Ольга Нам
Город Птиц
Глава XI
Перед самым выходом Рэй остановил взгляд на своем отражении: волосы, разделенные пробором сбоку, напоминали недавно сжатое поле, только-только сшитый костюм сидел как вторая кожа, элегантная бабочка узелком устроилась на шее, а пара черно-белых штиблет, отражавших свет ламп, была новой и неимоверно модной. Парень усмехнулся, внезапно чувствую прилив сил, и, не теряя больше ни минуты, отправился в главный корпус.
Уже у входа юноша понял, что к этим танцам все подготовились больше, чем основательно: бокалы с искрящимся шампанским чудом удерживали равновесие на подносах официантов в белых лайковых перчатках, а свет люстр и торшеров бил в глаза с особой силой.
Не увидев в парадной ни одного знакомого лица, Рэй вместе с толпой последовал в главный зал, высокие двери которого сегодня были распахнуты. Оттуда жаркой волной лились звуки светской вечеринки.
Первое, что он почувствовал, как только перешагнул черту, отделяющую парадную от зала – аромат женских духов, сильный и приятный. Второе – дым от сигарет, едкий и раздражающий. Третье – невероятную суетливость, столь непривычную Рэю. Жизнь здесь била ключом, быстро и стремительно увлекая всех прибывших своими джазовыми мелодиями, алкоголем и иллюзией беззаботного существования.
А люди…
Старики, мужчины и молодые парни, расхаживающие в дорогих костюмах и рассуждающие о проблемах современного общества. От их лиц пахло лосьоном для бритья и напускным самодовольством. Многие из них вели в танце своих дам. Дамские платья, кокетливо приоткрывающие коленки своих обладательниц, были украшены у кого летящей бахромой, у кого изящной бисерной вышивкой, у кого кисточками, бантами или шелковой драпировкой. Береты и повязки, затейливо отделанные декоративными строчками, атласными лентами, цветами, стразами, перьями и брошами, держались на уложенных аккуратными волнами волосах.
– Потанцуем? – говорит какая-то рыжая девица и, не дожидаясь ответа, берет Рэя за руку и тащит на танцплощадку.
Оказавшись в самом центре, парень чувствует себя неуютно.
– Да расслабься ты, – произносит девица, перекрикивая музыку. – Поверь, чувак, здесь всем на тебя плевать.
И она отошла на шаг, а потом, закрыв глаза, сделала несколько простых и быстрых движений в такт музыке. Рэю повторять два раза было не надо: сначала он, стесняясь, неуклюже пытался повторять за рыжей, а через минуту понял, что окружающим и правда на него плевать: многие пары даже не смотрят друг на друга. Осознание этого факта снимает барьер стеснения, и когда девица снова открывает глаза, ее красные губы расплываются в довольной ухмылке.
Секунда – и перед парнем стоит другая девушка. Она одета в блистающее зеленое платье…
Еще секунда – и третья приходит ей на смену. Ее серые глаза ярко подведены снизу, отчего взгляд кажется грустным…
Еще одна – в серебристой шляпке и дорогих кольцах, но как выглядело ее лицо, черт его знает…
Калейдоскоп из яркой одежды, тонких цветных чулок, браслетов, глаз, губ, носов, подбородков и музыки крутиться с бешеной скоростью и Рэй почти теряет ощущение реальности.
Шестая танцевала лучше всех, кого он видел. Рэй едва успевал подмечать, как ее короткие темные волосы касались шеи, в то время как элегантные туфли-лодочки черного цвета резво отплясывали чарльстон на дорогом паркете. Она была одета в маленькое черное платьице с летящей бахромой, которая подчеркивала каждое ее движение. Ей было все равно, с кем танцевать – на партнера она почти не смотрела, как волчок кружась и пружиня в самых сложных маневрах. Но на самом деле к этому моменту Рэй уже слабо понимал, кто вообще является его партнершей, так как танцующие пары превратились в одну сплошную танцующую толпу, поэтому он просто отдался ритму, отдался этой толпе и ее безумию.
