правда, на всех ему ни времени, ни материала не хватит, а дарить с выбором… а чего ж и нет? Мужикам, положим, ни брелочки, ни чего такое ни к чему здесь, даже гребни, он заметил, у большинства простые, без узорочья, а бабам да девкам… Здесь можно и с выбором. А главное, хотелось, чтоб не по-ургорски. Не те колечки и браслетики, что он плёл для девчонок ещё курсантом и потом на дембеле, это он и с закрытыми глазами может, а вот то, виденное в музее, куда его водил дед Жука. Теперь он понимал, вернее, начинал понимать, почему узорчатые металлические гребни, непривычного вида украшения и оружие лежали в фондах, а не в музейных витринах. Потому что это были свидетели той давней, скрытой от всех поры, когда ургоры только-только… вторглись на Равнину, огнём и мечом покоряя племена. Нет, не дикарей, их сделали дикарями, а потом запретили помнить о былом, выжигали память… как «галчатам», как ему самому. Дед Жука, небрежным кивком показав на те шкафы, бросил только: «археологические находки, датировка условна», – и ничего не объяснял и не рассказывал, но… но не мешал ему рыться и рассматривать, брать в руки чудны́е и странно притягательные вещицы. В одном из шкафов хранилась удивительная вещь. О ней ему рассказали чуть подробнее. Раскопанный могильник. В выложенном внутри чёрным бархатом длинном ящике аккуратно разложенный скелет. Одежда, мягкие ткани – всё, как объяснил дед Жука – сгнило, но уцелели украшения, и теперь они лежали так, как должны были лежать там. Ажурный, потому что сгнила кожа и остались костяные и металлические бляшки, пояс, браслеты на запястьях и лодыжках, кольца, почему-то не на пальцах, а по бокам головы, да, о них тоже сказали ему, что они вплетались в волосы у висков, и большое во всю грудь ожерелье завесой.
– Кто это? – спросил он.
Дед Жука пожал плечами.
– Судя по богатству, любимая жена вождя. Ещё в могильнике были сосуды и, в описании сказано, предметы неизвестного культа.
– А они где? – не удержался он.
– Как и положено, переплавлены и переданы на нужды Центрального Храма…
…Гаор досадливо прикусил губу, слушая ровный ночной шум спальни. Да, так оно и было, и не могло быть по-другому, конечно, чуждая вера и её предметы подлежат очищению Огнём, а по сути – уничтожению, утилизации. Сволочи, не током, так кулаком, не кулаком, так огнём, но выжечь, уничтожить… Ну, так хрен вам, он сделает такое, выплетет, да, у него нет ни золота, ни серебра, ни камней, но если содрать с проволочек оболочки, то это медь, это пойдёт, а камни… скрутит кругляши из цветных оболочек и загладит, жаль в деталях он тогда не разглядел, но… а начнёт с височных колец, они попроще, и… и попросит кого из девчонок показать, как они вплетаются, не помнит он, чтоб там замочки были. И решив так, спокойно заснул.
Для начала Гаор купил у Мастака пять деревянных шпилек, которыми женщины скрепляли скрученные на макушке волосы, и украсил их красными розочками. Получилось, на его взгляд, неплохо. И вечером после ужина, недолго думая, он вынес их в коридор, где уже кипели вечерние игрища, и громко сказал:
– А вот, глядите, как получилось.
На его голос обернулись, подбежали, а потом… потом из-за шпилек началась такая свара, что он быстренько удрал обратно в мужскую спальню.
– Рыжий, Рыженький, – звали его от двери, – ну скрути и мне.
– Рыженький, ну что хошь дам…
– Рыженький, а мне-то…
Мастак вместе с остальными мужиками долго и с удовольствием хохотал над тем, что Рыжему теперь и работáть некогда будет, бабьё-то приставучее, а, отсмеявшись, посоветовал меньше червончика не брать, а у какой фишек нет, так та пускай, как скажут, мастера ублажает.
– А дарить не след. Шпильки ж ты у меня покупал. Я-то ещё в толк взять не мог, на хрена тебе столько простых.
– Это пробные были, – объяснил Гаор, – а я не для фишек, а скучно одно и то же мастерить, вот и хочу по-всякому попробовать.
– Ну, как сам знашь, паря, – не стал с ним спорить Мастак.
