Петр Ингвин
Зимопись. Книга первая. Как я был девочкой
Глава 9
Проснуться заставила естественная причина. За окном – тьма. Я влез в штаны, накинул рубаху и вышел в коридор. Никого. Отлично, можно воспользоваться уборной без помех. И вдруг:
– Учебная тревога! Форма боевая! Все на стену!
Через миг из комнат вывалились ученицы, на ходу прилаживая латы и влезая в сапоги. Только мы с Томой неприкаянно застыли в коридоре, озираясь в ожидании какого-нибудь совета, дополнительного распоряжения насчет ангелов или знака свыше.
Вскоре все это появилось в лице дяди Люсика. Он передал командование Дарьиной войнице, которая в походе пристала к отряду на привале, а нас позвал с собой и привел на склад.
– Выбирайте и надевайте. И мечи возьмите.
Если б все было так просто… Я хватал то одно, то другое, радуясь оружию, как ребенок. Тома смущенно оглядывала полки, ее взгляд вообще ни за что не цеплялся. Папринций покачал головой.
– Не разбираетесь?
Ответ читался на наших лицах.
Началось обучение элементарному – с точки зрения жителя, не привыкшего в плане безопасности полагаться на полицию.
– Бери на размер больше.
Я выразительно потопал выбранными сапогами:
– Эти в самый раз!
– На портянки не налезут.
Так мы познакомились с портянками. Все оказалось просто: нога ставилась наискось ближе к одному концу прямоугольного лоскута, через верх стопы он загибался под нее, остальное обматывалось навстречу, затем через пятку, вокруг лодыжки и закреплялось на голени. Просто и надежно, как карандаш.
Дядя Люсик поправил развалившийся комок на Томиной ноге:
– Не кривись, гениальность этой вещи потом оценишь. Затягивай крепче. Впрочем, если любишь мозоли, и так сойдет.
Поверх сапог с помощью специальных ремней крепились бронзовые поножи, которым подошло бы название наколенников или даже наголенников. Затем я примерил прошитую пухлыми ромбами стеганку. Удобная штука под доспехи – для амортизации ударов и от натирания. Если надо, она сама станет доспехом: стрелы застревают в нескольких слоях материи, набитых паклей и конским волосом, рубленые удары вязнут. Об этом я читал не раз и не два.
Папринций остановил.
– Для униформы не используем. Бери доспех на готовой подбивке, чтобы одевался сразу поверх рубахи.
Если не изменяет память, такая штука называется калантарь. Или бахтерец. Еще бывает какой-то тегиляй, а также байдана, юшман… От такого и язык сломается, и мозги. Указанный мне доспех выглядел как безрукавка из двух частей, передней и задней. Поверху наползали друг на друга ряды бронзовых пластин. От пояса вниз – пластинчатая юбка почти до колен. Дядя Люсик помог с застежками на правом боку.
– Потом потренируетесь. Нужно делать: «а» – быстро, «б» – самостоятельно, иначе до «в» не доживете.
Руки от запястий до локтей по внешней стороне прикрылись наручами, со спины на грудь опустились полукруглые оплечья, завершили одеяние изящный нагрудник и намного меньший по размеру наспинник, прикрепленные поверх пластинчатого доспеха. Стандартный ученический меч из бронзы разместился на тщательно подогнанной портупее. Все перечисленное много повидало на своем веку, но выглядело надежно.
– Щит пока не нужен.
И на том спасибо. Непривычная тяжесть давила на плечи. Увенчалось наше преображение островерхими шишаками, подобранными по размеру и весу. Шлемы оказались каркасными, на войлочной подкладке, по средней части – несколько отверстий для вентиляции. Никаких наносников, назатыльников, нащечников или забрал. Как и украшений вроде султана или гребня. Так же нам не полагалась крепившаяся к шлему чешуйчатая бармица, что должна прикрывать затылок, щеки, уши и плечи. Не царберы, понимаешь. Простота и минимализм. Как во всем: в архитектуре, мебели, одежде. Возможно, и в отношениях. Мало ли. При стольких мужьях-то.
К тому времени, когда мы вышли, учебный бой закончился. Ученицы построились на поле лицом к зареву, занявшемуся на востоке. Мы примкнули.