Вдруг темп мелодии начал снижаться, песня из зажигательной превратилась в нежную, неспешную. Кавалеры обхватили своих дам за талии, дамы приобняли их за шеи.
Рэй оторвал взгляд от пола, впервые посмотрев на лицо девушки-волчка. Она открыла глаза и оглянулась в поисках партнера, и оба тут же застыли на месте.
– Да ладно, быть этого не может, – нахмурилась девушка. – Кто угодно, только не ты.
– И я о том же подумал, – едко ответил Рэй, в недовольстве сложив руки на груди. – Неужто Драгомиров одобряет танцевальные вечера?
– Еще одно слово, и ты… – начала было она, как осеклась и перевела взгляд на что-то за спиной парня. Он обернулся: вдалеке, за столиком в самом углу, сидел Грей-Врановский и с явным недовольством смотрел на дочь.
– Боишься гнева папочки? – произнес Рэй, вложив в свой голос столько яда, сколько только смог.
Тут Паулина зло и решительно зыркнула на парня и, сделав к нему шаг, словно змея обхватила его шею локтем и положила его руку на свою талию.
– Ты чего творишь?! – взбесился Рэй, пытаясь высвободиться из ее хватки.
– Спасаю нашу репутацию, идиот, – прошипела в ответ девушка.
– Чего?
– Посмотри на столики.
Рэй посмотрел. Добрая половина гостей глядела на них, словно ожидая продолжения представления. От раздражения он чуть не вскипел. Грей-Врановская права: если они продолжат устраивать ссору, то желтая пресса раздует это до вселенских масштабов. Парень уже почти видел это заголовки: «Дети политиков поссорились из-за соперничества родителей», «Фон Элбатт настроил своего сына против члена Ассамблеи?», «Грей-Врановские и фон Элбатты – враги?»
– А теперь может перестанем обниматься на месте? – напомнила о себе Грей-Врановская. Рэй проглотил едкий ответ и, вытянув руку с ее ладошкой в сторону, ввел их в круговорот танцующих пар.
– Ты можешь отлепиться от меня? Не обязательно находиться так близко, и убери подбородок с моего плеча, бесишь.
– Это единственный способ не видеть твоего мерзкого лица, – тут же парировала она. Ее слова и дыхание щекотали ухо. – Жаль, что я вовремя не заметила, с кем стою в паре, иначе бежала бы из этого зала как можно быстрее.
– Мне тоже жаль. Платье и макияж даже из самого гадкого утенка сделают нормального человека. – процедил Рэй.
– Чудесно, рада, что ты оценил, – фыркнула девушка.
Некоторое время они кружились молча. Фон Элбатт рассматривал изысканные наряды гостей, замечая, что многие искоса смотрят на девушку, видимо пытаясь понять, точно ли это она.
Ее весьма близкое нахождение было настолько противным, что в какой-то момент Рэй даже удивился: еще ни разу в жизни он не испытывал такой сильной неприязни. От всего, что было связано с ней, парню становилось тошно: от ее глупого пера, заколотого на повязке, от тихого сопения ему на ухо, от того, что сегодня она и правда была до безобразия хороша. Всеобщая любовь отталкивала сильнее и вызывала странное чувство ненависти, а воспоминания об унизительной драке только подливали масла в огонь.
Приглушенный свет зала, оркестр, небольшие столики, фуршет с алкоголем и сладостями… Рэй вдруг вспомнил, почему никогда не посещал такие мероприятия. На них обычно чувствуешь себя лишним и никому ненужным, и, что бы там не говорил Генри, этот вечер не стал исключением.
«Странно, – подумал парень, – как можно чувствовать себя никому не нужным, когда обнимаешься с театральной дивой у всех на виду? Многие полжизни бы отдали только за то, чтобы с ней поговорить…»
Парадокс, однако.
***
Казалось, прошло полчаса, не меньше.