Так же, для пробы Гаор скрутил пару колечек и браслетиков, но отдал их парням, Махотке и Губоне, пусть себе девок охмуряют, и взялся за височные кольца. Что он делает не на продажу, а так… непонятно для чего, в конце концов, приняли, как и другие его странности, и перестали обращать внимание.
С височными кольцами у него не ладилось, что-то не получалось, и он думал теперь об этом постоянно.
Как же они всё-таки цепляются за волосы? Само-то по себе, как он помнит, кольцо простое, круг с подвеской. Ну, подвеску он помнит хорошо, ажурный шарик, даже три, но само кольцо… цельное или с застёжкой? Вот аггел, их он в руках не держал, оружие – да, мечи и кинжалы, тоже из раскопок, ещё им объясняли, что дикари закапывали своих мертвецов и клали с ними вещи, оружие, украшения, и… Гаор вдруг задохнулся, мгновенно вспомнив, сказанное ему тогда Старшим, аггел, как же это? Вот: «Мать-Земля всем нам мать, из неё выходим, в неё и ложимся, не по-людски, конечно, порошком, без могилы, а всё равно, к ней идём, в неё уходим. А как… не наш выбор, и вины за то на нас нет». Порошком – это пеплом. Значит… значит, точно, это находки из могил… криушан, волохов, курешан и… других он пока не знает, неважно. Ургоры всегда сжигали покойников на погребальных кострах, отдавали Огню и… как им говорили, да, предотвращая угрозу заражения трупным ядом. Значит, печка, крематорий, это ещё и надругательство над обычаями, над чуждой верой? Аггел, как один к одному. Ладно, не отвлекайся – остановил он сам себя. Думаешь об одном – додумай до конца, а эти мысли отложи до папки.
Наконец, он сделал два кольца с самыми простыми из запомнившихся, чтоб на этом не зацикливаться, подвесками – одно цельное, а другое разъёмное, и пошёл с ними к Матуне.
– Вот и хорошо, что зашёл, – встретила она его, – нужда в чём?
– Совет нужен, Матуня, – улыбнулся Гаор.
– Ух, ты! Это что ж я тебе посоветовать могу? Никак, – она лукаво подмигнула ему, – девку какую уговорить не можешь.
– С девками у меня без проблем, – рассмеялся Гаор. – А вот, видел я как-то одну вещь, хочу теперь сплести такую, а что-то не то выходит.
– Чего так? – удивилась Матуня. – Маманя вон твоим рукодельем не нахвалится.
Гаор усмехнулся.
– Ножи делать да править – мужская работа, а тут… украшение это женское, вот я и сомневаюсь.
– Ну-ка, – заинтересовалась Матуня, – девки вон аж в драку за колечки твои.
– А это, – Гаор вытащил из нагрудного кармана и положил перед Матуней два кольца. – Это я не знаю, они для волос, как они цепляются? Я и сделал их на пробу разными.
Матуня взяла в руки кольца, задумчиво повертела.
– На ком, гришь, видел? – небрежно спросила она.
Гаор улыбнулся: ловко его подловить хотят.
– В том-то и дело, Матуня, что ни на ком, я их в музее видел, давно, и не разглядел толком и помню плохо, вот и не знаю.
– Музей – это что?
– Ну-у, – замялся Гаор, не зная, как это объяснить, чтоб и коротко, и понятно, – ну там древности разные хранятся, – нашёл он, наконец, приемлемое, как ему показалось, объяснение.
Матуня задумчиво кивнула.
– Оно и видно, – сказала она как про себя, – тута ты словенский узор повёл, а словенов никого не осталось, этого и впрямь тебе увидеть не на ком было.
Гаор открыл и тут же закрыл рот, боясь спугнуть Матуню, а она, словно не замечая ничего, продолжала:
– А это у тебя навроде колта получилось, колт - княжеское убранство, их-то и носить сейчас некому. Князей уж никого нет, ни рода, ни крови не осталось. А узорочье простое сделал, на колте узор другой должóн быть.
Матуня положила оба кольца на свой столик, подняла на Гаора глаза и улыбнулась.
– Ишь ты, тёмный, тёмный, а сколь знашь, иной поселковый о таком и не слыхивал. Ладно, покажу, а зачем тебе?
