Петр Ингвин
Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой
Глава 3
Потом был привал на обед, снова овощи, и снова обалденно вкусно. Климат способствовал вегетарианству. Кашеварили бойники. Расположилась наша команда у дороги, иногда здороваясь с проезжавшими отрядами легких всадников или желто-плащных тяжеловооруженных царберов. Редкие одиночки неслись во весь опор, времени на церемонии у них не было. Тяжело проскрипело несколько тележных караванов. Жутко напылили группы пеших крепостных, перемещавшихся, как выяснилось, с поля на поле. Те и другие – в сопровождении войников либо царберов. Военные салютовали нам… скорее, цариссе Дарье, оружием, мы в ответ вежливо кивали.
Один раз в сопровождении шикарной свиты проехала… нет, торжественно проследовала пожилая женщина на роскошно убранном коне. Ее приветствовали особенно рьяно.
– Царыня Мефодия, – шепнула прилипшая банным листом заложница, не оставлявшая меня в одиночестве. – Лучший страж вотчины целого поколения. Живая легенда.
Зарина со взрослой ответственностью исполняла возложенную обязанность. Аж страшно становилось, до чего может дойти. В туалет-то отпустит?
Слово «царыня» царапнуло слух и ничего не сообщило мозгу. Дама на коне была почтенная, весьма в летах, но тоже в латах. На шлеме царыни корона казалась такой же, как у цариссы. Возможно, чуточку другой формы или из другого металла. Издали разницы не видно.
Царисса Дарья и, вместе с ней, все присутствовавшие почтительно поднялись.
– Приветствую, царыня, – выкрикнула царисса не сбавлявшему ход каравану.
– И тебе мое почтение, – донесся отклик.
Несмотря на возраст, голос был моложав и звонок.
– Какими судьбами?
– В сестырь, Дашенька. Дома дочка справляется, вмешательства не одобряет, а то, что у меня за них сердце кровью обливается, не понимает. Гоняет, как назойливую муху, того и гляди, прибьет. Езжай, говорит, от греха подальше. Я и поехала.
– На совет?
Царыня фыркнула с не свойственным старости озорством:
– Достали эти заседания, скоро зад сотрется до желудка, в продолжение скамьи превращусь. Нет, на этот раз паломничаю.
Далекое лицо огорошило подобием озорной ухмылки, в уголках глаз цариссы тоже промелькнули шаловливые искорки, словно царыня в ночной клуб собралась, оторваться по полной. Неужели в верхах смеются над священными ритуалами, пусть и чуждыми моему миропониманию? Даже не скрывают. Вот тебе и Аллехвала.
– Сестырь… это вроде женского монастыря? – провернув гигантскую мозговую работу, шепнул я Зарине.
Лицо мелкой царевны застыло с недоуменно открывшимся ртом.
– Что?
– Ничего, – вздохнул я.
– У вас же храм под боком? – удивленно вопрошала царисса царыню.
– За новыми впечатлениями, Дашенька. Одни и те же рожи, одни и те же слова – какие чувства они вызовут, кроме изжоги? Других у нас не водится. Сама понимаешь, в моем возрасте…
Караван ушел.
С обеда выехали в том же порядке, как остановились: царисса Дарья вновь сопутствовала ангелам. Свита чуточку уменьшилась (один из царевичей с двумя войниками ускакал вперед) и почти сразу более чем восстановилась: в сопровождении тройки бойников прибавилась нагнавшая нас войница в тех же зелено-оранжевых тонах свиты Дарьи.
Местность красотами не баловала. Поля, снова поля и опять поля. Дорога разрезала их насквозь, ни разу не изогнувшись. Кони растянувшейся колонны сонно перебирали копытами, всадники подремывали.
– Царыня – это кто? Чем отличается от цариссы по иерархии? – спросил я при первой возможности. – Выше, ниже? Или не по иерархии, а по возрасту? Молодая – царисса, старая – царыня? Или по местности? К примеру, у нас главный начальник – царь, у кого-то король, у племени – вождь, у кого-то, как у нас сейчас, президент. Названия разные, функция одна. И, в конце концов, чей муж здесь называется царь?
