Ольга Нам
Город Птиц
Глава XVIII
Прошел седьмой день празднования свадьбы Альберта и Эмили. Рэй без сил упал на свою кровать прямо в одежде и смотрел в потолок, моргая, чтобы не уснуть в таком виде. Нужно бы встать и переодеться, но как же лень…
«Сегодня был хороший день, – с улыбкой подумал он, вспоминая прогулки, игры, танцы, кино, большую шумную компанию ровесников и разговоры с Паулиной и Генри, скрытые прохладным осенним садом. – У них обоих столько историй, столько трудностей за плечами, а они вот так просто обо всем рассказывают. Какие-то они другие…»
После ночи Сирин Паулина уже разговаривала с Рэем как со старым другом, она во многом жила по закону «друг Генри – мой друг», и Рэй не сомневался, что Волтур руководствовался той же установкой, может даже неосознанно. Между этими двумя была какая-то странная, до этого невиданная Рэем, связь, которая была крепка, но неосязаема. Они были друзьями, но при этом братом и сестрой, отцом и дочерью, сыном и матерью, учителем и учеником. Их связывало трудное прошлое, они оба начали новую жизнь в Норт-Бротере, их образ мысли отличался от того, как думают люди тут, в спокойной стране, которую не затронула война. Они оба понимали (хоть и каждый по-своему), что эта новая жизнь будет совершенно другая, и оба умели подстроится под здешние нормы поведения, как бы маскируя свою чуждость. Они могли понравиться кому угодно, и в то же время кто-то угодно мог их возненавидеть. Они прощали с наивной быстротой, ведь выросли в том месте, где не было возможности долго обижаться из-за резкого слова. Вещи они берегли, но при всем этом, если это были не вещи первой необходимости, относились к ним либо как к отягощающим обстоятельствам, либо как к побрякушкам, которые можно отдать, не задумавшись.
Рэй, как и все остальное общество, был почти уверен в том, что между ними есть какая-то симпатия. И хотя все судачили об их отношениях, предсказывая время, оставшееся до их помолвки, находясь с ними, Рэй не чувствовал себя мешающим общению двух влюбленных. Даже наоборот, они были рады ему, и сами приглашали провести время вместе. Иногда Паулина казалась Рэю совсем маленькой девочкой, сидящей рядом с хромающим седым стариком Генри, а иногда Генри, рассказывая дворовую байку, оживлялся настолько, что выглядел на свой возраст. И тогда все трое вдруг становились почти ровесниками.
Рэй вспомнил, как Паулина выглядит, когда играет на сцене – совершенно другой человек! Вчера, в день спектакля, он очутился в этой полузабытой атмосфере чуда, когда зал погружается в таинственный мрак, шепот зрителей стихает. Тут вместе с музыкой открывается занавес, и видна яркая, светлая сцена. Люди на ней кажутся какими-то нереальными, почти воздушными, неземными.
Постановка называлась «Город Птиц» – по мотивам баллады, которую, как всем известно, обожала Эмили. Странник попадает в заброшенный город со своей историей и с разными призраками прошлого, которые постоянно мерещатся ему и рассказывают истории своей жизни. Все эти истории очень запутаны и в добавок ко всему всех призраков объединяют непростые отношения. В общем, муть мутная, но многим нравится. Хотя все-таки Рэй признал, что спектакль получился славный, даже несмотря на хитро сплетенную взаимосвязь всех героев (хоть ему были и не по душе подобные сюжеты), адаптация, постановка, актеры – все это было волшебно.
Дуэт главного героя-странника и служанки (которую играла Паулина) прозвучал настолько проникновенно и трагично, что когда отыграла последняя нота оркестра и занавес резко опустился, Рэй почувствовал мурашки на своей спине. Зал взорвался овациями, люди начали восторженно переговариваться между собой, а Рэй подумал, что ему стоит чаще ходить в театр.
– Это было великолепно! – Заявил Генри, когда они с Рэем ввалились в гримерную к девочке. – Просто невероятно!
– Ты замечательно поешь, – улыбнулся Рэй, протягивая заранее подготовленный ими букет, – поздравляю.
