Мария Викторовна Доронина
Осколки камня
Щелкнул замок. Этот звук, такой неожиданный за три дня, выстрелил меня обратно в жизнь. Дверь открылась, и вошел человек. Я растерялась. В первый день то и дело казалось, что за мной придут, но теперь я и забыла о том, что сижу в тюрьме.
Мужчина закрыл дверь и нажал выключатель. От вспыхнувшего света я зажмурилась, а потом увидела Полоцкого. Олег Иванович взял стул и сел напротив. Несколько минут прошло в молчании. Я не выдержала первой.
– Долго собираетесь держать меня здесь?
– До суда.
– В чем меня обвиняют?
– Участие в деятельности организации, готовящей государственный переворот и ответственной за теракты в столице.
Знает ли он о готовящейся операции или говорит наобум?
– Вот как. А я думала, что не состою в Совете.
Он не ответил.
– Если это организация, есть и другие участники. Многих посадили за решетку?
– Достаточно. Хотя мы за числом не гнались. Даже если многие остались на свободе, меня не волнует эта мелкая рыбешка. Все главные люди находятся здесь.
– О ком вы?
– Ты с ними не знакома? Скорее всего, нет. Зато жильцов соседних пяти камер знаешь давно.
Взяли всех ребят.
– Решили устроить показательный процесс? Что ж, вы можете состряпать любое обвинение. Только вот доказательств нет.
Полоцкий усмехнулся.
– Я мог бы не отвечать на столь наивную попытку прощупать почву. Но мне скрывать нечего. «Стряпать», как ты выразилась, и не придется. «Дети Виира» – да, я знаю название – сделали предостаточно, чтобы затянуть себе петлю на шее. Что касается доказательств, то их уже немало. А будет еще больше.
И он посмотрел на меня так выразительно, что мороз пробежал по коже. Очевидно, это было заметно, потому что Полоцкий поспешил успокоить:
– Нет, дитя мое, не бойся! Никто тебя пальцем не тронет. Ни тебя, ни ребят. Когда вы предстанете перед народом, на вас не будет и царапинки. Но это случится еще не скоро. Хватит времени подумать о том, что бывает, когда дети решают поиграть в революцию. И кому приходится за это платить.
Он печально улыбнулся и встал. Уже у двери обернулся.
– Мне очень жаль, Вика, что так сложилось. Я мечтал о другом будущем для вас. Давал шансы одуматься. Теперь у тебя тоже есть шанс… Раскаяться.
Когда дверь закрылась, я упала на кровать, обессиленная этим разговором, как дракой. Немного успокоившись, постаралась подвести итог встрече. В сети попало много членов организации и, судя по намекам, кто-то из лидеров. Или даже все. Не так важно, сколько Совет знает о деятельности «Детей Виира». Даже если оставшиеся на свободе смогут затаиться и вновь объединятся, на это потребуется много времени и все старые планы будут уже бесполезны. Придется начинать сначала. Это в лучшем случае.
Ждать пощады бесполезно: больше всего Пастыри бояться потерять власть, и того, кто на нее посягнет, уничтожат. К тому же показательный суд припугнет потенциальных недовольных и отобьет желание бунтовать. Но такой спектакль нужно тщательно подготовить. Я читала о подобных процессах во времена Сталина. Прежде чем выпустить «актеров» на сцену, необходимо сломить их волю, добиться покорности. Иначе суд может стать трибуной для провокационных выступлений.
А что ждет нас? До суда придется томиться в неведении и бездействии. Полоцкому не нужно ни допрашивать нас, ни устраивать очных ставок. Время на «подумать и раскаяться». Если я в чем и раскаивалась, так в недостаточной активности. А еще больше – в том, что не закопала поглубже этот чертов камень в школьном саду.
Только тут я вспомнила о геласере. Его не отняли, как другие вещи. Хотя, скорее не заметили: подвеска была скрыта кофтой в ночь ареста. Но что удивляло больше – его не заметил Полоцкий. Не почувствовал. До сих пор для него это оставалось простым украшением, капризом сентиментальной девочки, тоскующей о доме. А ведь Олег Иванович сильнее всех связан с камнем. Стоп. Что-то царапнуло память. Пока мы разговаривали, на периферии внимания была мелочь, отвлекавшая мысли. Я закрыла глаза и постаралась восстановить сцену.