Рассвет. Дома в эти часы я спал, как говорится, без задних ног, и о существовании такой красоты знал только из интернета и телевизора.
– Войница Астафья – лучшая копейщица среди воинов башен, – представил воительницу дядя Люсик, – она проведет занятие по упражнениям с копьем. Взять оружие.
– А доспать? – подал кто-то голос.
– Светает, ложиться нет смысла.
Спасибо, успокоили, что встречать рассвет в полном боевом облачении – не ежедневное удовольствие.
Бойник вынес тяжелую охапку копий. Длинные, похожие на жерди древки со стуком посыпались к нашим ногам, я поднял ближайшее, взвесил в руке и поставил вертикально. Приятно чувствовать себя защищенным. Латы, шлем, сапоги, меч, копье… Настоящий богатырь. Ну, если не считать доставшейся от природы не совсем богатырской комплекции. Скажем так: витязь-недомерок. Ничего, в отношении роста, мускулов и ширины плеч у меня все впереди, а выгляжу уже как богатырь. Вот и говорю: приятно.
Разучивали выпад, защиту и бросок. Когда большинство перешли к броскам, неудачно уклонившаяся от выпада Варвара вскрикнула: напарница задела ее наконечником. Бедро на глазах окрашивалось кровью.
– Остальным продолжать занятие! – Строгий голос Астафьи шуганул раззявивших рты учениц. – Антонина, беги за врачевателем.
Высокая крепкая девочка сделала в сторону «взрослой» части школы не больше трех шагов, когда одна из дверей отворилась. Навстречу быстро семенила женщина, чье присутствие в школе ранее объяснения не находило. Врач! Нет, врачеватель – так ее назвали. Среднего возраста, в расшитой красной нитью светлой рубахе и таких же шароварах. Многоцветный пояс и столь же пестрая тесьма на лбу, поддерживавшая волосы, завершали одеяние. Обувь лишний раз на территории школы не надевали. Руки врачевательницы на ходу разворачивали сверток с необходимым для первой помощи.
Стало окончательно понятно распределение обязанностей: царисса контролирует, папринций руководит, из двух оставшихся женщин одна врачует, вторая – по хозяйству: заготовить, сохранить, выдать… Завхоз-снабженец.
Варвару уложили на землю. Она стойко скрипела зубами, пока чужие руки латали ногу. Откинувшийся затылок скреб траву, кулаки механически сжимали и чуть не вырывали из почвы целые пучки вместе с дерном.
Пока все отвлеклись, у меня получилось сбежать в уборную. Убедившись, что за мной никто не увязался, я спокойно встал, выдохнул с облегчением…
Левая стенка, сделанная из усиленного соломой плетня, словно взорвалась: прилетевшее снаружи копье пробило ее на уровне пояса и едва не повредило часть организма, к которой я, как мальчик, очень привык. Копье пронеслось вдоль всего ряда горшков, тупой удар раздался при втыкании в бревенчатую стену справа.
Ни фига себе кино. Если бы я был девочкой, мозги сейчас висели бы где-то посередине медленно покачивавшегося древка.
Стало не до занятий. С чуть не шевелящимися волосами я выскочил и помчался по коридору к покоям старших.
– Дядя Люсик! Дядя Люсик!
Вот тебе и богатырь. Во фразу «У меня все впереди» нужно добавить «далеко» и «если повезет».
На крик откликнулся бойник, рукав балахона указал в противоположную сторону: папринций ушел туда. Впрочем, дядя Люсик тоже услышал и спешил навстречу.
Я завел его в уборную.
– Ты была здесь? – догадался он. – Повезло. Будто специально кинули.
Осмотр вытащенного копья ничего не дал.
– Обычное учебное, за стеной такие у всех, и несколько запасных лежит на земле, можно незаметно взять вместо брошенного. Если найдется свидетель броска или виновный сам сознается: мол, чего на тренировке не бывает, – размышлял дядя Люсик, – виновного накажем. Но что-то мне говорит…
Не закончив фразы, он еще раз оглядел копье и забрал его с собой.
– Будь начеку, – сказал, он уходя. – Если это умысел, в первую очередь остерегайся Аглаю и Варвару.
