Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие
Глава 4. Соломенная вдова
День первый
Я смотрела на вечерний город за окном. Сегодня один из тех дней, когда я не хочу возвращаться домой.
«Ещё несколько дней и Новый Год. Жизнь наполнилась предпраздничной суетой и тайным ожиданием счастья. Люди снуют по магазинам в поисках подарков, нарядов, кто-то пишет письмо Деду Морозу, а кто-то суеверно изгоняет сокровенное желание из головы, до той поры, когда сможет загадать его под бой курантов. Что же мне попросить у Деда Мороза?
У меня всё есть. Кроме одного. У меня нет верности единственного нужного мне мужчины. – Я усмехнулась. – Мой любимый хочет быть свободным. Что можно возразить на естественное стремление человека к свободе? Можно только отойти в сторону или… смириться. Дедушка Мороз, подари мне смирение!»
Сергей живёт в усадьбе, в гостевом домике. Он безупречно сдержан, предупредителен и вежлив со мной. Я знаю, что у него есть связи с женщинами, а я… я соломенная вдова. В любой момент я могу получить то, что хочу больше всего на свете – его объятия, его страсть, его шёпот: «Сладкая моя». Я часто испытываю искушение – подойти, уткнуться лбом в его спину и признаться: «Серёжка, я старалась, но я не могу без тебя».
«И тогда он меня обнимет, поцелует и шепнёт… Нет, я боюсь. Я боюсь вскоре вновь узнать об его измене, и тогда я навечно буду проклята ревностью».
– Лидия Ивановна, к вам Вячеслав. Пустить? – ожило на моём столе переговорное устройство.
– Конечно, Алла.
Оттолкнувшись ногой, я крутнула кресло и оказалась лицом к двери.
– Привет! – поздоровался от двери Слава. – Я тебя сегодня не видел. – Слава повернулся, явив мне узенькую спину подростка, и аккуратно закрыл дверь.
Я встала и, обойдя стол, остановилась, поджидая, пока он подойдёт.
– Как всегда, классно выглядишь! – сделал он комплемент и ненадолго закатил глаза, демонстрируя мне своё восхищение, потом поцеловал меня, окружив ароматом дорогого парфюма. – Чаем напоишь?
Я указала на кресла в другой части кабинета.
– Ой, устал я, – упав в кресло и закидывая ногу на ногу, пожаловался Слава. – Эти детки! Ты бы их видела, так жалко! И мамаш жалко, зачуханные все, нервные!
Я нажала на кнопку переговорного устройства.
– Алла, приготовь чай, пожалуйста.
– Уже готовлю, Лидия Ивановна.
– Мамаши при детях держатся, а за дверь выйдут, сразу ревут. Ну не все, конечно. Которые не по первому кругу, те ничего, уже не плачут. Страшно! – Вячеслав вновь ненадолго закатил к потолку глаза, но теперь по случаю сострадания. – Слушай! А ты в Европу когда собираешься?
Я пожала плечами.
– Сегодня в журнале видел такой классный шарф D&G! В нашей провинции такого не найдёшь. Привезёшь мне? – Он засмеялся. – Ты же знаешь, я душу за шарфик продам! – И тотчас озаботился. – А вы что, на новогодние никуда не поедете?
– Поедем. Малых на лыжи ставить.
– А куда?
– В Сочи. Слава, давай к делу.
– К делу. В общем, письма к Деду Морозу я забрал, мамаш выслушал, всё записал. Письма отдал в руки, а записи скинул на комп, всё Прохору. – Он опять закатил глаза и помолчал. Наклонившись ко мне через стол, остерёг: – Слушай, ты бы сама не ходила в этот центр. Там ужас, поверь мне. Я сегодня, наверное, спать не буду, – чмокнув губами, Слава сокрушённо покачал головой. – Проша сказал, сегодня задержится, а завтра тебе с утра предоставит список и смету на подпись. Он с женой поругался, может теперь хоть всю ночь работать.
Алла принесла чай, поставила на столик чайные пары, чайник, тарелочку с маленькими пирожными. Слава тотчас схватил и отправил в рот пирожное.
– Я не обедал. Насмотрелся в этом Центре, кусок в горло не полез.
Алла не сдержала усмешки. Слава часто голодал, тратя зарплату на одежду и аксессуары. А ещё Слава ходил по дорогим ночным клубам, он был одинок и надеялся найти себе пару.
– Алла, принеси, пожалуйста, Машину коробочку, – распорядилась я.
Маша каждое утро совала и мне, и Паше коробки с бутербродами, блинчиками или пирожками. Делать это она стала после того, как Паша проговорился, что часто остаётся без обеда. Маша насторожилась и спросила:
– А Маленькая?
– А что Маленькая? И Маленькая тоже, – ответил Паша.
И с тех пор мы, как школьники, носим с собой еду.
Я смотрела на уплетающего за обе щеки Машины вкусности Славу – торопясь, он откусывал от бутерброда, прихлёбывал горячий чай, быстро проглатывал непрожёванный кусок, и откусывал новый.
Отец выгнал Славу из дома в семнадцать лет. Счастливо встретив богатого друга, Слава не тужил. Друг возил его в Европу, брал с собой на далёкие и прекрасные острова, покупал Славе тряпки известных брендов, чем навсегда породил в парне жажду к красивой и праздной жизни. Потом друг встретил новую любовь, и Слава получил отставку.
– Завтра проедешь по реабилитационным центрам, соберёшь письма из почтовых ящиков Деда Мороза.
– Сегодня.
– Что сегодня?