От комплиментов Грей-Врановская слегка покраснела, и, позабыв о своей ехидности, приняла букет и тут же выгнала ребят из комнаты, сказав, что ей срочно нужно переодеться. Троица еще долго и бурно обсуждала спектакль, и разошлась ближе к утру.
Сегодня же все были заняты тем, что готовились к завтрашнему дню. Восьмой День, заключительный и самый важный. День Согласия, когда все должно стать официально и задокументировано. Сегодня Рэй не видел вездесущую тетю Шарлотту, которая, как он слышал, настолько сильно переживала из-за каких-то появившихся проблем с платьем невесты, что весь день нюхала табак, а к вечеру слегла и не появилась на ужине. В поместье в течении всего дня свозились какие-то огромные коробки с украшениями, продуктами и прочими вещами, которые туда-сюда таскали слуги. Особняк почти опустел: традиционно, чтобы гости не видели всех этих приготовлений, им предлагалась поездка на природу, так что ребята шатались по почти безлюдным владениям, радуясь невозможности встретить кого-то из взрослых господ.
Этим вечером Рэй много рассказывал о Танвине: кто он такой, откуда он, какие приключения им удалось пережить вместе.
– Рабство само по себе отвратительно, – покачав головой, серьезно произнесла Паулина. – Мы в Бринале давно от этой дряни избавились, не понимаю, что вам мешает.
Рэй грустно задумался над очевидным ответом: кто-то делает на этом большие деньги. Но говорить об этом не стал.
– Танвину повезло, что он живет в твоем доме, – продолжила она, – я слышала столько ужасов о жестокости некоторых хозяев, что уже думаю о том, что лучше еще пару раз войну вытерпеть, чем всю жизнь быть рабом.
Фон Элбатт размышлял о том, как было бы здорово познакомить своего старого друга с Генри и Паулиной, они бы точно нашли общий язык…
– Рэй!
Дверь открылась, и в комнате появилась неожиданная гостья. Парень нахмурился и сел на кровати, возвращаясь в реальность.
– Я пришла, потому что не могу больше! – воскликнула она, закрывая за собой дверь и подбегая к нему. Ее лицо было опухшим от слез, чистую голубую радужку обрамлял покрасневший белок. Фон Элбатт предложил девушке место в кресле и подал плед, лежавший на подоконнике.
– Что с тобой?
– Я не хочу, Рэй! – всхлипнула она. – Не хочу!
– Стой, стой. Ты что, прибежала из главного корпуса сюда в одной сорочке? На улице десять градусов! Ты в своем уме? Как тебя вообще выпустили?
– Меня не выпускали, я сама ушла, – ответила Эмили, переводя дыхание. Она вытерла нос об плед (от чего Рэй пришел в состояние шока) и пристально посмотрела на него. – Ты, наверное, думаешь, что так мне и надо, верно? Всегда во всем слушаюсь свою безумную мать, не могу слова сказать в ответ, вот и получила по заслугам. Но я тоже хочу жизни, Рэй, тоже хочу, слышишь? Не могу я за этого старикашку выйти, просто не могу!
Она снова зашлась в истерике, скрывая лицо в пледе.
– Эй, ну ты чего? Ты же ведь сама хотела, помнишь? Да и вообще, многие девушки хотели бы оказаться на твоем месте. Альберт козел, я согласен, но он скоро умрет, и у тебя будет огромное состояние.
Рыдания только усилились. Рэй внезапно осознал, что он не очень хорош в утешении юных и не очень адекватных девиц.
– Даже ты знаешь об этом плане! Как ты догадался, тебе кто-то сказал? Ах, да, я дура, это и так всем понятно! Всем понятно, что это все ради денег, все деньги, деньги, деньги… А я, может, не хотела, чтобы моя свадьба была такой мерзкой, все на деньгах…
– Мерзкой? Ты серьезно? Все так старались ради твоего довольства, Эмили. Он тебе и спектакль, и платье какое хочешь…
– Заткнись, заткнись, заткнись! Слышать не могу!
– Тише, пожалуйста… Кто-нибудь услышит, все же спят… – Рэй умоляющим жестом попытался вразумить кузину, но все бесполезно.