Вот он открывает дверь: фигура в тени. Входит, включает свет. Смотрит на меня несколько секунд. Берет стул, садится, распахнув полы плаща… Есть! Камень у него на груди! Раньше там было ожерелье с шестью геласерами из колец ребят, но теперь камень один и больше по размеру, словно осколки соединились. Это геласер, никаких сомнений. Выходит, отдельные кусочки его могут срастаться. Почему? Как это происходит? Если ими владеет один человек? Владеет достаточно долго. В любом случае, мне это совсем не нравилось. Полоцкий стал сильнее. Теперь с ним и подавно не может тягаться ни один Пастырь. Если только объединятся. Кто знает, какие интриги плетутся в Совете. Есть ли там единство?
Я почти не попробовала ужин и заснула, утомленная размышлениями. Пронзительный крик заставил меня подскочить на кровати. В камере было ослепительно темно. Крик повторился. Я вскочила и с трудом нашарила выключатель. Впрочем, я и так понимала, что, кроме меня, здесь никого нет. Вновь закричали, и теперь я определила, что звук доносится снизу. Это была женщина.
– Нет! Нет! Пожалуйста! Я не знаю!
Слова захлебнулись в вопле. Так кричать можно только от очень сильной боли. У меня скрутило живот: едва успела подскочить к раковине.
Крики перешли уже в визг, но вдруг резко прекратились. То ли несчастная потеряла сознание, то ли там, внизу, решили, что на первый раз мне достаточно. На четвереньках я обшарила весь пол и обнаружила в углу, под кроватью, отдушину. Вот почему так хорошо слышно. Я попыталась закрыть отверстие подушкой, но, во-первых, как оказалось, это слишком эфемерное препятствие для звука, во-вторых, и кровать, и стол были привинчены к полу, так что добраться до отдушины, чтобы законопатить ее надежнее, не представлялось возможным.
Я прислонилась к стене. Тело колотила дрожь. Вот что он имел в виду, когда говорил о тех, кому придется расплачиваться. Какой умный ход! Какой дьявольски умный и жестокий. До этих пор я не подозревала, насколько Пастыри уже не люди. Это не садизм или ненависть. А холодный расчет ученого, проводящего эксперимент. Чувствовал ли себя Менгеле богом в лаборатории Освенцима?
Это стало повторяться каждый день. Или ночь. Определенного времени не было, чтобы сделать сеансы еще мучительнее. Я жила со сжатой пружиной в груди, ожидая, когда воздух расколется очередным криком. Ни днем, ни ночью сон не мог быть надежным убежищем. Пытали и мужчин, и женщин. Я различала среди криков и неясные слова, но вскоре поняла: нередко, после того, как была выжата вся информация, процесс продолжался исключительно для меня.
Тогда я не выдержала: начала барабанить в дверь, биться о стены, кричала и умоляла их остановиться. Скорчившись в углу, зажав уши, я рыдала и хотела одного – умереть. И это желание не только заслонило все остальное, но и показалось единственным выходом. Пусть я не могу помочь этим людям, так хоть избавлю от лишних мучений.
Но как? Разбить голову о стену? Ненадежно, и вряд ли хватит духу. В камере была раковина, но отверстие слива было слишком большим. Тканью оно не затыкалось настолько, чтобы можно было набрать достаточно воды. И вдруг я заметила рядом с дверью торчащий обрубок железки. Совсем небольшой, но достаточно толстый, чтобы выдержать мой вес. Возможно, раньше здесь шла перегородка или еще что-то. Это меня уже не интересовало. Но из чего сделать петлю? Я перерыла все тряпки, но они были или малы, или слишком толсты. В отчаянии заколотила кулаками в стену, и подвеска на груди подпрыгнула. Точно! Проклятый камень привел меня в этот мир, пусть поможет уйти отсюда. Устроим портал! Пусть не так, как представлялось, лишь бы это закончилось.
