полная версия

Никита Владимирович Чирков
Вновь: слово свидетеля

ТЕМА ПИСЬМА: Целестин

Начну с общего – спутник Целестин является не обителью известного тебе под прозвищем Варвар, и уж тем более не представляется местом вольного отдыха. Целестин – это тюрьма, куда его сослали отбывать неизвестный для меня срок. Этакая одиночная камера содержания, выбраться откуда у него нет никакой возможности без Осколков или же космического транспорта. Раз в сотню лет – если исчислять этот срок по нашему календарю – Варвар получает возможность самой примитивной прогулки по поверхности мертвого спутника, лицезря недоступную ему Вселенную, тоскуя по дому и воле, дотянуться до чего кажется таким простым, но все же недоступным. Его содержание под землей в оборудованной гробнице возможно лишь благодаря сверхтехнологичному гробу, лежа внутри которого почти сотню лет, он сохраняет свою жизнь, потому что все необходимое для жизнедеятельности во сне и наяву имеется в строго отмеренном количестве. Он не может обогнуть Целестин по самой банальной, оттого и грустной причине – время автономности ограничено одним месяцем нашего календаря. Все оказалось легким в понимании, но сложным в исполнении, сейчас объясню. Когда саркофаг раскрывает свои двери, задача пленника не в наслаждении свободой – время даровано лишь для того, чтобы напитаться солнечной энергией, проверить ферму с Особями, убедиться в работоспособности всех систем жизнеобеспечения и подготовиться к тому, что следующую сотню лет в саркофаге он будет обеспечен питанием и энергией. Просто представь, как мало дозволено существу, некогда обладавшему силой столь великой, сколь неизмеримой нашими системами оценки работоспособности.

Те самые Особи, которые тебе знакомы, выведены генетическим образцом идеальной формы защиты хозяина с обеспечением всех необходимых питательных веществ. Много белка для строительного материала, умеренно жиров и углеводов, с достаточно крепким скелетом, применимым для множества ситуаций беззащитного пленника. Особи являются идеальной пищей, разведкой и защитником для него и ему подобных. Думая наперед, их разводят больше нужного, чтобы в случае чего Варвар мог и защитить себя, и прокормиться. При этом им могут ставить отдельную задачу, например охранять важный объект и устраивать гнездо там, где будет безопасней всего для них и максимально полезно для исполнения своей цели. И если им приказано, то непоколебимое исполнение может быть нарушено лишь смертью. Преданы на генетическом уровне лишь ему и подобным, в случае угрозы внешних сил обеспечивают безопасную территорию в ожидании команды, при этом умеют анализировать ситуацию, дабы не попасть в ловушку гипотетического противника. Преследовать врага в слепом порыве могут лишь первые из пробудившихся, чтобы собрать информацию для остальных, передав ее неизвестным для меня образом. Это что-то стадное, они умеют не просто контактировать друг с другом – им подвластен чуждый нам способ формирования единого сознания околоразумного состояния, как некий рой запрограммированных на согласование единиц. Абстрагируясь, не могу не подметить удивительность этих существ и того, как хорошо они исполняют свою роль. Но их жизненный цикл, способ питания и размножения пока остаются для меня тайной, что показатель высокой важности сохранности этой информации, видимо, во избежание изъятия технологии с возможностью успешного противостояния этим созданиям. В целом я считаю это разумным: нельзя чтобы иные обладали шансом защиты, ведь никто не знает, куда заведет тропа дружбы и как развернется связь между созданиями в пылу гипотетического конфликта.

