Ольга Нам
Город Птиц
– О, боюсь билеты на постановки с ней настолько нарасхват, что я не смогу насладиться этим зрелищем.
– Ну так я предоставляю вам такую возможность, – вмешался Альберт. – Совершенно бесплатно и без лишних затрат вашего драгоценного времени, которое вы могли потратить на поиск билетов, я предоставляю вам возможность воочию понаблюдать за юной звездой, о которой так много говорят. Доверяя мнению своей будущей супруги, я предполагаю, что даже если госпожа Грей-Врановская обладает хотя бы половиной того таланта, о котором так много пишут газеты, то спектакль будет настоящей сенсацией.
– Только из-за того, что слабую актерскую игру дочки Аарона будут вытягивать профессионалы, – сказал Рэю его сосед, на что парень не ответил.
– Кстати, – не унимался Альберт, – чуть не забыл сказать, что с завтрашнего дня каждый вечер будут проходить танцы.
Эти слова были встречены всеми с явным одобрением.
– Это замечательно, – подхватила Эмили, мечтательно хлопая накрашенными ресницами в сторону будущего супруга. – Так давно не была на настоящих танцах…
Рэй тяжко вздохнул, потеряв всякий интерес к разговору. Ужин только начинался.
Глава VIII
Рэй медленно брел вдоль особняка, который еще днем казался небольшим ажурным замком цвета слоновой кости, а в вечерних сумерках скорее выглядел как огромная черная крепость. Парень шагал по идеально-выверенным дорожкам, а из окон на землю лился желтый свет от комнатных электрических ламп или же помпезных люстр, конструкция которых пугала Рэя в детстве. Откуда-то слышалась музыка – видимо, скучающая молодежь не дождалась завтрашних танцев и закатила небольшую вечеринку у кого-то в комнате.
Пожалуй, тот рыжий старик в чем-то был прав – танцевальное сумасшествие, которое охватило нынешнее поколение, просто поражало своим размахом. Стоит Рэю выйти из своего дома и пройти пару улиц в сторону центра, как из каждого закоулка тут же слышатся доносящиеся из граммофонов звуки фокстрота и свинга, в кафе и клубах джазовые музыканты наигрывают новые модные мотивы, а молоденькие танцовщицы шелестят бисерной бахромой, выбивая туфельками чечетку. На все это Рэю нравилось смотреть, но особой любви к такому стилю жизни он, прямо скажем, не испытывал.
Парень взлохматил волосы, на которые Йост так старательно наносил гель, чтобы они ровным слоем, волосок к волоску, темный зеркальной гладью лежали у Рэя на голове. Затем он снял надоевший фрак, расстегнул пуговицы на манжетах рубашки и, держа фрак в руках, продолжил свой путь, отсутствующим взглядом рассматривая свою старомодную пару туфель и гальку под ними. Ветер крутился где-то под ногами, словно пес, просящий поиграть с ним, но, не находя поддержки от Рэя, резко взмывал ввысь беснующимся серпантином, приятно охлаждая кожу. Парень поднял голову – звезд видно не было. Небо окрасилось в глубокий пурпурно-синий цвет, и сквозь беспокойное движение облаков можно было разглядеть слабое бело-серое свечение луны, которая безуспешно пыталась попасть на небосвод.
Рэй вдохнул воздух полной грудью. В этом году сентябрь выдался теплее и дождливее чем обычно, поэтому днем иногда бывало душно, как в парилке.
Недавно отец объявил, что по причине окончания войны готов забрать Рэя на постоянное проживание в Нест-Град, и после этого заявления парень уже не мог думать ни о чем другом. Вот и сейчас мысли снова вернулись к тому разговору, не желая отпускать юный разум. Рэю было искренне жаль, что он не встретит еще одну снежную зиму в своем уединенном от большого мира уголке, но, с другой стороны. с нетерпением ждал нового этапа своей жизни. Жизнь там, где десятки поколений его семьи строили огромную корпорацию по производству кораблей, прельщала и дарила приятные надежды.
Вообще-то в Нест-Граде не было войны, но иногда случались налеты регордских самолетов и, как говорил сам отец: «Крайне неспокойная ситуация по причине войны», из-за чего Элбатт-старший упрятал своего отпрыска в Норт-Бротер.
«А что, если бы война длилась не шесть лет, а двадцать? – подумалось Рэю. – Или он просто хотел дождаться моего совершеннолетия?»
