Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие
– А знания, культура? Это ведь тоже извне приходит.
– Приходит. И создаёт фундамент. Культура и составляет фундамент внутреннего. Хорошо, когда на фундамент не жалели ни времени, ни сил в детстве и заложили его добротным. Хорошо, когда фундамент до-укрепляется в процессе жизни. Тогда получаемую извне информацию есть чем переосмыслить, а переосмыслив, оттолкнуть от себя негодное и присвоить себе годное и тем пополнить внутреннее.
Катя молчала. Я уже хотела предложить укладываться спать, как она спросила:
– Что такое счастье, мама?
– Ох, детка! Вероятно, ощущение, что жизнь прекрасна. Неужели ты никогда не испытывала счастья?
– Конечно, испытывала! Например, когда Руслан предложение сделал, была счастлива, и что? Сама знаешь, чем всё кончилось!
– А чем всё кончилось?
– Руслан оказался не тем человеком.
Я рассмеялась.
– Исходя из твоей логики, получается, что Руслан и украл твоё счастье! – Я подразнила. – Как думаешь, навсегда?
– Ещё чего! – Катя приподняла головку и грозно сверкнула на меня глазами.
– Руслан такой, какой есть, детка, – вновь привлекая её к себе, произнесла я. – Он был таким до того, как сделал тебе предложение, он остался таким и посейчас. Ты захотела стать женой Руслана, ты получила желаемое и испытала счастье, а потом счастье ускользнуло, но ведь то, что сделало тебя счастливой, быть не перестало? Ты осталась женой Руслана. Куда же делось счастье? – Я сделала длинную паузу. Но Катюша молчала. И я продолжала: – Дело в том, Котёнок, что, испытав мгновения счастья, человек тут же жаждет большего и переходит из состояния счастья в ожидание чего-то нового. Если ожидаемое случается, человек вновь счастлив, если не случается, человек чувствует себя несчастным. Процесс бесконечен. Не помню, кто… кто-то из великих сказал: несчастье человека заключается в том, что всегда существует зазор между действительным и желаемым.
– Так в осуществлении желаний и происходит развитие человека.
Я покачала головой.
– Нет, Катюша, не так. Это путь деградации, крысиные бега. Взгляни на наш мир потребления. Потребляют не только вещи, потребляют людей. И что, много ты знаешь счастливых? Нет, детка, бежать за желаниями – никуда не прибежать, потому что удовлетворение желаний ведёт к ещё большему голоду. А жадные всегда несчастны. Как бы ни были талантливы, богаты и красивы, жадные люди не умеют насытиться – они всегда хотят бо́льшего. Они хотят то, что есть у других, чувствуют себя обкраденными или обделёнными и требуют справедливости. Они страшно, просто тотально несчастны. Как Ева.
– И что? Зачем ты мне это говоришь? Я не чувствую себя ни обкраденной, ни обез…доленной… – Катя запнулась на последнем слове. – Мама! Я что, чувствую себя обездоленной, раз хочу, чтобы ты больше общалась со мной? – Катя искала ответ не у меня – она размышляла. – Таак, – протянула через минуту, – вероятно, ты права. – И отмахнулась: – После додумаю. Давай без теории. Расскажи о своём счастье. Или не так! Расскажи, как ты распознала, в чём твоё счастье.
– Но моё представление о счастье необязательно совпадёт с твоим.
– Мама!
– Ну хорошо. Во-первых, я разделила понятия: желание и потребность.
Лицо Кати озарилось плутоватой улыбкой.
– Потребность, значит! Понятно! Пропускаем! Я уже поняла – исполнение желания доставляет кратковременную радость и к счастью не ведёт, а вот удовлетворение потребности делает жизнь счастливой. Я у тебя умница?
– Катька, ты не просто умница, ты – большая умница! Я чуть-чуть уточню твою формулировку – счастье, порождаемое удовлетворением потребности постоянно, в отличие от эфемерного, ускользающего счастья, порождаемого осуществлением желания. Мне потребовалась целая жизнь, чтобы это понять!
– Давай дальше, мама!
– А что дальше?
– Как ты поняла про свои потребности?