Я остался один. Аглаю и Варвару? Моя первая мысль – Феодора. Нашла того, кто довел отца, и исполнила угрозу. Но бывает ли, чтобы так быстро и так просто?
Или – Карина?
С тяжелым сердцем я вернулся на поле. Виски ощущали фантомную встряску от удара влетающего копья. Глаза отчетливо представляли куски окровавленного серого вещества, стекающего по бревнам. Руки иногда предательски вздрагивали и не слушались. Взгляд шарил вокруг в надежде поймать удивленный встречный: чего это я тут живой хожу?
Упражнения с оружием длились еще долго и закончились только при свете солнца.
На завтраке мое состояние не осталось не замеченным.
– Что случилось? – шепнула Тома.
Я пожал плечами. Не мог объяснить. Пугать не хотелось.
Попробую разобраться. Итак, Феодора. В мою сторону не смотрит, ушла в себя. Аглая с Варварой мной тоже не интересуются. Карина, за столом сидевшая напротив меня, ела спокойно, равнодушно, ложка загребала четко отмеренную порцию и отправляла в рот, тот мощно перемалывал. Скулы двигались равномерно, как поршни двигателя. Не знавшие стоматолога зубы напоминали камнедробилку. На меня – ноль внимания. Вон, Глафире, делившей комнату с Феодорой, я интересен больше. Ох, Карина, Карина. Настолько владеет собой – или не при делах? Обещала мстить. Подмигивание в эйфории победы ничего не значило, девчонки умеют лелеять обиды годами, подавая месть выдержанной и вкусной.
Новая мысль прошибла холодным потом. Бросок получился отменный, а Астафью представили как лучшую копейщицу. Могла она захотеть избавиться от меня? Но в чем смысл? Маньячка – слишком нелепое объяснение. Лицо мое не понравилось, или взглянул не так? За это, как я думал раньше, не убивают. Думаю теперь так не думать.
И еще. Не люблю теории заговоров, но если Астафья… не просто войница? Может быть, не зря она пристроилась к отряду именно после столь точного приземления копья в середину свернувшегося калачиком тела? Тогда вовсе не Лисавета едва не укокошила Дорофея, как думала Милослава. Вопрос на пятьсот тысяч: а в Милославу ли целилась убийца?
Вопрос на миллион: в кого же тогда? Я в тот момент отошел, и участочек похожего на эвакуационный пункт поля занимали только сестры Варфоломеины и Милославино семейство.
И Тома.
Если целью была она… А теперь – я… Кажется, в этой местности с усердием отстреливают ангелов. Зачем? Допустим, чтобы не дать им что-то сделать. Все упирается в вопрос, на который нам не дают ответа: зачем ангелов ведут в крепость?
И зачем понадобились сложности с копьеметанием, если можно отравить или удушить во сне, и никто ничего не заподозрит. Если такая мысль придет в голову и неведомому противнику, то у нас еще все впереди.
Нужно срочно рассказать о подозрениях Томе, пусть поостережется.
Гм. Как? Мамаши веками твердят деткам: не балуйтесь, будьте внимательны, будьте осторожны. И что же, те слушаются?
Не буду я ничего говорить Томе, ей лишние нервы, а толку – пшик. Она давно в курсе, что здесь опасно и надо быть начеку. Если не возводить нагромождения сложных конспирологических умопостроений, то остается простое объяснение: случайность. Не зря же в обоих случаях промахнулись. Трудно представить профессионального убийцу, дважды подряд оставившего клиентов на этом свете. Таких обычно самих отправляют на тот.
И все-таки. Что-то внутри категорически не принимало случившееся как случайность. Пусть это мнительность и глупая привязанность к данной родителями жизни, но другой не будет, и это весьма прискорбно, и даже обидно.
Итого: теперь я точно знаю, что не знаю чего-то важного. Чего не знаю, пока не знаю. Есть повод срочно узнать. Если дадут узнать. И… если успею.