– Слишком много слишком глупых вопросов, – с неожиданным неудовольствием отмахнулась царисса, ехавшая со мною бок о бок. – Придет время, узнаешь. Все узнаешь. А не придет…
С неприятным намеком она умолкла, оставив меня в размышлениях о жизни – изменившейся за сутки настолько, что прямо не знаю. Ничего не знаю. Ничего не понимаю. Но понять хочу.
Однообразие абсолютно похожих друг на друга пейзажей утомляло. Глаза хотели нового. А желания иногда имеют свойство сбываться.
– Что это? – Я рассмотрел впереди нечто необычное.
Издалека небольшой лесок показался привычной лесополосой, защищавшей урожаи от ветра, но чем ближе становилась «лесополоса», тем быстрее убежденность в этом рассеивалась.
Царисса, долгое время задумчиво разглядывавшая нас, ответила:
– Поселок.
И снова погрузилась в непонятные размышления.
На деревьях жили люди. Сколотили хибарки, сделали шалаши, натянули гамаки. Перекидные лестницы соединяли жилье сложными, но верными дорогами.
– От волков? – догадался я, вглядываясь в невиданные конструкции.
– Крестьяне, – последовал показавшийся не связанным с вопросом ответ, сопровожденный весомым кивком.
В ответе сквозило отношение – снисходительность богини к жалким людишкам, без чьих подношений, жертв и поклонения тоскливо и голодно.
Позже мы увидели и самих крестьян, работавших в поле. Гордей был прав: они держались минимум по трое, бессознательно кучковались, даже когда не требовалось. На поясах висели ножи. У некоторых – дубинки или топорики. Обитый металлом плуг вгрызался в почву, буксиром работала измученная кляча. Понятно, лучшие кони уходят знати и военным. Все как обычно, как всегда было, есть и будет.
– Они живут здесь постоянно?
Не укладывалось в голове, что на ветвях можно готовить, ходить в гости, ухаживать, рожать и растить детей, присматривать за больными и стариками…
– Только в сезон. Кстати, поглядите вдаль. Что-то видно?
Тома всмотрелась.
– Ничего.
– Ниче… – тоже начал я и осекся. – Башня!
– Подъезжаем.
До башни пробирались через те самые рощи, что должны быть грибными. Кажется, в титуле царисс заложена специализация. С развевавшимися над кортежем флагами тоже все стало понятно: тот, что с рисунками – флаг земель, которыми владела феодальша, второй (цветной, с буквой Д) – именной цариссы Дарьи.
Дорога сузилась, но не исчезла.
– Почему не сделают дорогу к причалу? – спросил я, пользуясь местным термином, обозначавшим портал. – Мы пробирались такими дебрями…
– Царская дорога – дорогое удовольствие как проложить, так и содержать, – сообщила царисса. – Нет проку строить и охранять дороги в места, которые используются редко. Учись считать затраты, в том числе чужие, это основа всего.
Сразу два факта. Порталом пользуются редко – раз. Дороги – царские. Два. Не царисские, а царские.
– Царь живет в столице? – сформулировал я вопрос, которым возгордился. Какие глобальные выводы, какая умелая компиляция рассеянной информации!
Хохот в ответ.
– Царь? – Царисса вытерла платочком уголок глаза. – В столице? Даже слова такие забудь.
Хорошо смеется тот, кто последним бьет. Хотелось сказать. Я промолчал. И похвалил себя за сдержанность и уважение к возрасту. Вот стану по-настоящему взрослым, Дарья к тому времени постареет, сморщится как смятая банка из-под колы, зубы выпадут… тогда и посмеемся.
Глава 4
Башня вдали проявилась во всей красе. Просто круглая каменная башня, высокая, зияющая дырами окошек-бойниц, будто расстрелянная из пулемета мишень. С зубцами поверху, где в кинофильмах обычно прячутся лучники. Неравномерно, как белок в глазунье, вокруг башни раскинулся деревянный городок.
Мои глаза рвались вперед. И не у меня одного.
