Рина Оре
Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том
– Я лишь розу пришла тебе задарить, – в боли от новой обиды расстроено ответила Маргарита. – Вот, – протянула она цветок.
Клементина Ботно смерила племянницу презрительным взглядом, как подлизу и лгунью, а вместо прощания громко захлопнула перед ней дверь.
Маргарита отправилась в замок. Дом своего брата-кузнеца она не желала посещать, даже чтобы проведать родных: не могла видеть счастливых Нинно и Ульви, особенно после встречи с теткой.
________________
Когда Маргарита вернулась в дом Шотно, ее продолжало лихорадить от гнева. Всю дорогу она ругалась с теткой, хоть той не было рядом, и подбирала слова поострее, чтобы уязвить Клементину Ботно. Даже напоминание о том, что идет восьмида Кротости не охлаждало ее разума. Марлена, увидев состояние сестры, решила, что та расстроилась из-за разговора с братом Амадеем.
– Так бывает, – попробовала утешить ее Марлена. – В первых беседах с братом Амадеем и такое случается… или на второй раз, а то и на третий… Ничего мне не рассказывай. Думаю, сейчас ты не имеешь желания увидеть его вновь, но, поверь мне, скоро ноги сами понесут тебя в храм Благодарения. А сейчас лучше отдохни наверху перед обедом и успокойся.
Маргарита поселила розу на прикроватном стуле – бессонно затихнув в постели, девушка любовалась красотой цветка. Гнев понемногу сходил на нет, но обида оставалась. В кой-то момент ей подумалось, что желтая пышная чаша, покрывшая ободок глиняного бокала, напоминает тюрбан – затейливый тюрбан Альдриана Лиисемского, модника, на которого никто не посмеет вылить нечистоты…
«Куда мне до нарядов, не получается у меня не оскоробляться, – думала Маргарита. – Я просто не могуся, и всё! И не смогуся… Простите, брат Амадей, не удается гуливать в чистом платье. Мне по-привычному в старом и грязном».
И тут же в ее голове раздался голос праведника: «Кстати, сегодня ты стала лучше, ведь научилась размножать розы…»
– Старое платье-мешок я сорву на тряпки, – сказала она вслух. – И лавандовое тоже носить перестану. Ульви задарю – оно ее очень красит… А то мне совестно, что я ее лицо видала, когда нож в руку Аразака втыкнула. Зато как метко получилося… Но это даже хужее… Я заработала в кухне тридцать девять регнов и три четвертака… На стекло для зеркальца всё равно не хватает, а на зеленое или голубое полотно для нового наряду как раз…
Но пока нового убранства у нее не было, и к двум часам, чтобы помочь Марлене в огороде, Маргарита спустилась вниз в бледно-лавандовом платье и белом платке. Не прошло триады часа, как девушки услышали голос градоначальника, раздававшийся от парадного входа.
– Сегодня же день юпитера, – сказала Марлена Маргарите. – По этим дням Огю и господин Совиннак всегда встречаются для шахматной битвы. Должно быть, и сейчас он пришел пригласить Огю.
Но оказалось, что градоначальник пришел не только по этому поводу.
– Я на пару минут, – проходя в гостиную, сообщил он. – Огю жду, как всегда, у себя вечером.
Маргарита с удовлетворением отметила бежевый плащ за его спиной.
– Госпожа Шотно, – обратился Ортлиб Совиннак к Марлене. – Если вас не затруднит, то я бы не отказался от бокала сладкой воды с желтым вином, мятой и перцем. Не смог на такой жаре отказать себе в удовольствии испить столь чудесного напитка и пройти мимо вашего дома.
Когда хозяйка дома ненадолго оставила гостя и Маргариту одних, то мужчина сказал:
– Мне есть, что сообщить и вам, мона Махнгафасс. Был по делам в замке и, кроме того что желал утолить жажду, зашел сообщить вам о подписанной мною грамоте на нотариальное дело для господина Ботно, вашего сужэна. Вот, по пути к воротам заглянул сюда, чтобы вас обрадовать.
«Да есть ли же справедливость?! – возмутилась про себя Маргарита. – Из-за доброты ко мне градоначальника Оливи будется нотарюсом и набогатеет себе? Ну уж нет!»