Причины его злоключений происходят из наказания, если простым языком, за чрезмерную инициативность. Знакомо, не правда ли? Его принадлежность к высокотехнологичной расе несет сокрушительную для Вселенной угрозу при несоблюдении строжайшей ответственности. Несмотря на высокий уровень конфиденциальности, есть информация, что называется – грубыми мазками. Обуздав материю Вселенной, разграничив жесткие законы, они открыли возможность создавать планеты и солнца. Разумеется, законы были достаточно строгими, и, как мы теперь знаем, Целестин и стал результатом нарушения этих законов. Неизвестно, за какие конкретные нарушения Варвар был лишен Осколков, следственно, и свободы, но точно известно одно – никакой смертной казни у них нет. Я пришла к простому выводу – смерть им слишком дорого обойдется. Таких, как Варвар очень мало, лишь избранные получают привилегию связать свою жизнь с тем, что я назвала по ближайшей аналогии – Внешняя наука. Мне не совсем ясно, Варвар молодая Особь или же старая, но ясно другое – он нарушил закон, и плата его заключается в изоляции на Целестине. Если он выживет, что возможно лишь благодаря строгой дисциплине и жертве свободы воли, то по истечении срока его вызволят оттуда. Есть шанс, что в его руки попадет некий космический транспорт или же Осколки, которые и являются источником энергии и инструментом путешествий по Вселенной. Целестин – не просто место: оно было создано, чтобы наказание в невидимых преградах имело воспитательный эффект не в последнюю очередь посредством медитативного переосмысления прошлого, настоящего и будущего. Варвар или ему подобный всегда один в этом месте, и все, что ему остается помимо сохранения структуры возобновляемого ресурса для жизни здесь, – так это смотреть в пустоту, выискивая там изменения не только в мире, но и в самом себе. Уверена, еще многое мне неизвестно, но, как и писала, это лишь «грубые мазки». Планетарная инженерия вынуждает переосмыслить догматичные представления награды и наказания. Свобода для нас – клетка для него. Божественное создание заперли на свободе в одиночестве. Мне искренне грустно от осознания такой несправедливости.

11

Нечто властное выталкивало их из чего-то уютного и мирного в грубое и неприятное, нарушая некогда близкий покой в пока что им неясную угоду. При этом обе не подозревали друг о друге до момента достаточной ясности ума и зрения, но с отстающим слухом и обонянием. Вырванные из пустого сна, уютно прячущего от раздражающего своим физическим воздействием мира, Люба и Настя долго вспоминали процесс переноса мыслей в слова, то поглядывая друг на друга, подмечая наличие на своих телах все тех же скафандров, то увлекаясь окружением: позади них была металлическая стена, справа – каменная, слева – открытый проход в другой отсек, а вот перед ними, между двух дверей, закреплены вертикально три криокамеры с глухими крышками. Сами они сидели на пилотских креслах, ногами к пустому пространству в центре, под последней еле работающей лампой на потолке. Тишина давила на них столь же неприятно, сколь стонало тело от каждой слабой попытки любого движения. Казалось, смерть настигнет их с минуты на минуту. Время возымело свойство растянуться столь своевольно, сколь первые доказательства ясности ума оказали на обеих влияние яркого торжества. Заряд энергии вынудил Настю подскочить так, как убегают от самой смерти. Она упала на пол, радуясь боли во всем теле, потому что эта боль доказывает ее жизнеспособность и наличие сил для борьбы со смертью. Люба же делала все медленно, терпя физическое страдание на каком-то неведомом Насте уровне, явно не впервой сталкивая с аналогичным, отчего и не было ни капли паники. Люба помогла ей встать, после чего, держась друг за друга, они осели обратно в кресла, контролируя каждую свою мышцу, вглядываясь в глаза друг друга скорее из желания моральной поддержки, чем поиска ответов. Одним из ключевых элементов преобладания трезвости над смятением стала возможность дышать в этом тесном помещении воздухом, ведь они, как оказалось, были без шлемов. Воздух был тяжелым, немного словно и грязным, что внезапно пугало их достаточно сильно, дабы бояться произнести первое слово. Но это и не потребовалось. Внезапно без предупреждения они услышали мужской голос – немного шабутной, добрый и заботливый, кажущийся молодым, но отдающим местами странной хрипотой:

– Не спешите. Все хорошо. Спокойно дышите, аккуратно возвращайте себе осязание. Вас нехило потрепало, повезло еще, что можете на своих двоих стоять. Хотя скафандры хорошо сдержали удар при падении, пусть органы немного и пострадали, но, спешу заверить, ничего критического вам не грозит. Я почти уверен, что несколько часов да умелая консистенция медицинских аппаратов приведут вас в более-менее удобоваримое состояние. Понимаю, что вы удивлены и, как это так сказать… испуганы, но, заверяю, что мотивы мои добрее самой доброты, все-таки… Мда, наверное, я немного поспешил, вот и стоит извиниться, что… Хотя, вот знаете, я вам жизнь спас, так что переживете, уж что-что, манеры приличия могут и потерпеть своей ценности. Главное, что вы пришли в себя, значит, организмы восстанавливаются, как и мыслительные процессы. Было страшно, что может быть поврежден спинной мозг, но, как я уже говорил, скафандры ваши – штука отличная, погасили удар, а остальное… ну, сотрясение уж никуда не деть, тут могу лишь посочувствовать. Между вами, на стене сзади, я установил диагностический аппарат – там на экране ваши показания с датчиков, которые на запястьях, можете сами все проверять. Уж прошу извинить, но пришлось ваши скафандры снять и… ну, когда спасаешь жизнь, то уж не до личного пространства, если вы поняли, о чем я. Ничего личного, но проверить отсутствие переломов, гематом и прочего… Короче, вы живы, и это отлично.

Его переживания имели успокоительный эффект, так что, когда зрение почти пришло в норму, Люба моментально заметила в дальнем правом углу, между дверью и каменной стеной, человека, сидевшего в темноте на стуле. Настя проследила за ее взглядом и сразу же подметила неизвестный ей черный скафандр на этом человеке, чьи сложенные в замок руки лежали у поясницы, пока сам он сидел на стуле с ровной осанкой. Более-менее были видны лишь согнутые в колене ноги да руки по локоть, остальное окутано темнотой. Настя отлично чувствовала его взгляд – заинтересованный, проистекающий из самой черноты, при этом сам он стал волновать ее меньше в тот момент, как она увидела раскрытые в оцепенении глаза Любы.

– Здравствуй, Любовь.

Реакция не заставила себя ждать: вместо известной Насте властной, волевой, взрослой женщины перед ней образовалась искренняя, полная человеческой ранимости девушка, закрывающая ладонями рот от переполняющих ее эмоций, чьи влажные глаза проявляли все краски заботы и любви. Этот неизвестный был ей не просто дорог – так могут реагировать только на долгожданную встречу с самым близким и важным человеком. В порыве заботы Люба резко встала по направлению к нему, но сразу же с тем, как слабость оказалась сильней стремления, этот человек чуть поднялся, желая успеть поддержать ее, но остановился, увидев, что она упала обратно в кресло.

– Все такая же упрямая! – произнес он с добрым воспоминанием, после чего пересек помещение, скрылся за проходом, и не успела Настя и слова сказать, лишь кратко взглянув на монитор по привычке, убеждаясь, что Люба далеко от критического состояния, так незнакомец вернулся, держа в руках деревянную коробочку. Он отдал ее Любе, Настя же не могла больше молчать.

– Я знаю это! – Незнакомец успел поднять железный стул, явно желая пододвинуть его ближе, но сразу же поставил обратно, медленно сел, вновь прячась во тьме. Люба уже поняла, что Настя собирается сказать, и просто медленно рассматривала коробочку, переполненная теплыми чувствами. – Это было у Андрея, он забрал ее с Авроры еще два дня назад, когда мы Бэккера знакомили с Петей. Но он скрыл это, я узнала лишь потом. Она была у него, он берег ее… в тот момент я видела его последний раз, уже потом Козырев сообщил, что его убили.

Настя была жадной на ответы, пронзая Любу недобрым взглядом того, кто уже сделал слишком много поспешных выводов. Люба подняла глаза на Настю и заговорила с нотами скорби:

– Это я попросила его проверить Аврору. Мне нужны были доказательства того… что я – это я. Настя… я оказалась в его комнате примерно тогда же, когда Бэккер в своей.