– Мне эти все разговоры уже вот где сидят, – она показала на горло, – слышала это уже тысячу раз от матери. «Эмили, вот посмотри, что для тебя делают, ты только подумай…» Сама-то в молодости не хотела такой судьбы, а меня сейчас заставляет.
– Ты сама в это ввязалась, – ответил Рэй и скрестил руки на груди, – у тебя была возможность отказаться.
– Я не могла! Мне все говорили какая эта выгода, говорили, что богаче жениха просто не будет, что это последний шанс…
– Последний шанс? Ты так молода!
– Говорили, что если я не соглашусь, то Врановские мне все пути закроют, ведь в их руках большая власть. Моя мама очень хотела, чтобы этот брак состоялся, я тут ни при чем. Почти… Я сказала ей об этом, она на меня разозлилась, сказала, что я дура и все такое… Я разрезала платье и сказала, что завтра не соглашусь.
– Эмили…
Он вдруг подумал о том, что после того случая на вечере танцев он больше не искал ее компании. У него появились друзья, он совершенно забыл про кузину. Он не думал о том, что она думает о Дне Алконоста и как она его провела, не гадал, волнуется ли она перед завтрашним днем, не размышлял о ее настроении. Она стала для него какой-то чужой и непонятной, и, если бы кто-то поставил на место Эмили Хельгу или Алису, ничего глобально не изменилось бы.
Ему вспомнился вечер, когда они с отцом поехали в город пообедать. Тогда были холодные праздничные дни, а в ресторане, где они остановились, стояла елка. Ее скорее всего украшали работники ресторана, и она получилась красивой. Но больше о ней сказать было нечего. Она не была веселой, искрящейся радостью. Не смотрела на всех прохожих с детской наивностью и взрослой прямотой. От нее не пахло праздником, улыбками, поздравлениями, подарками, красивыми нарядами. До нее не хотелось дотронуться, погладить, зарыться в глубину ее мягких ветвей, чтобы ощутить терпкий еловый аромат, который был вкуснее самых дорогих на свете духов. Ее не хотелось рисовать, она не давала энергию и вдохновение. Не хотелось, скрываясь в темноте ночи, прятать под ней подарки самым дорогим в жизни людям. Рядом с ней не возникало желания проводить вечера, наслаждаясь уютом хорошей книги и попивать крепкий чай. Глядя на нее, в голове не звучала музыка, симфонией разливаясь по телу и стуча сотнями маленьких молоточков прямо в сердце.
С ней не хотелось провести всю жизнь.
Она просто была красивой.
– Почему ты молчишь, Рэй? Я тебе противна, да?
– Нет, что ты… – пробормотал парень, задумчиво глядя на кузину.
– Тогда помоги мне! Ты единственный, кому я доверяю, ты один можешь помочь…
– Хм, я бы рад конечно, но это невозможно, ты сама это понимаешь, – почти равнодушно ответил Рэй. Внезапно в голове возник образ Паулины, играющей на сцене, но он его быстро отогнал.
– Да очнись ты! Почему ты вдруг стал таким… сонным? – девушка перестала плакать и продолжила: – Ответ же очевиден: давай сбежим вместе!
– Что?!
– Ну да, – девушка немного смутилась, но все же настаивала на своем, – ведь мои родители так сделали, чем мы с тобой хуже?
– Но твои родители были… э-э-э…
– Они любили друг друга, поэтому этот брак стал удачным! Мы ведь сможем также, Рэй. Мы тайно обвенчаемся в соседней деревушке, а потом сбежим в Нест-Град на ближайшем поезде. Там ведь у вас с отцом корабли и…
– Эмили.
– …И потом мы проживем там какое-то время, а когда нас найдут, то будет уже поздно…
– Эмили.
– …Потому что мы скажем, что это все серьезно и вообще…
Она замолкла. Несколько минут они молчали, девушка переводила дыхание, глядя в одну точку.
– Иди к себе, завтра у тебя важный день.
Тишина.
– Я тебе противна, верно?
Рэй промолчал, но через какое-то время (показавшееся Эмили вечностью), тряхнул головой и отвернулся. Он слышал, как девушка открыла дверь, но остановилась в проеме.
