Ольга Нам
Город Птиц
Глава IX
На следующее утро, сразу после плотного завтрака, Рэй по своему обыкновению засел за книги. Учитель по физике расписал парню задания на каждый день, так как Рэй заверил его, что на этой свадьбе делать будет решительно нечего и что лишняя нагрузка перед переездом в Нест-Град лишь пойдет на пользу. Чтобы понять длинные формулы, расплывающиеся пред глазами стадом диких оленей, требовалось немало усилий, отчего парень потерял счет времени. Когда от длительного неподвижного положения тела перед глазами закружились звездочки, а шея окончательно затекла, в комнату постучали.
– Господин Рэй, – на пороге комнаты топтался Йост, – простите за беспокойство, но я считаю своим долгом рассказать вам о случившемся.
– Одну минутку, – Элбатт сделал вид, что не может оторвать взгляд от книги, с умным видом бегая глазами по строчкам. Камердинер стыдливо стоял около двери, рассматривая стены. Через некоторое время парень с шумом захлопнул книгу и выпрямился: – Слушаю.
– Несколько минут назад в корпус для родственников невесты попытался зайти некий персонаж бандитской наружности, – отчеканил Йост. – Когда дворецкий остановил его, он ответил, что разыскивает вас. Это конечно не мое дело, но смею предположить, что это главарь банды, после встречи с которым вы вчера утром вернулись со следами побоев. Думаю, вам нужно рассказать о случившемся вашему отцу…
– Йост! – разозлился Рэй. – Какая банда, что ты несешь? – парень вскочил со своего стула и принялся за спешные поиски пальто. – Ты вообще в своем уме? Танвин бы никогда такого не сделал… – приговаривал он, переодеваясь.
Под недоумевающе-пристыженный взгляд камердинера Рэй пулей вылетел в коридор, а меньше, чем через полминуты уже был на улице, где гуляло несколько пожилых пар, а воспитательницы с недовольными лицами следили за детьми, которые гонялись за породистыми собаками. В общем, поместье Эльберта Врановского начинало еще один день.
Как и рассчитывал Рэй, Генри не успел уйти далеко – он стоял около фонтана в виде Ворона, внимательно рассматривая это творение, засунув руки в карманы старых брюк и насвистывая какую-то песенку. Услышав торопливые шаги за спиной, Волтур обернулся, и его тонкие губы тут же растянулись в улыбке.
– Привет, – сказал Рэй, переводя дыхание.
– Доброго утра, – ответил Генри. Улыбка не сходила с его лица. – А ты у нас оказывается важная шишка, раз тебя так стерегут.
– Нет, – возразил парень. – Просто это Йост, он вечно такой.
– Йост?
– Мой камердинер.
Глаза Генри округлились, и Рэй понял, что сказал что-то не то.
– Ну ничего себе, – присвистнул Волтур, – точно шишка.
Развивать тему не стали. Фон Элбатт еще раз взглянул на величественное сооружение, стоящее около парадного входа. Этот огромный Ворон, укрывающий под своим крылом других птиц, был откровенным намеком на будущее господство.
– Это похоже на чью-то больную фантазию, – поставил диагноз Генри.
– Фантазию ли? – усмехнулся Рэй, сложив руки на груди. – Эта семейка и правда близка к тому, чтобы установить в Норт-Бротере диктатуру. Александр и Филипп вот недавно продвинули своего родственника в Ассамблею Правительства… Ах, да, забыл, что это был отец нашей общей знакомой.
Какое-то время Генри молчал, обдумывая услышанное и разглядывая Ворона, а потом, словно очнувшись, повернулся к парню и сказал:
– Пойдем подальше от этого ужасного фонтана. Например, вон к тому озеру, – когда они развернулись и прошли пару шагов, он продолжил: – Ты должен рассказать мне все, что здесь у вас творится.
– В каком смысле?
– Политика. Врановские хотят захватить власть? При чем тут отец Паулы? Только говори помедленнее, все-таки нестминский мне не родной.