– От обратного. Мне было сорок восемь лет, сорок девять… я не помню. Жизнь была пуста, и дело даже не в том, что жизнь опустела с уходом Насти, я к этому времени уже приняла решение жить, а в том, что я не знала, что может наполнить мою жизнь смыслом. К огромному своему удивлению, просто-таки потрясению, я обнаружила, что не знакома со своими потребностями. Начала перебирать шаблоны – профессиональная реализация, деньги, публичность, путешествия, тряпки. Ничто из перечисленного счастья не сулило. Начала вспоминать, что со мной происходило в те редкие мгновения, когда я чувствовала себя счастливой. По воспоминаниям выяснила, что все крохи моего счастья были связаны с Настей. Помню, удивилась – а как же отношения с мужчинами? Неужели совсем не было счастья? Я всегда считала вполне достаточным, чтобы любили меня. Тогда и поняла, от обратного поняла, – не любила, потому и счастья не испытала. Наполнилась счастьем я с твоим папой, с ним поняла, что для меня смысл жизни кроется в отношениях, поняла, что хочу раствориться в отношениях, поняла, что любить – это отдавать и служить… Поняла, что когда любишь, то и дел много можешь переделать, тех, что добро несут, радость дарят и тебе, и людям. Не можешь одного – сделать других счастливыми.
– Но ведь сейчас ты не с папой.
– Не с папой. Но любовь-то со мной! Я люблю твоего отца! У нас сохраняются тёплые и уважительные отношения. Я счастлива, что могу смотреть на него, разговаривать с ним, восхищаться им, видеть его в вас – наших детях. Я счастлива, Катя, несмотря на то, что не имею возможности удовлетворять некоторые свои желания.
– Ты имеешь в виду секс с папой?
– Я имею в виду секс. Для меня секс возможен только с папой.
– А ты бабушку любила?
– Не знаю, Катюша. Старалась быть хорошей дочерью… любила я бабу Любу – свою бабушку.
Молчание Кати вновь затянулось, я решила закончить разговор:
– Катюша, я бы разделила состояние счастья на две равноценные составляющие – ощущение радости от того, что есть, и предвкушение новых возможностей. А в качестве доказательства этого постулата возьмём счастье, достигнутое тобой.
– Я достигла счастья?
– Ты очень яркий пример достижения счастья. Созерцание искусства твоя потребность, ты наслаждаешься живописью и скульптурой, ты наслаждаешься своей деятельностью в искусстве, ты приходишь в волнение в предвкушении находки нового шедевра. Всё перечисленное наполняет твою жизнь смыслом, всё перечисленное делает тебя счастливой, всё перечисленное ты не боишься утерять. Последнее архиважно, потому что страх убивает счастье сразу. Детка, ты позволила себе счастье в профессии, осталось привнести счастье в личную жизнь!
Катя криво улыбнулась.
– Катька, я не шучу, алгоритм тот же.
– Даа… – протянула Катя неопределённо и весело спросила: – Дед сегодня, знаешь, что сказал? Сказал, что я в мать, в беременность только краше становлюсь!
– Катя, ты красива сама по себе! Безотносительно матери. А сейчас ты ослепительно, невозможно красива, твоя природная красота светом материнства напоена. Ты очень красива, детка! – Я поцеловала её в лоб. – Всё! Спать! На завтра вопросы тоже надо оставить.
Катя рожала, вцепившись обеими руками в мою руку, проверяя по выражению моего лица, как там Ваня, не тесно, не больно ему? Потом она преодолела страх за сына и позволила Серёже представить Ваню миру. Утро было солнечным и морозным. Ванька в окружении ладоней Серёжи и не почувствовал мороза, кряхтел, отвёртывая головку от солнца.
Передав малыша акушерке, Серёжа вначале расцеловал дочь, потом подхватил меня на руки и закричал:
– Лидка, бабка ты моя! У нас с тобой первый внук родился!
Глава 5. Крушение иллюзии любви
День первый
«Мне позарез нужен какой-то слоган, призыв к действию. Мне нужна, как это сейчас называют, «движуха» вокруг Фонда», – думала я по дороге в офис Сергея. Я ехала за помощью в организации этой самой «движухи», ехала без предварительного согласования встречи, и, что уж себе врать-то, ехала, желая и одновременно боясь, застать его врасплох. – Мазохистка! – усмехнулась я. – Да в придачу, идиотка! В течение дня у мужчины есть тысяча и один способ встретиться с женщиной и не обязательно на территории офиса, и совсем не обязательно в тот момент, когда ты туда неожиданно ввалишься: «Здрасьте!», так сказать. Господи! Столько лет мы только родители! Сашке с Андреем уже по восемь через три месяца, а я всё с ревностью не совладаю. – Устыдившись, я вытащила из кармана смартфон и начала листать телефонную книгу. Серёжа оказался в самом конце списка, что было закономерно – мы редко созванивались. – Да и почему бы ему не встречаться с женщинами, если он и при тебе не избегал связей?»