– Если честно, господин Совиннак, – ответила девушка, – то я былась бы вам крайне благодарной… Лучше́е бы вы забрали разрешенье. Не хотела бы пояснять… – смутилась она. – Это надолго, а вы спешите…
Улыбка скользнула по губам градоначальника и раздвинула тонкие усы.
– Я сделаю так, как вам будет угодно, мона Махнгафасс. Я буду рад оказать вам услугу и сейчас… и в дальнейшем.
Так Маргарита не последовала совету Марлены – «ни о чем не просить Ортлиба Совиннака». Радость Оливи, тетки Клементины и Гиора Себесро длилась всего один день. Сославшись на ошибку, дозволение у Оливи отозвали и вернули деньги. И сколько бы ни просил Гиор Себесро за нового брата, он получал отказ от градоначальника. Сам же Ортлиб Совиннак стал чаще бывать в доме Огю Шотно. До конца последней триады Кротости он еще раз отобедал там в день сатурна, а в календу восьмиды Трезвения, снова навестил дом управителя замка.
Глава X
Лодэтский Дьявол рядом с Нонанданном
Восьмида Кротости оканчивалась празднеством встречи стихий Воды и Земли, называемым Летние Мистерии. В Весенние Мистерии отмечали встречу Воздуха и Воды, в Осенние – встречу Земли и Огня. Зимних Мистерий не существовало – в середине календарной зимы истекал год, Солнце дальше всего отходило от Гео, светила опасно сближались, и мог произойти Конец Света. Встреча стихий Огня и Воздуха состояла из Судного Дня, когда меридианцы постились, из зловещей Темной Ночи, в какую люди зажигали множество свечей, фонарей и костров, а за час до полуночи вставали на колени и молили о своем спасении, и из Возрождения, когда еще час после полуночи верующие продолжали молиться и рыдать от счастья, после пировать и радоваться всю следующую триаду. Весенние, Летние и Осенние Мистерии тоже приходились на середину сезонов. Праздновались они одинаково: в благодаренье, по завершении полуденной службы и часа жертвования, когда в обмен на монеты меридианцы получали пилулы и вино, на Главной площади происходило сожжение ведьмы. Чаще всего сжигали чучело и очень редко живую колдунью. Затем устраивались праздничные застолья с балами, ночью по улицам ходили маскарады – шествия, оставшиеся с древних времен и от традиций, связанных с плодородием. Скрыв под масками лица, люди безбоязненно нарушали приличия: любой, кто присоединялся к развеселому параду, позволял другим целовать себя; если же отказывался выпивать, то его в шутку наказывали розгами. Шум стоял в Элладанне до рассвета. Сильване в ночь Летних Мистерий праздновали начало жатвы, устраивая на полях собственные «бесовские оргии». Еще в эту ночь собирали лекарственные травы и вырывали из земли мандрагору. Если чудо-корень кричал, то нес в себе саму Жизнь – он излечивал от всех на свете болезней и даже отгонял Смерть. Выкапывали и корень ангелики, после чего делали пахучие обереги для младенцев, отпугивавшие от их слабой плоти нечистую силу и хранившие ее, будто Ангел Божий, для бессмертной души. Помогала ангельская трава взрослым тоже – мешочки с корнем ангелики брали в дорогу путники и охотники, дабы не встретить демона в образе волка и не стать оборотнем.
Для Маргариты маскарад Летних Мистерий был связан со смертью отца, поэтому она стала одной из немногих, кто радовался, что в первый год, сорокового цикла лет, его запретили. На второй день празднества, в календу восьмиды Трезвения, люди продолжали веселиться и ходить по гостям. Ортлиб Совиннак навестил своего приятеля Огю Шотно, что не казалось удивительным. Однако за следующую триаду он отобедал в доме управителя замка еще пять раз – дважды в день юпитера, в первый день сатурна, в день луны и в благодаренье. С охотой градоначальник принял приглашение на новый обед, обещая быть с визитом в день юпитера, девятнадцатого дня.