– Я надеюсь, что сделаешь правильный выбор. И что через какое-то время станешь… – он долго подбирал слово, – …другой.
Дверь бесшумно закрылась.
***
Полгода назад, после окончания войны
Вокзальная суматоха была для Генри почти приятной: можно было усиленно делать вид, что ищешь путь на платформу, проверяешь билеты, следишь за багажом (одним рюкзаком у него, и потрепанным чемоданчиком у нее), вместо того, чтобы придумывать слова утешения на прощание. Паулина притихла и молча двигалась за ним. Наконец они вышли на платформу, где грозных размеров черный поезд готовился к отправлению, а люди суетливо проверяли билеты.
– Ты там точно не потеряешься? – в сотый раз спросил Генри, скорее ради того чтобы заполнить неловкое молчание, чем из-за беспокойства. Кто-кто, а уж Паулина сориентируется где угодно.
– Отец забирает меня к себе, – прошептала девушка, с серьезным выражением лица опустив глаза. – Он довольно решительно настроен меня отыскать после того, как он столько лет считал погибшей. Так что даже если бы я хотела потеряться, боюсь, не получится.
– Удачи тебе там в новом мире, – выдавил Генри, сдерживая желание обнять ее.
– А ты? Какие планы?
– Есть у меня еще пару дел…
Они еще немного неловко мялись на месте, не зная, как сказать те самые прощальные слова, будто каждый из них в тайне боялся, что после этих слов судьба навсегда разнесет их по разным странам и уже никогда не пересечет вновь.
– Я напишу тебе, – пообещала Паулина, и, крепко пожав ему руку, скрылась в вагоне, тем самым предпочтя не устраивать долгих прощаний.
Генри еще долго сидел на перроне и курил в задумчивости. До самого последнего момента он не был уверен, что его план того стоит, но сейчас он уже не представлял другого выхода. Когда он увидел, как девушка исчезла в глубине вагона, то сразу же почувствовал, что должен ехать за ней. Боязнь потерять ставшего уже родным человека не оставила ему иного выхода, кроме как написать троюродному дяде.
Этот загадочный человек, которого парень видел только на семейных фотографиях, совсем недавно прислал свои соболезнования насчет родителей и прибавил, что военная академия Норт-Бротера невероятно заинтересована в том, чтобы принять Генри в ряды своих воспитанников. Поначалу он даже не думал о том, чтобы покидать родину, ведь в планах было строить новую жизнь именно тут, где все так знакомо и понятно. Родители, старшая сестра Софья, друзья по армии, девчонки, в которых он когда-то был влюблен – все они были родом отсюда. Но сейчас, сидя в одиночестве и наконец в полной мере осознавая, что все они мертвы, он готов был побежать за уходящим поездом и отдать все на свете за билет рядом с младшей сестрой.
Парень посидел еще пару минут, размышляя о том, что военная академия – это не такой уж и плохой вариант, заодно он познакомиться со своими дальними родственниками и будет следить как там Паула начинает новую жизнь. Правда оставался тут один незакрытый гештальт…
***
На следующий день, когда поезд остановился на знакомой платформе, Генри уже успел прочитать последнюю страницу самого дешевого женского романа, из тех, что были на вокзале. Читать детективы про убийства он, как бывший солдат, не хотел, а вот любовная драма пришлась весьма кстати одинокому и скучающему человеку. Позже Генри пристрастится к подобному низкопробному чтиву и уже в академии будет мучиться от неопределенности между главной героиней и ее возлюбленным, в тайне от всех пытаясь достать себе томик с продолжением, впрочем, безуспешно.
Парень оторвался от книжки и посмотрел в окно. И тут же из головы вылетели все лишние мысли.
Он приехал домой.
Генри нерешительно вышел из вагона, осторожно вдыхая здешний воздух, как будто бы не был уверен, что случайно не оказался на другой планете. Вот оно, то самое место, которое каждую ночь являлось ему во снах, самых прекрасных и самых кошмарных.
Он сразу же направился к тому месту, где раньше жила его семья, надеясь встретить хоть кого-то из знакомых и в то же самое время боясь этого больше всего на свете.
