Ольга Нам
Город Птиц
Глава XV
Пять лет назад
Генри застыл, услышав, как звук метронома участился: воздушная тревога. Лишь на мгновение паника вытеснила разум, но этого мгновения хватило, чтобы он попал в толпу людей, стремящихся к спасению.
– Все в укрытие! – крикнул кто-то, но это было лишним: толпа и так чувствовала, что двигаться надо в бомбоубежище.
Генри настолько стушевался, что просто двигался за толпой, испуганно глядя по сторонам. Звук метронома пульсировал в голове, и кроме этого звука не было больше ничего, ни одной мысли.
Он и сам не заметил, как все расположились в старом подземелье и стихли. Десятки людей думали о своём, переговаривались и просто пытались дремать, укутавшись в свои пальто.
Генри прислушался к своим ощущениям: раньше страх никогда не окутывал его так сильно. Даже в свой первый день скитаний, когда он впервые уехал от родителей, парень не чувствовал ничего подобного. Тревога маячила где-то в туманном будущем, а здесь и сейчас все было под контролем. К своему удивлению, он не испугался судьбы даже когда по адресу, данному родителями, не оказалось его родственников, а соседи лишь перешептывались и кивали головой при упоминании их имен. Дороги назад не было, так что это означало, что отныне ему придется жить самому. Но почему-то осознание полного одиночества не показалось таким страшным, как частый звук метронома.
Тут сверху послышался внезапный взрыв, будто гром сотряс все вокруг. Генри отвлекся от своих мыслей. Кто-то закричал, парень невольно перевёл взгляд на людей рядом с ним и заметил в углу маленькую фигурку. Мальчик, с виду лет десяти, обнял колени и руками и тихо плакал. Генри сел к мальчишке поближе и похлопал его по спине, пытаясь успокоить.
– Не бойся… Где твои родители?
Фигурка подняла голову и испуганно посмотрела на Генри. Тут он понял, что ошибся: это была девочка, кажется даже младше, чем он изначально предположил.
Тут девочка подняла голову и посмотрела на него.
Генри навсегда запомнит этот взгляд – чистый концентрат страха.
Время остановилось.
В бледном свете керосиновой лампы ее лицо дрожало каким-то странным, почти болезненным волнением, и парень замер, словно все его ночные кошмары воплотились в жизнь в лице этого ребенка. В этих угольно-черных глазах Генри увидел отражение собственного ужаса перед будущим, как будто случайно заглянул в потайной уголок своей души. Он смотрел на нее и не мог оторвать взгляда от ее темных глаз, обрамленных прозрачными слезами, и внезапно для себя он почувствовал, что внутри оборвалась последняя ниточка, которая связывала его с его прошлым.
Генри вдруг понял, что сейчас, ровно в эту секунду, все изменилось навсегда. Он никогда больше не увидит родителей и сестру, никогда не вернется к прежней жизни. Будет нечто другое, нечто куда более сложное и куда более непредсказуемое. Он смотрел на эту несчастную напуганную девочку и видел себя, свои разрушенные детские мечты и ужасное осознание одиночества. Что он мог сделать? Что поможет ему не сойти с ума?
И тут ответ пришел сам собой: успокоить ее, дать понять, что она не одна. Быть рядом с ней, пока эта уничтожающая война не закончиться. Делать счастливым этого ребенка, чтобы самому не превратиться в бездушного монстра. В одно мгновение все стало так просто, что Генри сам удивился, как он раньше позволял страху проникать так глубоко в подсознание.
– Как тебя зовут?
Девочка замешкалась, вытерла рукавом слезы, но ответила:
– Паула. А тебя?
Глава XVI
То, что увидел Рэй, повергло его в ужас.
В комнате не было никого, кроме Генри, который в припадке валялся на полу и звал на помощь на всех известных ему языках. Его глаза были выпучены и он кричал, глядя на кого-то в углу. Но там, куда указывал его взгляд, было абсолютно пусто. Он пытался рвать на себе одежду и бился об пол, пока не заметил Рэя.