– Что ты такое…

– Ты уже все поняла. Сказанное Бэккером о будущем – это правда. Мне оно известна независимо от Бэккера – лично наблюдала. Когда Осколок переместил его, то и я вернулась туда, где была эмоционально привязана в тот момент. Это сложно объяснить, но Осколок словно чувствует того, кто с ним контактирует. Я знала потомка Андрея, жившего на Авроре. Уже в Монолите я нашла его комнату, там увидела фотографии… ну и узнала того, чьи гены достаточно хорошо сохранились с поколениями. Я хотела там умереть, потому что устала и… А потом случился скачок. Андрей был в своей комнате, ночью, когда я там внезапно очутилась. Он хотел помочь мне, был добрым человеком, как и его потомки. – На этих словах Люба посмотрела на незнакомца и поделилась горькой улыбкой.

Настя спрятала лицо в ладонях, борясь то ли со злостью от очередного обмана, то ли от усталости нового слоя этой бесконечной истории. Она молча сидела несколько минут, успешно блокируя желание обвинить Любу в смерти Андрея лишь за счет напоминания о более важной проблеме. Она подняла глаза, и только Люба хотела наклониться вперед и внятней все разъяснить, совершенно не скрывая своего переживания, как Настя подняла руку, останавливая ее еще на полуслове.

– Потом поговорим о том, почему ты скрывала столь важные знания, как это делал Бэккер. Сейчас нам надо вернуться. Мы обе видели, как Варвар и Петя дрались! Видели перед тем, как ты сказала, что на этом корабле прибыла с Опуса и основала Аврору! Я очень сильно сдерживаю себя. Если не решать проблемы поступательно… – Настя не смогла закончить предложение, ее почти трясло, злоба все же брала вверх, как ответная реакция на все более закручивающийся бардак причин и следствий.

– Это ты убила Андрея?! – все же вырвалось из нее вопреки желанию, придав сил даже встать во весь рост. Неизвестный уже хотел как-то вмешаться, встал со стула, но Люба попросила его успокоиться, после чего сама поднялась, чтобы смотреть Насте в глаза во время важного откровения.

– Я бы никогда так не поступила с ним. Его гибель стала для меня таким же кошмаром, как и для тебя. И, как и тебе, мне сообщил Козырев, когда я пришла к нему на переговоры. Андрей куда-то пропал, его поиски привели меня к бунтующим. Дальше ты знаешь. Эта коробка была у Козырева, когда мы встретились. Андрей передал ее ему, лишь благодаря этому решению меня и приняли.

Настя упала обратно в кресло, мирясь с нежеланной, но вполне вразумительной историей. С другой стороны, что-то внутри просто хотело принять это на веру, избавляя себя от нового конфликта с новым бременем тягостной правды. Люба присела и хотела что-то еще сказать Насте, прекрасно понимая ее связь с Андреем, но промолчала. Ее внимание переключилось на до сих пор неизвестного для Насти человека, внезапно для Любы оказавшегося вновь в углу, прячась в тени.

– Думаю, надо вас представить. Это Настя – добрый человек, житель Монолита, колонии, воздвигнутой недалеко от Авроры, которая, в свою очередь, ныне памятник прошлого. Настя – это Оцелот, он прибыл с Опуса и основал со мной Аврору. Один из самых важных людей в моей жизни.

– Просто «важных», уже не любимых? Прикольно! Не зря дожидался, спасибо, солнце мое, пойду еще подремлю, вдруг потом снова любимым стану.

Люба от этого саркастичного комментария расцвела в улыбке, словно девочка, наконец-то оказавшаяся наедине с любимым мальчиком, радуясь каждому мгновению. Настя все наблюдала за ней, и внезапно ее претензия ослабла, ей даже стало жаль эту женщину, от которой так и веяло лишениями и несчастьем. Ныне Люба раскрывается жертвой несправедливости, а никак не властным лидером церкви. В каком-то смысле видеть ее такой – это даже мило, подумала невзначай Настя, собираясь уже нарушить эту неуместную для обстоятельств, от того и ценную идиллию.