– Новый год скоро, – честно ответил он, – подарки надо дарить, вот и хочу сделать.
– И кого дарить будешь? – требовательно спросила Матуня.
Гаор пожал плечами.
– На всех надо, но у меня материала столько нет, а второго кабеля я не выпрошу.
– А просто колечек чего не хошь, или вон на шпильки, и красовито, и надзиратели не препятствуют.
Он молча и упрямо мотнул головой, не желая произнести вслух то, что и сам ещё не до конца продумал и решил.
– Ладноть, – решительно кивнула Матуня, – смотри, – и, выдернув из узла украшенную розочкой шпильку, распустила волосы…
…Височные кольца оказались и впрямь простыми, но их он сделает из остатков, сколько получится. Колты, раз там такие сложности, что и узор другой должен быть, и носить их не каждой позволено, вроде… да, по, как говорил Туал, исторической аналогии, королевской короны, и он с ними завязываться не будет. А пока он возился с ожерельем. Подкатился было к нему Махотка, чтоб он ему браслетик скрутил.
– Конфетами обходись, – шуганул он его.
Махотка повздыхал, посопел и отвалил под общий смех, что, дескать, сам, паря, рабóтай, неча захребетником.
Вечер за вечером Гаор упрямо, забросив шахматы, гимнастику и куренье, очищал от цветных оболочек тонкие медные проволочки, скручивал и сплетал их в сложный многорядный узор, связывал плоскими и тоже многорядными узлами ставшие мягкими цветные оболочки и вплетал в образовавшиеся ячейки вместо камней.
– Ни в чём ты, Рыжий, удержу не знашь, – покачал головой, глядя на него с соседней койки, Волох.
Гаор, чтобы не тратить времени, теперь после ужина сразу забирался на свою койку, доставал из тумбочки и разворачивал портянку с проволокой и инструментами, углублялся в работу и только перед самым отбоем убирал и шёл в умывалку выкурить на ночь сигарету. Он бы и курил за работой, но курить в спальне запрещалось, и подставлять Старшего – за порядок в спальне ему отвечать – Гаор не хотел.
– Опоздать что ли ча куда боишься? – подал голос снизу Полоша.
– Боюсь, – кивнул, не отрываясь от работы, Гаор и невесело усмехнулся, – а ну как прикажут завтра в спальне остаться, – и совсем тихо, почти беззвучно, закончил: – Только этого и боюсь.
Расслышали его или нет, но больше его никто ни о чём не спрашивал…
Зима, 3 декада, 6 день
…И всё-таки Гаор успел! Предновогодняя суета только-только набирала обороты, а ожерелье уже лежало готовое, и из остатков он скрутил четыре пары височных колец, все с разными подвесками. Ажурные шарики, тоже памятные с музейных времен, у него, правда, не получились, и он сделал плоские лопасти. По три, пять и семь лопастей на кольцо, а для четвёртой пары сам придумал, вернее, этот узор он тоже видел там же, но в основном на рукоятках или лезвиях ножей и, как его окружить кольцом и подвесить к основному – это он уже сам придумал. Остались ещё совсем маленькие обрезки, из них он опять накрутил цветочков на шпильки и пошёл за ними к Мастаку. Тот вывалил целую горсть и махнул рукой.
– Так бери, чо я, со свово брать буду?! Ты ж не для заработка.
– Нет, – честно ответил Гаор, – дарить буду.
– А кому? – сразу встрял под общий хохот Громок.
– Буду я ещё тебе докладывать, – смеясь, смазал ему по затылку Гаор.
– На хрен ему дарить, – пробурчал Махотка. – Его вон и так зазывают.
– А ты не завидуй, а учись, – посоветовал, подмигивая остальным, Юрила.
Ржали так, что стукнула, распахиваясь, дверь надзирательской, кто-то тихо крикнул: «Атас», – и все быстро разбежались. Но в коридор надзиратели не сунулись, так что обошлось.
Засунув шпильки в свою тумбочку, Гаор достал сигареты и пошёл в умывалку, весёлый и радостно опустошённый, как будто он только что сдал экзамен.
В умывалке его встретили дружеским, но предусмотрительно негромким гоготом и неизбежным мужским трёпом о бабах.