После завтрака вышли на тренировочное поле. Шлем и меч – на траву, сами уселись рядом. Тома, Карина и еще пара девчонок скрестили ноги по-турецки. Я вместе с большинством опустился на колени, как самурай: с гордо выпрямленной спиной, разведенными локтями и ладонями на бедрах. Аглая просто легла, заложив руки за голову, взгляд устремился в небо. Зарина по-детски плюхнулась на попу, вытянув ноги перед собой.
Подошедший дядя Люсик попросил не вставать. Подогнув левую ногу, он присел на нее и, опершись ладонью о землю, начал занятие. Первым делом поступила команда всем повторить, а новеньким выучить уже известную нам молитву воспитания. Часть я пропускал мимо ушей, но остальное в свете последних событий звучало тревожно и своевременно.
– Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала! Я отдаю мечты и поступки… Убираю пороки… Ибо преступивший закон сознательно поставил себя… – дружно выдавали ученицы, не обязательно вникая в произносимое, но стальным топором высекая в памяти на будущее. – Общество обязано ответить тем же. Чем возмездие суровей – тем меньше ненужных мыслей в наших головах… И да не дрогнет моя рука во исполнение закона… Алле хвала! Алле хвала! Алле хвала!
Феодора фанатично повторяла вместе со всеми. И Карина. И Аглая с Варварой. Чего я прицепился к ним? А если, сам того не заметив, каким-то образом перешел дорогу цариссе? Или кому другому, о ком даже не знаю? Для распутывания преступления даже Шерлоку Холмсу первым делом требовалось выяснить мотив преступника либо иметь конкретный набор подозреваемых с мотивами, из которых выявить преступника. Мне в этом плане сложнее. Плюс ко всему я почему-то не Шерлок Холмс.
– Закрепим, – сказал дядя Люсик. – Аглая, кто такой преступник?
– Любой, кто нарушил законы общества сознательно. Своим решением он выводит себя за рамки общества. Так как с этого момента он не является частью целого, права членов общества на преступника больше не распространяются.
Папринций чуть-чуть сдвинул акцент:
– Если человек видел преступление и не принял мер по предотвращению, что это значит? Варвара.
– Он тоже преступник. Бездействие – сознательное действие. Покрытие преступления – не меньшее преступление.
– Еще немного на ту же тему. Допустим, преступления человек не видел, но о нем догадывается. Кто хочет ответить?
Вызвалась девчонка лет тринадцати, из тех, чьих имен никак не запомню:
– Не остановить намерения, если оно преступно – тоже тягчайшее преступление. По любой догадке нужно принимать меры. Лучше перестараться и ошибиться, чем недоглядеть, это всегда спасало и еще спасет много жизней.
– Правильно, лучше перебдеть, чем недобдеть. Если у кого будет, что сказать, – пронизывающий взор дяди Люсика обвел каждого, – знаете, где меня найти. Сейчас верховая езда, после обеда рукопашный бой.
Виновник броска не объявился. Никто ничего не видел, всех в ту минуту отвлекло лечение Варвары. Пришлось просто принять и жить дальше.
Время пронеслось быстро. Ужин снова закончился раньше, чем стемнело.
– Настал час занимательных историй, – снова собрав всех на травке, объявил дядя Люсик. – Задание подготовили? С кого начнем?
Кто-то вызвался, полился словесный ливень. Иногда переходил в град. Покрапывал дождичком. Но мочил лишь макушку, не проникая в сердце. Одна, вторая, третья расказчица… Скукота. Стараясь не зевать, я со всеми выслушивал типичные истории про добрых царевен и злых соседских царисс, про неистребимую жажду получить все и сразу, ничем за это не заплатив и нисколько не утруждаясь. Это называлось добром. Кто препятствовал халяве, объявлялся злом и подлежал зверскому уничтожению.
– И сверкнул меч, и покатилась голова с плеч…
– И рассыпались злодеи в прах…
– И признали ее самой справедливой и посадили на царствие…
– И уничтожено было зло подчистую, а добро восторжествовало и управляло миром до скончания веков…
– И никто не смел больше нападать на счастливую страну, пока в нем царствовала великая царисса Евстратия…
– И служил ей меч-воевец верно до самой смерти…
– И не имели котомка-самобранка и простыня-самодранка ни сносу, ни прорехи…
– И собрались все хорошие и поубивали всех плохих…
Кто-то вышучивал серьезное и даже святое. Кто-то просто мечтал о чистом и высоком, считая это добром, а окружавшую унылую повседневность, соответственно, злом.