Впервые мы миновали развилку. До сих пор лента каменно-глинистого полотна лилась непрерывно, без перекрестков. Мы взяли левее. Поля остались позади. Высокие деревья легонько шумели, сопровождая отряд. Громада башни ушла вправо, вскоре измельчала и пропала совсем. Впереди за лесом замаячил частокол еще одной цекады. Вместо царберов в настежь открытых воротах приветственно ожидали уехавшие вперед посланники.
Караван перестраивался на ходу: прежний строй исчезал, все притормаживали, царисса медленно, но верно оказалась первой. Так и въехали: за Дарьей – мужья со штандартами, затем остальные. Мы – в золотой серединочке.
Внутри… никак не постоялый двор. Хотя внешне очень похоже.
Здесь нас тоже встречали. Немолодой мужчина и две женщины, одетые уже привычно глазу: в безрукавках разной степени нарядности, а внизу он в юбке, они в штанах. И пара десятков пострелят, похожих на воспитанников детского дома времен седой старины. Их простенькая однообразная форма состояла из двух элементов – рубахи и шаровар. Ноги – босые, что нормально для покрывавшей двор мягкой шелковистой травки. У многих были длинные волосы, скрепленные налобной тесьмой. На первый взгляд, большинство – девочки, возраст колебался вокруг моего, лет тринадцать-пятнадцать.
Грянул хор, громоподобно, гулко, как на Красной площади во время парада:
– Алле хвала! Приветствуем смотрительницу школы цариссу Дарью!
Значит, это и есть школа. Могло быть хуже.
Прибывшие ранее люди цариссы подготовили встречу. Дым из кухни валил стоячего и поднимал лежачего. Везде чистенько, трава скошена, на лицах улыбки, втюхивавшие вам без вазелина сто лет безбедной жизни. Покинув седла, Дарья с царевичами удалились в один из покоев. Нас, новеньких, ее дочка Варвара подвела к ждавшему мужчине. Костлявый, ссутулившийся, с расползающейся кляксой лысинки на седой голове, в своей расшитой орнаментом юбке и красивой рубашке без рукавов он походил на грустного шотландского клоуна. Глаза смотрели устало и очень по-доброму.
– Школьный распорядитель папринций Люсик, – представился он. – Можно просто дядя Люсик. Любые проблемы в школе, не решаемые другими – это ко мне. Теперь расскажите, кого мне послала Алла-дарительница, да простит Она нас и примет.
– Назовитесь, – шикнула царевна Варвара.
– Царевна Карина Варфоломеина.
– Царевна Зарина Варфоломеина.
Умолкнув, Карина надменно набычилась, сей позой как бы подтверждая немалый статус, а Зарина расцвела в милой улыбке. Все взгляды сошлись на нас с Томой.
– Ангел Тома, – гордо вылетело сбоку.
Что ж, назвался груздем…
– Ангел Чапа, – тоскливо сообщил я.
Глаза папринция взорвались непонятным огнем, словно глазницы переполнены порохом… и быстро погасли.
– Пойдемте, познакомлю со школой.
Варвара, пока не дали новых поручений, тихо исчезла. Для нас папринций Люсик провел экскурсию.
Школа выглядела как цекада – огражденная частоколом территория размером с футбольное поле, похожая на стадион. Внутри – ухоженное травяное покрытие, только у притулившегося к строениям колодца поблескивал прудик-бассейн размером с небольшую лужу. Роль трибун, если продолжить сравнение со стадионом, исполняла жавшаяся к забору вереница жилья и технических строений. Они скалились пустыми проемами окон и дверей – начиная с конюшни по одному краю и заканчивая казармой по вернувшемуся к воротам другому. При нападения извне можно отражать атаки с крыш, соединявшихся между собой в виде общего подковообразного навеса. Зубья частокола одновременно выполняли роль внешней стены помещений. Заостренные бревна поднимались над плоской кровлей на метр-полтора, как зубцы на каменных крепостных стенах. В нескольких местах с поля на объединенную крышу вели грубо сколоченные лесенки типа пожарных. Пупом на ровном месте с одной стороны ворот торчало подобие башенки. Как шляпка незабитого гвоздя в начале подковы. Самая высокая точка школы. Внутри башенки дежурил стражник. Особого усердия он не выказывал, что говорило о мире и спокойствии вокруг.