Марлену не мог не беспокоить интерес Ортлиба Совиннака к ее дому. Она попросила мужа поговорить с градоначальником, на что Огю Шотно резонно ответил:
– Всё будет зависеть от нашей моны Махнгафасс. При всех недостатках Ортлиба он ее и пальцем не тронет, если она сама не пожелает. Успокойся, бесценная Марлена. Ему скоро надоест. Разумеется, если только эта наша сестра не внушит градоначальнику, что он имеет основания ухаживать. И я готов поклясться, что она уже дала ему, если не уверенность, то надежду. Поговори лучше с этой девчонкой.
Марлена пыталась поговорить с Маргаритой, но та не воспринимала ее опасений всерьез. В конце концов Марлена потребовала:
– В день юпитера, когда градоначальник будет у нас, я и Огю ненадолго оставим тебя с ним в гостиной зале… И ты дашь понять господину Совиннаку, что ты благопристойная, верная своему супругу жена. Возможно, ты сама не осознаешь, но каким-то образом воодушевила господина Совиннака. Это вдвойне неправильно: преступно по отношению к Иаму и непорядочно по отношению к градоначальнику. Я не осуждаю тебя, но… из-за меня ни разу мужчины не дрались и никто и не пытался ухаживать за мной, пока я в супружестве. Кроме одного рыцаря… – с досадой вздохнула Марлена. – Но это потому, что рыцари всегда так делают – когда не воют, то обхаживают дам, даже если не получают расположения, – такие уж у рыцарей правила, называют это «штурм Замка любви», – не могут они ничего не штурмовать… Но ухаживания от того рыцаря – это любезность и не более, – так мне сам Огю сказал. Да и поцелуй мне рыцарь руку, никто бы не удивлялся, а вот градоначальник не рыцарь, но руку тебе целует! Сама понимаешь, как это странно выглядит… Да, ты не знала, что он имел в виду, когда поклонился с рукой у сердца, но… Всё же, я думаю, твое поведение небезупречно. Объяснись с градоначальником и попроси его не навещать наш дом так часто, ведь это могут истолковать превратно: люди начнут судачить. А затем и Огю поговорит с ним. И я хочу надеяться, что всё не зашло далеко и недоразумение разрешится без горьких последствий.
Этот разговор происходил, когда Маргарита собиралась в храм Благодарения, на свою вторую встречу с праведником. Путь туда занимал больше часа. Если бы не уважение к брату Амадею, то Марлена, задержав свою сестру дольше, наверняка выпытала бы у нее всё о мести ненавистному сужэну.
Уже в храме Благодарения терзаемая совестью Маргарита рассказала брату Амадею правду о своем замужестве. Как это вышло, она сама не поняла. Сначала праведник показал ей ее черенок – почка исчезла, и девушка расстроилась, но оказалось, что стебель прижился к корню и осенью они высадят куст. Затем они срезали новые стебли и соединяли розы с шиповником. Маргарита делала это уже без помощи брата Амадея. Она сама не заметила, как начала признаваться священнику и проговорилась ему об услуге градоначальника, об опасениях Марлены и о словах, что она, Маргарита, ведет себя небезупречно. Брат Амадей молчал и хранил на губах улыбку-полутень.
– А вы как считаете, брат Амадей? – спросила Маргарита в конце своего рассказа. – Мое поведение непристойно? Я неправильно сделала с сужэном после всего, чего натерпелась от него? Градоначальник мне желал оказать услугу, а не ему… Он мне ее и оказал. Неправильно?