Для большинства понятия добра и зла выражались в формуле африканского князька: я увел у соседей коров и женщин – добро, у меня увели – зло. По окончании каждого сказания дядя Люсик кратко резюмировал, находя дельные мысли в самом невероятном и делая многогранные выводы из бесконечно плоского. Иногда он поглядывал на меня с Томой. Мы не горели желанием «лезть поперек батьки». Он не настаивал, слово переходило к следующей ученице.
Обидно, но ни Феодора, ни Карина, ни Аглая с Варварой (кто-то из них мог оказаться той сволочью, которая метнула копье) ничем не удивили. Для меня зло – то, что хочет меня убить. Что может защитить – добро. Так и живем, не мечтая о большем.
Из массы немножко выбилась Глафира, в свои годы довольно фигуристая соседка Феодоры. В ее исполнении сказочная царевна боролась с несокрушимыми силами за любовь трех заколдованных принцев, коих и собрала под своим крылышком к предсказуемому хеппи-энду. И никаких мечт о власти и халяве. Вместо жесткости и наивности предыдущих историй эта овевала чувственностью и даже некоторым эротизмом. Будь мы дома, я бы сказал: трезвый женский взгляд. Война и политика – мужикам, бабам – «был бы милый рядом». С учетом местных реалий – «милые».
Занятие затянулось, девочки начали уставать: то одна, то другая ворочались, меняли под собой ноги, вытягивали их. Головы крутились, восстанавливая кровоснабжение в шейных позвонках. Глаза щурились от солнца.
Почесав нос, дядя Люсик тоже сменил позу. Теперь он восседал на траве в позе мыслителя: локоть – на колене, подбородок – на тыльной стороне ладони, загнутой к шее. Из-под юбки торчала белая волосатая нога. Папринцию в странной для меня одежде было удобно. Все же, великая вещь – привычка.
Когда его лицо вновь поднялось к нам, в уголках глаз веселились чертики:
– Хорошая история. Добро победило, зло наказано, закон восторжествовал. Ничего лишнего. Но не хватает глубины. Словно от непознаваемого древа жизни нам предъявили одну ветку, пусть и огромную, которая закрывает остальное.
– Скорее, корни, – рискнул вставить я.
Папринций одобрил:
– Или так. Но там, в вышине, еще столько загадочного и неизведанного! Неужели не хочется взглянуть хоть одним глазком?
Вопрос был риторический. Девочкам хотелось не неизведанного, а в туалет и поспать. Кто-то не удержался и зевнул.
Дирижерским взмахом руки дядя Люсик пригласил следующую:
– Зарина. Ждем.
Моя соседка смутилась:
– У меня тоже… про заколдованного.
– Сюжет другой?
– Да.
– Ждем, – повторил папринций.
Зарина набрала полную грудь воздуха и начала:
– Жил-был принц. Ой, простите, еще не принц. Мальчик. То есть, жили две сестры с братиком… – Зарина совсем смешалась. Никто не торопил. – Однажды сестры пошли на бал к царевне…
Неслабым булыжником мне в голову прилетело открытие: сказки о принцах и принцессах, которые у нас рассказывали детям, для здешних детей – истории про настоящее.
– Мальчику очень нравилась царевна, и он тоже хотел на бал. Очень хотел. Он попросил волшебную фею: «Пожалуйста, отправь меня на бал!» «Как?» – спросила фея. «Сделай меня девочкой!» «Хорошо, – сказала фея, – но знай: ровно в полночь все станет как было. Поспеши». Обратился он в девочку, пришел на бал. Там он был самой умной, самой лучшей, самой красивой. Царевна хотела дружить только с ним. За пять минут до полуночи бросился мальчик-в-образе-девочки бежать. «Не уходи! – кричала ему вслед растерянная царевна. – Останься! Будь моей подругой!», но он убежал, а по дороге потерял сапог – очень большого размера для обычной девочки.
Дальше следовали розыскные работы, известные по «Золушке», и каким-то чудом, вне всякой логики, все закончилось хорошо:
– И увидела царевна, что девочка на самом деле мальчик. Она взяла его в мужья, и жили они долго и счастливо.