Когда он переедет в Нест-Град, то ему придется жить рядом со всеми своими родственниками, ведь почти все Элбатты испокон веков обитают именно там. Разве что Эмили с тетей Шарлоттой и дядей Ником останутся в Норт-Бротере.
Когда-то родители Эмили переехали сюда из-за того, что тетя Шарлотта и бабушка Агнесс, две гордые упрямые женщины, не терпящие долгих споров, так и не смогли прийти к общему мнению (отец говорит, что бабушка Агнесс до конца своей жизни считала брак дочери с троюродным братом незаконным, а дядю Ника называла не иначе как «тот господин»). Помирились они только на смертном одре Агнесс, которая при виде дочери кивнула ей, Шарлотта кивнула в ответ, после этого бабушка покинула этот мир.
По крайней мере на таком варианте событий настаивал отец. Рэю казалось это странным – с чего он взял, что за несколько минут до того, как отправиться к Птицам, бабушка вообще была в здравом уме? И даже если так, то тот кивок мог быть судорогой мышц перед смертью, а не знаком прощения. Но Рэй знал, что отцу гораздо легче думать, что его мать ушла из жизни, не будучи в ссоре ни с одним из ее детей – заблуждение, помогающее пережить горе, так называемые «розовые очки».
А как отец переживал потерю мамы? Любил ли он ее, или это был брак по расчету? Как она выглядела, откуда была родом? Почему он молчит о ней?
Рэй ведь не помнит эту женщину, следовательно, и любить он ее не может, но этот ореол секретности, образованный вокруг ее персоны, тайна за семью печатями, которую фон Элбатт-старший может, но по каким-то причинам не хочет открывать сыну… все это с каждым годом давило на психику все сильнее и сильнее.
Рэй глубоко вздохнул для успокоения участившегося сердцебиения, а похолодевшие от волнения пальцы засунул в карманы. Он обязательно задаст эти вопросы отцу, обязательно задаст.
– Невеста – просто чудо, – отвлекла парня от своих раздумий пожилая женщина, проходившая мимо под руку с супругом. – Видел ее?
– Видел мельком, – ответил старик, – молоденькая, чем-то на Юнити похожа.
– Правда? А я заметила, что у нее кольцо было точь-в-точь как у Вайолет, только вместо изумруда у нее был рубин…
Продолжение этого разговора Рэй не слышал и слышать не хотел. Внезапно у него появилось острое желание уехать, чтобы не терпеть весь этот цирк. Смотреть, как семнадцатилетняя девушка строит глазки старику – что может быть противнее? А все эти беседы о моде, женитьбе, сплетни о знаменитостях, которые с таким придыханием передаются из уст в уста… Цирк, да и только.
Щелк.
Одновременно зажглись фонари, и теперь Рэй стал четко видеть дорожку, по которой шел, бежевые стены особняка, скамейки, деревья, поля вдалеке… и фигуру, стоящую рядом с ним.
От неожиданности Рэй отпрянул, испугавшись. Фигура курила, прислонившись к ближайшему фонарю, наблюдая за пятном луны и вовсе не замечая парня.
– Черт, – с акцентом сказала она, повернув голову на загоревшийся фонарь. – Ну и зачем ты загорелся, спрашивается?
Фигура эта, безусловно, принадлежала Генри Волтуру. Он отпустил еще пару крепких ругательств в адрес фонаря на нестминском вперемешку с бринальским, прежде чем заметил Рэя, стоящего рядом в некотором оцепенении.
– Привет, – сказал Генри и улыбнулся краешком рта.
– Доброго вечера, – вежливо ответил Рэй, растерявшись.
– Сигаретку?
– Не курю.
– Вот и хорошо… – Волтур снова повернул голову к луне, слабые блики света которой виднелись на небе.
Рэй так и остался стоять со своим фраком в руках, а Генри, казалось, уже забыл о нем. Фон Элбатт прекрасно понимал, что этот человек имеет полное право не разговаривать с ним из-за того, что случилось ночью. Все-таки Рэй вступил в драку его боевой подругой, а это уже повод игнорировать друг друга до конца своих дней.
Парень уже собрался сделать шаг чтобы идти дальше, как вдруг Генри спросил:
– Скоро полнолуние, да?
Рэй подошел поближе и запрокинул вверх голову.
– Полнолуние всегда приходится на Ночь Сирин.
– Да, точно.
Затянулось долгое молчание, в течении которого оба смотрели на то, как ветер гоняет облака, сейчас оказавшимися какими-то серо-синими.