Миновав расположение стражи и комнат, куда ушла царисса с мужьями, школьный распорядитель ввел нас внутрь построек. Они оказались бесконечной анфиладой, пронизывавшей каждое из состыкованных строений. По обе стороны бесконечного общего коридора располагались двери. Одну, на внутреннюю сторону, гостеприимно распахнули перед нами.
– Кладовка. Здесь утварь и оружие для тренировок. Прямой выход во двор. Все в свободном доступе, тренируйтесь, когда хотите, только за ворота ничего не выносите без разрешения.
Прошли дальше. Боковые помещения исчезли, образовав единое пространство от внутренней стены до забора. Столы с лавками заполнили получившийся зал так густо, что едва оставалось место пройти.
– Это кухня, – объяснил дядя Люсик, как он просил называть себя вместо официального «папринций». – Три раза в день добро пожаловать.
Технические помещения кухни выделялись дымящей трубой на крыше, внутри, судя по запахам и звукам, жарили, парили и скребли, мы миновали несколько дверей, не заглядывая. В следующем зале оказались чарки, тазы, две бадьи по плечо высотой, а за выводящей на поле открытой дверью виднелся бассейн.
– Умывальня и помывочная, – последовало объяснение. – Снаружи – купальня.
Стало смешно: в самом глубоком месте бассейна мне в лучшем случае по колено, только чтобы побулькаться, побрызгаться да повизжать. Услада «девчачье счастье» или грезы малыша.
– Уборная, – продолжил дядя Люсик.
Туалет поразил. Об унитазах молчу, до них еще тысячу лет на пузе по наждачке, но здесь не было даже обычного деревенского сортира. Просто жиденькой шеренгой выстроились, криво ухмыляясь изгибами ручек, несколько горшков. В углу – вода в кувшинах. Все. Это все?!
– А куда выносить за собой? – не удержался я от вопроса.
– Этим занимаются другие.
Надеюсь, приходящий «слив» работает достаточно оперативно.
Помещения школы выглядели ненадежно-хлипкими из-за некоторой кособокости – так всегда бывает с деревянными домами, построенными много лет назад. Время повсеместного использования досок еще не пришло, поэтому потолок и большинство стен состояли из состыкованных половинок бревен, расколотых вдоль и промазанных глиной. Из таких же половинок, только отшлифованных многими поколениями ног, был сделан пол. Потолки опирались на поперечные круглые балки. Некоторые стенки и внутренние перегородки состояли из двух рядов плетеных прутьев с насыпанной между ними землей, часть была обычным плетнем, усиленным соломой. Для шумоизоляции – самое то.
Дядя Люсик остановился у двух соседних дверей по внутренней стороне школы в длинном ряду многих таких же.
– Ваши комнаты. Заселяйтесь. Ставни в окна можно получить в кладовке в случае сильной жары или холода. Белье меняется раз в неделю. Если что-то постирать – говорите. Располагайтесь. Двадцать минут личного времени.
Нас предоставили самим себе.
Как-то подразумевалось, что мне, мальчику, выделят одну комнату, пусть самую махонькую, а девчонкам другую. Когда же мы заглянули внутрь…
В одной – два матрасообразных лежака по углам. Кроватями их назвать трудно. Внутри, как понимаю, солома, снаружи – обшивка из мешковины или чего-то не менее забористого для нашей привыкшей к комфорту кожи. Белье – две дерюжки-простыни, на одной спать, второй укрываться. Подушка – из свалянного меха, наверное, собачьего: другой живности за время приключений не замечено. Два табурета – класть на ночь одежду. Проем-окно во двор. Все.
Соседнюю обстановку словно печатали на копире. Мы с Томой озадаченно переглянулись.