Я встала на стул, скрутила кожаный ремешок (прочный, если сделать все быстро – выдержит), зацепила за штырь, удобно изгибавшийся на конце, и приготовилась. Что там положено перед смертью? Вспомнить всю жизнь? Мне не хотелось ничего вспоминать, не хотелось ни о чем думать. Ладони вспотели, и виски сжимало страхом. Но боялась я не смерти, а того, что не успею до очередного сеанса, который мог начаться в любую минуту. Ну, всего одно движение – оттолкнуть опору под ногами. Я уже напрягла мускулы, помню, что смотрела в окно, и там в этот момент пролетела птица – редкое событие. А у меня вдруг перехватило дыхание. Откуда здесь этот крюк?..
Так вот чего он хочет! Освободить сына от необходимости судить экс-любимую. Для этого мне и оставили подвеску. Шанс раскаяться! И избавить Диму от лишних страданий.
Я аккуратно освободила ремешок, слезла со стула и легла. По телу пробегала дрожь. Я знала, что вот-вот начнется сеанс: они, без сомнения, за мной наблюдали. Никого я не спасу своим самоубийством. Под каждой камерой этого этажа творится то же самое.
Я закрыла глаза и постаралась расслабиться, но все равно мускулы живота дрогнули, когда засвистел крик.
29
За неделю до суда пытки прекратились. Первые два дня я не знала, как это объяснить, и с тревогой ждала. А потом наконец-то выспалась. Постепенно возвращался аппетит. Теперь уже подносы не оставались нетронутыми. Конечно, я понимала, что это объясняется желанием вернуть нам нормальный вид перед судом, но не видела смысла доводить себя до истощения. Посмотрим, думала я, как получится отыграть эту сцену. Решимость использовать малейшую возможность испортить Полоцкому праздник поддерживала.
Однажды ужин принес надзиратель, и, поставив поднос на стол, холодно сообщил, что суд состоится завтра. Что ж, я поела и легла спать пораньше. Силы еще пригодятся. Однако сны были наполнены тревогой, я несколько раз просыпалась и поначалу обрадовалась рассвету, который нес окончание неизвестности. Но потом страх вернулся, коварно ударив под дых. Я не смогла съесть и кусочка и с трудом сдерживала нервную дрожь перед вошедшим охранником. Мне принесли новую одежду, гребень и зеркало. Сердце стучало, как погремушка. Развернув сверток, я вскрикнула: это был наряд Пастыря. Только из простой серой ткани и без плаща.
– Я не стану это надевать!
– Очень жаль, – спокойно ответил мужчина. – Но тогда вас оденут силой.
У меня еще была надежда увидеть ребят по дороге на суд. Но не удалось: едва я привела себя в порядок, незаметно спрятав кулон за воротник, охранник надел наручники, а потом накинул мне на голову черный тканевый мешок. Держа за руку, вывел из камеры. Мой проводник был очень аккуратен, я старалась услышать – идет ли рядом еще кто-нибудь, но ткань мешка шуршала при малейшем движении.
Пройдя, казалось, через весь Луилир, мы вышли на улицу. Свежий прохладный воздух даже через ткань пьянил не хуже вина. Еще коридор и вот слышно, как урчат моторы автомобилей. Меня опять посадили на заднее сидение, стиснув с двух сторон, и машина поехала. Это выглядит странным, но лишь в дороге я задумалась: каким будет приговор. Безусловно, суровым. Значит, или пожизненное или… Пару недель назад я хотела себя убить, но теперь мысль о смерти заставляла меня дрожать. Было очень стыдно, я понимала, что спутники чувствуют этот трепет, но ничего не могла поделать. Впившись ногтями в ладони, я с трудом взяла себя в руки. Нужно выглядеть достойно. Держаться до конца. Хотя бы ради ребят.
Когда машина остановилась, мне помогли выйти и вновь куда-то повели. Поднявшись по лестнице, мы пересекли – как показалось – длинную комнату. Потом меня усадили на что-то жесткое и освободили руки, но лишь на минуту. Я даже не успела потереть затекшие запястья. Аккуратным движением заставили откинуться на спинку и положить руки на подлокотники. Тут же каждая была надежно зафиксирована у локтя и кисти звякнувшими креплениями.