Рэй искоса глянул на Волтура. Тот был высок и широкоплеч, но слишком уж худощав для парня такого роста – казалось, в этом человеке мышц не больше грамма, одни только кости. На лице была едва заметная щетина, под глазами появились сиреневые мешки от недосыпа, а сами глаза были блекло-серыми, абсолютно безжизненными и ничего не выражающими.
Кажется, именно так в газетах обычно описывают убийц.
Генри поймал взгляд парня и усмехнулся, выдыхая через нос очередную порцию дыма.
– Хочешь что-то спросить? – он снова перевел взгляд на небо и, видя, что Рэй колеблется, равнодушно добавил: – Спрашивай.
Фон Элбатт хотел спросить что-нибудь про прошлое собеседника, про войну, про Бриналь или Нилатса, но поняв, что от серьезных разговоров его мозг скоро превратится в овсяную кашу, он отбросил сложные формулировки и спросил:
– Твои волосы всегда были такими?
И только когда этот вопрос вырвался из его уст, парень осознал, насколько глупыми и бестактными были эти слова.
– Имеешь в виду, всегда ли они были полуседыми? – Неожиданно быстро и живо ответил Волтур. А потом, выдержав привычную паузу, ответил: – Конечно, нет. Но это долгая история.
– На самом деле, у меня есть время.
– Хм… – задумчиво тянет Генри, бросая окурок в урну и зажигая следующую сигарету. – Тогда слушай…
***
Шесть лет назад, в июльское воскресенье, я, озорной тринадцатилетний мальчишка, главный деревенский хулиган, побежал в лес, который находился неподалеку от дома. Большой, красивый был лес. В нем всегда было много людей: кто грибы собирал, кто гулял, кто, сидя в беседке, к экзаменам готовился. Мы с друзьями вечно играли там. Конечно, пару раз кто-то из нас терялся, но через несколько часов находился, ничего страшного.
Вот и тогда, в то воскресенье, я оббегал, наверное, весь периметр леса, и только поздно вечером вернулся домой, и то, только потому, что темнота была непроглядная, жутко, да и холодно.
Папа обычно сидел на диване в гостиной и читал маме выдержку из какой-то научной статьи. Они оба были фанатам космоса – вечно ищут что-то про него целыми днями, а потом читают друг другу, обнявшись или взявшись за руки. А потом смотрят так друг на друга, аж мурашки по коже. Я всегда знал, что именно так смотрят, когда любят…
Вечер того дня я помню буквально по секундам. Папа сидел в гостиной и читал, а мама держала сидела рядом и внимательно слушала – в общем, все как обычно. Рядом сидела моя старшая сестра, а мама плела ей косу – косы у мамы получались страсть какими красивыми, особенно когда она по праздникам вплетала в русые волосы Сони синие цветы или ленты и прикрепляла сверкающие заколки.
Тут глава семейства на секунду отвлекся от чтения и увидел на пороге комнаты меня: одежда вся в грязи, в некоторых местах порвана. Лесные игры ничем хорошим для моего внешнего вида никогда не заканчивались.
– Генри, переоденься во что-нибудь почище и спускайся к нам. У тебя есть все шансы успеть к статье об астероидах.
Все правильно. Папа никогда не ругал меня, мама лишь изредка упрекала. В основном этим занимались воспитатели или старушки, живущие в деревне.
Я несся вверх по лестнице, слыша беззаботный смех сестры, хихиканье матери и низкий бас отца – почему-то этот момент я потом вспоминал как последний счастливый момент из прошлой жизни.
А все потому, что когда я, чистый и причесанный, спустился назад в гостиную, то услышал обрывок мужского голоса по радио. Отец отложил журнал и выключил радио, мама беззвучно заплакала, а сестра так и осталась сидеть на полу, смотря на меня каким-то странным опустошенным взглядом.
На вопрошающий взгляд мой отец, генерал Ингмар Волтур, лишь прошептал:
– Началась война, сынок.
***
Следующий год я провел в страхе за отца. Тот отправился на фронт восьмого июля, на следующий день после объявления войны Регордской республикой Бриналю, и все понимали, что он оттуда может уже не вернуться.