– Папа… – прошептал парень и разрыдался.
Рэй плотно закрыл дверь и попытался успокоить колотившиеся сердце. Потом осторожно подошел к другу и положил руку ему на плечо.
– Генри, – обратился он, пытаясь придумать слова утешения, – все хорошо.
Волтур поднял заплаканные глаза на Рэя.
– Тебе надо быстрее уходить, – ответил он, глядя сквозь юношу. – Иначе они убьют тебя также, как и меня! Меня уже не спасти, а ты убегай!
– Генри…
– А-а-а-а-а-а! Не убивайте меня! А-а-а-а-а-а-а-а!
– Тут никого нет, слышишь?
Но Генри только крепче вцепился в рукав Рэя и, крепко зажмурив глаза, продолжал кричать:
– ОНИ УБЬЮТ НАС ВСЕХ! МЫ ВСЕ МЕРТВЫ!
В этот момент Рэя отвела в сторону чья-то цепкая рука.
Это была Паулина, которая села на колени перед другом и прижала его к себе. Она громко начала повторять что-то на бринальском, шептала ему на ухо слова утешения, и не отпускала его из своих объятий, даже когда он пытался вырваться.
Через какое-то время парень положил голову ей на плечо и продолжал тихо выть, словно от нескончаемой боли. Но позже она стала напевать ему колыбельную, и постепенно он погрузился в тревожную дремоту.
– Помоги мне, – прошептала Паулина Рэю, взглядом указывая на кровать.
Рэй подошел ближе и подтянул весьма тяжелого парня к кровати. Они вместе уложили его, а после девушка еще долго аккуратно поправляла подушки и нежным материнским голосом уверяла проснувшегося Генри, что за ним никто не придет, и что все позади.
Рэй все это время сидел в другом конце просторной комнаты и смотрел в окно, пытаясь унять дрожь. Он никогда не думал, что увидит подобное, тем более на этой свадьбе. Его сердце сжалось при мысли о том, почему это происходит с Генри, а может быть и с Паулой тоже. Будь проклята эта война.
Он не заметил, как девушка подошла к нему и села напротив, расположившись в маленьком кресле. Она откинула голову и закрыла глаза, переводя дыхание. Только бессмысленно глядя на ее небесно-голубое вечернее платье, Рэй осознал, что они оба были в вечерних костюмах – не самая подходящая одежда для такого события. Шов на его рукаве разошелся, про существование пиджака парень и вовсе забыл.
Паулина сняла длинные перчатки и устало потерла лоб. Потом еще раз посмотрела на Генри: тот крепко спал. Прикроватная лампа освещала только его часть комнаты, а Рэю с Паулиной оставалось только тихо сидеть в темноте около окна. Днем из него открывался вид на пруд с парком, зато сейчас можно было видеть яркую полную луну, какая бывает только в ночь Сирин.
– Он поспит, и все пройдет, – сказала девушка, прикрыв глаза.
Рэй понимающе промолчал.
– А ты почему вообще здесь оказался? Что, шпионил, Элбатт?
– Мы с ним договорились встретиться, после того как закончатся семейные встречи. Сыграть в шашки…
Тут же со стороны Паулины послышался тихий переливчатый смех, в котором, однако, Рэй не уловил привычной издевки.
– Тебе надо было знать заранее: Генри всегда засыпает, когда договаривается о чем-то подобном, – хихикнула она, – всегда. Так что если он предлагает встретиться попозже вечерком – не верь. Будь дрыхнуть без задних ног.
– Он говорил довольно убедительно, – улыбнулся Рэй.
– Это всегда так! Ты не представляешь, сколько раз это срывало нам планы. Однажды, когда мы еще были в приюте, то разработали целый план как оттуда сбежать. И прикинь, он проспал собственный побег.
– И поэтому ничего не получилось? – осторожно поинтересовался Рэй.