– Когда же этот чертов танец уже закончится, – недовольно прошептал парень. К этому моменту все свелось к медленному топтанию на месте.
Грей-Врановская не ответила – ругаться просто надоело.
Наконец музыка начала постепенно стихать, кавалеры принялись галантно целовать руки своих дам, и вдруг Рэй увидел то, чего не хотел бы видеть больше всего на свете. Парень застыл, не заметив, как черноволосая отстранилась и, проследив за взглядом Рэя, нашла причину его шока.
Вдалеке, у самых столиков, Альберт увлеченно целовал руку Эмили, а та, зардевшись от удовольствия, звонко смеялась. Оба выглядели неимоверно довольными.
Рэй отвел взгляд, ожидая от Грей-Врановской ехидного выпада или хотя бы ухмылки, но та лишь смерила будущих супругов презрительным взглядом и отошла.
Глава XII
Семь лет назад
Однажды, гуляя на улице, которая гордо носила звание одной из самых главных улиц города, Паула остановилась чтобы получше рассмотреть шляпу одного из памятников, вокруг которого и день и ночь бродили толпы туристов. Шляпа эта уж больно была похожа на шляпу папы, которая вечно висела в коридоре на крючке для одежды, и папа никогда не носил ее – наверное, не считал модной.
Папа всегда одевался, как это говорится в книгах, с иголочки, и не позволял себе никаких промашек вроде щетины, мятой рубашки или грязных туфель. Но дочь предпочитал не замечать.
– Доброе утро, – говорила Паула, если заставала отца в прихожей рано утром, когда он уходил на работу (на самом деле она не знала, куда он уходил, но в книгах отцы вечно уходили по утрам именно туда).
Мужчина немного недоуменно оглядывался по сторонам, словно не понимая, откуда идет звук, а потом, когда находил его источник, его губы искривлялись, и он поспешно покидал квартиру. Какое-то время Паулина даже считала его немым, что многое бы объясняло, но однажды, услышав, как он громко ругается с кем-то по их собственному домашнему телефону, она отставила эту догадку.
Тогда, во время ссоры по телефону, его голос звучал жестко и раскатисто, как гром во время грозы, но один раз, когда Паула заболела гриппом и не отправилась с утра пораньше гулять по Бёрдсбургу, до ее комнаты донеслись два звучных мелодичных голоса – один мужской, другой женский. Приоткрыв дверь, сквозь щелку девочка увидела, то папа стоял в коридоре и галантно снимал пальто с рыжеволосой незнакомки, которая, хихикая, старалась прижаться к нему и чмокнуть в щеку.
Паула тихо закрыла дверь и лишь подумала о том, что тоже хотела бы себе такие волосы, как у той барышни: медно-рыжие и объемные, а не темные и безжизненные, как у нее самой. А вот у мамы красивые волосы: густые иссиня-черные, струящиеся по спине и прекрасно сочетающиеся с ее зелеными глазами.
Так вот, однажды, рассматривая шляпу памятника, так похожую на папину, девочка почувствовала, что кто-то положил руку на ее плечо.
Паулина тут же обернулась и увидела перед собой женщину весьма крепкого телосложения, рядом с которой стоял высоченный мужчина с огромными ботинками. Таких высоких людей и таких больших ботинок, как у этого мужчины, Паула еще не видела, это точно.
– Девочка, ты потерялась? – спросила женщина, не снимая руки с ее плеча. – Где твои родители?
На этот часто задаваемый обеспокоенными прохожими вопрос она сама не знала ответа, ведь утром родители уходили из дома по своим делам, и где они пропадали целыми днями – одним святым известно.
– Я не потерялась, – мотнула головой Паула, высвобождаясь от руки женщины. Она вообще не привыкла, чтобы ее кто-нибудь трогал, поэтому лишние и совсем необязательные прикосновения незнакомых людей старалась избегать. – Я живу здесь с рождения и абсолютно точно не смогу потеряться.