Карина без разговоров заняла ближнюю комнату. Гукнула взбиваемая подушка, всхрапнул продавленный лежак. Не теряя времени, я шагнул к дальней комнате. Отворяемая дверь стонала и плакала, противясь давлению. Переборотая, она смирилась и приветливо распахнулась во всю ширь: «Добро пожаловать, хозяин! Мы любим сильных!»
В проеме я обернулся. Напряженная, но безуспешная работа мысли сводила Томе мозг. Хорошо, что выбор остался ей. Просто прекрасно. Выбери она эту комнату первой, я попал бы впросак. Поясняю. Пойди я к ней – наглец, уйди к Карине – предатель. Трагедия, однако.
Губы Томы задрожали, щеки залил румянец. Блин, она в той же беспощадной «вилке»: либо нахалка и бесстыдница, либо трусиха и сволочь.
Ситуация разрешилась без нашего участия.
– Я заложница! – радостно вспомнила Зарина и ринулась занимать место в моих апартаментах.
Казалось, даже стены облегченно выдохнули. Правда, с горьким оттенком потери.
Вселились. Я лег, положив ногу на ногу, руки нащупали и потуже запахнули халат, глаза уставились в потолок. Вот такое новоселье.
Зарина, уже дважды восторженно обежавшая комнатенку по кругу, теперь заглядывала во все щели. Даже свой лежак приподняла – вдруг под ним спрятано что-то интересное?
Ага, первая ночевка вне родных стен. Скоро перебесится. Мне, напутешествовавшемуся с родителями по стране и не только, местный аналог гостиничного номера навевал грусть.
В дверь потарабанили пальцами, громко и отчетливо.
– Войдите, – пригласил я.
– Одежда для занятий.
Сначала прозвучал голос, затем мы увидели одну из тех женщин, что при въезде встречали цариссу. Нам вручили две котомки.
– Будьте готовы через десять минут. Ваши кафтаны, временное одеяние ангелов, мы вернем в башню причала, так заведено.
Дверь чувственным стоном сопроводила исчезновение чужой из нашего пространства и в конце ликующе взвизгнула: мол, как я ее? Где аплодисменты?
Внутри котомок оказались широкие штаны и распашные рубахи на тесемках. Выделка порадовала, если сравнивать с деревенским тряпьем, и огорчила, если – с халатами, которые здесь называли кафтанами. Знакомое слово, но кто в мои годы носит или просто знает кафтан?
Одежная ткань оказалась плотной, надежной, а большего не требуется. Цветом принесенное тоже не блистало: все однотонное, светлое, желтовато-серое. За красотой здесь явно не гнались и на нее не тратились. Или это потому, что казенное? Может, школьники сами покупают себе более качественное и красивое? Или ангелам, как сиротам, не дозволена роскошь? Типа, надо блистать умом, а не перьями в заднице. Чтобы не осталось сомнений, я заглянул в котомку соседки. Все то же самое. Не в происхождении дело. Унификация, понимаешь.
Зарина сняла шлем. Внезапный дождь из золота обрушился на плечи, и меня едва не раздавило свалившимся удивлением: как же меняет людей прическа! Красиво поведя зависшим в воздухе водопадом, Зарина бережно поставила шлем у лежака, стянутые боевые сапоги победно встали под табуретом, перевязь с мечом нашла пристанище в голове лежака. Затем на табурет полетели поочередно скидываемые доспехи.
– Кстати, – она вынула что-то из-за пазухи. – Держи. Это твое.
– Спасибо… – выдавил я, приняв Гордеевский нож в ножнах, мою единственную материальную ценность в этом мире. – Как ты его…
Осчастливленный, я вскинул глаза на маленькую благодетельницу в желании еще раз отблагодарить…
Что она делает?! Глупая бесцеремонная девчонка, мало ремнем драли? Эгей, существо, ты не одно в этом мире! По крайней мере – в данной комнате.
Зарина не обращала на меня внимания. Из двух ее поддоспешных вещей – жилетки и штанов типа галифе – первая, совершив красивое па, плавно спикировала на табурет.
Умение думать наперед помогает избегать неловких ситуаций. Одну я проморгал, а более серьезная вторая только назревала. Мои руки машинально потрясли пустую котомку в бессознательной надежде добыть необходимое. Увы. Ни трусов, ни майки.