Пока это происходило, я не обращала внимания на звуки, но когда меня оставили в покое, поняла, то давно уже слышу ровный шум, похожий на морские волны. С головы резко сорвали мешок. На мгновение я задохнулась и ослепла. А открыв глаза, увидела, что сижу в кресле посреди огромной сцены. Рядом, в таком же положении, ребята. Наконец-то я смогла увидеть их. И даже сейчас это было такой радостью, что мы не смогли сдержать улыбок. Но они быстро растаяли.
Вниз со сцены вела длинная лестница, у ее подножия – небольшое расчищенное пространство, по периметру которого стояли солдаты. А уже за этой цепью – толпа. Огромная площадь была запружена народом. Их-то рокот я и слышала.
Где же Пастыри? Гадать пришлось недолго: голос Полоцкого, усиленный динамиками, прогремел над головой. По тому, как звучали слова, я догадалась: над сценой что-то вроде балкона, там и расположился Совет.
– Друзья! Как вы знаете, в этот день мы хотели собраться здесь совсем по другому поводу. Мы должны были праздновать победу, а получили удар в спину! Предатели задумали разрушить мир, который создавался с таким трудом. Они посмели называть себя «Детьми Виира», его истинными представителями. В противовес нам – чужестранцам. Но забыли о том, что Дети Неба защищали этот мир за много поколений до их появления и вернулись, чтобы принести покой и благоденствие. Не требуя за это ни награды, ни почестей, надеясь лишь на вашу любовь и поддержку.
Как много сделали мы с вами за эти годы и вправе были насладиться плодами своего труда! Но есть и те, кому не по вкусу общая радость. Они хотят не строить, а разрушать, чтобы в поднявшемся хаосе захватить власть. И, добиваясь ее, ни перед чем не остановятся. Попытались ли они убить членов Совета? Нет. Прямое выступление злодеям не по вкусу. Они обрекли на смерть сотни неповинных людей. Детей! Эти несчастные мирно спали в своих домах, и уже никогда не проснутся. А мы никогда не забудем их!
Полоцкий сделал паузу. Если до этого в толпе слышался гул одобрения, теперь раздались гневные крики. Я видела, как исказились лица тех, кто стоял в ближних рядах. Если солдаты разомкнут строй, люди растерзают нас. Может, это и планируется? Я содрогнулась. А Бренин продолжал.
– Почему они присвоили такое право: решать – кому жить, а кому погибнуть? Почему осмелились подняться над всеми? Убийцы шли за своими вождями, которые не смогли укрыться от возмездия. Представшие сегодня перед судом воспользовались любовью к Детям Неба и тем, что внешне мы не отличаемся от людей Виира. Конечно! Ведь Пастыри не хозяева ваши, а защитники. Вожди бунтовщиков утверждали, что также происходят от древних Ревеллиров и владеют той же силой. Возомнили себя богами! Они! Ничтожнейшие люди.
Совет простил бы самозванцев, но покарает убийц. Хищник, укрывшийся шкурой ягненка, подбираясь к стаду, заслуживает, чтобы содрали его собственную! Примеривший чужую личину, пусть попробует ей соответствовать!
Толпа зааплодировала, закричала. Конец речи Полоцкого означал конец суда. На последнее слово можно было не рассчитывать. Никто не собирался нас слушать. Мой крик потонул бы в первых рядах людского моря и только подлил бы масла в огонь. Теперь оставалось достойно встретить смерть. Мы с ребятами переглянулись. Все были бледны. Полина старалась сдержать слезы. Повернувшись к Саше, она что-то тихо говорила ему. Им не помешали, но никто из нас больше не сказал ни слова. Что толку? Мы и так понимали, о чем каждый думает. А тешить Совет не собирались.
По каменным плитам застучали шаги. Я ожидала увидеть кого угодно, только не Максима. Не глядя на нас, он подошел к креслу Даши. Охранник, быстро отстегнул крепления. Максим протянул ей руку. Даша была так удивлена, что подчинилась. Бледный, не меньше, чем она, Максим подвел Дашу за руку к краю сцены, потом обнял и взлетел. Он поднялся достаточно высоко и замер. Из-за бегущих по небу облаков прорвался луч света, и костюм Пастыря как будто окутался серебристым сиянием. А потом он разжал руки.