– Может быть, отложите это на другое время?! Пока мы тут болтаем о прошлом, Оскар, Рода и остальные, возможно, уже столкнулись с Варваром! Их надо либо предупредить, либо же им помочь!

Настя была рада своей грубости в этот момент, как подтверждению возвращения хоть какого-то контроля над своей жизнью. И стоило ей уже попытаться встать, дабы скорее покинуть это тесное, мрачное и неуютное место, как краски окружения будто бы сгустились еще больше, вынудив остаться на месте из-за реакции Любы.

– Почему ты прячешь от меня свое лицо? – Повелительный тон с властной харизмой вновь проснулись, ощутимо отрезвив Настю серьезностью момента.

Напряженное молчание лишь усилилось от самого простого, оттого и жуткого вопроса: ведь он и правда так и не показывал свое лицо из-под шлема скафандра, все время оставаясь в тени. И если Настю окутал пронзающий холодок по всему телу, подталкивая к немного большему пониманию пережитого Родой кошмара в пещерах на Коме, то горячий нрав Любы словно пульсировал от смеси страха за любимого и злости на очередную несправедливость в ее жизни. С момента вопроса он не двигался, сидел ровно, руки держал сложенными на груди. На исходе затянувшейся раздражающей тишины голова была опущена вниз на манеру грустного смирения с грядущим откровением. Медленно, словно ранимое создание, он поднялся, передвинул стул под свет лампы и вновь сел на него, затем последовало снятие шлема. Все произошло медленно, каждый звук и движение врезались в их память с неоднозначным, требующим будущего переваривания эмоциональным окрасом, ибо вместо человеческой головы увидели они голову примитивного робота с щелями вместо глаз и рта.

– Я должен извиниться. Но лучше вам увидеть его – мою марионетку, потому что настоящий я… Прости меня, Любовь, я уже не в той форме, каким ты меня знала и помнила. Простите, что не сказал сразу, но… скажем-с так, мой вид может шокировать, и раз вы смогли чуть-чуть привыкнуть, прийти в себя и освоиться… Его не обязательно было вам раскрывать, но, как я и сказал, это удивление чуть-чуть подготовит к следующему.

Робот отошел, прихватив стул, чтобы сесть обратно в угол, пугая их своей обезличенностью. И не прошло и минуты, как причина его поведения раскрылась им – верхняя половина крышки центральной криокамеры стала прозрачней, позволив им увидеть закрепленного внутри человека: без рук, без ног, лишь грудная клетка, шея и голова – вот все, что было зафиксировано, подключено к системе жизнеобеспечения и шлему для компьютерного интегрирования, скрывающему глаза, уши и рот. Люба сама не заметила, как подошла вплотную к стеклу, уткнувшись в него раскрытыми от шока глазами, забыв про все вокруг, не способная сказать ни единого слова. Чудовищная боль вырвалась изнутри ее сердца в потоке слез и оголенной скорби, ломающей ее изнутри и снаружи. Ей было так больно, как не должно быть больно человеку. Настя, возможно, впервые увидела, каково это, когда человек кричит одним своим видом, заполоняя тишину неописуемыми страданиями.

– Прости меня, но я не мог иначе. Когда ты пропала, Кассандра привела нас сюда в надежде найти способ избавить тебя от Осколков. Но все пошло не по плану. Пришлось сделать очень многое… Я не мог сдаться. Если и был шанс спасти тебя, то только здесь, на Целестине. Мы не знали, куда тебя перенесло, но сидеть и ждать не могли. Годы шли, связи не было, мы пытались починить корабль, который упал сюда из-за метеорита, внезапно располосовавшего Целестин. Это же надо так, да? В общем… Я не хочу, чтобы ты винила себя. Пусть я знаю, что ты все равно меня не послушаешь, но, пожалуйста, Любовь, женщина, которую я люблю… Я люблю тебя больше жизни, иначе бы не отдал ее за тебя. И если бы пришлось, я бы поступил так снова, потому что не могу не поступить так.