Но когда он наконец дошел до любимой улицы, на которой играл с дворовыми мальчишками будучи еще мальчишкой, что-то внутри дрогнуло от разочарования, а к глазам подступили слезы злости.
На этом месте не было ничего. Ровным счетом ничего.
Генри понял, что наверняка дом пострадал за время войны, и даже мысленно дал себе пощечину – на что он надеялся?!
***
По дороге назад Генри сел в старый трамвай, устроившись на последнем ряду. Вагон был пуст. Солнечный свет апельсиново-оранжевым соком лился в кабину, заполняя все вокруг, и даже пыль, витавшая в воздухе, светилась.
Парень откинулся на спинку сиденья и прислушался. Все было как раньше.
Трамвай здесь, и только здесь, шумит по-своему. Брызжет электрическими искрами. Плывет, тарахтя на свой лад, по серебряным рельсам. Манерно выдвигает подножку на остановках. Дома, построенные на разный вкус, совершенно несочетающиеся, и оттого очаровательные. Люди, такие же бедные и простые, с бедной и простой душой. Дороги, грязные и неровные. Коровы, гуляющие то тут, то там. Скромные магазинчики с выцветшими вывесками. Модные журналы, давно вышедшие из моды. Овощные и фруктовые лавки с задушевными продавцами.
Вдох. Звук.
Весна, деревня. Ему десять лет. Дед взял его с собой на выгон коров. Зеленые овраги, по которым бегут ручьи, полевые тюльпаны, ящерица, которую дед принес в фуражке, запеченная картошка с салом, зеленым луком и яйцами, самый вкусный чай из термоса. Пес Варка лежит на траве, а папа рассказывает, как шкодничал в детстве.
Еще вдох, еще звук.
Сестра расслабленно лежит на спине, скрестив ноги и смотря в потолок. На ней домашняя рубашка, в руках она вертит ожерелье с маленьким камешком, которое подарила ей бабушка. Девочка грызет карамельку и слушает радио, иногда скашивая взгляд на украшение, но, завидев брата, она быстрым движением заталкивает в рот оставшуюся карамель, не успевает он и пискнуть. Генри расходится громким плачем. Она вскакивает, оглядываясь по сторонам, боясь заметить родителей, начинает его успокаивать. Приговаривая что-то, показывает тетради, чернильницу и портфель, который недавно купили для школы. Он не понимает. Она рассказывает, что школа – это такое место, куда дети приходят, чтобы учиться писать и читать, а еще считать и красиво рассказывать стихи. Заметив, что он успокоился, она удовлетворенно кивает и делает радио погромче.
Вдох – и он начинает задыхаться. Пылью, слезами, светом, воспоминаниями. Звук – и он слышит трамвайный гудок, голос мамы, свои рыдания, радио, игравшее в тот день. Прекрасные, прекрасные мгновения! Непереносимая горечь вперемешку с опьяняющей сладостью. Все накатило в один момент. Все вдруг стало значительным, и все стало бессмысленным…
Вдох. Звук.
Мама. Папа. Школа. «Я Паула, а ты?». Фронт. Бесконечные луга. Солнце. Бердсбург. Драгомиров. Чернила. «Я Генри». Домашняя работа. Служба в армии. Боль в ноге. Боль…
Генри представляет, как около их дома останавливается машина, и из нее выходят мужчины в темной форме. Отец выходит им навстречу и приветствует их с уважительным холодом, но строгий взгляд из-под темной фуражки дает понять, что это уже ни к чему. Отец пытается завести разговор, чтобы дать еще немного времени маме с Софьей, но его грубо хватают и связывают руки за спиной. Через несколько дней, за много километров от их спокойного дома, в темном полуподвальном помещении раздаются выстрелы…
Но вот трамвай замедлил свой ход, и машинист по громкой связи объявил, что они прибыли на конечную. Генри открыл глаза и оглянулся. Обычный вагон. Нет ни звуков, ни запахов.
Внезапно прошла горечь, прошла сладость. Все, что давило, отпускает.
И тогда Генри поднялся и навсегда покинул этот трамвай.