– Ну смотри, у нас тут правит Ассамблея, состоящая из пяти правителей. Каждый из них сидит в своем кресле ровно пять лет. Состав всегда меняется постепенно. Например, пяти лет назад Роберта Свон вошла в состав, а в этом году, как ты помнишь, истек ее срок, и вместо нее поставили Грей-Врановского.
– Получается, в следующем году уйдет тот, кто пришел четыре года назад? – помолчав, спросил Генри.
– Угу, типа того. Шестое октября – день выборов, в седьмое – день оглашения результатов. В этот день каждый год в здании Ассамблеи устраивают традиционный праздник и приглашают на него семьи тех, кто входит или хочет войти в правительство. Такая себе частная вечеринка.
– Погоди-погоди, – перебил Генри. – Понятно, что делал на этой вечеринке я, у меня троюродный дядя в вашей Ассамблее. С Паулой тоже все предельно ясно. Но что ты там забыл? Филипп говорил, что твоя семья кораблями занимается.
Рэй с досадой вздохнул и пнул камешек, валявшийся на дороге.
– Занимается. Испокон веков. Мы вообще все родом из Нест-Града, там выход к морю. Не знаю, с чего отец вдруг полез в политику. – И, расценив обстановку, добавил: – Думаю, ему заплатили, чтобы изобразить конкуренцию на этих выборах.
– Хм, по моим наблюдениям с деньгами у вас все в порядке. Камердинер… – он что-то задумчиво пробормотал на бринальском, но тут же поправился и перешел на нестминский. – Я, честно говоря, даже смутно представляю, что входит в его обязанности. Да и девушка из вашей семьи выходит замуж за Врановского. Подумать только, через пару дней это все, – Генри обвел рукой все вокруг, – будет принадлежать семнадцатилетней девчушке. Нехило, а?
Рэй не ответил.
– Как я понимаю, записать свое имя в Книгу этой семейки мечтает любая здешняя девчонка.
– Надеюсь, что нет. Потому что если это так, то мир сошел с ума, – а потом, помолчав, задумчиво протянул: – Книга…
Ему вспомнилось, как он пятилетний бежит по коридору, забегает в библиотеку, прячется за дальним стеллажом и, затаившись, ждет.
– …три, два, один… – слышится из коридора. – Кто не спрятался, я не виновата! Я иду искать.
Мальчик хихикает, но тут же прикрывает рот ладонью, чтобы не издавать лишних звуков. Слышаться медленные тяжелые шаги, и тетя Далия открывает дверь в комнату.
– Так-так-так, где же Рэй, где этот негодный мальчишка… – приговаривает она. – Может быть, он за шкафом? Нет, тут никого. А может, он под ковром? И тут пусто. Как же так? Куда же делся этот ребенок…
Тут Рэй не выдерживает и громко смеется:
– Я здесь, тетя! Как ты меня не нашла? Я хорошо спрятался!
– Хорошо, хорошо, – отвечает она и широко улыбается. – Ой, отойди подальше от той полки.
– А что на ней? – спрашивает ребенок.
– О, на ней самые старые экземпляры Книги. Смотри, – она взяла самую большую и старую, – здесь записано, кто на ком женился, и кто у кого родился. Вся наша родословная с начала поза позапрошлого века.
Мальчик посмотрел. На одной из хрупких от времени страниц было написано: «Артур фон Элбатт», «Агнесса де Вайтенберг», рядом красовались две замысловатые подписи, стояла дата, и в углу была приложена старая затертая фотография.
– Это бабушка и дедушка? – спросил Рэй.
Тетя Далия кивнула.
– Но ведь фотография чужая.
– Как чужая? – удивилась женщина. – Приглядись, это они, только гораздо моложе.
Мальчик упрямо замотал головой.