Дядя Люсик со скрипом вычесал из затылка несколько волосинок. В ожидании приговора Зарина тревожно замкнулась, обхватив поднятые к груди колени и сжавшись в комок. Публичные выступления явно не ее конек.
Хотя речь шла об отвлеченном, мне стало неуютно. Взгляд пробежался по окружающим: все тихо, спокойно, никто ни о чем не догадался. Просто глупая сказка. Задержанная порция воздуха облегченно покинула грудь.
– Это же близнец предыдущего рассказа, если по смыслу, – лениво уронила Аглая.
Она отвернулась к едва раскачивающимся верхушкам деревьев за забором, сладко зевнула и потянулась. Грудь выгнулась, глаза прикрылись, плечи расправились. Донесся легкий хруст. Аглае было наплевать на происходящее, но как же не высказать мнения? На что тогда ориентироваться подрастающей молодежи?
– Не совсем, – не согласился папринций. – В рассказе Глафиры девочка изначально билась за приятную будущую стабильность, которая определяла смысл ее жизни, здесь же сначала мальчик завоевывает сердце девочки как девочка-подруга, а потом девочка, ища дружбы, обретает любовь.
Я поочередно всматривался в лица возможных покусителей. Ни на одном ни капельки волнения или тревоги. Не там ищу?
– Где же борьба добра и зла? – вбросила Феодора.
– А она есть, – удивил дядя Люсик. – Зарина, как сама объяснишь?
Зарина вспыхнула:
– Ну… зло – это то, что мальчик, любивший царевну, не мог к ней прийти. Они бы никогда не встретились. Добро – их взаимные чувства, которые победили зло.
– То, что он не имел права прийти на бал без приглашения – закон. Ты называешь закон злом? – жестко выдала Варвара.
Девочки, сидевшие рядом с Зариной, отшатнулись от нее, как от прокаженной.
– Не то, что не мог прийти, а то, что это мешало встретиться… – Попытка оправдаться выглядела жалко.
– Обход закона с помощью волшебства ты считаешь добром? – не унималась Варвара.
– Не передергивай, – остановил папринций. – Рассказчица объяснила свое видение, в основе оно правильное, а придраться можно и к забору. – Все лица почему-то одновременно вскинулись на забор школы, над которым проплывали пушистые облака, а в надвратной башенке сонно клевал носом дежурный стражник. – В твоем сочинении, Варвара, добро тоже побеждает с помощью зла, припомни.
Варвара обидчиво поджала губу и умолкла.
– Чапа, – вызвал дядя Люсик. – Твоя очередь.
Вдохнув я начал:
– Вася и волшебники. Сказка.
…Жил-был такой Вася. Обычный мальчик. Когда сидел спокойно, его называли хорошим, когда шалил – плохим. Он был уже большой, но все вокруг считали его маленьким, и переубедить их никак не получалось. Хотя он очень старался. Например, Вася больше не верил в сказки.
«Волшебников не бывает!» – говорил он.
«Почему?» – спрашивали взрослые.
«Потому что они не нужны!» – восклицал Вася, но взрослые только смеялись. В глубине души они сами были маленькими и ждали доброго волшебника или добрую фею, которые решат за них все проблемы и наладят им жизнь. Некоторые из взрослых каждые выходные отправлялись на речку ловить золотую рыбку, но встречали исключительно злого джинна или Змея Горыныча, и (смелые люди!) едва приползя после таких встреч домой, на следующей неделе рисковали опять. Вот как хотелось им волшебства, сказки и добра. Много-много добра! Как в сказке.
А Вася больше не верил в волшебников. Он уже знал правду.
Вот как это произошло. «Хочу встретиться с добрым волшебником!» – решил Вася, когда был совсем-совсем маленьким, а вовсе не большим, как сейчас. На прошлый день рождения.
И появился добрый волшебник.
«Теперь все у тебя будет хорошо! – сказал он Васе. – И ты будешь хорошим. И родители у тебя будут только хорошими. И кормить тебя будут только хорошо. А вот гулять одного больше не пустят, чтобы всем тоже было хорошо. Хорошо?»