– А, это. Сбежали в другой день, – махнула рукой Паула, – только на этот раз я внимательно за ним следила. Даже работать в военном госпитале лучше, чем сидеть в этой детской тюрьме.
Повисло молчание. Однако не такое, какое бывает между незнакомцами, а скорее молчание двух перенасытившихся впечатлениям людей. Рэй хотел посидеть тут еще и совсем не хотел, чтобы она прогнала его спать, поэтому спросил:
– Как прошел твой ужин? Успешно?
Паулина выгнула спину и потянулась в кресле, а потом ответила:
– Отец с мачехой почти все время говорили с детьми о празднике. Были еще какие-то ее родственники, но я все равно не понимаю, о чем они говорят. Толку от меня, конечно, ноль, – она тяжело вздохнула. – Генри днем дал мне книгу, и я обещала, что прочитаю. Но понимаешь…
– Да?
– Она такая скучная! Просто у-у-ужас. И сложная. Даже название понять не могу, – с каждым словом Рэй чувствовал, как ее настроение ухудшалось. – Я знаю, тебе не понять. Ты подобных книг, наверное, десяток в день читаешь. А я не могу…
– Я тоже не все книги понимаю, – ответил Рэй, аккуратно подбирая слова. – На иностранных языках вообще почти никаких. Так что это нормально, все мы учимся.
– Рэй… – взгляд черных глаз направился на его руку.
Парень увидел, что шов на его рукаве разошелся, и он тихо чертыхнулся. Должно быть, это случилось когда Генри пытался удержать его. Что подумает Йост? Не может же Рэй рвать каждый комплект одежды, что он за аристократ тогда такой.
– Не переживай, я сейчас все починю, – быстро сказала Паулина и вскочила с места.
Она включила еще одну лампу и начала рыться по ящикам в шкафу Генри.
– Где-то должно быть… Куда он все девает?
– Ты не разбудишь его?.. —прошептал Рэй.
Паулина лишь отмахнулась:
– Он солдат, его может разбудить только сигнал тревоги… Нашла! – она села на место рядом с Рэем с лицом победителя, держа в руках иголку и нитки. – Раздевайся.
– Чего?
– Нельзя же зашивать на человеке. Не волнуйся, я же несколько лет была сестрой милосердия, так что уже тысячу раз зашивала одежду, – Паулина закатила глаза, начиная раздражаться. – Ты невозможный! Как твои родители с тобой общаются, ты же как упрямый осел.
Рэй не хотел с ней ругаться, поэтому, когда она отвернулась, послушно снял рубашку. Вообще после увиденного сегодня вечером он подумывал совершить перемирие. Такие мелочные обиды показались ему особенно глупыми на фоне реальных проблем, с которыми приходится сталкиваться другим людям.
– Во-первых, я с родителями по сути не общаюсь: отец постоянно работает, а мама давно умерла. Во-вторых, буду признателен, если ты не будешь раскидываться оскорблениями.
– Извини.
Какое-то время они молчали, пока Рэй не заметил валяющуюся на полу книгу. До боли знакомую, надо сказать.
– Да, это та самая, о которой я говорила, – кивнула Паулина и вздохнула. Рэй поднял книгу и раскрыл на первой странице, делая вид, что видит впервые. – Я хотела занести обратно и признать, что не могу это осилить.
– Ну почему же не можешь, – возразил Рэй. – Она довольно специфическая, но…
– Какая? – переспросила Паулина.
– Специфическая. Значит особенная, отличная от других.
– Хм… Понятно.
Рэй прочитал вслух первые несколько предложений и остановился, глядя на Паулину. Она зашивала рукав и выглядела при этом очень серьезной.
– Здесь, например, есть незнакомые слова?
– Было что-то… начиналось на «ко»…
– «Кооперация». Значит сотрудничество.