– А почему нет, мальчик мой? Все люди, даже самые старые, когда-то были молодыми. Взгляни на меня: сейчас мое лицо в морщинах, руки в пигментных пятнах, а суставы уже никуда не годятся. Но раньше я была недурна собой, что бы там не говорила Шарлотта. Конечно, она всегда была первой красавицей нашей семьи, но и я, бывало, блистала на балах не хуже – а может даже и лучше – нее.
Тетя Далия рассмеялась, вспоминая прошлую жизнь, навсегда застывшую на фотокарточках. Войны тогда еще не было, и мальчик вместе с отцом жил в Нест-Граде. После переезда в Норт-Бротер он уже никогда больше не видел тех старых томов, исписанных именами и подписями.
– У вас же тут есть Книги? – видимо для уточнения спросил Генри, приняв долгую паузу за непонимание.
– Да, есть конечно, – очнулся Рэй. – Наверное, раньше это был единственный способ задокументировать брак, а сейчас это скорее красивая традиция.
– Ну не скажи, – возразил Волтур, – у нас в Бринале в большинстве деревень этот способ до сих пор единственный. Знаешь, что меня удивило, когда я только переехал сюда, к вам? То, что вроде бы вы такие злые, прям враги для бринальского народа, как пытается уверить нас Драгомиров, а по сути все одно и тоже. Я раньше и правда думал, что все за границей нелюди, черти и масоны. Только и думаете, как нас уничтожить. Поэтому поначалу побаивался всего вокруг. Но потом понял, насколько у Бриналя, Норт-Бротера и Нест-Града похожие традиции. Те же Дни Алконоста и Ночи Сирин каждый год, восемь дней свадьбы, Книги у каждой семьи, да и языки родственные… конечно, у нас все выглядит не так богато. Правительство пропагандирует скромность. Но все же кажется, что меня полжизни… как бы это сказать…
– Дурачили? – осторожно предложил Рэй.
– Да, именно. Хотя, может, во время войны так даже лучше…
Генри задумался о чем-то, и его взгляд вновь стал отсутствующе-грустным. Чтобы отвлечь его от мрачных мыслей, Рэй попросил:
– Скажи что-нибудь на бринальском.
Генри оживился. Сначала посмотрел на собеседника с удивлением, словно искал подвоха, а потом, убедившись, что тот не шутит, опустил взгляд на землю и произнес что-то. Его речь прозвучала мягко, и даже голос немного изменился, словно его хозяин на пару секунд превратился в самого себя, открылся этому миру, но, замолчав, снова построил эту стену, отделяющую его от здешнего общества.
Неожиданно Рэй понял, что Генри всю жизнь ассоциировал себя с тем голосом, который застыл в воздухе пару секунд назад. Семья, друзья и знакомые, оставшиеся в прошлом, слышали его по-другому, слышали настоящего Генри, который только что появился вновь, но тут же скрылся, побоявшись. Чего он боялся, этот парень? Что он видел в своих самых ужасных кошмарах?..
Рэй понял, что сейчас должен сказать хоть что-нибудь.
– Все-таки не зря говорят, что нестминский по сравнению с бринальским звучит гораздо грубее, и что бринальский акцент самый красивый. Я вот из языков только тайлинский учу, но, кажется, особых способностей к этому у меня нет.
– Мне бы выучить ваш, и уже будет счастье. Ну и сбежать из этой поганой академии. И денег, больше бы денег…
– Насчет твоей подруги… – начал Рэй, осторожно перебирая слова в голове, пытаясь найти наиболее подходящие. – Мне жаль, если я ее обидел или еще что-то в этом роде… Просто мы… не сошлись характерами.
– Не означает ли это, что ты предпримешь попытку перемирия?
– Нет, – тут же выпалил Рэй и прикусил язык. Наверное, нужно было ответить: «Возможно потом, как-нибудь в другой раз…», но врать не хотелось. Он не пойдет на перемирие, только не с ней.