– Сложно судить, сестра Маргарита, – ответил праведник. – Каждому свое… Помнишь, ты спрашивала меня о том, почему всё неравны? Почему кто-то высок, а кто-то низок? Представь, что растут одни лилии и больше ничего. Было бы красиво, но мы с тобой скоро умерли бы от голода. В том, что мы все разные – в этом и есть гармония нашего мира. Есть беззащитные растения, что радуют нас своим цветом и не боятся, что их сорвут. Например: цветок, так схожий названием с твоим именем. Маргаритка не менее прекрасна, чем роза. Это символ невинности и доброты, а древние люди называли ее вечной красавицей. Ее любили и любят за то, что ее цвет распускается там, где другие отказываются цвести. Множество опасных и ядовитых цветов произрастает на нашей Гео, большинство из них непримечательны: не священные маки, не изысканные розы, не благородные лилии, не горделивые нарциссы, не помпезные ирисы, не нежные фиалки и не любимые всеми маргаритки… Например, болиголов – милый, белоснежный зонтик… И убивает! Или трогательный, душистый ландыш, что дарит столь ядовитые ягоды. А вот вороний глаз одним своим видом показывает, что с ним шутки плохи, однако это лекарство. И роскошная гвоздика, и ароматный шалфей, и столь невзрачная полынь, – все они исцеляют нас, а крапива, хоть и жжется, полезная трава, незаменимая для пирогов, салата, похлебки, плетения веревок, ткачества и излечивания хворей, – всего не упомнишь. Так и люди: мы разные и от каждого прок… Думаю, с твоим сужэном ты поступила как роза: отрастила шип и уколола. И как роза сейчас торжествуешь – думаешь, что сильно навредила. А человек уколет себе палец и прольет капельку крови, – досадно, но не более. Так, как ты описала своего сужэна, я подозреваю, что ты ему причинила вреда не больше, чем роза причиняет человеку. Уж не серчай… А себе и правда можешь навредить.
– Вы про боязни Марлены? Градоначальник – он крайне достойный. И замечтательный! Он сам говорил, что это срам, когда ухаживают за замужней! И что прелюбодеев надо расчленять… Вернее, так некогда делывали, и градоначальник вроде бы считает, что так им и надо. И я тоже так считаю!
– Тогда тем более тебе стоит с ним объясниться – ты и градоначальник ничего не теряете, а Марлена станет счастливее, разве не так?
Маргарита дернула губами: непросто было даже представить, как она будет говорить на столь неловкую тему с таким человеком, как градоначальник.
– Но я иное подразумевал, когда говорил, что ты можешь себе навредить, – продолжил брат Амадей. – Вдруг тебе, маргаритке, понравится отращивать шипы? И ты будешь растить и растить их, чтобы колоть побольнее… Перестанешь быть маргариткой, но не станешь розой, а превратишься в терновник. А затем и цвести начнешь редко. Чем реже, тем лучше, – и тебя никто не будет трогать!
– Разве плохо, когда боятся близиться, чтобы обидеть? – вздохнула Маргарита.
– Станешь такой же, как Ортлиб Совиннак. Трогать его боятся, но он не нравится никому. Кроме тебя, как я понимаю, – шире улыбнулся брат Амадей. – И это очень хорошо: возможно, тебе он покажет красоту своей души. И удивит не только тебя, но и меня…
– Я не понимаю! – обхватила Маргарита голову руками. – Вы говорите, что мне надо близиться с ним? Чтобы он показал красоту души. Но я не могусь больше́е с ним близиться… то есть ближаться. О каковой… О какой близости вы, вообще, говорите?! Я же замужем! Вы же только сказали, что его нужно просить не ходить в дом Шотно так часто.
– Я говорю о духовной близости, сестра, возвышенной и даже жертвенной, как духовная любовь, – мягко посмеиваясь, ответил брат Амадей. – Для Ортлиба Совиннака не составит труда найти красивую и свободную содержанку. Но этому человеку явно недостает другого. Он недоверчив… Полагал, что отгородившись от людей, станет счастливым, но счастья это ему не принесло. И сейчас, я думаю, в своей ограде он выламывает для тебя дверцу. Он поступил благородно, спасая тебя. Благородные и бескорыстные поступки окрыляют душу, осветляют разум, а сердце делают большим. И далее, я уверен, градоначальник захочет в отношении тебя поступать так же. Конечно, если будет уверен в твоем бескорыстии, если он будет доверять тебе, поэтому откровенный разговор укрепит вашу духовную близость и сделает невозможной другую. Теперь поняла меня, сестра Маргарита? Хотелось бы надеяться, что в дальнейшем наш градоначальник откроется и для других, что семена добра дадут всходы, – и мы увидим благие деяния этого человека.