Знаешь, а ведь у моей семьи было довольно много денег, даже дом наш был во много раз больше, чем у остальных, да и война пока не дошла до нашего небольшого городка. Казалось бы, живи и радуйся. Но я вдруг почувствовал, что хочу быть нужным своей стране, и в своем небольшом городе делал все, чтобы поднять настроение горожанам: распространял листовки с лозунгами о бесстрашие, играл с соседскими детьми, пока их родители были на работе, делился едой с теми, чьи отцы тоже ушли на фронт…
Мы с ребятами, бывало, собирались небольшими группами и обсуждали те новости, что приходили оттуда. А новости эти были весьма невеселыми: республика Регорд вела ожесточенные бои на границе, продвигаясь все больше и больше вглубь страны. Вторая столица Бриналя, дивный старинный город Бердсбург была потеряна. Говорили, что город превратился в сплошное кладбище, что от страшных зимних морозов и голода люди умирали прямо на улицах, и что ни город, ни его жителей уже не спасти.
Это я узнал это от соседки бабы Вари, к которой приходил, чтобы отнести ей двухлитровую банку молока, что передавала ей моя мама в качестве помощи.
Но в тот день дверь мне открыла не баба Варя, а какая-то незнакомая женщина. У этой женщины было красное опухшее лицо, бесцветные глаза, седые растрепанные волосы с большими колтунами, и вся она была какой-то серой, невзрачной. Я невольно ужаснулся и чуть не выронил банку: в этой человекоподобной тени я узнал бабу Варю, которая тянула трясущиеся руки к банке, еле сдерживая всхлипы.
Я знал, что ее сын еще в два года назад уехал на учебу в Бердсбург и поступил в летное училище, чем жутко гордилась вся его семья. Я прекрасно помнил его – высокий, крепкий, местным девчонкам нравился. Алексеем его звали, кажется, а может Александром.
– Алешка-то мой совсем пропал там, – плакала баба Варя. – Писем не писал уже давно, но я не волновалась, большой уже, дела у него… Но потом я волноваться начала, ведь ни слуху ни духу… А потом пришел мне документ, мол, так и так, пропал без вести…
Женщина разрыдалась прямо у меня на глазах. Я поставил молоко на землю и неуверенно погладил ее по плечу:
– Все будет хорошо. Найдется ваш Алешка, – прошептал тогда я, хотя никакой уверенности в этом не было.
А поздним летом, чуть больше, чем через год после того объявления по радио, тот дурак, которого звали Генри Волтур, твердо решил, что отправится добровольцем в армию.
Для этого я подделал некоторые документы, всерьез полагая, что они смогут кого-нибудь обмануть, и ночью, когда мама и сестра ушли спать, тихо прокрался в гардероб отца и взял его строгий пиджак, чтобы казаться старше. Потом зачесал волосы назад, и пару раз посмотрел на себя в зеркало: в свои четырнадцать я вполне мог сойти за шестнадцатилетнего, а с некоторой натяжкой можно было дать и больше. А в армию брали с шестнадцати.
Я тихо спускался по лестнице родного дома, в котором родился и провел всю жизнь, думая о том, что возможно вижу все это в последний раз. Мне было жаль покидать дом так, посреди ночи, скрываясь, как жулик. В груди щемило от стыда перед мамой за то, что я не предупредил ее о своем решении, но я отступать уже мог. Чувства долга и рыцарского благородства во мне было навалом, а вот ума гораздо меньше. Поэтому, взяв сумку с заранее собранными вещами, я побежал на вокзал.
Как сейчас помню: из многих окон лился желтый свет, растворяясь в темноте улиц. Фонари работали далеко не везде, но я знал все вокруг до такой степени, что смог бы добежать до вокзала и в кромешной темноте, если бы потребовалось.
– Мне билет в Фрибрен, – сказал я в круглое окошко, протягивая деньги. Фрибрен был ближайшим городом, где велись сборы призывников.
Работник вокзала недоверчиво посмотрел на меня.
– Один?
– Что?
– Билет будешь брать один?
Я кивнул.
–Твой поезд через пятнадцать минут.
Это я, конечно же знал, ведь специально прибежал, чтобы успеть на этот рейс. Я поблагодарил продавца и пошел на платформу, откуда через пятнадцать минут сел на поезд.
В поезде я сидел почти один – где-то в углу, закутавшись в плащ и сопела некая фигура, в других вагонах виднелось еще пару рабочих, возвращавшихся со смены домой. Уставшие, они все спали, положив голову на спинку впереди стоящего кресла или просто ложились на несколько мест. Я и сам клевал носом, а потом ненадолго задремал и от этого больно ударился лбом, когда состав резко остановился на одной из станций.