Рэй продолжил читать дальше, а Паулина все также внимательно слушала и через какое-то время уже не боялась перебивать, чтобы спрашивать незнакомые слова, которых было немало. Он был терпеливым учителем, потому что когда-то ему приходилось подолгу рассказывать Танвину о том, как устроен мир, ведь тот не видел ничего, кроме пары улиц их города. Тогда Рэй совершил много ошибок, пытаясь объяснить все так, как объяснял бы себе, и в этом случае старался их избегать. Несмотря на все это, в какой-то момент Рэй и правда начал сомневаться в том, что книга будет девушке по силам, но Паулина с такой неистовой настойчивостью старалась понять услышанное, что Рэй мог только только позавидовать такому упорству.
– Вот, держи, – девушка отвернулась и передала рубашку. – Я конечно не такая хорошая швея как, скажем… кхм… Римма, но, думаю, это тоже довольно сносно.
Рэй закрыл книгу и посмотрел на Паулину.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего особенного, – пожала плечами девушка, не скрывая хитрой улыбки. – Лишь то, что в мире есть много охотниц за богатыми мужьями. Но это так, интересный факт, ни к чему не относящийся.
Рэй закатил глаза и натянул рубашку. Любит же Грей-Врановская лезть не в свое дело. А еще больше – выдумывать.
– Будешь слушать дальше или как?
Паулина удивленно посмотрела на парня.
– А ты разве не идешь спать? Я-то тут буду еще долго – после припадков Генри часто просыпается. Нужно проследить, чтобы он уснул крепко, иначе все может повториться. Ты можешь идти.
– Никуда я не пойду. Моя помощь может пригодиться, если что, – сегодня Рэй не узнавал самого себя.
– Но…
– Тем более я не хочу слухов в случае, если кто-то увидит тебя, выходящей из его комнаты. Сейчас это в это крыло уже должны возвращаться люди с праздника, тебя могут заметить.
Брови Паулины поползли вверх, она настолько опешила, что не сразу подобрала слова.
– Ты так много думаешь о репутации… – удивленно выдохнула она. – Я к такому еще не привыкла. Могу держать ухо востро на всяких мероприятиях, но чтобы волноваться об этом постоянно, всю жизнь… Почему вы не можете жить, наплевав на то, что скажут другие?
– Наверное, такова человеческая природа, – Рэй пожал плечами. – Когда в собственной жизни не происходит ничего примечательного, это единственный выход почувствовать себя значимым. Они обожают уничтожать друг друга в глазах общества, таковы правила игры. И я думаю о репутации, потому что терпеть не могу грязные скандалы и слухи. Так что я буду сидеть тут столько, сколько понадобится.
Паулина посмотрела на Рэя, будто видела его впервые, но потом отвела взгляд.
– Что ж, чудесно. Тогда почитай мне еще, – она помолчала, но потом прибавила: – Пожалуйста.
Глава XVII
Полгода назад, после окончания войны
Паулина смело поднималась по лестнице, прокручивая в голове слова, которые произнесет. «Здравствуйте, я тут жила, помните?». «Я Паула, а вы не слышали что-нибудь о моих родителях?».
Все варианты получались вымученными и нелепыми, и она чувствовала, как быстро начинает биться сердце вопреки ее воле.
И вот, поднявшись на родной этаж, она с грустью осознала, что тут почти ничего не изменилось. Ноги сами повели ее к нужной двери, и в нерешительности Паулина нажала на кнопку звонка.
Ответа не было.
Однако было очевидно, что квартира обитаема. Девушка видела много заброшенного жилья, и точно знала, что это место к такому не относится.
Вдруг на той стороне послышались торопливые шаги, и дверь открыли, но при не сняв с нее цепочки.
– Вы кто? – спросил незнакомый женский контральто.
– Здравствуйте, – вмиг севшим голосом произнесла Паулина.
– Вам к кому?