– И всё же… А вот отчего всё настолько несправедливо? – не скрывала досады Маргарита. – Может, вы и правы, что сужэна я не сильно-то обидела. У него всё благо и без разрешениёв работать нотарюсом… Но отчего так? Почему он будет без наказаний услаждоваться всем, что дает ему женитьба? А от меня из-за него избавились, как от чумного ковра… и отдали незнакомцу! И я не то чтобы жалею… Хотя, пока я с Марленой не жила, очень жалела. Почему я даже шип не могу себе ращивать?! Почему кому-то всегда везет, а кому-то, как мне, почти никогда?! Куда глядит Бог?!
Брат Амадей немного подумал и, подбирая нужные слова, опустил глаза к земле.
– Порой жизнь кажется благой для всех, кроме нас, – ответил он, – но это не так: везение может обернуться крупной ложью или, наоборот, несчастье окажется чудесной переменой. Надо не отчаиваться в невзгодах, а нужно довериться Богу и подождать. Так с тобой и случилось, разве нет? Поступая скверно, человек сам себя наказывает – вот Бог и не вмешивается с немедленным возмездием. И тебе не стоит мстить: ты лишь сеешь вражду и себя караешь вместо своего обидчика. Твой сужэн может добиться успеха, но, подумай сама: так ли он счастлив? Он венчался, движимый Сребролюбием, из-за пристрастия к материальному и тленному, а это верный путь потерять душевное спокойствие, то есть совесть. Нет без душевного спокойствия счастья, а вовсе жить без совести – это жить и срамиться. Если ты не видишь его огорчений и разочарований, это еще не значит, что их на самом деле нет.
Маргарита вспомнила слабоумную Залию и решила, что брат Амадей прав. И опять куда-то ушла обида на сужэна и на тетку.
– А как мне поговорить с градоначальником? – вздохнула девушка. – Чего ему сказать? Как начать?
– Это ты знаешь лучше меня, – улыбнулся брат Амадей. – Только не ссылайся в разговоре на Марлену. Ты должна дать понять градоначальнику, что ты сама этого хочешь, а не кто-то прочий. Иначе такой разговор не стоит начинать – он будет бессмысленным.
________________
После работы в саду и беседы с братом Амадеем, Маргарита осталась на полуденную службу, а затем, то ли действие пилулы еще не угасло, то ли светлая сила брата Амадея напитала ее сердце, она пошла к дому Нинно. Там, навстречу ей, как оно всегда случалось, вышла Беати – смуглая, красивая и улыбчивая, но теперь она была в длинной юбке и с тщательно убранными под головную повязку и чепец волосами.
– Ты в длинной юбке? – удивилась Маргарита, обнимая подругу. – А как же зола?
– Ульви всё в дому намыла. И во дворе теперь глянь как чистое! Нинно она не дозволяет ходить домой грязным из кузни. И он ее слушается! Пошли вовнутря, нашего дома не признаешь!
Войдя в такой знакомый дом кузнеца, Маргарита обомлела: стены нарядно побелели, на шлифованных балках лоснился свежий слой льняного масла, на окнах дрожали от ветерка новенькие зеленые занавески. И отовсюду, с полок, со столов и даже со спинки скамьи, свешивались салфетки в незатейливых мережках. Серая в полоску кошка сидела на сундуке у входа, около кувшина с полевыми цветами, и вылизывала себя. Этот потемневший от времени, окованный железом сундук всегда был завален вещами Нинно: здесь он умывался, когда приходил из кузни, бросая на сундук кожаный передник и грязную рубаху. Именно около этого сундука десятилетняя Маргарита натолкнулась на полураздетого кузнеца. А теперь сундук прикрыли наискосок белым полотном, поставили цветы и приютили кошку. Маргарита не обрадовалась преображению сундука и дома. Оглядываясь, она думала, что всё стало для нее чужим и незнакомым – значит, и Нинно тоже стал другим.