Глава XIX
– Согласен ли ты, Альберт Джеймс Врановский, связать себя брачными узами с Эмилией Катериной фон Элбатт…
Монотонный, но торжественный голос священника придавал этой минуте невероятную важность. Гости, одетые в самую роскошную одежду по случаю дня Согласия, восьмого и заключительного этапа свадьбы, неотрывно смотрели на виновников торжества. Рэй находился в состоянии некоего транса, невозмутимо разглядывая гостей, убранство главного зала и просто смотря перед собой. Паулина с Генри сидели где-то далеко, зато Филипп Врановский с сыном занимали соседние с Рэем кресла, что не приводило его в восторг, но уже не могло вывести из себя. В последнее время он вообще стал каким-то другим, более позитивным и менее раздражительным.
– Да, согласен.
С утра ходили слухи о том, что ночью невеста пыталась сбежать, и что остановили ее в ближайшем городке вместе с кем-то из ее поклонников. Правда это или вымысел – вряд ли кто-то узнает. В любом случае, платье сидело на ней как влитое, свадебная диадема с драгоценными камнями сверкала, будто императорская корона, а лицо ее было непроницаемо.
– Согласны ли Вы, Эмилия Катерина фон Элбатт, связать себя узами брака с Альбертом Джеймсом Врановским…
Тишина.
От напряжения Рэй невольно задержал дыхание. Что происходит сейчас в голове кузины? Хочет ли она сбежать, продолжит ли совершать неожиданно безумные поступки, или поддастся матери?
– Согласна.
Парень кивнул самому себе. Чуда не случилось, что это неудивительно.
– Отныне и навсегда, союз этот охраняется Священными Птицами. Альберт и Эмили, обменявшись клятвами, вы объявили о своём твёрдом намерении жить вместе в любви и согласии на протяжении всех дней, отведенных вам судьбой. Теперь же, дабы навеки закрепить ваш союз, распишитесь в семейных Книгах.
Книги Врановских и фон Элбаттов лежали на богато украшенных подставках неподалеку от священника. Рэй посмотрел на тетю Шарлотту и дядю Ника. К его удивлению, на лицах обоих было волнение и грусть.
Альберту с Эмили были вручены невероятной красоты перья, которыми они, с медленной торжественностью, расписались в обеих Книгах. После этого Альберт закрепил свое перо на диадеме у Эмили, а она свое – на его фраке.
Они повернулись к фотоаппарату, застыли с каменными лицами (Рэй вдруг вспомнил свадебную фотографию тети Шарлотты и дяди Ника: молодые влюбленные улыбаются друг другу), и после вспышки зал взорвался аплодисментами и поздравлениями.
Вот и все. А сколько нервов.
***
– Ой, я не так сходил, можно переходить?
– Еще чего? – ответил Рэй. – А ну-ка, вот так… шах!
– Блин…
– Твой ход, – Рэй скрестил руки на груди и усмехнулся.
– Рэй, честно, я не знаю, как тебя победить. Можно мне подписать капитуляцию?
– Конечно.
Ребята сидели в комнате Рэя уже второй час, так как разговоры в высшем свете однообразны и утомительны, а танцы были заявлены только вечером. После венчания погода неожиданно испортилась, а ведь всем известно, что нет ничего приятнее, чем остаться в теплой комнате в дождливый день и вместе с друзьями пить цикорий.
– Я вижу, ты гений в шахматах, – внезапно сказала Паулина. Ее черные глаза хитро прищурились. Белая, как мел, кожа порозовела от теплого напитка.
– Ну, на самом деле не только в шахматах, но, если ты хочешь сыграть – милости прошу.
Рэй с Паулиной наспех стали расставлять фигуры, подкалывая друг друга и смеясь. Генри некоторое время сетовал на свое неумение продумывать тактику и на то, что у него настроения на игру не было, но потом уселся в мягкое кресло и только ухмылялся, думая о чем-то своем.
Через десять минут с начала партии Паулину ждал полный разгром. Она, конечно, пыталась делать умный вид и отпускать не менее умные комментарии, но играть совершенно не умела. Иногда она даже путала правила, так что Рэй, который учился шахматам долгие годы, попросту не мог проиграть.