– Я… понимаете… Я раньше жила тут, – Паулина шагнула вперед, чтобы увидеть лицо собеседницы сквозь проём. Та моментально отшатнулась и даже порывалась закрыться, но замерла. Эта была абсолютно незнакомая женщина средних лет, в фартуке поверх простого рабочего платья, которое походило скорее на форму.
Через пару секунд женщина полностью открыла дверь и принялась с головы до ног осматривать девочку.
– Ты ее дочь? – она недовольно изогнула бровь и фыркнула. – Ну наконец-то хоть кто-то из родственничков заявился. Проходи давай.
Паулина молча сделала шаг внутрь, прислушиваясь к своим ощущениям. К собственному удивлению, ностальгия или тоска не наполнили ее сердце при виде того самого коридора, тех самых окон и тех самых стен. Вообще это место пришло в запустение по сравнению с тем, каким она его помнила: деревянная мебель, обои, картины, предметы декора – все это скорее всего было продано или использовано как дрова. Остались лишь самые необходимые для жизни вещи. Находясь этой квартире, Паулина вновь почувствовала себя маленькой и ничтожной, и от этого ощущения захотелось избавиться как можно быстрее.
– Я Фарида, ее сиделка. Она уже совсем плоха, так я все гадала, когда уже кто-нибудь из родственничков заявится сюда за наследством, – сиделка косо разглядывала изумленную гостью, пока она шли по опустевшему от вещей коридору.
В первые секунды, как только Паулина увидела мамину спальню, она не поверила своим глазам. Эта комната словно машина времени перенесла ее в довоенное время, когда мама красилась перед походами в ресторан и театр, курила на балконе и не спеша листала модные журналы. Все здесь осталось также, как будто с момента, когда Паулина покинула этот дом прошло пару часов, а не шесть лет.
К горлу подкатил ком, и она на негнущихся ногах подошла к кровати, на которой бледной тенью среди пышных белых подушек лежала тонкая фигура. Внешнее убранство будто бы было давило на больную, она терялась на фоне помпезных подушек, люстр и штор, становясь похожей на призрака.
Девушка подошла ближе, пока Фарида раскладывала вещи. Перед ней лежала старуха, абсолютно седая, изнуренная войной и болезнью, морщинистая и тощая. До этого момента Паулина не думала о том, что ее мать может постареть. Она вообще никогда не знала, сколько ей лет, и сейчас определить это было еще сложнее. Перед ней предстал совсем другой, незнакомый доныне образ, без макияжа, роскошных платьев и статной походки.
Тут старуха открыла глаза и долго смотрела в пустоту, не обращая внимания на слова сиделки о том, что пришла ее дочь.
– Я же говорила, она совсем плоха. Можешь попытаться с ней поговорить, но она все равно никого не узнаёт.
Как оказалось, это была чистая правда. Следующие два дня Паулина жила в комнате матери. Ухаживала за ней, кормила, пела песни, а по ночам спала рядом на диване. Рассказала ей про всю свою жизнь со дня пожара, про то, как скиталась по городу со другими беспризорниками, о том, как встретила Генри в бомбоубежище и как на следующий день их поймали и засунули в мерзкий интернат. О бесконечной череде серых голодных дней среди грязных беспризорников и отчаявшиеся от горя воспитателей. О том, как под покровом ночи они с Генри поклялись защищать друг друга до конца войны, и как сильно мечтали попасть на фронт. Рассказала и о том, как Генри подделал ее документы, чтобы ее взяли на службу вместе с ним и как тяжело было на душе каждый раз после того, как в их госпитале умирал очередной солдат. Как они с ребятами плакали от счастья, когда объявили об окончании войны, и со скорбью вспоминали тех, кто не застал этот день вместе с ними.