Ульви стряпала в отведенном под кухню углу. В Элладанне брали раз в полгода с каждой семьи пустяшный подымный сбор в один регн серебром, но за закрытую хлебную печь, в угоду пекарям, требовали уже золотую монету, поэтому небогатые горожане обходились очагами, устраивая их у кирпичной стены под вытяжкой для дыма и обязательно вешая цепь для котелка. С помощью подставок, разнообразной посуды и всевозможных ухищрений люди жарили, варили, пекли, даже делали вафли или печенье. Очаг мог быть небольшим и на плите (возвышении из камня), как в доме Ботно, или же на полу как камин – и тогда кухню не отгораживали; дождливыми зимами семья собиралась у такого очага, отдыхая или занимаясь чем-нибудь полезным. Хозяйке дома требовалась уйма утвари для готовки: миски, сковородки, шампура, решетки, котлы, горшки, кадушки, ведра, корзины, кувшины, ухваты, черпаки, шумовки, ножи, щипцы, ступки, метелки, совочки, скребки, – всего не перечислишь. Часть этого добра невеста имела в своем приданом, но львиную долю «инструментов» был обязан купить жених еще до супружества, и о списке предметов договаривались сваты. Нинно, потомственному кузнецу, в наследство досталось столько поварских сокровищ, что за него пошла бы любая соседка. Правда, Беати тягу к стряпне чувствовала слабую, и Маргарита запомнила ее кухонный угол как малопривлекательное с вида нагромождение чего-то любопытного – будучи девчонками, они с удовольствием копались там, выискивая вещицы для игр. Теперь же здесь всё переставили, перевесили, навели деловитый порядок, каким заведовала Ульви, тоже неузнаваемая из-за белого платка, повязанного большим бантом на макушке. Увидав Маргариту, она ринулась обниматься, извиняясь, что руки в муке, но тем не менее трогая подругу за плечи.
– Дом не узнать! – изобразила восторг Маргарита. – Когда ты успела?
– Ну, не тока я, – довольно кивнула Ульви. – Синоли белял, а Филли скоболил дереву.
– Филипп? – не поверила Маргарита.
– Ульви, небось, сказала ему, что балки в вишневум варенье, вот он их до блеску и зализал, – усмехнулась Беати.
Маргарита прыснула смешком, отчетливо представив это: Филипп уродился даже большим сладкоежкой, чем она.
– А я печеняю, – затараторила Ульви. – Будёт почти маршпан. А у нашего дядюшки поспело миндалю. А Нинно на собираньи гилядии, воротается к вечёру, авось подберёт заказу. А Синоли подмастериё Нинно теперя, да и мой малюськое! А мне он в хозяйству с охотою подмогает. А Нинно говорит, что от Синоли больше́е проку в кухне, чем в кузне. Смешно, да? Кухня – кузня! Всего одну букву́ перемень! А покудова заказу у Нинно нету, Синоли воды носит. А Филипп с им. А на все цееены так назадрали! А тетка Клементина теперя продает ведро о два регна! А кудова дёвываться при таковой-то жарище – люди ее клянают, но воды берут. А Синоли четвертак пло́тют с ведру, но с нашей жадиной-теткой не заспорить – она иль Филиппа задармом понудит воды таскивать, иль скажет соседям, чтоб сами к ее колодецу ходили. Будутся радые, коли и ты придешь. Не к колодецу, в гостя.
– Меня недавно тетка на порог не пустила, – ответила Маргарита. – Лучше в другой раз туда загляну. Как дядя?
– Пьянствует, – ответила Беати. – Лавку забросил, бродит где-то с дедом, как про тебя спомнит, то плачет, а после опять пьянствует, – одно слово: всё у него наичудеснейше… А ты-то как? – в ее темных глазах появилось бескрайнее сочувствие.
– Лучше, чем когда-то прежде, – рассмеялась Маргарита. – И у меня всё наичудеснейше… Самой в это сложное верить.
Ульви принялась лепить печенье при помощи деревянной формы, делая из шариков теста сердечки. Пекли же печенье под металлическим листом, посыпанным горящими углями.
– А я Петтану на рынку совстречала, – говорила она. – Так она мне такового сказывала! Что Аразак тябя топлял. А градоначальник видывал энто. А Хадебура в узницах. А вот Галли теперя Хадебура, а Петтана – Галли, а Майрта Майртой всё равно сталася, а Марили теперя Петтана!
– Марили?
– Ага. Гюс всю еёйную красу разлупил – и служничать на столу герцогу она больше́е не моглась. Погнать уж удумали, но она выкрутилася и теперя тесты месит. Засим раздастся как Петтана и так станется всю жизню на тестах. Ох, уж и не свезло же ей! – раздавила Ульви шарик теста о плоскую глиняную тарелку и занесла над ним формочку. – А ты где жителяешь?