Измотанная страданием от этой нечеловеческой трагедии, вытирая лицо от слез трясущимися руками, она взглянула на Настю и испугала ее, потому что ей было отлично знакома сокрушительная смесь вины и отчаяния. Желая как-то отсечь этот знакомый по событиям на Монолите каркас страданий, заодно позаботиться о будто бы умирающей на глазах Любе, Настя сначала хотела задать вопрос на отвлечение, но вскоре осознала, что нащупала нестыковку.

– Я не специалист, но… разве автономность этих камер не рассчитана на сотню с лишним лет? – Люба смогла чуть-чуть ухватиться за мысль и вылезти из трясины трагедии, что позволило Насте продолжить уверенней: – Если вы прибыли на Аврору на этом корабле, что произошло где-то сто десять лет назад, насколько мне не изменяет память учебников истории, то… Я не пытаюсь критиковать, просто… Извини, но у меня за последние два-три дня паранойя развилась, уж слишком много я ошибочно думала, что понимаю происходящее.

Любу окончательно захватило любопытство, навеянное желанием Насти сформировать понятные точки координат для ориентирования в истории.

– Я должен задать вам один вопрос. – Его задумчивость насторожила, придав моменту новых глубин восприятия. – Какой сейчас по-вашему год?

Настя и Люба молча переглянулись – скорее из-за нужды вместе пережить новое откровение, которых стало слишком много.

– Я не смог сказать сразу. Это очень тяжело не только слышать, но и говорить. Сначала вы должны были прийти в себя. Я нашел вас недалеко от корабля, вы лежали без сознания. Высота была большой, метров сорок примерно, а внизу камни. Вы, вижу, не помните падения. Состояние было критическим, время уходило, вот я и погрузил вас в анабиоз, чтобы выиграть время. Знала бы ты, Любовь, как я удивился при виде тебя. У меня тут очень скудное оборудование, про медикаменты и говорить не стоит. Если бы не генетические эксперименты Кассандры, которые она начала еще на Авроре, ты, думаю, помнишь, как она увлеклась образцами из Топи. Ну мы их и забрали сюда, где… Мы проводили эксперименты, потому что тут есть то, чего нет на Коме, – солнечная радиация. Оказалось, что образцы Топи умеют адаптироваться в экстремальных условиях. Времени у нас было полно. Мы смогли создать новый вид бактерий, умеющих исправлять поврежденные клетки, восстанавливая чуть ли не любой организм. Но на это требовалось время. Много времени. Когда вы упали… у вас обеих были переломаны позвоночники, кости ног и… Короче, с такими травмами умирают сразу же. Но, как и говорил, мне повезло. Лишние минут пять – и вы бы погибли.

– Сколько мы тут лежали?! – Настя начала задыхаться, Люба взяла ее за руки, прекрасно зная на своем опыте переживаемый шок.

– Шестьдесят четыре года. Мне жаль. Это ужасно слышать. Понимаю. За эти годы бактерии медленно возрождали вас, пока анабиоз сохранял разум и сам мозг. Мне пришлось… Мне пришлось сделать это с собой, чтобы вы выжили, иначе некому было бы следить за процессом вашего возрождения. А для этого… ну, много мне не надо. А вот бактериям нужен строительный материал, который они переработают в ресурс для восстановления отсутствующих клеток.

– Я не верю! – Настя посмотрела на Любу и разозлилась еще больше от ее спокойного смирения.

– Простите меня, но я не мог бросить вас. Я сделал то, чему меня учили и что сделал бы любой хороший человек, – пожертвовал собой. Мне… Мне хотелось спасти хоть кого-то, ибо сам я… Мое время ушло. А ваше только начинается.