Однако больная не реагировала, иногда только властно требовала виски и после стакана воды успокаивалась, а потом снова надолго замолкала и продолжала смотреть в потолок. Пока мать не видела, Паулина осматривала невероятное по военным меркам количество вещей, украшений и бумаг, которые пылились в комодах и шкафах. Все это пришлось привести в порядок, протереть, убрать, что-то выбросить. Среди писем от неизвестных мужчин она нашла переписку с отцом и совершенно без зазрения совести прочитала ее всю. Почти все они были наполнены обвинениями и сухими фактами из жизни друг друга. Судя по всему, в начале войны его бизнес разгромили и он решил переехать в Норт-Бротер, на что мать не хотела идти ни при каких условиях. Дочь они оба считали погибшей, что отец упоминал почти в каждом письме, видимо надеясь задеть ее за живое, не понимая, что для нее это никогда не было важно. За последние два года нашлось лишь два письма с сухими поздравлениями с днем Сирин и равнодушными вопросами о здоровье. Там же лежало много черновиков ее писем, в которых она подбирала самые грязные и извращенные оскорбления бывшего мужа, ехидное злорадство из-за политических неудач, вырезанные отрывки из газет, где рассказывалось о нем.
Паулина написала длинное письмо на тот адрес, который был указан в его письмах. Пару раз звонил Генри, убедиться, что все хорошо. Фарида совсем расслабилась и привыкла к присутствию Паулины, а мать все чаще мучилась от приступов. Паулина успела обновить свой гардероб, подшив под себя некоторые ее платья, а вот к остальным вещам притронуться не посмела.
Поздним вечером второго дня, когда девушка уже расплетала косы чтобы ложиться спать, со стороны кровати послышался жуткий крик.
– Почему так?! Почему?! Почему?!
Только через несколько минут Паулина и Фарида выяснили, что дело в том, что любимая фотография, которая прежде стояла на прикроватном столике, упала на пол. Всю ее кровать окружали ее же портреты разных лет. Еще пару месяцев назад, когда мать только начинала терять связь с реальностью, Фарида поняла, что ее пациентку радуют фотографии, где она еще была красавицей, и расставила их возле кровати. Со временем без них уже не могли обойтись, так как она отказывалась есть, пить и принимать лекарства, если рядом нет ее портретов.
После этого мать громко потребовала принести все ее драгоценности, а Паулине ничего не оставалось как долго наряжать ее во все бесчисленные кольца, браслеты, колье, диадемы и серьги. Только после этого она успокоилась и притихла, а Паулина попросила Фариду выйти, так как какая-то неведомая сила подсказала, что следующего дня ее матери уже не будет.
Паулина смотрела на старуху, крепко держа ее за руку, словно та висела над пропастью. Ее веки, покрытые морщинами, трепетали как светлые бабочки, а глаза под ними двигались, словно она пыталась что-то рассмотреть. Ее губы шелестели тысячами деревьев – она говорила что-то, говорила с жаром, который так давно не слетал с ее уст. Казалось, в эти последние минуты ее душу подхватил кружащий за окном листопад и легким ветерком унес в прошлое, чтобы на несколько мгновений она стряхнула с себя тяжесть слишком рано наступившей старости, подобно дереву, которое с наступлением осени скидывает листву, и вновь почувствовала себя молодой. Оранжевый листопад унес ее туда, где она была сильной и беззаботной, где всякое препятствие превращалось в очередное приключение, туда, где казалось, что жизнь только начинается и что все еще впереди. В прошлое. Именно там осталась ее семья, муж, друзья… и сейчас она бежала по залитому солнцем тротуару, прощаясь с каждым, кто был ей дорог… Но вот ее туфелька последний раз делает шаг, глаза в последний раз видят солнце, легкие вдыхают свой последний воздух – и тут же хоровод шуршащих листьев подхватывает ее, и несет, несет обратно…
Старуха отпустила руку Паулины, отдаваясь шелесту листопада.
И только почувствовав, что она в комнате одна, Паулина дала волю слезам.