«Нет», – сказал Вася.
Откуда ни возьмись, рядом с добрым волшебником появился злой волшебник.
«Молодец, Вася! – радостно воскликнул он, – твое желание исполнится! Теперь все у тебя будет плохо! И ты будешь плохим. И папа с мамой будут только плохими и будут заставлять тебя есть невкусную кашу и убирать за собой игрушки. И не будут давать тебе больше одного мороженого. И вообще перестанут тебе надоедать и уйдут куда-нибудь. Разве плохо?»
«Плохо!» – закричал добрый волшебник.
«Хорошо!» – закричал злой.
В споре, кто из них более прав, они бросились друг на друга с кулаками… Но только в придуманных сказках добро всегда побеждает зло, на деле все очень переплетено и непонятно. Так получилось и на этот раз: оба старавшихся ради Васи драчуна вдруг провалились друг в друга, как в зеркальное отображение, и исчезли. Оба. Не стало ни доброго волшебника, ни злого.
Васю это не опечалило. Наоборот. Он увидел, что все хорошее хорошо только с одной стороны, а с другой плохо. А плохое когда-то или для кого-то хорошо. А главное – все, что могли сделать волшебники, могли и Вася со своими родителями, если бы не стали ждать помощи от не пойми кого, а собрались бы, встали, взяли и сделали. Правильно?
Но тогда – какие же это волшебники, те, кто притворяется ими? И зачем же они нужны?
«Сказок нет! – говорил с тех пор Вася. – Только мы сами делаем свою жизнь сказкой».
«А волшебников? Добрых и злых? Тоже нет?» – удивлялись взрослые, по привычке надеясь на скорое прибытие голубого вертолета с эскимо и решением прочих проблем.
«Тоже нет!» – говорил Вася.
И загадочно улыбался. Глупые взрослые. Не понимают очевидного: мы все – волшебники. Иногда злые, чаще добрые. Совсем не сказочные волшебники.
Обычные.
Тишина длилась еще минуту после того, как я закончил. Нет слов – лучшая похвала.
Сначала дядя Люсик почесал затылок, сиявший нарождавшейся лысиной, как луна в редколесье, теперь задумчиво скреб подбородок:
– Очень неплохо. Даже хорошо. Вот только имя… Твой герой почему-то мальчик, это неправильно. Есть непонятные слова. Впрочем, ангелу это простительно. В общем отлично. Дуализм, переплетение смыслов, глубина… и… нам с тобой надо поговорить, Чапа. Зайди ко мне после занятия. Кто остался? Тома, прошу.
Под впечатлением от моего рассказа народ уставился на Тому: что второй ангел отчебучит? Это ж так здорово – безнаказанно слушать ангелов, если слушать их, вообще-то, запрещено. Но тут вам не там. Как я уже понял, красиво обойти закон – любимая забава местных.
Некоторые даже переползли поближе. Часовой в башенке изумленно повернулся: что происходит? Заговор? Назревающий мятеж? Секреты от власти ни при каком режиме не поощряются ни в одном государстве: ни при монархии, ни при видимости демократии. Третьего не дано, ведь анархия – не власть, секретствуй хоть до посинения.
Заметив среди нас папринция, стражник с облегчением вернул орлиный взор в зазаборную даль.
Тома кашлянула в кулак, ее спина выпрямилась, глаза брызнули яркими лучиками.
– Сказание житейское о сестрице Алё… нет, просто сказание.
…Жили-были сестричка и… еще сестричка. Две жили сестрички. Одна звалась Василиса Прекрасная – не было краше нее на свете. Другая – Василиса Премудрая, потому что красотой не вышла, а замуж хотелось. Взбрело однажды Прекрасной из лужицы напиться.
– Не пей, сестрица, – взмолилась Премудрая, – козле… кхм, телочкой станешь!
Не послушалась Прекрасная, выпила мутной водицы через тростиночку. Взвеселилась, влезла на стожок и давай срамные танцы танцевать, лифчиком белы облака разгонять. И обратилась в натуральную телочку. Залилась Премудрая слезами, села под стожок, плачет, а телочка возле нее скачет.