– Э-ээ… – промямлил я, жалея, что не улитка и не ношу домик с собой. – А где нижнее белье?
– Что? – резко обернулась Зарина.
Черт. Мое лицо мотнулось к стене и стало ее сосредоточенно изучать. Кстати, если до сих пор Зарина была в моих глазах мелкой, надоедливой, странной, но при этом – главное – девчонкой, то теперь я называю ее девушкой. Она не ребенок, просто низенькая. Я вот тоже не мальчик, а тинейджер. Подросток, парень, юноша, молодой человек, как больше нравится. А моя соседка – полноценная девушка. Яркая. Очаровательная. Красивая. В общем… соблазнительная. Вот. Выговорил. Все, что отличает взрослую девушку от девочки, у Зарины присутствовало. И выглядело бесподобно. Аж дух захватило.
– Белье, – безвольно повторил я, еще дальше опуская пылающее лицо в пол.
– Вот оно. – Тон был недоумевающий, тонкая рука указала на простыню.
Издевается? Как можно не понять о чем речь?
– Нижнее белье, – вытолкнуло мое горло.
Лучше бы оставило внутри. Зарина без зазрения совести шагнула ко мне. Босые ноги пришлепали по тесаному полу, правая ладонь задрала верхнюю простыню моего лежака, левая ткнула в нижнюю:
– Да вот же. Смотри, показываю!
Боковым зрением я видел. Видел прекрасно. Но видел больше, чем требовало воспитание. Соседка, которую это нисколько не смущало, требовательно ждала. Пришлось повернуть голову и кратко кивнуть склонившемуся надо мной созданию. Посчитав недоразумение исчерпанным, Зарина выпрямилась, ее руки задумчиво сложились на раскосой глазастой груди.
– А-а, поняла, у вас оно, наверное, называется по-другому. Тебе надо привыкать. Вот эта вещь у нас, – ее опустившаяся ладонь вновь подхватила и вздернула к моим глазам простыню, – называется простыней.
Я подавил нервный смешок.
– У нас тоже.
– Тогда почему же…
– Заринка, муть твою-мою-нашу! – раздался вопль в соседней комнате, слышимый, скорее всего, и на Святом причале.
Не описать моей радости печатными словами. Я еще не оказывался в столь позорной ситуации, когда мысли увязают, как мухи в меде, оставшийся без высшего командования язык мелет чушь, а глаза требуют оградить от потрясающего организм (именно так) зрелища… и одновременно не желают уводиться в сторону.
– Заринка, в гроб тебе гвозди по самые дыни и колючку в арбуз! – донеслось уже ближе.
Говорят, смена деятельности – лучший отдых. А для бурлящих эмоций нет ничего лучше смены их вектора.
– У вас пользуются гробами? – Удивление поползло из меня, как бока из заниженных джинсов чересчур уверенной в себе дамы Бальзаковского возраста.
Зрелище похорон самоотверженного бойника до сих пор стояло в глазах. Никакими гробами там не пахло.
– Чем? Какими гробами? – Златокудрая соседка расшнуровала завязку своих галифе, без единой тени сомнения стянула их, поочередно подняв ноги, и безмятежно прошла к своей котомке.
Меня снова бросило в дрожь. Если здесь столь вольные нравы…
– Карина сейчас крикнула… – судорожно напомнил я происхождение темы разговора.
Как бы еще намекнуть насчет моей неготовности к подобной простоте и близости к природе. В моем мире не селят разнополых учеников в одной комнате, и у нас посторонние стесняются ходить друг перед другом даже в нижнем белье. Даже. А не. И если тут все так же и дальше, а то и не так, то… ух.
– Это кто-то из ангелов употреблял, – не прерывая занятий по переоблачению, пояснила Зарина.
Она расправила бесцветные шаровары, взгляд придирчиво пробежался сверху донизу, руки зачем-то встряхнули свежевыглаженную вещь. Лишь после такого длинного ритуала ее ноги влезли в подставленные штанины. На вопли сестры Зарина внимания не обращала. Привыкла.