Сказав это, девочка вдруг подумала о том, как же странно звучит ее собственный голос, когда она говорит вслух. Словно это сказал какой-то другой человек, а не она, как же необычно!
Женщина крепкого телосложения и мужчина с большими ботинками переглянулись. Потом женщина нахмурила ярко-накрашенные брови и спросила:
– Сколько тебе?
– Девять.
Мужчина незаметно вздохнул и обратился к женщине, только уже не на бринальском, а на нестминском. Конечно, он и не подозревал о том, что Паула неплохо знала язык Нест-Града, ведь папа разговаривал исключительно на нем (что давало повод думать, что он родом из тех краев), да и книги у них дома были в большинстве на нестминском, а не на бринальском.
– Бедный ребенок, – сказал он. – Война отнимет у нее юность, а может и жизнь.
– Нет, – угрюмо ответила женщина, все так же думая, что девочка ее не понимает. – Драгомиров костьми ляжет, но Бердсбург защитит. Этот город – символ Бриналя. Бринальцы падут духом и не смогут продолжать войну, потеряв вторую столицу. И Драгомиров это прекрасно понимает, – женщина наклонилась к Паулине, рассматривая ее лицо. – Только взгляни на эти волосы —черные, как крыло Сирин.
– И правда, как в сказке, – грустно улыбнулся мужчина.
– Девочка, – обратилась к Паулине женщина, уже перешедши на бринальский, – иди к себе домой и постарайся выходить оттуда как можно реже.
– Это почему еще? – брякнула та, скрестив руки на груди. Прогулки по городу – фактически вся ее жизнь, а бездействие дома сравнимо с адским наказанием. Даже читать девочка предпочитала на улице, усевшись на кованной скамейке или одиноком фонтане.
Несмотря на резкий тон, женщина не сменила своей печальной улыбки, а лишь ответила:
– Видишь ли, по всему миру уже год как идет война. Страшная война, уничтожающая все на своем пути. Бриналя она пока не коснулась, но я уверена, что скоро она придет и сюда. Пожалуйста, маленькая Сирин, отнесись к моим словам серьезно. Будь осторожна и не ходи по улице без взрослых.
Паулина коротко кивнула и скрылась в толпе туристов, так как продолжать этот разговор почему-то чертовски не хотелось.
В начале июля ситуация в стране изменилась – говорили, будто бы и правда началась война, но она будет недолгой. Будто бы Драгомиров, как правитель Бриналя, давно уже знал про планы регордцев и точно знает, что его народ одержит победу. В середине сентября говорили, что железнодорожные пути на север закрыты, а в конце – что выехать из Бердсбурга почти невозможно, из-за этого почти все вокзалы пришли в запустение. Будто бы фруктов, овощей и молока в городе уже не осталось, а новых поставок нет. Говорили, будто во всех городах Бриналя на фонарные столбы вешают громкоговорители, и в отличие от остальных слухов, ползающих из ушей в уши по мощеным улицам Бердсбурга, металлические громкоговорители Паулина видела собственными глазами – их и правда развесили по всему городу.
Но время шло, а ситуация не двигалась с места, по крайней мере, так казалось со стороны. Жизнь Паулы почти не изменилась, разве что теперь некоторые красивые фасады старинных зданий были испорчены броскими, режущими глаза плакатами, на которых написаны непонятные Паулине слова. Эти слова теперь встречались даже в подъездах, только на этот раз написанные от руки, да еще и смешанные с запрещенными обществом выражениями. Родители все так же уходили рано утром, а возвращались поздно вечером, или же не возвращались вовсе. Правда теперь из продуктов в шкафу лежали в основном овсянка, ржаной хлеб, мед, варенье и консервы, и не было больше ни шоколада, ни мандаринов с апельсинами, ни мясных рулетов.
А в ноябре, когда в Бердсбург вновь погрузился в привычную темноту и холод, произошло нечто такое, что изменило всю жизнь до неузнаваемости.