– В доме Марлены. Там хорошо, спокойно… В огороде ей под… помогаю, еще убирать дом и стряпать. У меня всё правда очень благо! – уверила Маргарита подруг, но Беати продолжала глядеть на нее с жалостью.
Маргарита хотела похвастаться: рассказать об обедах с градоначальником и знакомстве с братом Амадеем, однако передумала – неизвестно, что произойдет после скорого разговора с Ортлибом Совиннаком (возможно, обиженный, он больше никогда не отобедает в доме Шотно, пока она будет там жить), а бахвалиться встречами с праведником показалось неподобающим для меридианки.
– У меня и Синоли будется малыш! – меняя тему, воскликнула Беати.
– А у нас с Нинно тож будёт! – подхватила Ульви. – А у тябя?
– Нет, – тихо ответила потрясенная Маргарита. – У меня нету…
Она чуть не разрыдалась – Нинно будто перенесся за Хинейское море в Сольтель.
«Это конец, – думала Маргарита, пока обнимала подруг. – Прощай Нинно и будься счастливым. Ненавижу тебя, Ульви! Отобрала у меня Нинно, колечко, еще и сестрой мне стала – всё мое себе присвоила! Филипп у нее в дому балки скоблит! Синоли у нее в подмастерьях, виделишь ли! У нашего дядюшки миндаль поспел! Это мой дядюшка, а никакой не твой! Даже тетка – это моя жадная тетка, а ничуть не наша! Меня же из-за тебя едва не утопли! Права была Несса Моллак – я хужее, чем дура! Я добрая дура!»
– Я так жуть за вас радая! – сказала Маргарита, хлопая глазами и прогоняя слезы. – Сейчас разревуся со счастия… Что же я за плакса?! Всё этот мой влажный гумор… проклятый!
Прощаясь с сестрами, Маргарита старалась не смотреть на старый сундук. Утыкаясь в него взглядом, она как наяву видела возвращение Нинно в его уютный дом; представляла, как кузнец нежно целует свою заботливую жену и трепетно гладит грубыми ручищами ее округлившийся живот, как кушает за столом рядом с Ульви, а та, в платке с бантом, сидит рядом и поглядывает: доволен ли ее супруг обедом. И после, обнявшись, Нинно и Ульви идут в спальню на чердак. Возможно, он даже несет ее туда на руках. Дальше фантазия Маргариты обрывалась – дальше ей было противно воображать.
За замковые стены девушка возвратилась с мешочком орехового печенья в виде маленьких сердечек, зная, что не притронется к нему. Возможно, больше никогда не будет есть печенье. Совсем никогда.
________________
Градоначальника ждали к обеду, но раньше него в дом управителя замка пришел другой гость – усатый Раоль Роннак. Марлена обрадовалась ему, как родному. Манерный и важный Огю Шотно да Раоль Роннак, раскрепощенный и самодовольный, словно за восьмиду он стал не меньше чем оруженосцем, распили в гостиной кувшин желтого вина. Вернее, Раоль по-простому предложил «клюкнуть чарочку» и далее стал осушать один бокал за другим. Когда кувшин опустел, лицо Раоля покраснело, сам он развалился на скамье и стал рассказывать о воинской службе.