С одной стороны, он сам понимал, как неприятно находиться между двумя воюющими сторонами: учитель Рэя открыто презирал Танвина, а тот вечно исчезал из дома как раз в то время, когда подошвы кожаных туфлей педагога соприкасались с паркетом дома фон Элбаттов. Но, с другой стороны, Рэй не обязан общаться с кем-то только из-за Генри. Кто знает, что он в ней нашел. Может его прельщает внимание, прикованное к ней? Или, если верить слухам, их объединяет военное прошлое в Бринале? Или он просто влюблен в нее и поэтому не замечает ее недостатков? В любом случае, идти на перемирие он не собирается.
– Что ж, жаль, – сказал Генри. – Вам просто не повезло неправильно начать знакомство.
Рэй только пожал плечами. На его взгляд нельзя было начать знакомство правильно или неправильно, можно было просто познакомиться и сделать для себя выводы.
– Понимаешь, она довольно остро реагирует на всякие политические противоречия. Как и все, кто жил в Бринале, она не может принять другого образа мышления. Ей нужно время.
– Ну и пусть, я-то тут причем, – бурчит Рэй. И, чтобы сгладить острые углы этого разговора, добавляет: – Но я признаю, что, когда я разозлился и вспомнил, кто она такая, мне нужно было просто встать и уйти.
– Неужели ты не узнал ее сразу же? Еще до каникул, когда яе был в академии, то от количества ее фотографий в газетах мне становилось плохо.
– Я не читаю ни желтую прессу, ни журналов про новинки искусства.
– Даже колонки про театр в обычных газетах пропускаешь?
– Даже их.
– Из принципа?
– Нет, просто не интересно.
– Не интересно искусство? Музыка, театр, живопись?
– Живопись, – ухватился за мысль Рэй. – Живопись – интересно, – и, немного помолчав, продолжил: – Но не современная.
– Серьезно? – удивился Генри. – Первый раз вижу человека, который бы не радовался изменениям, которые внесла новая эпоха в живопись.
– А вот я не радуюсь. Пошлость, скрытые смыслы, абстракция – мол, додумывай сам, а я тут быстро денег получу.
– Для такого богатого человека ты довольно много думаешь о заработке других, – вставил Генри как бы между прочим.
– Не думаю, когда это честный заработок, а не мошенничество. Классический стиль прошлого, его прямота линий, рассчитанная с математической точностью – вот что по-настоящему прекрасно. Я не оскорбляю людей с другим мнением и не навязываю никому свое. Но колонку читать не буду.
– Точные расчеты в искусстве? По-твоему, во все сферы жизни должна вмешиваться математика?
– Вовсе нет. Просто в данном случае мне больше нравится консервативный взгляд.
– Ну как знаешь. На мой взгляд это мир нуждается в чем-то новом… как бы это сказать… свежем, что ли. Ну да ладно. В живописи ты консерватор, а что насчет театра, музыки, танцев, кино?
– А это и не искусство вовсе. Это развлечение, которое помогает занять скучный вечер, – отрезал Рэй.
– Категорически с тобой не согласен.
– И кино тому яркое доказательство. Глупые кривляния, из которых оно состоит, созданы просто ради зрелища и все.
– Ладно, может быть про кино ты прав, но вот согласится с тобой насчет музыки, театра и танцев я не могу, слишком уж ценю их. А, кстати. Литература. Что у тебя с ней?
– Да, забыл про литературу, виноват, – кивнул парень. – Литература – это, без всяких сомнений, искусство.
– Хвала Птицам! Наконец-то мы пришли к единому мнению! Это свершилось! – для пущего эффекта Генри даже пожал Рэю руку.
– А ты что читаешь в газетах? – спросил Рэй.
– Все, – быстро ответил Волтур. – Я, как ты можешь помнить, живу в военной академии далеко в горах и там не получаю ежедневной прессы, поэтому если удается хватануть газетку, зачитываю ее до дыр, хотя предпочел бы что-нибудь из художественной литературы… Что-нибудь про нормальную жизнь, про обычные проблемы…
Парни замолчали, думая каждый о своем.