***
Ночью Паулина металась в беспокойном сне из одного угла кровати в другой, крича и зовя родителей и не зная, куда деться от своих кошмаров. Ей снились крики людей, просящих о помощи. В нос, словно острый кинжал врезался запах дыма. Выли пожарные сирены, трещал огонь, будто бы злобно смеясь над жизнями, которые он уносит.
– Мама! – кричала Паула, сжимая в руках одеяло, словно пытаясь защититься им от окружающего ее ужаса.
«Это не сон», – мелькнула в голове страшная, запоздалая мысль и девочка тут же распахнула веки.
Она выдохнула, а вдохнуть уже не смогла.
Перед ней возникла ужасающая картина: ее родную и до боли знакомую комнату стремительно заполнял густой серый дым, вокруг было темно, и лишь немного света исходило из окна, и свет их был явно не солнечный. Дом напротив, узорчатую лепнину которого Паула так любила рассматривать по утрам, горел.
И ее дом тоже.
«При пожаре нужно найти ткань, намочить ее любой жидкостью и защитить дыхательные пути от дыма», – вспомнила девочка слова, написанные в брошюрах, которые всегда лежали у входа в подъезд.
Быстро вытащив из шкафа первую попавшуюся на глаза рубашку, Паула выплеснула на нее воду из графина, стоявшем на прикроватном столике и спешно приложила ее к носу и рту.
Где-то совсем рядом угрожающе хрустел огонь, стремительно распространяя свое пламя по дому, на улице что-то кричали люди, истошно вопили дети, и вся эта отвратительная симфония резала слух и вселяла в душу какой-то необъяснимый животный страх.
Паулина не помнила, как перебежала коридор, но оказавшись около гостиной, замерла. Почти вся гостиная полыхала оранжевым пламенем. Горело все – от дорогих деревянных стульев с витиеватой резьбой, до тяжелые штор на окнах. Девочка развернулась и побежала по коридору обратно к своей комнате, понимая, что толкнуть входную дверь, выбежать на лестничную площадку и перебрать под ногами шесть пролетов скользких ступенек уже не получиться – все это в огне.
Придется вылезать через окно.
«Мамина спальня» – догадалась девочка и рванула туда.
Та комната располагалась дальше всех от гостиной и ее окна выходили на другую сторону улицы, а в ту часть квартиры пожар скорее всего еще не добрался.
Девочка что есть сил бежала по скудно освещенному коридору, спотыкаясь, падая, но вновь вставая и продолжая свой путь. Глаза слезились то ли от страха, который мешал думать и двигаться, то ли от едкого дыма, окружавшего ее повсюду, смешиваясь с чистым воздухом.
Паулина мельком осматривала комнаты, оставшиеся у нее позади – родителей нигде не было.
«Они меня бросили, – с болью осознала Паулина и остановилась прямо возле двери, ведущей в мамину спальню. Ноги вдруг стали ватными, тело обмякло и двигаться дальше вовсе расхотелось. – Они убежали, а меня оставили дома, даже не разбудив. Они не хотели, чтобы я жила».
Что, если исполнить волю родителей и погибнуть прямо здесь?
На мгновение страх отступил, будто сдав позиции, но потом тут же накатил с двойной силой. Нет, она так не может.
Ей слишком страшно умирать.
Поднявшись с пола, Паулина повернула медную ручку скользкими от холодного пота пальцами и закрыла за собой дверь. Все в маминой спальне было… естественно. Духи и украшения лежали в чуть приоткрытых ящиках старинного комода, кровать аккуратно заправлена, но уголок покрывала небрежно свисал до пола, а со стен нее смотрели застывшие лица неизвестных девочке мужчин и женщин, запечатленных на фотографиях. Но здесь не хватало самой мамы, которая красилась бы перед зеркалом, напевая тихую мелодию и делала бы вид, что не замечает дочь. Если бы она просто была здесь…
Девочка громко всхлипнула и вытерла глаза своей мокрой рубашкой, которую все еще прижимала к лицу. Скорее по инерции, а не от сильного желания выжить, она повязала рубашку на затылке крепким узлом, став похожей на ниндзя, и резким движением открыла окно. Высота третьего этажа пугала до дрожи в коленках, но Паула понимала, что если будет медлить еще хотя бы минуту, то сгорит заживо в обнимку со своим страхом высоты.