В Фрибрен я приехал уже под утро. Это был довольно крупный город – меньше, чем, например, Бердсбург, но больше, чем остальные в округе.
Я пешком пришел в то место, откуда забирали солдат, а там творилась сплошная суматоха: сотни людей что-то проверяли, кого-то строили в колонны, и куда-то увозили тех, кто уже служил в армии и у кого была хоть какая-то подготовка.
На меня никто не обращал внимания, и я уже начинаю волноваться. Конечно, им не до меня было.
Но через некоторое время ко мне подошел какой-то молодой сотрудник в военной форме и сказал:
– Давайте вашу повестку.
– У меня ее нет. Я доброволец.
Молодой сотрудник посмотрел на меня как на ненормального и приказал ждать здесь. Прошло довольно много времени, он вернулся, но уже вместе с более пожилым мужчиной, и было видно, что этот второй выше по званию, чем первый. Я опять начал ему объяснять, что мол, так и так, повестки нет, доброволец, на что пожилой военный нахмурился и весьма недружелюбным тоном ответил:
– Никаких указаний о добровольцах мы не имеем, поэтому я рекомендую вам вернуться домой и ждать повестки…
Тут глаза мужчины расширились, и он попросил молодого оставить их наедине. Я жутко испугался – вдруг кто-то узнает во мне сына генерала?
Собственно, это и случилось:
– Генри, это ты? – мужчина подошел ко мне поближе, воровато оглядываясь по сторонам, чтобы никто не услышал наш разговор. Я не ответил, лишь чертыхнулся про себя пару раз. – Прошу тебя, мальчик мой. Возвращайся назад. Тебе еще рано участвовать в этом всем, поверь. Я знаю твоего отца, с ним все хорошо…
– Откуда вы знаете, что с ним все хорошо? Может именно сейчас его убивают регордцы? Может, именно сейчас он в плену? Я не хочу просто сидеть и ждать, пока…
– Очень благородно, – неожиданно грубо сказал военный. Его мягкий тон сменился на жесткий, приказной. – Быстро возвращайся. Не заставляй свою семью волноваться за тебя. Вот тебе деньги на билет.
– Не буду. Запишите меня в армию. Я знаю, что вам людей не хватает.
– Подумай сам. От таких, как ты, толку мало. С оружием обращаться не умеете, только страху нагонять будете.
– Но мой папа…
– Вряд ли обрадуется, если узнает, что его друг отправил его несовершеннолетнего сына на фронт. Сколько тебе? Четырнадцать? – тут мужчина, понизив голос, серьезно прибавил: – Знаешь, мне кажется, война будет длится дольше, чем обещают. Успеешь еще…
Может, мне и показалось, но мужчина говорил это с грустью, а грусть и военные – несовместимые тогда для меня вещи.
Делать нечего, я сел в поезд и поехал в родной городишко. Конечно, я был расстроен и разочарован, и даже не думал о том, как оправдаюсь перед матерью дома. Мои мечты о бравой службе рассыпались в прах, и сейчас, через много лет, я вспоминаю лицо того самого пожилого военного и благодарю судьбу за то, что меня, мелкого идиота, не записали тогда в ряды армии.
Домой я вернулся только к вечеру. Так как я никогда не проветривал свою комнату, слуги в мое отсутствие открывали окна настежь, поэтому я забрался по рядом стоящему дереву на подоконник.
Как оказалось позже, это было совсем необязательно: прошлой ночью мама слегла с температурой и поэтому целый день провела у себя в спальне, а сестра уехала к подруге на несколько дней, так что я мог войти и через парадный вход.
Моему отсутствию также никто не удивился, ведь иногда я уходил из дома рано утром, а приходил только после наступления темноты. Я лежал у себя на кровати и думал о том, что случись со мной что-нибудь, меня начали бы искать только через несколько дней, а то и позже. И что бы тогда со мной было?
– Ты не болен? – спросила горничная, когда увидела меня лежащего и смотрящего в потолок. Я усмехнулся: конечно, обычно меня за уши не оттащишь домой, а сейчас я просто тихо отдыхаю у себя в комнате.
– Думаю, нет. – Я потрогал свой лоб. – Нет.
Горничная, естественно, не поверила моим словам и потрогала сама мой лоб.
– Я принесу градусник. Ты оставайся здесь.
Я кивнул, а потом перевернулся на другой бок и уснул крепким сном уставшего человека.