В ту пору ехал мимо купец на мерине вороном, многосильном, немецких кровей.
– О чем, красна девица, плачешь?
Рассказала Премудрая про беду.
– Поди за ме… бери меня в мужья, – говорит купец. – Будешь ходить в золоте-серебре. И телочка будет жить с нами.
Василиса Премудрая подумала-подумала да взяла купца. Переехала она в его хоромы, стали они жить-поживать, и телочка с ними живет, ест-пьет с Премудрой из одной чашки, спит в одной постели.
Напрягло это Премудрую. Но она же премудрая. Думает:
«Это ж сестрица моя, хоть и телочка. Пропадет без меня совсем. Негоже ее в беде оставлять».
Однажды приходит она с работы не вовремя, а купец телочку в упряжь кожаную запряг, скачет на ней верхом, измывается и кнутом дубасит то промеж копыт, то промеж рогов. Воет телочка, стонет, кричит криком нечеловеческим. Да не отпускает ее купец, издевается всякими способами над бедной сестрицею безответною. Не выдержала Премудрая, взяла купца, привязала на шею камень и бросила в воду. А телочка перекинулась три раза через голову… потом еще попрыгала по-всякому… в общем, допрыгалась. Ушла в дикий лес, нашла себе сначала осла, потом бобра, да смотрела, как они, тоже напившись водицы мутной, день-деньской друг дружку мутузят. Видит Премудрая: не стать уж сестрице человеком. Вызвала она ведьму звездопогонную и отправила телочку на ферму, где таких, как бывшая Прекрасная, холят, поят, доят да стригут. Стала Премудрая одна жить в хоромах купца, принимая то жнеца, то кузнеца, тут и сказочке конец, а кто слушал – молодец.
– На ходу сочинила? – понял дядя Люсик, меняя одно опорное колено на второе.
– Ага.
От жара Томиных щек плавился воздух, она не знала, куда деть глаза.
– А где борьба добра со злом? – вцепилась внимательно выслушавшая и словно бы оскорбленная в лучших чувствах Варвара.
– Разве так надо было? Я думала бобра с ослом…
– Тома, я вас умоляю, перестаньте этих детских глупостей, это не смешно и заезжено. Я считаю задание выполненным. Кто скажет, о чем сказка ангела?
Сразу несколько девчонок выкрикнули:
– О любви и предательстве.
– А в категориях добра и зла? Кто сформулирует?
Подала голос Глафира:
– Не делай добра, не получишь зла.
– В основе правильно, но абсолютно некорректно, – отбрил дядя Люсик. – Как сказать то же самое, но по-другому, в другой плоскости?
– Добро наказуемо, – вкинула Аглая.
– Наказанное добро поощряемо, – добавила Феодора.
– Все к лучшему, – обобщила Карина.
– Все хорошо, что хорошо кончается, – уточнила Зарина.
– Все относительно, – для кучи внес я свою лепту.
– Добро должно быть с кулаками, – считая, что тоже к месту, вставил кто-то из мелких.
Мелкими я величаю всех, кто хоть чуточку младше меня. Как москвичи говорят «Понаехали» любому, кто прибыл в столицу на минуту позже.
– Воспринимаемое добром не всегда добро, – красиво выправила первую мысль Глафира, – а казавшееся злом – иногда благо.
– Нельзя поддаваться кажущимся добром сиюминутным желаниям, которые издали есть зло, – мудрено добавила очередная едва перевалившая тринадцатилетие козявка.
– Достаточно, – прекратил прения папринций. Его собственной версии так и не прозвучало, мысли были где-то далеко. Он встал. – Вы хорошо поработали. Главное, чем мы сегодня занимались – учились думать. Кто насколько и в правильном ли направлении – покажет время. Все свободны. Двадцать минут личного времени и отбой.
Шевельнулось неприятное предчувствие. Никакой угрозы в приглашении папринция не было, но…
Вот именно. «Но».
Дядя Люсик странно оглянулся, словно опасаясь слежки, и ввел меня в свой кабинет. Дверь плотно затворилась за мной. Звонко ругнулся стул, вытянутый из-под большого, похожего на письменный, дубового стола. Папринций сел, а я остался стоять, как на расстреле.