Ничего страшного, родители ждут ее внизу, нужно только спуститься.
Вдохнув поглубже для успокоения, девочка встала на подоконник и принялась изучать окружающую ее обстановку и свыкаться с непривычным ощущением высоты.
Родная улица выглядела непривычно: отвратительная, вязкая тьма подступала до неприличия близко – по какой-то причине не горели своим желтым светом фонари. Брусчатку отсюда видно не было, но девочка догадывалась, насколько она твердая и проверять на практике ее твердость не мечтала.
Даже без нормального освещения Паула знала, что фасад с этой стороны ее дома пестрит лепниной и украшениями, такими пыльными и шершавыми, что схватиться за них не составляет особого труда. Кажется, внизу нет людей – видимо, все они с другой стороны дома, около парадного входа.
Девочка поставила босую ногу на холодный лепесток каменной лилии, украшавшей стены третьего этажа, и ловко ухватилась руками за рельефный герб Бердсбурга, который заботливые зодчие решили прикрепить к фасаду. Правая нога, которая все еще опиралась на подоконник, никак не хотела оттуда отрываться, и тогда девочка рывком перенесла вес на левую ногу, изо всех сил стараясь сохранить равновесие.
На деле высота давила на сознание гораздо сильнее, чем Паула могла себе предположить, лилия на гербе в каких-то местах была слишком шершавая и до крови царапала кожу, а в каких-то, наоборот, была очень скользкая и гладкая, так как разные части цветка те же заботливые зодчие отделали разными материалами. Небо заволокло то ли дымной завесой, то ли плотным одеялом облаков, отчего не было видно ни белой луны в серых яблоках, ни серебристых звезд, поэтому девочке пришлось прощупывать стену почти вслепую, лихорадочно думая, что делать дальше.
Вдруг из окна маминой спальни донесся громкий треск – для того, чтобы понять, что и эта комната горит, даже не надо поворачивать головы. Но девочка сделала это неосознанно и в ту же секунду потеряла и без того хрупкой равновесие.
Пытаясь вновь ухватиться за выступ, она еще больше оцарапала руки и, падая вниз, проехалась по шершавым лепесткам лицом.
***
Очнулась Паула уже тогда, когда почувствовала прикосновение чьих-то рук, облаченных в грубые перчатки. Она лениво открыла один глаз, чтобы посмотреть на своего спасителя: сильные руки, яркая куртка с золотыми пуговицами, шлем и маска, защищавшие голову и лицо… Пожарный.
«Но куда же я упала?» – так же лениво подумалось девочке. Ноющие раны на лице, животе, руках и ногах тревожили гораздо больше, чем все, что происходило вокруг. Ее спасли. Что может быть важнее…
Следующие десять минут она помнила смутно – врачи, перевязь, маска, которая помогала дышать, всеобщая тревога, странные жужжащие звуки, мужской голос, который доносился из громкоговорителей…
– Из какой ты квартиры, моя хорошая?
Паула сфокусировалась на лице, повисшем прямо перед ней. Карие глаза. На высоком лбу капельки пота. Широкий подбородок. Нижняя губа гораздо больше, чем верхняя.
– Глаза бегают. Взгляд осознанный, – одобрительно сказала девушка-врач и погладила Паулу по волосам. Девочка не стала сопротивляться.