Сердце заволновалось, и я тоскливо посмотрела в окно. Машина стояла на светофоре. На тротуаре приплясывала юная дева в короткой, едва прикрывающей линию ягодиц юбочке в складку. Девушка, похоже, сломала каблук. Вывернув голову назад, она старалась наперекор высокому ботфорту согнуть ногу в колене и рассмотреть каблук. Это ей не удалось, и тогда она вынесла ногу перед собой, потянулась к каблуку руками, ещё более опасно, чем в прошлой позе, балансируя на другой ноге. Уяснив всю тщету усилий, девушка оглянулась вокруг себя и наклонилась вперёд, показав миру неприглядность колгот, со всеми их швами, ластовицей и просвечивающими сквозь ткань трусиками.
Паша хмыкнул и отвернулся от окна.
– Надо помочь, – промолвила я.
Тотчас же цвет светофора изменился, и машина тронулась.
– Движение запрём, – буркнул Павел. – И без нас помощник отыскался.
Я оглянулась и увидела, что у ног девушки присел мужчина, и девушка выпрямилась. Вновь откидываясь на спинку кресла, я с раздражением поправила пальто на голых коленках и не в первый раз за сегодня выругалась: «Чёртов замок!»
Володя лукаво блеснул глазами в зеркало заднего вида. Рыжий, веснушчатый богатырь, навязанный мне Серёжей в качестве второго «телохранителя», был немногим старше Павла того времени, когда я с ним познакомилась. Насмешник и балагур Володя тотчас терял дар речи, как только в гостиную входила Ольга. «Хорошая партия могла быть для девочки, – подумала я, – если бы девочка не была влюблена в другого».
Гемангиому Ольге убрали в несколько этапов. Былое пятно напоминало о себе едва заметной асимметрией лица, впрочем, абсолютно невидимой непосвящённым, но Оля по-прежнему прячет правую половину лица. По привычке.
«И влюблена девочка в моего старшего сына. В этом году Максу исполнится двадцать семь. Катька успела и замуж выскочить, и разойтись, родила Ваню, а Макс так и не встречался ни с кем».
Несмотря на возвращение Серёжи, Макс остаётся главой семьи и ведёт себя с малыми, как отец. Малоразговорчивый, серьёзный Андрей оживляется только при общении со старшим братом или отцом, обсуждая с ними историю великих битв или тонкости современного оружия. Со мной Андрей снисходительно отзывчив, то ли терпит мою нежность, то ли, и впрямь, испытывает в ней потребность – иногда, прижавшись к груди, попросит: «Мама, помолчи со мной». Лучистая Сашка перемещается с рук на руки, с коленей на колени, даря всем без разбору любовь и радость. Даже Даша оживает, отогревается в её присутствии, целует и голубит Сашу, смеётся и неожиданно для себя самой начинает строить планы на будущее. Стефан и Андрэ благоговеют перед Сашей – обнимая её, замирают, будто в экстазе, не могут надышаться её воздухом и наглядеться в её синие глаза и абсолютно теряются, не зная, как вести себя с Андреем.
Я вздохнула, и вздохнула слишком шумно, так, что Володя взглянул на меня уже без лукавства, а Паша, не поворачивая головы, спросил:
– Ты чего, Маленькая?
– Думу думаю, – буркнула я.
Машина повернула на площадку перед стеклянным небоскрёбом. Серёже я так и не позвонила. Павел открыл дверцу, опираясь на его руку, я вышла и предупредила:
– Паша, только до дверей офиса. Внутрь вы не заходите.
– Понял уже, чего десять раз-то одно и то же?
Скоростной лифт доставил так быстро, что заложило уши. Павел и Володя остались стоять, и я спросила:
– А куда?..
– Ты же сказала до дверей офиса. Весь этаж – офис Сергей Михалыча.
Я осмотрелась – на площадке, украшенной современной живописью, дверь, и правда, была одна.
– Ясно.
– Нам-то куда деваться?
Я пожала плечом.
– Вниз. – И шагнула к красивым массивным дверям.