Фон Элбатт оглянулся. Все вокруг: затуманенное поле, озеро, как зеркало отражавшее светло-серое небо, белое солнце, зелено-оранжевая трава, последние полевые цветы, запахи сыроватого утра – словом, все было родное.
Ветра не было.
Стояла идеальная тишина.
Исчезли звуки резвящихся на свежем воздухе детей, не слышно было, как мельтешат в полуподвальных помещениях слуги, и, казалось, не существовало в мире комнат, где после пьяной вечеринки избалованные господа пытаются побороть жуткую головную боль. Все это осталось там. Все было нереальным.
Последнее время Рэя часто посещало странное чувство того, что его жизнь состоит из череды повторяющихся изо дня в день сцен. Вот он просыпается: за окном еще темно, повсюду витает приятная утренняя тишина, хрупкая, как стекло. Боясь спугнуть ее, парень лежит на кровати и смотрит в потолок, лениво размышляя о том, как ему неохота вставать. Наконец он поднимается и прямо в пижаме идет на балкон, усаживаясь поудобнее в плетенном кресле и наблюдая за тем, как темное облачное небо с каждой минутой все больше приобретает бело-жемчужный оттенок. Солнце в Норт-Бротере появлялось редко, но холодно не было – даже зимой трескучий мороз был редким гостем, а снег был липким и держался не дольше месяца. Рэй любовался зелеными холмами, далекими горами и озерами, не понимая, как где-то в большом городе люди живут в тесных квартирах с видом на грязную кирпичную стену. Позже Танвин приносил ему утренний цикорий, и фон Элбатт упрашивал его остаться с ним, на что раб сначала вежливо отказывался, но в итоге всегда поддавался просьбам. Так они сидели и беседовали о своих планах, о новостях, о прошлом и будущем. Зная, что друг любит историю, Рэй подробно пересказывал свои уроки с господином Триллоном. Раб слушал внимательно и лишь изредка задавал вопросы, ответы на которые сам Рэй не всегда находил у себя в голове. В таких случаях приходилось спрашивать у самого господина Триллона, а после удивляться тому, как странно устроено мышление Танвина. Весь оставшийся день парень видел на лице раба крайнюю задумчивость, и фон Элбатт знал, что его разум находится в далеких временах и чужих странах. Когда Рэй спускался в столовую, Мидж, пятидесятилетняя кухарка, работавшая в их доме еще со времен жизни матери Рэя, подавала завтрак, после чего Рэя ожидали уроки физики и математики, а следом история, тайлинский язык и экономика. После обеда, кое-как справившись с домашним заданием, парень отправлялся в долгую прогулку или же находил лекарство от скуки в библиотеке. Если же и это надоедало, то он ехал к Эмили. Вечером звонил отец, и они подолгу беседовали о разных пустяках, а засыпая, Рэй знал, что все это будет повторяться изо дня в день.
Снова и снова.
– Я знаю, в чем твоя проблема, – нарушил молчание Генри. – Вот скажи, что тебе нравится больше всего?
Рэю показалось, что он очнулся от долгого сна.
– Корабли, – не задумываясь ответил он.
– Вот видишь, – сказал Генри. – Ты уперся в корабли и не замечаешь ничего вокруг.
– Неправда.
– Правда, – словно вредный ребенок передразнил Волтур. – Оглянись вокруг! За пределами твоего маленького мирка столько всего! Не представляешь, сколько можно для себя открыть, начав интересоваться чем-нибудь, не связанным с кораблестроением и физикой.
Рэй упрямо мотнул головой и сказал:
– Я не хочу интересоваться тем, что мне не нравится. И тем, что нынче диктует мода.
Генри вздохнул и промолчал.
– Как знаешь, – произнес он через несколько минут. – Однажды сам для себя все поймешь. Главное, чтобы это случилось раньше, чем окажешься на смертном одре.
И снова погрузился в молчание.
– Ну и что ты хочешь этим сказать? – недовольно пробурчал Рэй. Ему не нравилось, что Генри начал его учить жить, хотя был всего на три года старше.
– Я хочу сказать: попробуй что-нибудь новое.