Все странно замедлилось. Тишина звенела в ушах, сердце толкалось неуверенно, словно собираясь остановиться. Даша падала, раскинув руки, волосы взметнулись – так погружаются в воду. Но наваждение закончилось. Чавкающий стук падения – мне не забыть его до конца жизни. Крик! Воющий оглушительный крик. Я была уверена, что летит он из моей груди, но нет: кричал Артем. Правда, это я узнала позже. Моя боль трансформировалась не в звук. Металлические крепления разлетелись, и меня подбросило в воздух инерцией ярости.
Максим уже был на балконе, вместе со всеми. И как же они смотрели на меня!
– Убийцы! Грязные, подлые убийцы!
– Остановите ее! – прорычал Полоцкий.
Стоящий рядом солдат охраны поднял пистолет, но Дима рявкнул на него и взлетел.
– Твари! Трусливые твари! Ведь это вы взорвали дома, чтобы выследить нас!
– Замолчи!
– Нет! Пусть все знают, что Пастыри – убийцы и тираны!
Он сорвал бич, висевший на поясе, и, размахнувшись, хлестнул. Я успела податься назад, но металлический кончик бича свистнул по груди. Обжигающая боль! Удар распорол куртку и кожаные ремешки подвески, обнажив камень. И в тот же миг Дима полетел вниз. Внезапно, как будто сломались крылья. А по балкону Пастырей словно прошла ударная волна – не все смогли удержаться на ногах. Я была достаточно близко, чтобы увидеть, как геласер на груди Полоцкого разлетелся красными брызгами.
– Я снимаю с вас эту ношу, Бренин!
Бывают минуты, когда решение принимаешь очень быстро. Скорее, интуитивно, чем подумав. Не дожидаясь ответа, я как можно быстрее набрала высоту и полетела прочь от города. Что я могла сделать? Пытаться освободить ребят? Но Пастыри, конечно, быстро опомнились, и меня бы схватили. А эффектный взлет и слова вряд ли переубедили разгневанный народ. Оставалось спасаться самой. И это было сложнее, чем казалось. Я вырвалась. Но что делать дальше? Кто мне поможет в чужом мире?
Впрочем, все эти размышления казались лишь фоновым шумом. Грудь разрывалась от боли. Только что я потеряла двух самых близких людей. И одного из них убила, пусть даже и случайно. Слезы мешали видеть, я чувствовала, что слабею, и опустилась ниже. Подо мной плыли поля и леса – удачно выбранное направление. А погода начала портиться. Я летела навстречу тучам и, пожалуй, рада была бы встретить молнию. Смерть погасит боль. Но грозы не случилось. Хлынул дождь. Я быстро промокла и в бессилии опустилась на землю. Прямо на железнодорожные пути. Наклонив голову под струями дождя, машинально шагала по шпалам. Нужно было что-то сделать, хотя бы попытаться найти укрытие, но я продолжала отупело двигаться вперед, словно отмахиваясь от кого-то внутри головы: «Нет, отстань! Я ничего не хочу».
Протяжный гудок. Светлячок поезда показался на горизонте, быстро приближаясь. Я смотрела на растущее пятно света и медленно шла. Еще гудок – громче и пронзительнее. Я остановилась. Уже видны очертания поезда, его крутолобая голова. Отчаянный свист. Я машинально сжала в ладони подвеску и закрыла глаза.
Тишина. Только легкий шум дождя. Открыв глаза, я огляделась. Вокруг, до горизонта, простиралась равнина. Туман мелкого дождя снижал резкость, погружая день в сумерки. Я побрела в густой траве, поднимаясь на небольшой холм, и, оказавшись на вершине, поняла, почему попала сюда. Развороченное поле бывшего лабиринта. Теперь только оставшаяся нетронутой круглая площадка напоминал о былом.