За спиной с мягким шипением закрылась дверь лифта, я выдохнула, взялась за бронзовую ручку и потянула дверь на себя. В просторном холле никого не было. Из холла направо и налево уходили коридоры, в глубине располагалась лестница, ведущая наверх, и никаких указателей. Я решила стукнуться за справкой в первую попавшуюся дверь и повернула направо. Две ближайшие двери были закрыты, третья поддалась, и я вошла в накуренное помещение.
– Я тебе говорю, так она не влезет.
– Влезет.
– А я говорю, нет.
Двое мужчин, опираясь на локти и выставив зады в противоположных направлениях, лежали на столе, лбами почти соприкасаясь друг с другом.
– Здравствуйте, – поздоровалась я.
Тот из двоих, что был направлен ко мне головой, поднял глаза. Другой, не отрываясь от дела, спросил:
– Кого там чёрт принёс?
Я хохотнула.
– Избушка-избушка, повернись к столу задом, а ко мне передом.
Мужчина вначале весь напружинился, потом резко оглянулся и, оттолкнувшись от стола, встал, рассматривая меня изумлёнными глазами. Я поблагодарила:
– Спасибо, – и радостно сообщила: – Чёрт меня принёс. Я Лидия. Привет! – и помахала рукой.
Мужчины пялились на меня, как на привидение. Хотя в таком дыму, возможно, я и выглядела привидением. Я сделала ещё одну попытку их разговорить, щёлкнула пальцами и воскликнула:
– Отомри!
– Привет!
«Смотри-ка, сработало!» – обрадовалась я. Меня поприветствовал тот, что продолжал лежать на столе.
– Ты… – он исправился, – вы к кому?
– Я ищу кабинет Сергея Михайловича.
– Ааа… так надо…
– Так вы не туда …
Заговорили они разом и так же разом смолкли. Я ткнула пальцем в того, кто поздоровался.
– Говори ты, о, Великий Дымопроизводитель.
Мужчина рассмеялся и принял вертикальное положение.
– Дымопроизводитель не я, – он указал пальцем на второго, – это он отравляет жизнь окружающим. Вы пошли не в том направлении. Из холла вам надо было свернуть налево, по коридору до упора, офис шефа там. – Видимо, не надеясь, что я его пойму, он сопровождал объяснения жестикуляцией.
– Благодарю. – Я вежливо попрощалась: – До свидания. – И вышла.
Прикрывая за собой дверь, услышала восторженный шёпот:
– Это она!!! Я фотографию видел!
Из холла я оглянулась – в щели приоткрытой двери одна над другой торчали две головы. Я хохотнула, и дверь тотчас захлопнулась.
Гулко цокая каблуками в безлюдном коридоре, я дошла до указанной двери, потянула её на себя и протиснулась в приёмную. На фоне раскинувшейся за стеклянной стеной Москвы за столом сидела девушка в строгой белой блузе, тёмные волосы гладко зачёсаны назад, скромные серьги, скромный макияж, скромный маникюр, из-под стола выглядывает ножка в туфле PRADA.
– Здравствуйте. Могу я увидеть Сергея Михайловича?
Девушка смерила меня взглядом, в следующее мгновение милое лицо её осквернила профессиональная улыбка.
– Сергей Михайлович просил его не беспокоить.
И всё?! Ни тебе вежливого: «Вы по какому вопросу?», ни услужливого: «Могу я вам чем-то помочь?» Такой встречи я не ожидала. Я вытащила из кармана телефон и нажала на вызов.
– Да, Лида.
– Серёжа, я у тебя в приёмной. Мне говорят, что ты…
Дверь кабинета распахнулась.
– Маленькая, что случилось?
Его тревожный взгляд ощупал моё лицо, потом опустился ниже, охватил ноги между сапогами и коротким трикотажным платьем и вернулся к лицу. Я смутилась – длинное пальто, призванное прикрывать мои почти голые ноги, в помещении я распахнула.
– Серёжа, мне нужна помощь.
– Помощь? – Сергей обнял меня и повёл в кабинет. Потянул воздух носом. – Где ты была?
– Заблудилась в твоём офисе.
Секунду он смотрел на меня, не понимая, потом лицо его разгладилось, и он улыбнулся.
– Забрела в Шуркин дом?
– Почему дом?
– А их там и днём, и ночью можно застать.