– Лучшая пора, клянусь своими усами! – заявил Раоль Роннак. – Времени – хоть отбавляй. Деньжата – есть всегда! В городе тебя обожают и молятся на тебя! Чтоб я так вечно жил! И Иам тоже, – добавил он, вспомнив, что должен рассказать не о себе, а о друге. – У Иама всё то же самое. Мы с ним великими друзьями стали. Что он отчудил на днях! Чучело кабаньей головы где-то достал, напялил на себя, в плащ с капюшоном нарядился да с рассветом влез по приставной лестнице к окну оруженосца, которого все пехотинцы терпеть не могут. А оруженосец тот всегда ночью окна закрывает, хоть и жара. Чего там у себя делает, один Бог знает… Открывает, значит, оруженосец с утра ставни и… – ему прям в рожу рыло смотрит! Плащ по ветру развевается, но кабан не шевелится – вроде и не живой. И затем Иам как руки поднял! И как тот оруженосец заорал! И с криками «Бесы! Бесы!» без белья из спальни – да в храм по соседству! Там сколько шума наделал! Девицы на улицах, а тут такого сраму! В обморок даже посваливались… и не только девы, но и старухи, – смеялся Раоль. – Словом, отомстил Иам. Ссора у них ранее вышла с тем оруженосцем. Барон Тернтивонт выгнал труса из войска – сказал, что коль тот свиньи испугался, что станется, когда Лодэтский Дьявол нападет… Праавда, – протянул Раоль, – потом узнали, что у того оруженосца свинья брата-близнеца съела: из неблагородных он, в деревне рос. Не углядели за младенцем – и вот, а он сам рядом лежал… Свинья его могла выбрать, но только покусала: с тех пор он свиней боялся… Иам не знал, да и не ожидал так пугануть, но свезло… Нууу, Иама тоже хотели наказать построже, даже выгнать собирались, но как раз враг к Нонанданну вышел, – и плюнули. Так что Иам снова в строю!
Небесные глаза Марлены, какие в начале рассказа о кабаньей голове заволокло грустью и тревогой, раскрылись от ужаса.
– Лодэтский Дьявол уже в паре дней отсюда?
– Да, – беззаботно, расправляя рукой усы, ответил Раоль, и тон его голоса немного успокоил Марлену. – Барон Тернтивонт посыльного в Элладанн с донесеньем к герцогу потому-то и направил, а мне тоже свезло: взяли одним из десяти охранителей. Иам к вам просил зайти, как освобожусь: узнать, что там да как… Рад будет слышать, что жена его с вами, госпожа Шотно, живет. И что такой красавицей стала – дама! Расцвела пуще, чем была. Уж и не цветочек, а ягодка вызрела! Так и просится в рот, – улыбаясь, вновь разгладил он свои усы.
Маргарита к приходу градоначальника приоделась – носила то же самое зеленое платье и коричневый платок-шарф; два шелковых хвоста падали ей на плечи, будто вуаль. Она знала, что хорошо выглядит, и всё же похвала Раоля показалась ей неоднозначной и слишком смелой.
– А что лодэтчане? – вмешался Огю Шотно. – Вы их видели?
– Самого его видал! В черных доспехах, на черном коне, а с ним черная женщина, клянусь своим усами: вся черная, как ночь. И черная здоровая псина, страшнее которой я не видывал! Говорят, так как он продал Дьяволу душу, то питаться может только с пола вместе с собаками, – вот и таскает везде с собою эту псину!
Маргарита перекрестилась. Марлена последовала ее примеру.
– И женщина тоже страшная, – продолжал Раоль. – Как из самого Ада вышла – этакой у нее лик! Нам сказали, что такие, как она, вроде бы из Сольтеля, из его лесистой части, из Мела́нии, а сама она – мела́нка.
«Неужто и правда точит меч костями красавиц и колдует? – с ужасом подумала Маргарита. – И лишь некрасивым рядом с ним ничего не грозит? Меланку какую-то из Сольтеля привез…»
– И где же вы всё это видели? – с недоверием в голосе спросил Огю.
– В Калли еще. Иам хвастнул как-то нашему оруженосцу, что уже сталкивался с Лодэтским Дьяволом и в лицо его знает, так Наль – это наш оруженосец – славный малый, он нас в дозор взял, в Калли. Ну, а я лица Лодэтского Дьявола так толком и не увидал, лишь издали. Он всегда среди двенадцати охранителей появляется, и отряд мимо проносится, – никак его не подстрелить. А сейчас враги разбили лагеря́ между Нонанданном, Тронтом и Калли… Не спешат, честно говоря, нападать на нас… Боятся, значит! И вы не боитесь! Как бы то ни было: ни ладикэйцы, ни Лодэтский Дьявол не пройдут дальше Нонанданна, – заверил всех Раоль Роннак. – На то там и мы! Пусть только попробуют – со стен города пушки ой как далеко пуляют ядра! Да в первой же битве с ними расправимся! Вот, ждем со дня на день, когда же в бой. А потом уж и домой, то бишь к вам, вернемся.