***
В сентябре, когда война шла уже полтора года, я сидел в гостиной вместе с мамой и сестрой и читал вслух. В последнее время я стал редко выходить из дома просто ради прогулок или распространения листовок. В основном это были вынужденные походы в школу, хотя почти всех учителей-мужчин отправили на войну, а оставшиеся женщины преподавали как-то пассивно и неохотно, сразу после работы уходя на почту – проверить, нет ли писем от мужей, отцов, сыновей и братьев.
Я читал с выражением, проникаясь каждой строчкой той истории. Именно тогда я обнаружил, что в книгах можно найти массу интересной информации, да и это был неплохой способ отвлечься.
– Госпожа Волтур, – сказал кто-то из слуг. – Извините, что прерываю, но вам письмо от супруга.
Я и Сонька одновременно подняли взгляд на маму. Она вскрыла конверт – я видел, как дрожали ее руки – и в следующую секунду замерла.
– Что там? – сестра бросила на стол кисточку с краской и подошла к дивану.
– Он возвращается, – ответила женщина, бегая глазами по строчкам, – Его ранили два дня назад, поэтому его отпускают домой на несколько месяцев.
Через неделю, как и обещал, отец вернулся домой и весь день напролет рассказывал о войне: о том, какое оружие сейчас в ходу, о новой форме и о неудачных боевых действиях.
– Откровенно говоря, дела сейчас идут скверно. Со стороны регордцев много потерь, но с нашей больше.
Помню, я тогда не мог поверить собственным ушам, ведь по радио говорили совсем противоположное. Когда я сообщил об этом отцу, тот горько усмехнулся и ничего не ответил, лишь погладил меня по волосам.
Я не мог не заметить, насколько его движения и речь стали медленными из-за слабости после перенесенной раны. Пуля, попавшая в живот, задела печень, но, когда мы с Соней расспрашивали его о болезни, папа лишь отшучивался. В конце концов сестра сама намекнула мне, что пора на сегодня отстать от него с расспросами.
Потянулась череда скучных однообразных дней: отец сидел в своем кабинете, разбирал какие-то бумаги, часто звонил по телефону, который установили на первом этаже еще до войны.
Наступила осень, потерявшие свой зеленый цвет листья опадали на грязный асфальт, дома, фонари. Я все чаще пропускал школу, по утрам уходя домой к тогдашнему другу.
Он жил в одной комнате с мамой и братом, и я приходил к нему на время школьных уроков. Смена его матери начиналась в пять утра и заканчивалась через восемь часов, так что она жила в неведении о том, что делает ее сын. Мы играли в карты, пили чай, болтали, и беседы наши тянулись так же вяло, как моросил дождь на улице.
После полудня я шел домой, обедал в кругу семьи и после еды оставался у папы в кабинете. Генерал разбирал бумаги, подписывал договоры и отчеты, а я читал, изредка бросая на него взгляд. Сейчас уже не смогу вспомнить, о чем были те книги – то ли приключения, то ли что-то про историю Бриналя, но такие моменты были лучшими моментами дня, хоть и омраченными войной и осознанием того, что через несколько недель отец снова уедет на фронт.
На улицу я старался вообще не выходить без особой надобности. Теперь вне дома я чувствовал нависшую угрозу войны, и необъяснимое желание забиться в угол и вообще не выходить на люди с каждым днем овладевало мной все больше и больше…
***
Генри осекся, нахмурившись, резко передумав говорить дальше.
– А остальное как-нибудь потом, – словно просыпаясь от гипноза и жалея о том, что позволил себе этот порыв откровения, сказал Волтур. Помолчав, он вернул себе равнодушный вид и заговорил снова: – Думаю, уже пора идти назад, а? Время позднее, мало ли кто тут ходит, да и я уже спать хочу.
Это было скорее утверждением, нежели вопросом, поэтому не успел Рэй ничего ответить, как Генри уже выкинул окурок и быстро, даже немного нервно зашагал по тропинке, приглашая Рэя последовать его примеру.
Всю дорогу назад они шли молча, думая каждый о своем, а уже у самого входа, когда равнодушные пожелания спокойной ночи растворились в ночном воздухе, а Рэй, развернувшись на носках, успел пройти пару шагов по направлению к своему корпусу, Генри негромко произнес:
– Не злись на Паулу. В вашем споре она была не права, но все мы иногда заблуждаемся, верно?
И, не сказав больше ни слова, он скрылся за высокими входными дверями.