– Их? Они что, оба Шурки?! – Я рассмеялась. – Интересно у тебя. Тихо. Безлюдно. А за дверьми Шурки в дыму.
В кабинете Сергей помог мне снять пальто, бросил его на спинку стула и повёл рукой, молчаливо предлагая мне самой выбрать место для беседы. Желая подчеркнуть деловую цель визита, я села за длинный стол для совещаний. Сергей сел напротив.
– Серёжа, мне нужно создать денежный поток, – заявила я.
Сергей приподнял бровь, и я торопливо пояснила:
– Мне нужна идея, какой-то призыв, который позволит создать постоянный приток средств в Фонд.
– Я дам тебе деньги.
– Серёжа, Фонд с благодарностью примет твои пожертвования, но я не за деньгами к тебе пришла. Мне нужно нечто, что будет на слуху, мне нужно движение, которое станет модным, престижным, которое будет призывать к благотворительности и давать человеку осознание гордости за своё деяние.
– Я понял. – Он улыбнулся. – Я освободился, поедем куда-нибудь пообедаем.
Я покачала головой.
– Я не освободилась. У меня в шестнадцать тридцать встреча с представителем крупного бизнеса, и мне нужен хоть какой-нибудь макет, если не полностью оформленный проект. Я потому к тебе и приехала.
Сергей заскучал, окинув меня взглядом, остановился глазами на браслете, украшающем моё запястье. Как всегда в моменты волнения, я теребила подвеску браслета – сердечко из красного бриллианта. Заметив его взгляд, я убрала руки под стол.
– Тебе и без проекта деньги дадут.
Я усмехнулась.
– Знаешь, с некоторых пор я понимаю феминисток. С мужчинами не сразу удаётся наладить деловой разговор, всякий раз обязательно нахлебаешься шовинистических или сексистских оскорблений.
Он прищурился и тихо произнёс:
– Пока ничего делового я не услышал, только утопию о счастье благотворительности. И второе, ты чересчур соблазнительно оделась для делового разговора.
Мои уши вспыхнули огнём, я опустила глаза на коленки, призывно голые в прозрачных чулках, и вновь выругалась про себя: «Чёртов замок!» Утром, выходя из машины перед офисом, я зацепила замком сапога за колготы и порвала их. В «запасниках» кабинета плотных колгот не нашлось, пришлось надеть чулки, я выбрала телесные, посчитав, что чёрный капрон будет выглядеть ещё более вызывающе.
– Ты изменилась, Маленькая, – продолжал так же тихо Сергей, – размахиваешь феминизмом, который раньше высмеивала, надеваешь неподобающий для деловой встречи наряд.
– Ну, вот и поговорили! – не поднимая глаз, подытожила я. – Дельно, с пользой для меня. Благодарю, Серёжа. Извини, что побеспокоила. – Я встала из-за стола и, захватив пальто, направилась к двери, цокая каблуками и ненавидя себя за этот слишком громкий звук. «Как подкованная лошадь на мостовой. Сейчас заржу».
– Маленькая.
Не поворачивая головы, я попрощалась:
– До свиданья, Серёжа.
– Лида, подожди!
Он ухватил меня за плечи уже за порогом двери. Девушка-секретарь посмотрела на нас с любопытством.
– Подожди, Лида. – Сергей увлёк меня назад и захлопнул дверь. – Подожди. Извини. – Вновь приоткрыв дверь, он попросил: – Света, приготовь чай. Травяной, пожалуйста.
– Конечно, Сергей Михайлович! – с преувеличенной готовностью откликнулась та.
Сергей подвёл меня к креслам, расположенным перед панорамным окном кабинета.
– Давай поговорим. Присядь.
Выслушав рассказ о новых идеях и проектах Фонда, он вернулся к цели моего визита:
– Маленькая, тебе надо пересмотреть собственную концепцию. Твоё желание сделать благотворительность потребностью богатого человека утопично.
– Почему? Помогать естественная потребность человека.
– Потому что стремление получить прибыль и потребность отдать обществу свой доход – это антиподы. Бизнес охотно идёт на благотворительность, если это выгодно, если благотворительность даст преференции в налогах, например, или сократит расходы на рекламу, вариантов много. Модной может стать благотворительная вечеринка с частными пожертвованиями, но это не те суммы, о которых ты говоришь.
– Я поняла, Серёжа. Ну что ж, значит, как и раньше, будем просить, будем устраивать модные вечеринки и престижные балы.