Разум постепенно возвращался, сонливость и головокружение от потери сознания уже прошли, дышать через маску с кислородом стало приятно. Врачи прямо на улице оказывали первую помощь – перевязывали и обеззараживали раны – а тех, кому повезло меньше, клали на носилки и увозили на машинах с мигалками. Спасатели на руках выносили людей из полуразрушенного здания, и Паула невольно нашла глазами остатки той самой лилии, за которую так отчаянно хваталась, а прямо под ней… ну конечно! Балконы на втором этаже! В темноте их не было видно, но скорее всего она свалилась прямо на такой вот балкон.
Паула посмотрела на свои руки – белоснежные повязки ровным слоем прилегали к кистям, на коленях и животе красовались точно такие же, и, хотя Паула их не видела, зато прекрасно чувствовала.
Кареглазой девушки рядом не было – наверное, убежала помогать другим.
Девочка сидела на тротуаре, прижавшись спиной к стене соседнего дома и равнодушно наблюдала за тем, что творится вокруг. Паулина смотрела на пожарных, тушащих жалкие остатки огня, которые плясали на руинах. Неожиданно для самой себя она поняла, что эти руины – все, что осталось от ее дома. Но слез не было. Для подтверждения она провела ладонью по щеке – точно, никаких слез. Никакого сожаления. Ни. Че. Го.
– Ну что, тебе лучше?
Та самая кареглазая девушка в узнаваемой форме врачей скорой помощи погладила Паулу по спине и села на корточки, так что их лица теперь снова были на одном уровне. Девочка поняла, что от нее ждут ответа, поэтому растерянно кивнула.
– Откуда ты? – спросила врач и забрала кислородную маску.
– Что? – не поняла Паулина.
– С какого ты этажа?
– С третьего.
Девушка записала что-то в блокнот, который она достала из-за пазухи. Людей на улице становилось все меньше и меньше.
– Какая квартира?
– Тридцать четвертая.
Врач медленно оторвала взгляд от блокнота. Он был таким напряженным, что девочке стало неуютно – создавалось такое ощущение, что она сказала что-то не так. Девушка смотрела то на лицо Паулины, то на ее растрепанные черные косички, то на блокнот, видимо, что-то прикидывая и вспоминая.
– Ты уверена?
Паулина кивнула. Что-то, а номер своей квартиры она знала наверняка. Видя, что девушка ей не верит, она сказала:
– У меня дома пять комнат, и одно из окон выходит на ту улицу.
Девушка отрицательно покачала головой и пощупала Паулинин лоб.
– Дорогая, ты что-то путаешь.
– Почему же? – резко спросила девочка. Она не любила, когда взрослые разговаривали с ней как с младенцем.
– В тридцать четвертой жила семейная пара, – тут же пояснила девушка, – Они выбрались одни из первых, и им даже не понадобилась медицинская помощь. И они сами сказали спасателям, что у них нет детей, поэтому пожарные не обыскивали тридцать четвертую. Ты точно что-то путаешь…
Но увидев взгляд Паулины, полный слез, она осеклась. Это были слезы боли, слезы отчаянья, слезы злости. Они жгучим ядом застилали глаза, щеки, подбородок и капельками стекали на руки, обжигая и их. Это было хуже рыжего огня посреди ночи, хуже вечного одиночества, хуже кашля в солнечный день, хуже, чем порванные ботинки посреди зимы. Они сказали, что у них нет детей.
– Извини, это я что-то не так записала…
Не чувствуя земли под ногами. Паулина кое-как поднялась с брусчатки, и, шатаясь, побрела в сторону какого-то из переулков. Ей было все равно, куда идти.
Они сказали, что у них нет детей.
– Стой! – кричала девушка, пытаясь догнать Паулину, но та уже перешла на бег. Ей кричали что-то вслед, но все было бесполезно – бегала Паулина быстро.
Уже через много лет окажется, что спасатели ошиблись, в суматохе записав неправильный номер квартиры. Несостыковку в отчетах о том ужасном пожаре обнаружит сам Аарон Грей-Врановский, когда, попивая виски в своем особняке в Норт-Бротере и готовясь к избирательной кампании, будет перебирать свои документы из старой полузабытой жизни.