8 день
Перед самым Новым годом Гаора забрали из гаража в торговый зал, проверять электротехнику. И уже не энергоблоки, а всё подряд, что дадут. Работал он в подсобке рядом с торговым залом, но скучать не приходилось. То и дело распахивалась дверь, и кто-то – занятый работой, он даже не всегда успевал разглядеть кто – втаскивал и плюхал перед ним на стол очередную электрохреновину, которую надо быстро включить, проверить на разных режимах, если что так же быстренько отрегулировать, где надо подпаять, подвернуть и отправить на упаковку. Вбегали и исчезали свободные продавщицы и продавцы, вроде даже они и тискались в углу за его спиной, он мимоходом удивился, зачем им так, после работы, что ли, негде устроиться, а что им на него плевать, так и ему на них тоже. Он им вроде мебели, а они ему шумовой помехой, не больше. А вот что не поговорить, не потрепаться с девчонками и парнями из зальных бригад, вот это хреново, а на этих-то ему… опять электропечь, прям-таки свихнулись на них, так его на ночь глядя в рейс за ними дёрнут. И опять тумблеры свёрнуты. Он досадливо выругался почти в голос.
– В чём дело?
Он узнал голос Сторрама и ответил, не оборачиваясь, потому что как раз поймал концом паяльника ускользающий проводок.
– У этой марки тумблеры на слабой пайке, хозяин, как тряхнёт, так отлетают… – конец фразы про то, куда отлетает, он успел предусмотрительно проглотить.
Ответом было молчание.
Закончив пайку, Гаор осторожно обернулся. Сторрама не было, а творожисто-белый старший продавец вытирал платком потный лоб. Однако, здорово струсила сволочь, как скажи рядом с ним рвануло, а девчонки рассказывали, как эта сволочь любит цепляться и подводить под «по мягкому» и требует, чтоб сразу и при нём били, правда, из зала в подсобку убирает. Скрывая невольно прорвавшуюся злорадную усмешку, Гаор вернулся к работе.
Звонки для рабов в торговом зале не слышны, зальных отпускают надзиратели, а ему никто ничего не говорил, и он продолжал работать, хотя по ощущениям в животе явно было пора обедать. Забыли про него, что ли? А выйти без разрешения – это нарваться на «горячие». Тоже не хочется. Вот аггел копчёный, горелым поленом трахнутый!
И тут в подсобку впёрся в обнимку с хихикающей продавщицей надзиратель.
– А ты, образина, чего тут расселся? – удивился надзиратель. – А ну, пшёл вон!
Ещё ни один надзирательский приказ Гаор не выполнял с такой скоростью, одним движением выключив паяльник, вскочив на ноги и вылетев за дверь. По подсобным коридорам, едва второпях не перепутав двери, он выбежал во двор и помчался на построение. С ходу огрёб пинка от Старшего и встал в строй, быстрыми частыми вздохами восстанавливая дыхание. Успел!
Обыск, запуск и можно хоть ненадолго перевести дыхание, свободно поговорить посмеяться, ополоснуть лицо и руки, сесть за стол среди своих, а что там тебе в миску навалят и нальют… так тебе, как и всем, не было случая, чтоб матери кого хоть чем обделили.
– Рыжий, ты опять в зале, что ли ча?
– Я в подсобке, – ответил Гаор, быстро хлебая наваристый густой суп. – Если в рейс не дёрнут. А что?
– Чего ихний старший оттуда бегал штаны менять?
Гаор насмешливо пожал плечами.
– Хозяин заходил, мне ничего, а ему… не знаю, не видел.
За столом злорадно фыркнули и хохотнули. Такие разговоры случались часто. Первое время Гаора удивляло, что надзирателям не давали кличек, обходясь определениями: «ну тот», «эта сволочь», «ихний старший» и тому подобными, весьма неопределёнными, но всем понятными. В армии даже на фронте, не говоря об училище, любому начальнику первым делом присваивали прозвище, чаще насмешливое, если надо оскорбительное, реже нейтрально-характерное, а здесь… Потом Гаор понял, вернее, прочувствовал собственной битой задницей, что ему по хрену, как зовут того, кто его бьёт, что надзиратели, охранники, продавцы… не люди они для него, а так… И единственные кого он выделял из этой враждебной, нет, вражеской массы, это Сторрам и Гархем. Тоже враги, но гораздо более опасные.