Успела ли я о чем-то попросить геласер, или он действовал самостоятельно? В любом случае, мне было приятно вновь оказаться здесь. Хоть и негде укрыться. Спустившись с холма, я пошла к площадке. Удивительно: как быстро покрыла трава рытвины и следы техники. Была она невысока, но густа и такого ярко-бирюзового цвета, что казалась ненатуральной. Тут и там блестели лужи. Дождь стих, но становилось все темнее. Вряд ли геласер предоставит мне хотя бы сухой шалаш с той же легкость, как перенес сюда. Но выбирать не приходилось. Отправиться куда-то еще таким же манером я не рисковала. Круглая площадка была очередной целью, и, когда я ее достигла, делать больше было нечего. Знакомые плиты. На одной – небольшая выбоина. Дима рассердился на рабочих, увидев ее. В горле сжалось. Я заплакала и легла на плиту. Она вздрогнула, поехала в сторону, и я внезапно провалилась в темноту.
30
Читая в классических романах о горячке, вызванной переживаниями и укладывавшей героев в постель на пару месяцев, я считала это преувеличением. Теперь привелось познать такой недуг на своей шкуре. Конечно, не стоит забывать о банальной простуде, но решающую роль сыграли потрясение и боль.
Если напрячь память, я могу вспомнить обрывки хаотичных видений, в мире которых жила в то время. Они не были связаны с образами погибших, да и вообще с реальностью. Но в каком-то смысле мне было там хорошо. Я понимала, что могу остаться в этом мире навсегда, стоит только захотеть. Возвращение же означало встречу с болью. Лишь ощущение невыполненной задачи не давало выпустить из рук тонкую нить, связывающую с жизнью. И я решила вернуться.
Пробуждение было болезненным. С трудом открыв тяжелые веки, я почувствовала себя разбитой и обессиленной. Поборов желание вновь провалиться в спасительные сновидения, решила осмотреться, насколько позволяло лежачее положение.
Помещение, где я находилась, было слабо освещено. Источник света не виден, как и окна. Потолок и стены обшиты деревянными панелями, покрытыми искусным узором переплетающихся цветущих веток. Сначала я увидела, как ним заскользила тень, а потом надо мной склонилось знакомое лицо молодой женщины.
– Вы очнулись?
Она помогла мне приподняться и поднесла к губам кружку с питьем.
– Кто вы? Я вас… знаю.
– Меня зовут Мидна. Мы встретились здесь, на раскопках.
– Да. Помню – Мидна Этте.
Женщина улыбнулась.
– Значит, вам действительно полегчало. Я боялась очередного приступа бреда.
– Я бредила?
– Да. Первую неделю мы боялись самого худшего.
– Неделю?.. Сколько я уже здесь?
– Скоро месяц.
– Боже мой, – простонала я по-русски, откинувшись на подушку.
– Что? – насторожилась она.
– Это… Нет, ничего. Где мы?
– Вы не помните, как сюда попали?
– Нет… Я вообще что-то плохо помню. Все как в тумане.
– Вам лучше еще поспать.
– Нет… Я вспомнила. Да, вспомнила, – жизнь вернулась, и это было мучительно. – Я прилетела к лабиринту. Нашла только центральную площадку. Мне было холодно и плохо. Я добралась до нее, не знала, то делать дальше. Потом… не помню.
– Ллур увидел вас и открыл вход.
– Вход?
– Под центром лабиринта выстроен целый бункер. Ллур обнаружил его еще во время работ. И привез нас сюда, когда начались аресты. Рядом со входом есть что-то вроде «глазка», откуда можно наблюдать за наружностью. Ллур увидел, как вы идете, узнал и решил впустить. Вы упали ему на руки без сознания, а через полчаса уже метались в горячке.
– Ллур? Постойте, экспедиция продолжает работать?
– Нет, – она отвела взгляд и помолчала. – Вы помните, что случилось в тот день, когда сбежали?
– Да.
Женщина кивнула.
– Мы узнали через несколько дней. Ллур специально отправился в Дорн, чтобы разведать обстановку. А потом добрался даже до своего друга в пригороде столицы. Я так боялась за него.
– И что же вы знаете?
– Почти все, хотя это лишь слухи. Газеты, конечно, врут. Но нельзя заткнуть рот всем, кто был на площади.
– Разве они что-нибудь поняли? Я почти ничего не успела сказать.