Рэй провел еще пару партий с Паулиной и Генри, которые вместе играли в разы хуже. Потом они достали карты, в которых Генри не было равных. Рэй пытался мухлевать, но никогда не признавал этого, за что получал шутливые подзатыльники от Паулины.
– Господин фон Элбатт! Вас к телефону! – послышался из коридора голос камердинера.
– Наверняка какой-нибудь важный министр звонит, – хихикнула Паулина.
– Не подглядывайте в мою колоду, – Рэй встал, отряхиваясь от крошек. – Надеюсь, что министр не задержит меня надолго.
Выходя из комнаты, он слышал, что ребята отложили игру и начали разговаривать о чем-то, перейдя на родной язык.
Рэй спустился по лестнице и приложил трубку к уху.
– Алло?
– Алло. Это господин фон Элбатт?
– Да… – у парня перехватило дыхание, – Танвин? Это ты? Что ты делаешь у телефона? Тебя могут наказать, если узнают!
– Рэй, – Танвин впервые обратился к нему по имени. Его голос был невероятно серьезным. – Я звоню тебе, потому что хочу попрощаться.
– Что?..
– Нет-нет, подожди. Я звоню, потому что знаю, что ты был единственным, кто обращался со мной хорошо. Вы не давали меня в обиду всем этим камердинерам, кухаркам, и даже господам. Вы рассказали мне о разных людях и землях. – его голос прерывался, чтобы парень мог подобрать нужные слова на нестминском. – После того, как я придумал все, я подумал, что вы будете злой на меня.
– Танвин…
– Но потом я понял, что вы не будете злой на меня. То есть… – от спешки Танвин начинал сбиваться с мысли, и Рэй понял, что лучше всего просто молчать. – Вы будете не радостный, но и не будете злой. Потому что я знаю вас, и я знаю, что вы будете еще более безрадостный когда я живу у вас дома.
Они оба молчали. Рэй слышал тяжелое дыхание на том конце провода.
– И что же ты будешь делать дальше? – прошептал парень.
– Сейчас тут творится полная суматоха, у меня есть шанс убежать.
– Куда? – Рэй сильно прижал трубку к уху.
– Я не могу говорить тебе, Рэй. Но, возможно, мы встретимся, когда я буду свободным человеком. Я хочу думать, что мы встретимся. Но еще я хочу посмотреть те места, о которых было написано в твоих книгах!.. Прости.
Они оба замолчали, не зная, что добавить. Однако молчание затягивалось, и парень понимал, что должен сказать хоть что-то.
– Удачи… И прощай, – единственное, что смог выдавить из себя Рэй, чувствуя, как в носу предательски защипало.
– До встречи.
Трубку на другом конце провода повесили, и фон Элбатт застыл на месте в полном опустошении. Конечно, он был рад тому, что Танвин начнет новую жизнь. Конечно рад. Он вспомнил, как друга задирали слуги, как презрительно смотрели некоторые прохожие. Как Эмили делала вид, что Танвина не существует и использовала деланную улыбку, когда Рэй рассказывал о нем. Но, будучи аристократом в консервативной стране, юноша даже не думал, что это можно и нужно менять. И как эта простая мысль не приходила ему в голову?
Он кивнул своим мыслям и выдохнул: иногда стоит забыть о своем эгоизме и отпустить человека. Даже если это означает потерю лучшего друга.
***
– Тебе звонил кто-то из дома? – буквально из ниоткуда возникла фигура отца.
– Ну, в общем… – Рэй отчаянно чесал затылок, стараясь скрыть свою рассеянность.
– В городе утром началось восстание. – Произнося эти слова, Фон Элбатт внимательно следил за выражением лица сына. – Поэтому завтра поедем сразу в порт. Твои вещи заберем позже, когда все уляжется.
– Ладно…
Молчание затягивалось. В своей голове он уже был дома, прокручивал все возможные варианты, как Танвин мог сбежать из города: через горы, по главной дороге в какой-нибудь повозке, или, может быть, поездом…
– Что-то не так?
– Все хорошо, – быстро выпалил Рэй.