Проделав аналогичные действа и пассы с рубахой, она добавила про гробы:
– Обычное непонятное слово, чтобы в перемешивании с другими изобразить возмущение.
Олицетворение упомянутого возмущения чуть не вынесло нашу дверь, у которой даже не нашлось звука выразить свои недовольство и презрение. С легким присвистом дверь отлетела к самой стене и обиженно заткнулась.
Карина уже переоделась. Рубаха сходилась на пупке узлом, что выглядело дерзко и фривольно. Правильнее было застегнуть на тесемочки и заправить в шаровары, либо оставить навыпуск, либо оставить и перетянуть поясом, но бедовая девка выбрала то, что выбрала. Без шлема она оказалась короткостриженной шатенкой, и в плане шевелюры тоже совершенно не походила на младшую сестру.
– Заринка, чтоб тебя пожиратели пожрали и человолки отчеловолчили, где мой трофейный нож, сукина дочь?
Это уже слишком.
– Вас не учили стучаться? – предельно спокойно осведомился я из своего положения лежа.
– Заткнись, вошь небесная, не с тобой говорят. – Зло зыркнув на меня, Карина развернулась к моей маленькой соседке. – А ну, иди сюда, мерзость подноготная…
– Это не твой нож, он ангельский! Милослава у ангела отобрала!
– Мой. Я его заслужила. Не тебе решать.
– Вспомни заповедь: не возжелай жены и дома ближнего своего, и другого имущества, – пошла Зарина на последнее средство логического убеждения.
В битве логики с яростью у первой не было шансов. Большое тело надвигалось на маленькое как бандитский джип на детский велосипед, последствия встречи угадывались со стопроцентным результатом.
– Тысяча извинений, мадемуазель, но не пойти бы вам отсюда на хрен? – тихо, но эффектно выдал я, принимая вертикальное положение.
Ненавижу насилие. Еще больше ненавижу хамство и безнаказанность права сильного.
– Что-о?
Это как если бы я похлопал по плечу человеколюбивого – в плане покушать – инопланетного монстра и он обернулся. Ощущения – не передать словами.
– Вообще-то, я не бью девчонок, – на всякий случай сообщил я. Вдруг сработает?
Нет. Здесь собирались бить меня и бить больно.
– Это я девчонка? – зловеще загрохотала Карина.
Озверевшая машина для убийства, натренированная донельзя, сделала шаг вперед. Ее руки приготовились рвать, что гнется, и крошить, что ломается.
– Кариночка, опомнись. – Зарина выдала «молитву встречи»: – «Если я встречу ангела, я стану ему другом и помощником. Я отведу его в крепость. Я отдам жизнь за него не задумываясь». Закон, Карина! Преступивший закон сознательно ставит себя вне общества, общество обязано ответить тем же!
Хорошо же им вдолбили, от зубов отскакивает.
– Отдайте нож, и я уйду, – снизила тон Карина.
Вроде как сменила гнев на милость.
– Это мой нож, – сказал я.
– Это мой нож!
Выкрик слился с броском. Драка с натренированной шестнадцатилетней убийцей меня не вдохновляла, шансы уходили в глубокий минус. Победить можно лишь неожиданностью или тем, что здесь неизвестно. Но чем?
Уже чувствуя, как клещи рук сходятся на шее, я ткнул прямой ладонью в открытую всем ветрам диафрагму или, выражаясь проще, «под дых». Карина поперхнулась, согнулась пополам и гулко «поцеловала» пол.
– Кариночка, ты как? – запорхала вокруг нее сестренка.
У самой глазки сияли, как начищенные сковородки прабабушки. Наконец-то старшую сестрицу поставили на место!
– У-ух… – продышалась воительница. – Да я!..
Однажды я ходил на самбо, ходил почти месяц: родители заранее оплатили восемь занятий, деваться было некуда. Там мне довелось кое-что видеть. Запомнилось главное, слова тренера: «Лучше уметь применять один прием, чем знать тысячу».