Вспыхивая золотыми искорками в глазах, Сергей смотрел на меня, как смотрел прежде, давно-давно, тем проникающим и влекущим взглядом, который с первых часов нашей случайной встречи в аэропорту стал для меня домом. Неожиданно для себя, я прошептала:
– Я люблю тебя.
В одно мгновение он оказался рядом.
– Лида…
Я потянулась к нему.
– Девочка… родная… дождался… – Выдернув меня из кресла, он стал покрывать поцелуями моё лицо, – Лидка… счастье моё…
Его губы твердели. Безуспешно стараясь добраться до груди, он нетерпеливо зарычал, поднял меня на руки и понёс через весь кабинет в соседнюю комнату.
Мы оба слишком торопились – приняв незабытую тяжесть его бёдер, я вскрикнула.
– Что? – всполошился он, – Что, Лида?..
Я засмеялась.
– Не торопись… ты… ты великоват без практики.
Стон наслаждения мы выдохнули одновременно. Поток огня, вначале слабый, пресекающийся ручеёк, с каждой конвульсией наших, истосковавшихся друг по другу тел, рос, пока не превратился в огненную лаву.
– Девочка… забыл… как… сладко с тобой…
– Лида, я забыл, как податливо твоё тело, – продолжал он выговаривать горечь разлуки, – я забыл шелковистость твоей кожи. Лидка, я забыл вкус твоего ротика. Зачем? Зачем мы выбросили восемь лет нашей жизни?
– Серёжа, жизнь мы не выбрасывали, на восемь лет мы утратили физические отношения. Всё это время мы были родителями, уважающими друг друга.
– Ты не жалеешь?
Я пожала плечами и поцеловала руку, ласкающую мою шею.
– Я тосковала, Серёжа. Безумно тосковала по твоим рукам, по ветерку твоего дыхания на моём лице, по стуку твоего сердца.
– Ты… была с кем-то? – спросил он и затаил дыхание, рука перестала ласкать и тоже замерла в ожидании.
– Я не блудлива, Серёжа.
Его рука вновь отправилась по своему маршруту.
– Я хочу только одного мужчину – тебя.
Я сидела у него на коленях, в его объятиях и смотрела на саму себя – счастливую, смеющуюся, в лёгком сарафане, с распущенными по плечам волосами. «Даже и не вспомню, где это я? Такое безграничное счастье в глазах… какое, видимо, мне уже не грозит». Я отвела взгляд от фотографии на стене, оттолкнулась от груди Сергея и подняла руки, ощупывая волосы.
– Мне пора идти.
Его рука скользнула от шеи вниз и, снизу охватив окружье, слегка взвесила грудь.
– Надеюсь, причёску переделывать не придётся? У тебя есть зеркало?
Он кивнул на боковую дверь.
– Там, в душевой.
Перекинув ноги через его колени, я на носочках побежала к двери, услышала хриплое: «Подожди», и не остановилась. Он настиг, обхватил со спины руками и, уткнувшись лицом в макушку, зашептал:
– Подожди… надышусь… запах… единственное, что у меня было. Я воровал его каждое утро… после скачки ты спрыгивала с Ярого, я вдыхал его, смешанный с запахами коня и ветра… ммм… желанный… сладостный…
В спину молотом билось его сердце. Он прижал мои бёдра к себе, я ощутила его возбуждение. Колени ослабли, и я забыла, что тороплюсь…
Паша сидел на первом этаже в кресле у лифта. Увидев меня, поднялся с недовольным бурчанием:
– Я уж стал сомневаться, не пропустил ли я тебя. Думаю, уснул незаметно Пашка, а Маленькая и ушла. – Он умолк, разглядывая моё лицо. Задумчиво произнёс: – Светишься вся. Помирились, что ли? – Тут его привлёк запах, исходивший от меня, Паша нахмурился, потянул воздух носом и спросил: – Маленькая, ты, вообще, где была?
Я засмеялась и устремилась к выходу из здания.
– В Шуркином доме.
– Где?
– Там всё в дыму, Паша, – замогильным голосом произнесла я и повела руками перед собой, – все норовят задом встретить, а скажешь: «Избушка, повернись ко мне передом», и опля, две головы из двери торчат, а одна хрипит: «Это она, я её видел!» А потом по указке второй головы, ты попадаешь к Богу своему и как ты ни понимаешь, что тебе нельзя, опять надругаются, там может быть только много, не одна ты, а нет у тебя сил на сопротивление – кончились, от одного только взгляда растаяли.