– Этого оказалось достаточно. К тому же, не забывайте, вы не просто сорвали суд, а взлетели! Все знают, что это могут лишь Дети Неба. После такого только дурак не призадумается. Ллур больше не делал вылазок, и у нас нет свежих новостей. Но вы заставили людей сомневаться в Совете!
– Есть чем гордиться.
– Вы удручены и слабы. Нужно отдохнуть. Теперь, когда жар спал, сон будет крепким.
– Недостаточно… Но спасибо вам. За все. А где Ллур?
– В центральной комнате, занят дешифровкой.
– Хоть в чем-то стабильность.
Через день я смогла встать с постели. Бункер, созданный, очевидно, строителем лабиринта, был оборудован всем необходимым для комфортной жизни. Кроме комнаты, где я лежала, здесь была кухня, роскошная ванная, три просторные комнаты, соединенные коридором. И одна – особенная. Впрочем, о ней позже.
Первый раз я присоединилась к общей трапезе за ужином. Помимо Мидны и Ллура, тепло улыбнувшегося мне, за столом сидели два мальчика – старшему оказалось десять лет, младшему – семь.
– Знакомьтесь, Виктория, это мои сыновья. Борэ и Нусон.
– Можно просто Вика: так будет удобнее. Вы спасли меня. Не могу сказать, что очень рада, но спасибо.
– За вас сейчас говорит боль. То, что случилось, ужасно, и вы никогда не сможете это забыть и принять. Я знаю, о чем говорю. Но можете и должны пережить.
– Должна?
– Разве не осталось никого, кто вам нужен? Кому можете помочь.
– Не вижу такой возможности.
– Пока. Вы еще слабы, но силы вернутся. Болезнь отступила, значит есть, ради чего жить. Был момент, кризис, когда вы практически ушли. Но вернулись.
Я понимала, что он прав, хотя соглашаться не хотелось. Поэтому сосредоточилась на тарелке. Вот только консервированное рагу, которое Мидна безуспешно попыталась дополнить горячим соусом, аппетита не вызывало. Особенно у меня.
– Вы совсем не выходите наружу? Мальчикам здесь, должно быть, скучно.
– Нужно соблюдать осторожность, – Ллур потрепал по голове младшего, ответившего робкой улыбкой. – Иногда мы выходим погулять рядом. Пару раз наведывался в город – за продуктами и новостями.
– Простите за любопытство: зачем было бежать? Ведь вы не состояли в организации.
– Верно. Но мне не доверяли. Считали подозрительным. Я случайно узнал, что собираются арестовать Мидну, и понял: медлить нельзя.
– Почему сюда?
– Никто не знает о бункере. Я обследовал его бегло ночью и тогда же, на всякий случай, сделал запас еды.
– Как вы вообще его обнаружили?
– В самом начале, еще с первой экспедицией. Когда мы добрались до центра лабиринта, я заметил на одной из плит небольшой выступ в виде головы птицы Рур. В древности она считалась символом трансформации и связи этого мира с миром мертвых. Голова Рур встречается в древних подземных усыпальницах. Я догадался, что под плитой может скрываться ход и сбил фигурку, чтобы никто больше не знал.
– Зачем?
Ллур замялся. Пока мы говорили, дети справились со скромным ужином и сидели, навострив уши.
– Ступайте к себе, – посмотрел на старшего Ллур.
Разочарованно вздохнув, они послушно вышли.
– Я бы на их месте подслушала под дверью.
– Сыновья любят меня и знают, что я им доверяю.
– Простите.
– Ничего. Что касается вашего вопроса… Мидна ведь не просто так рассказала мне об организации. Во многом я не согласен с политикой Совета и не особо скрывал это. Хотя, признаюсь честно, и не пытался бороться. Хвастаться тут нечем, знаю. Но, умирая, жена умоляла об одном: позаботиться о наших детях. Больше у них никого нет.
Мидна не поднимала глаз от столешницы.
– В детстве я любил слушать про Детей Неба. Отец рассказывал об их появлении, о тех временах, когда вся страна следила за первыми успехами, а Дети Неба держались, как равные. И не уставал повторять: Мунунд должен гордиться, что с него началось возрождение Виира. Причем рассказы его год от года становились все восторженнее и туманнее. Образы Пастырей окутывало сияние величия, настолько мощное, что ему трудно было противиться. Казалось, они всегда были в этом мире. Словно древние Правители вернулись с острова вечной молодости.