***
Громкий гудок паровоза заставил Паулину очнуться от тревожной дремоты. Люди в купе уткнулись в свои газеты, иногда с нетерпением поглядывая на часы. Она находилась в пути уже третий день, и это путешествие было изматывающим, в основном из-за томного ожидания. За полдня на поезде, многочасовые проверки и обыски на границе Бриналя и двое суток на корабле, она успела много раз подумать о том, правильным ли было писать отцу, придумать себе много отговорок о том, почему она должна вернуться, поменять свое решение на диаметрально противоположное, перенервничать, осознав, что в Норт-Бротере говорят на нестминском, который она практиковала слишком мало, и, наконец, успокоиться, когда после пересечения границы она поняла речь людей и заголовки газет.
И вот за окном купе показался чужой пейзаж бескрайних полей, зеленых лугов, гор, аккуратных домиков неизвестного ей архитектурного стиля и низко опустившихся серых облаков.
Паулина попыталась представить себе людей, которые живут в этих домах с видом на гладкие луга, но почему-то не смогла.
***
Паулине на всю жизнь запомнился тот момент, когда она вновь увидела отца. Он сильно изменился, немного поседел, но в целом оказался именно таким, каким она его представляла долгие часы дороги: сосредоточенного на своих мыслях и делах.
Аарон же с первой секунды убедился, что это и есть его «погибшая» дочь, а не самозванка, которая охотится за наследством, как он поначалу опасался. Она была в своем лучшем платье, с убраными по бринальской привычке волосы, как и в детстве непохожая на мать. Он лишь понадеялся, что характером она тоже пошла не в нее.
– Поговорим в гостиной.
Вчера Паулина легла спать сразу после приезда и поэтому не успела как следует рассмотреть особняк отца, но сейчас убедилась в том, что его карьера точно дала свои плоды. Все здесь было дорого, минималистично, со вкусом, и абсолютно в другой манере, нежели чем в Бринале.
Гостиная тоже оказалась куда менее роскошной, чем девочка предполагала. Он жестом пригласил ее на диван, а сам сел в кожаное кресло.
Разговор Грей-Врановский сразу начал в приказной манере, словно разговаривал с подчиненными:
– Расскажи, чем ты занималась все это время.
– Я пыталась не умереть, – честно сказала Паулина, так как считала это самым кратким ответом.
–Что еще? Школу закончила?
– Нет, было не до этого… – она замялась.
Аарон недовольно изогнул бровь, но ничего не сказал. Чтобы лучше сформулировать свои мысли, она перешла на бринальский:
– Я просто имела в виду…
– В этом доме никто не говорит на этом языке, – жестко отрезал отец, – и правильно ли я понимаю, что ты бродяжничала все это время?
– Не совсем, – растерялась Паулина, – но я жила под другим именем.
– Это хорошо.
Он еще долго допрашивал ее, но, поняв, что она не была никем завербована и не сотрудничала с бринальской разведкой, успокоился.
– Ты можешь жить в этом доме, – наконец сказал Грей-Врановский. – Только при нескольких условиях. Первое: ты обязана будешь получить достойное образование, хотя бы базовое для своего возраста. Второе: до определенного момента ты не сможешь выходить за пределы ворот. Мне нужно подготовить все до объявления о тебе, а сейчас не лучшее время. Третье: ты не будешь делать ничего, что может опорочить мое имя.
***
В середине весны Паулина побывала на первом званом ужине, который устроил отец несмотря невероятное количество работы перед началом его избирательной кампании. Ужин был приурочен к шестнадцатилетию Паулины, и поэтому все гости вежливо поздравляли ее с совершеннолетием и даже дарили подарки. Девочка уже долго тренировалась, чтобы скрыть свой бринальский акцент, хотя прекрасно понимала, что это невозможно в такой краткий срок. В доме жили ее младшие брат и сестра, пятилетние близнецы, привыкшие ко множеству чужих людей вокруг них. Паулина в начале вечера держалась ближе к ним и их няне, но, увидев раздраженный взгляд их матери, решила не подливать масла в огонь и отошла.