– Например?..
– Танцы. Сегодня вечером они будут. Сходи туда, развлечешься, с людьми познакомишься.
– Но там будет много человек, которых я ненавижу. Набитых глупыми мыслями сычей. Зачем мне туда идти?
Генри закатил глаза, сдерживая смешок.
– Сходи один раз, а там уже посмотрим. Тебе одного вечера жалко, что ли? Ну что, договорились?
Рэй закатил глаза и раздраженно хмыкнул, сам не зная, зачем соглашается.
Глава X
Пять лет назад
– Передай мне сахар, – мама подняла встревоженный взгляд на Генри. – Ты что, не выспался?
– Не особо, – пробурчал мальчик, поглощая кашу с изюмом. – Всем приятного аппетита.
– Спасибо, – ответили родители с сестрой в унисон.
– Кстати, – Волтур-старший принялся за кофе с двойной порцией молока и сахара, – сегодня к нам в гости приезжает мой давний друг.
– Надолго?
– Думаю, на пару часов, не больше. Мы обсудим кое-какие дела, и угостим его обедом, – ответил Ингмар, и в его голосе прозвучала вполне объяснимая радость.
***
– Неплохо ты живешь, приятель.
Герман, высокий мужчина с лохматыми бровями и большими грубыми руками, осматривал просторный дом, широкие окна, деревянную мебель, люстры, ковры. Казалось, ничего не ускользало от его цепкого взгляда.
– Мне самому нравится, – ответил Ингмар, провожая гостя к своему кабинету.
– Не многие могут позволить себе такой дом в военное время, скажу я тебе.
– Знаю. Но война пока не дошла до сюда, верно? – мужчины заходят в кабинет. – Присаживайся на диван. Я пока найду нужные тебе документы.
– Я постою.
Герман все так же пристально бегал глазами по кабинету, особенно по текстам, лежащим у Волтура-старшего на столе.
– Кажется, они в шкафу, – сказал Ингмар. – Я только найду их и сейчас пойдем пить чай. Расскажешь мне, что происходит сейчас в столице…
Герман натянул улыбку на губы и кивнул. Тут его взгляд зацепился за один любопытнейший договор… Мужчина не мог поверить своим глазам, настолько совпадение было невероятным!
«Любопытненько…» – злорадствуя, подумал гость. По его телу растеклась приятная опьяняющая гордость.
А когда Волтур-старший отвернулся, чтобы достать папку с верхней полки, Герман непринужденным движением взял со стола одну из бумаг, и, сложив ее вчетверо, сунул себе в карман.
***
Генри сидел в своей комнате и старательно переписывал диктант по бринальскому, намеренно делая ошибки то тут, то там, а потом зачеркивал неправильно написанное красными чернилами. После этого он буквально каллиграфическим почерком оставлял рядом записи от лица учителя. Например: «Молодец, что стараешься, но выучи правило о запятых». Или: «Вижу успехи, Генри».
И вот, в очередной раз без зазрения совести подделывая подпись учителя по бринальскому, Генри представлял себе свою старшую сестру, год назад корпевшую над этим диктантом в школе. Ее идеальная выправка, какая бывает только у уверенных в себе девочек-отличниц, морально давит на соседей по парте, и они так и норовят хоть глазком заглянуть ей в тетрадь, уж больно велик соблазн халявной аттестации. Но Софья, откинув назад русую косу и сверкнув ясными голубыми глазами, принимает давно отработанную позу, которая со стороны выглядит вполне естественно и даже как-то непринужденно, но на самом деле таким образом сестричка ловко прикрывает ладошкой свои записи. А в конце года она гордо приносит домой исписанные аккуратным круглым почерком тетради и, связав их красной лентой, кладет в шкаф.
Сколько должно быть приятного самодовольства она испытывала каждый год, когда отрезала эту красную ленту и перетягивала ею тетради…
– …Генри, зайди ко мне в кабинет.