И я решил побольше узнать о таинственных пришельцах. Долгие годы по крупицам собирал информацию. Внимательно отслеживал все мало-мальски полезное. Как вы понимаете, тема Ревеллиров, если и не запретная, мало освещается.
– Странно: вам, подозрительному человеку, доверили возглавить экспедицию.
– Господин Ллур лучший специалист в этой области! – вспыхнула Мидна.
– Не только это. Дело в том, что я случайно оказался в лабиринте раньше кого-либо из ученых. С детьми проводил отпуск в деревне недалеко отсюда. В единственный местный паб, где я выпивал вечернюю кружку тура, частенько заглядывали офицеры. С одним из них, археологом-любителем, мы подружились. И когда обнаружили лабиринт, он пригласил меня, как научного консультанта. За подобное своеволие офицеру, конечно, досталось. Но мою помощь приняли. Мало того, разрешили составить отчет об открытии для Совета. Я воспользовался поддержкой в университете, и получил это назначение. Конечно, мне не доверяли абсолютно. Шпионов на раскопках хватало. Из чего я заключил, что открытие важно для Пастырей и постарался, соблюдая осторожность, узнать как можно больше, утаив при этом все, что получится.
– И что же такого важного вы обнаружили здесь? Судя по всему, просто дом создателя лабиринта.
– Зачем он был ему нужен именно здесь, как думаете?
Я пожала плечами.
– Не знаю. Чтобы наблюдать за работами. А может, он потом здесь остался жить. Кстати, вы не нашли?..
– Нет, не переживайте. Мумий в истлевших лохмотьях не было. Я и сам еще не понял, кто жил в бункере и как долго. Но, пожалуй, могу сказать: зачем он был построен. Вы заглянули в центральную комнату?
– Нет.
– Идемте.
Я отправилась следом без особого энтузиазма.
31
Таинственная центральная комната оказалась круглой и достаточно просторной. Собственно, кроме стола и удобного кресла посредине, здесь ничего не было. Стены сделаны из гвердорских плит, и широкой полосой, так, что можно было читать, передвигаясь по периметру комнаты, был высечен текст – письмена Ревеллиров.
– Вы, конечно, заметили, как похож лабиринт на распустившийся цветок, – Ллур провел ладонью по знакам, глаза его маниакально поблескивали. – Но в сердцевине находится самое главное – то, что становится плодом. Думаю, я ошибался, и строчку на стенах лабиринта нужно было читать не от центра, а наоборот. Это было всего лишь вступление, а основной текст находится здесь, в этой комнате.
– Ошибаетесь. Читать и в самом деле следовало от центра, а послание было вполне вразумительным и законченным.
– Что?! Вы смогли…
– О, да, простите. Совет, конечно, не поделился с вами. Я дешифровала ту надпись. «Мы думали, что геласер дает нам силу, но были лишь марионетками, возомнившими себя богами. Да будет проклят тот час, когда род Ревеллиров обрел могущество, потеряв душу. Да будет наша гордыня уроком для тех, кто придет после нас. Я возвращаю небесам их дар-проклятие!» Вот, что там было написано. Геласер – это камень, который дает его обладателю чудесные возможности. Так появились и Правители, и Пастыри.
– О Небо! – Ллур смотрел на меня, вытаращив глаза, а потом засуетился. – Мы должны немедленно приступить к дешифровке.
– Простите. Но… давайте завтра. Я очень устала. Еще не совсем оправилась.
– Хорошо… Да, я понимаю.
Он был жутко расстроен, но я действительно чувствовала себя вымотанной и не предполагала узнать ничего интересного. Все и так понятно. А теперь уже и бесполезно.
В своей комнате я разделась и сразу легла, но, несмотря на утомление, сон не шел. Зато из темных углов поплыли забытые на время болезни мысли и образы. Напрасно было закрывать глаза и затыкать уши. И тогда я вспомнила о кулоне. Все это время он лежал на прикроватном столике, рядом с лекарствами, но прежде я не хотела его трогать, а тут жадно схватила. Другого оружия у меня не было.