В соответствии с озвученным принципом на первом занятии мы изучали и отрабатывали единственный прием – бросок через бедро. Хватаешь за грудки, проворачиваешься с одновременным нагибом и кидаешь через себя. Хватаешь, проворачиваешься, кидаешь. Хватаешь, кидаешь. И так весь урок. На втором занятии снова отрабатывали этот же прием. До изнеможения. На третьем отрабатывали и применяли. На четвертом применяли до посинения, с противниками разного веса, из разных позиций. Остальные занятия я прогулял, о чем мои предки, понятное дело, не догадывались. Сейчас бы снова туда, годика на три…
Прыжок Карины наткнулся на захват правой руки обеими моими. Сгибаясь в развороте, я резко потянул на себя, энергия нападения сработала в мою пользу – противница полетела через меня на лежак лицом вниз. Мой вздрюченный обстоятельствами организм машинально упал на нее сверху, прижимая, чем получится – не для закрепления победы, об этом не думалось, просто сработал инстинкт самосохранения. У меня не было преимущества ни в силе, ни в весе, ни в технике. Что-то виденное в кино заставило действовать дальше почти автоматически: я вывернул упиравшуюся руку назад, до вскрика. Нет ничего лучше удержания в болевом приеме, если противник один.
– Нож – мой. Признай и повтори, – приказал я.
Что ни говори, Карина была знатным бойцом. Превозмогая боль, она вывернулась, мне под нос выставился средний палец:
– А хо-хо не хи-хи?
Зря она это. Я обхватил показанный палец кистью и заломил в обратную сторону. Не выдержит никто. Только под наркозом.
– Кариночка, пожалуйста, признай, что не права. Если дойдет до разбирательства…
– Эт-то т-тво-о-ой, твой нож! – взвыла Карина, губы при этом до странности изогнулись и растеклись по лицу невозможной амебой. Взгляд искромсал меня на куски: – Я припомню.
– Договорились. Но не забывай, что я ангел, меня нужно холить и лелеять.
Сосредоточенное лицо Зарины старательно изображало поддержку и сострадание сестре, а глаза врать не умели. Они смеялись во всю глотку, если такое выражение применимо к этим частям организма.
Про себя я назвал сестер Солнышком и Злюкой. Очень подходяще.
– Чем помочь? Что за шум? – В недовольно рыкнувшую дверь вломились две ученицы.
Второй была Варвара, дочка цариссы Дарьи. Она уже переоделась в униформу. Без шлема, а потому тоже преображенная до неузнаваемости, как до того приятно удивившая Зарина, ее не оставившая впечатлений сестра и испугавший внезапной лысиной Малик. У Варвары волосы оказались длинными, светлыми, но сухими, как пакля. Рубаха свободно свисала, скрывая фигуру. Босые ступни стыдливо выглядывали из-под штанин. Умирая от любопытства, Варвара старательно держалась сзади, показывая более высокое положение напарницы.
Влетевшую первой я не знал. Лет пятнадцати на вид. Томина ровесница или чуть старше, примерно как Варвара. Мускулистая, выше нас всех, но при этом по-змеиному гибкая и опасная. В спарринге однозначно составила бы конкуренцию Карине – самой мощной из нас. И не коварством, как я, а по-настоящему. С этой мне связываться не хотелось. Пусть ангелами объявили нас с Томой, истинно ангельское личико было именно у новоприбывшей. Тонкие брови вразлет, острый прищур огромных глаз – льдистых и одновременно жгущих. Даже холщовое одеяние навыпуск и босые ноги не прятали зловеще-холодной красоты. Не люблю таких, слишком много о себе воображают. А если их безразмерное мнение о себе чем-то подкреплено, тем более не люблю. Нефиг в чем-то быть лучше остальных. Самым лучшим должен быть я.
Девица глядела на нашу заварушку отстраненно и немного свысока. Варвара при ней исполняла роль шакала при тигре из истории про дикого мальчика.
– Имущественные споры. – Я убрал нож под подушку. – Проблема разрешена к обоюдному согласию сторон.
И где только нахватался такого. Говорила мама: смотреть телевизор вредно.
– Ужин! – донеслось снаружи.