По мере того, как я говорила, Паша хмурился всё больше и, едва я умолкла, с тревогой спросил:
– Маленькая, с тобой всё в порядке?
– Нет, Паша! Я счастлива, и мне паршиво. Так паршиво, Паша! Но я справлюсь, милый.
Мотор машины уже работал. Я села в салон и обратилась к водителю:
– Володя, встреча через полчаса, опаздывать я не могу.
– Понял.
Я откинулась на спинку кресла и уставилась в окно. «Забыл… забыл и вкус, и как хорошо было… Как была одной из многих, такой и осталась».
После быстрого и ещё более страстного секса, чем в первый раз, я сразу же бросилась одеваться. Поглядывая на мою суету, Серёжа предложил:
– Поехали домой, Девочка.
– У меня встреча, Серёжа.
Я села на диван надеть сапоги, и он сделал ещё одну попытку:
– Вернись ко мне, Маленькая.
Я промолчала и поцокала в душевую к зеркалу, мысленно проклиная наглый звук каблуков, да и сами сапоги. Пока поправляла причёску, Сергей стоял в дверях, опираясь рукой о косяк, и наблюдал за мной.
– Ты стала ещё красивее, – произнёс он.
– Благодарю, Серёжа. – Взглянув на своё отражение в последний раз, я направилась к двери.
Он не посторонился и спросил:
– Что не так, Лида?
– Секс потрясающий, Серёжа. Спасибо. – Я поднялась на цыпочки и поцеловала его в щёку.
Он не шелохнулся.
– Серёжа, мне надо идти.
– Ты не ответила.
– Многое не так, Серёжа! Вот это не так, ты не позволяешь мне пройти.
Он посторонился, и я поблагодарила:
– Спасибо.
Прошла в кабинет, надела пальто, взяла сумку в руки. Не дойдя до выхода, остановилась и взглянула на него. Он стоял, опираясь на косяк рукой, теперь уже в проёме двери, ведущей из комнаты отдыха в кабинет.
– Серёжа, – я опустила глаза, – двери спальни по-прежнему для тебя закрыты. – И, взглянув ему в лицо, твёрдо повторила: – В спальню я тебя не приглашаю.
Открывая дверь в приёмную, я услышала глухой удар и, последовавший за ним, рёв:
– Света!
Я вздрогнула и посмотрела на секретаршу. Выскочив из-за стола, она метнулась на зов, я посторонилась, придерживая для неё дверь, сказала никому не нужное:
– До свидания, – и ушла.
У лифта стояла минут пять, вспоминая ласки и стараясь словами страсти: «сладкая… желанная…», стереть из памяти: «забыл… я забыл тебя…» Не получилось.
Моя деловая встреча не задалась с самого начала. Приехала я вовремя, а мой визави явился на десять минут позже, не один, а с партнёром, и оба изрядно захмелевшие. Михаил Александрович принёс извинения и за опоздание, и за нетрезвое состояние и предложил:
– Милая Лидия, красавица вы моя, давайте сегодня просто посидим, хорошо покушаем, выпьем, ближе познакомимся друг с другом. А завтра я сам приеду к вам в офис, и мы обсудим наши с вами дела. А? – Он смотрел умильными, утонувшими в отёчных веках, глазками. – Ну же! Не хмурьте ваш прелестный лобик и соглашайтесь.
Его партнёр присоединился к уговорам:
– Да-да, соглашайтесь, – вслед за Михаилом Александровичем повторил он и захихикал, показывая налипший на зуб листик зелени, – посидим, пообщаемся. Деловым людям всегда есть о чём поговорить за кружечкой коньячку.
«Какой неприятный мужичок, – с брезгливостью подумала я, глядя на его жёлтые, крепкие зубы в расщелине узких губ, – и петрушка эта на зубе, и эта «кружечка коньячку», и смех этот тухло пошлый…»
– Мне жаль, господа, я вынуждена…
– Нет-нет-нет, – мужичок схватил меня за руку, чуть выше локтя, – гусары отказов не принимают!
«О!» – закатила я глаза.
– Не капризничай, милая. Ну! Скажи мне, что ты хочешь? Хочешь шубку новую?
Я поморщилась.
– Михаил Александрович, оградите меня от пошлости вашего партнёра.