От неожиданности мальчик опрокинул чернильницу, и густая красная жидкость вылилась на стол. Он тут же приложил промокашку к той странице, где так тщательно выводил буквы, но красные щупальца было уже не остановить – диктант был безнадежно испорчен.
В дверном проеме стоял Ингмар, и лицо его было как никогда серьезным.
– Генри, мне нужно срочно с тобой поговорить.
– Я сейчас приду, отец, – молниеносно выпалил в ответ мальчик, неуклюже закрывая телом тетрадь Софьи и пытаясь расставить все письменные принадлежности на столе.
– Это не может ждать.
– Минутку, отец.
– Никакой минутки! – неожиданно рассвирепел мужчина. А потом, нервно озираясь по сторонам, он скороговоркой добавил: – Ты не знаешь, где Софья?
– Она, кажется, в гостях у подруги…
– Дьявол! – Ингмар широким шагом зашел в комнату и начал рыться в вещах мальчика. Генри еще никогда не видел отца таким нервозным и дерганным, его словно колотило изнутри, но не успел мальчик ничего возразить против обыска в личных вещах, как из недр бардака мужчина достал школьный портфель сына.
– Держи. Сложи сюда самое необходимое. Теплую одежду. Деньги, сколько есть. Карту. Хлеба. Блокнот с адресами наших родственников. В общем, самое необходимое. Самое необходимое, понял? Самое…
– Я понял, – перебил его мальчик. – Что происходит?
– У какой из подруг сейчас Софья?
– Думаю, у Аси Свиридовой.
Мужчина кивнул и тут же вышел – нет, вылетел – оставив сына в замешательстве напополам с нарастающим чувством испуга.
На диктант Ингмар даже не обратил внимания.
Генри метался по комнате, собирая вещи и ломая голову над тем, что же происходит. В это время до него доносились обрывки разговора отца по телефону. Клочки фраз летели по коридору первого этажа, и, взмывая вверх, просачивались через окно или щель под дверью, так, что Генри слышал непривычно подрагивающий и срывающийся голос отца.
«Свяжите меня, пожалуйста, со Свиридовыми… Доброго дня, позовите Софью к телефону… Это не может ждать… Передайте ей, чтобы она как можно скорее возвращалась домой… Да, я ее отец…»
Ингмар очутился перед сыном также неожиданно, как и исчез. Несколько секунд он смотрел на мальчика, будто бы видел его первый раз в жизни, и пытался получше запомнить каждую деталь его лица. Потом он достал из кармана кошелек, вытащил из него пару купюр, но, подумав, отдал весь кошелек.
– Держи… – голос мужчины прозвучал тихо-тихо, словно шелест травы. Ингмара было не узнать – его как будто лихорадило, все его движения были беспокойными. Казалось, от уверенного в себе военного не осталось и следа. – Беги как можно быстрее на вокзал, а с него покупай билет в самый дальний город, который только есть в Бринале. Вот твои документы, – отец достал из кармана на жилетке красную книжечку с вложенными туда бумагами. – Пока не закончиться война, отсидись в тихом месте, лучше где-нибудь на севере, около Холодного океана. А сейчас пойдем вниз, каждая минута у нас на счету. Я проведу тебя через черный ход…
Внизу их ждала мама. Ее глаза были красные, лицо опухшее, и она всеми силами старалась подавлять всхлипы. Генри нахмурился – все это ему не нравилось, хотя он был тем еще любителем приключений.
– Я должен уехать? А почему не вместе с Софьей?
– Софья уже едет сюда, но мы не знаем, когда именно она здесь будет… Сейчас каждая минута на счету, мы дождемся ее и она тоже уедет.
– А ты?
Из глаз отца хлынули слезы, он крепко прижал мальчика к себе и погладил по волосам. Агата нежно поцеловала сына в макушку, ничего не сказав, но Генри чувствовал, как быстро билось ее сердце и как срывалось дыхание.
– После войны мы обязательно встретимся, – прошептали родители.
И именно в этот момент Генри понял, как ему страшно.