Также получилось поговорить с местными барышнями, которые показались Паулине не с этой планеты, потому что она не могла поддержать разговор ни на одну тему. Девочка мысленно поставила себе заметку как-нибудь в будущем разобраться в именах местных знаменитостей.
В какой-то момент к ней подошла девушка, представившаяся Эмилией, и, дежурно поздравив с днем рождения, спросила разрешения именинницы сыграть для гостей на рояле. Паулина немного растерялась, ведь обычно все распоряжения отдавал отец или мачеха, но кивнула.
Эмилия поблагодарила сладкой улыбкой и направилась к роялю, привлекая к себе внимание окружающих. Потом она долго играла какой-то громкий и явно специально заученный вальс, а после нее за рояль садились все новые и новые гости, так что девочка поняла, что не сделала ничего неправильного.
– Может быть госпожа Паулина споет нам что-нибудь? – предложила какая-то неизвестная дама. Судя по напряженному взгляду отца, это предложение явно не пришлось ему по душе.
Все собравшиеся дружно поддержали это идею, и вот Паулина уже сидит за роялем, затылком чувствуя недовольство отца и хорошо помня третье условие их договора.
Она судорожно вспоминала песни, понимая, что с детства не играла на рояле. Наконец в памяти нашлась одна подходящая, в которой акцент делался на вокал, а не аккомпанимент.
– А у вас тут есть что-то вроде… – она смутилась, поняв, что забыла правильное название.
Спустя несколько минут ей принесли струнный инструмент, похожий на гитару, и к этому моменту уже многие гости с любопытством наблюдали за ней.
Она закрыла глаза и начала.
Лишь только она спела первую строчку, то осознала, что баллада эта написана на бринальском, но отступать было уже поздно. Паулина представила, что сейчас канун ночи Сирин и она играет для Генри и остальных раненых солдат эту трагичную историю о тоске по родине, предательстве и неудавшейся любви. Ее подруги сидят рядом с ней, живые и невредимые, подпевают на припеве, и их голоса сплетаются в звонкий серебряный хор. Рядом старшие по лазарету смотрят на них, вспоминая свою молодость, ради праздника оставляя строгость и распорядок. Вокруг идет война, и многие из них погибнут, но прямо сейчас, пока мелодия заполняет их сердца, они все живы как никогда.
Только в тот момент девочка в полной мере осознала, насколько она скучает по своему не родному брату, друзьям, с которыми уже никогда не увидится, родным улицам, знакомому наизусть городу. Она вспомнила мать, как кукла увешанную бриллиантами и золотом, с грязными растрепанными волосами и безумным взглядом, одно за другим надевающую кольца по два на каждый палец. Вспомнила детство, когда никто не замечал ее среди толпы, когда она хранила свою грусть много лет и не знала как правильно выразить то, что на душе.
Внезапно Паулина поняла, что больше не сможет жить как прежде. Что сейчас ей также необходимо говорить, как раньше было необходимо молчать.
Если сейчас от нее отвернутся, то это будет равнозначно смерти. Равнозначно отсутствию воздуха, яду или ножу в спину.
Когда последние звуки растаяли в пространстве зала, несколько секунд стояла оглушительная тишина. Но после этих нескольких чарующих мгновений послышались оглушительные аплодисменты со всех концов комнаты, и до Паулины медленно дошло, что во время ее пения стихли абсолютно все разговоры. Переводя дыхание, она прислушивалась к этим аплодисментам, впитывала их всем телом, чувствуя небывалый прилив сил, как от сильного наркотика.
Аарон Грей-Врановский, явно не ожидавший в дочери-бродяги такого успеха в высшем свете, казалось, впервые за долгое время выглядел изумленным.
В тот вечер никто не обратил внимания на мужчину, стоявшем поодаль от всех и внимательно следившем за девочкой. Но именно он, знаменитый театральный постановщик, на следующий день напишет деловое письмо, в котором пригласит Паулину Грей-Врановскую попробоваться на роль в главном театре Норт-Бротера.