По-прежнему умильно глядя на меня, Михаил Александрович послушно воззвал:
– Рудик, оставь девушку в покое!
Рудик не отреагировал и, приблизившись дурно пахнущим ртом, зашептал:
– Дурочка, оставайся! Ты такая чистенькая, – он шумно потянул носом воздух, – свеженькая… я тебя всю, слышишь… всю-всю вылижу.
Я обхватила пальцами его запястье, в запястье чмокнуло, он вскрикнул, похотливое лицо ненадолго исказилось от боли, а потом с удивлением воззрилось на безвольно повисшую кисть. «Спасибо, Паша, – мысленно поблагодарила я, – за науку спасибо!», – встала и, взяв сумку, вежливо простилась:
– Приятного вечера, господа.
У входа в обеденный зал стоял Сергей, сузив глаза, разглядывал что-то или кого-то за моей спиной. Я подошла и повинилась:
– Ты был прав, надо было ехать домой.
Сергей молча взял меня под локоть и повёл прочь из ресторана. На парковке усадил в свою машину, Павлу и Володе велел ехать домой. Примерно через полчаса кружения по улицам, я поинтересовалась:
– Серёжа, куда мы едем?
Он пожал плечом.
– Катаемся.
– Я обещала малым забрать их из школы.
– Катя заберёт.
– Как ты руку разбил?
– Ударился. Лида, нам надо поговорить. Я хотел в Кресле Правды, но дома вряд ли удастся остаться на пару часов одним.
– Такой длинный разговор?
Он усмехнулся и в первый раз за всё время «катания» взглянул на меня.
– Два часа слишком длинно для разговора со мной?
– Тогда давай говорить. – Вздохнула я и отвела глаза.
Но Сергей уже въезжал на пустующую парковку перед маленьким ресторанчиком.
– Я не обедал. Пойдём поговорим, потом поедим. – Он помог мне выйти из машины и пошёл рядом, приноравливаясь к моему шагу.
«И как я могла предполагать, что мы половинки? – с дурацкой обидой не пойми на что, подумала я. – Мы слишком похожи. Я, когда сержусь, избегаю смотреть на него, он избегает касаться меня, оба оставляем только самый минимум, без чего уж вовсе нельзя обойтись. Стефан, как бы не был сердит, всегда схватит мою ладошку в руку. – Хотелось плакать. Я тоскливо обвела глазами вокруг. – Чёртов день! Чёртов, чёртов день!»
Из дверей ресторана вышел мужчина в строгом костюме, белой сорочке и галстуке цвета костюма. Он загодя распахнул перед нами дверь.
– Добрый вечер, барышня. Добрый вечер, Сергей Михайлович. Добро пожаловать!
За порогом ожидал другой мужчина – клон первого, повторивший слово в слово те же фразы приветствия, что и первый, но от себя добавил вопрос:
– Сергей Михайлович, отдельный зал желаете?
Мужчина сопроводил нас в помещение, интерьером напоминающее охотничий домик – два кресла перед камином, на полу мохнатая пятнистая шкура, у стены против камина диван, над ним развешаны рога то ли антилоп, то ли ещё кого, разной формы и разной длины.
Увидев это «великолепие», я растеряно оглянулась на Серёжу. Серёжа коротко сказал:
– Нет.
– Простите, Сергей Михайлович, – извинился сопровождающий, – пожалуйте в другой зал.
Другой зал был почти полной копией первого, но без трофеев. Те же кресла и диван, уютно потрескивающий дровами камин, дальше вглубь помещения – стол, сервированный на две персоны, покрытый белой крахмальной скатертью, грубо топорщившейся по углам, в центре стола квадратная ваза с тремя красными герберами.
Я подошла к угловой витрине с выставленной на ней разрозненной посудой прошлого века. Ярко синяя стеклянная сахарница семидесятых годов с крышкой и ручкой из металла (такая же была у моей бабушки) стояла в окружении гранёных стаканов в подстаканниках, тут же красовался фарфоровый молочник из пятидесятых с широким зевом и блёклым рисунком, тоже знакомый по прошлой моей жизни. Керамические узкогорлые кувшины для коньяка соседствовали с фарфоровыми фигурками теннисисток и фигуристок, а маленькие вазы из цветного стекла, предназначенные, вероятно, для букетиков ландышей или подснежников, уживались на одной полке с керосиновыми лампами. Осколки прошлого, ставшие предметами интерьера.