– Ты чем-то расстроен, я же вижу.
Обычно отец не славился своей проницательностью или чувствительностью к проблемам, не связанным с кораблестроением. Рэй вспомнил, что теперь у него есть друзья, которые ждут его в его же комнате, но в этот самый момент его почему-то тянуло остаться с отцом, поговорить…
Видя, что сын колеблется, Элбатт-старший открыл дверь в свои покои. Они прошли в богато украшенный кабинет с резным дубовым столом, сели друг напротив друга и вдруг, неожиданно для самого себя Рэй разрыдался на плече отца и рассказал ему про звонок Танвина, про его надежду на свободу, про их уроки истории, про то, как он привязался к этому рабу. Рассказал про их вылазки в горы и про все детские приключения, про то, что даже выучил лиадский язык за время их дружбы. Рэй чуть ли не на коленях умолял отца не посылать за Танвином розыскные отряды, потому что знал, что в наказание за побег забивают до смерти. В пылу он начал доказывать, что необходимо избавиться от рабского труда в их компании, а если этого не сделает отец, то…
– Я понял, – Элбатт-старший погладил сына по голове и взглядом указал на место около себя. – Пускай будет свободен.
– А остальные? Ты отпустишь их? Конечно, для этого надо будет переделать всю систему, потребуются большие реформы… – Рэй сел на диван и вытер слезы.
– Есть вещи, которыми суждено заняться тебе. Пока я управляю в меру своих сил, но скоро придет твое время.
Рэй кивнул. Он понял, что этот момент просто идеален для того, чтобы задать тот самый вопрос. Либо сейчас, либо никогда.
– Кем была моя мама?
Элбатт-старший, видимо, был давно готов к этому вопросу. Он не спеша встал, спокойно открыл ящик и достал из его глубины небольшой потрепанный альбом. Протянул сыну. Рэй дрожащими от волнения руками открыл его, и на первой же странице увидел молодую женщину, одетую по моде двадцатилетней давности. Он была серьезна и грустна, как и все люди на старых фотографиях. Внезапно Рэй понял, что где-то уже видел эти черты лица, этот нос, этот изгиб бровей, этот взгляд. Да, на нее он был похож гораздо больше, чем на отца.
Рэй пролистал дальше – там были некоторые фотографии детства, открытки, подписанные ее почерком, фото со свадебного путешествия, и даже запечатленный момент, где она стоит напротив их особняка в Нест-Граде.
Фон Элбатт-старший тяжело вздохнул. Для него эта женщина, на свадьбе с которой настояла мать и которая умерла в родах шестнадцать лет назад, была просто воспоминанием, причем не всегда самым приятным. Ее резкость, странные бринальские привычки, грубый акцент и переменчивость были для него частыми поводами не возвращаться домой по ночам. Семейная жизнь не задалась с самого начала: она не хотела быть замужней женщиной, считая свадьбу самой большой ошибкой в своей жизни, а ему было плевать на все желания, кроме своих. Ей хотелось писать музыку, но каждый раз ее рукописи возвращались с отказом, что вводило ее в глубокую депрессию. Ничем другим заниматься она не желала, да и не могла, а успехи мужа в его любимом деле вызывали только отвращение и черную зависть. Но иногда случалось так, что она сменяла гнев на милость, а он поддавался этой игре, и несколько дней они жили как настоящая семья. Но вскоре они снова ссорились, он уезжал поближе к морю и кораблям, а она в клочья рвала свои пьесы и ночами пыталась писать новые.
После трагической смерти она оставила в доме дух вины и сожалений, который повис в воздухе и впитался в каждую вещь в особняке Норт-Бротера. Понимая, что стоит оставить сына там, в самом безопасном месте мира, Элбатт-старший все порывался продать старый особняк и купить другой. Но каждый раз ему мешала то ли вина, то ли ностальгия, то ли нерешительность. Так и получалось, что каждый год он с невероятным рвением пытался забыть ту женщину, которая когда-то была душой этого места, но каждый раз не мог перебороть свою слабость и ради собственного комфорта жертвовал временем с Рэем, уезжая из Норт-Бротера как можно быстрее.