– Сегодня уже всё собрал, рассортировал и Проше отдал.
– Как сегодня, если последний срок завтра?
– Сегодня. Посмотри в телефон.
Я взглянула на экран смартфона и вопросила саму себя: «Что это я на целые сутки отстаю?»
Последний бутерброд Слава смаковал – откусывал помаленьку и тщательно пережёвывал каждый кусочек.
– А ты уже наряд себе приготовила?
Я кивнула.
– В прошлом году у тебя такое роскошное платье было! Я до сих пор помню. Тебе V индивидуально шьёт?
– Слава, по делу вопросы есть?
Он отрицательно помотал головой. Я улыбнулась.
– Благодарю за работу, Слава.
Он кивнул, поднялся и взял пустую коробку.
– Забери пирожные.
Слава стал торопливо перекладывать пирожные в коробку. Я встала и вернулась к рабочему столу..
Мама Славы тоже не интересовалась судьбой единственного сына.
Селектор вновь ожил:
– Лидия Ивановна, к вам Прохор.
– Пригласи, Алла.
Прохор – тот самый маленький мальчик, который много лет назад пожалел меня, когда, внезапно покинутая Серёжей, я плакала в Шереметьево, дожидаясь рейса на Алма-Ату. Открыв дверь, Проша покосился на выходившего и продолжающего жевать Славу, вежливо пропустил его и только тогда вошёл.
– Привет! Как он тебе не надоедает? Птица-говорун!
– Ты несправедлив. – Я приподнялась в кресле, встречая его поцелуй. – Здравствуй, Проша! Он не только говорит, он делает! Присаживайся, погляжу на тебя, давно не заходил ко мне. Не знаю, угощение к чаю найдётся или нет. Алла…
– Минутку, Лидия Ивановна! Кофе будет готов через минуту.
– Как отец, Проша?
– Отец? – Он усмехнулся. – Отец каждый день на могилу ходит, разговаривает. И живую так не любил, как мёртвую любит. Скоро будет год, как ходит.
– Не надо так, Проша.
– Лида, она ушла от нас двадцать с лишним лет назад! С тех пор отец не жил, верность хранил. Меня воспитывал, ей звонил, докладывал, как я расту. Она захотела увидеть меня, когда я школу кончил, посмотрела, сказала: «Вырос», и всё! Больше ни слова! Десять лет разлуки и только одно слово. – Прохор умолк, услышав, что дверь кабинета открылась, и оглянулся. – Ааа, а вот и мой кофе! Спасибо, Аллочка. – Принимая большую дымящуюся кружку прямо из рук Аллы, он шумно прихлебнул из неё. – Ммм… крепкий! И сладкий! И размерчик мой! Часов до двух ночи точно спать не буду. Спасибо, Алла! – Он проводил Аллу глазами до двери и повернулся ко мне. – Лида, я смету за ночь сделаю. Ты деньги где собираешься брать?
Я пожала плечами.
– Выкручусь.
– Ну ладно, не моё дело! Лев Валерьяныч в истерике, волосики с головы последние теряет. Смотри, грозится после Нового года уволиться!
Лев Валерьянович, Лёва – управляющий Фондом, высокий, рыхлый телом, розовощёкий и близорукий умница и добряк.
– Я подкуплю его – отправлю в отпуск на недельку, к тёплому синему морю-океану. Лев на солнышке понежится, подумает-подумает: где он такую щедрую начальницу ещё найдёт? И передумает!
– Да он и без моря-океана не надумает. Так, грозится только. – Взгляд Проши сделался ласково-насмешливым, и он проворчал:. – От тебя разве уволишься? Ночами сниться будешь, совестить!
– Проша, есть вопросы?
– Нет, я так зашёл. Отдохнуть, уже в глазах рябит, ну и тебя увидеть. В ближайшее время вдвоём посидеть не удастся.
– Я приеду из отпуска, встречусь с Артёмом. Хорошо?
Он погрустнел.
– Спасибо, Лида, сам хотел просить, да не знаю, будет ли толк во встрече.
– А приезжайте к нам Новый Год встречать!
Он покачал головой.
– Знаешь же, каждый Новый год мы в деревне у Талкиных стариков встречаем! Она сейчас по магазинам рыщет, подарки покупает, обижается, что не помогаю.
– Поссорились?
– Да нет! Так, покричала немного. Ночью прибежит! Пельмени сварит и прибежит кормить. Что ты Талку не знаешь? Взбрыкнёт, покричит и опять всё хорошо! Ну, спасибо за кофе, пошёл я трудиться! – Он перегнулся через стол и чмокнул меня в щёку. – Пока. Спасибо!
Проша ушёл, а я вновь повернулась к городу за окном.
«Деньги. Деньги мне надо найти. Серёжа даст без вопросов, но к нему я обращаться не буду».
По дороге домой мысли навязчиво возвращались к Серёже. Я не гнала их; блуждая одним им ведомыми тропами, мысли унесли меня в прошлое.
За две недели до родов я пришла к Максиму в кабинет. Он вскочил из-за стола с виноватым лицом и поспешил навстречу.
– Мама, дай мне десять минут и пойдём.
– Я, сынку, дам тебе больше минут. Стефан вернулся, я с ним погуляю. А ты сообщи, пожалуйста, папе о родах. Думаю, рожать я буду числа двадцатого, надеюсь, успеет.
– Мама! – Глаза Максима заискрились радостью. – Моя красавица мама! – Он бережно обнял меня и расцеловал. Взяв за подбородок, приподнял к себе лицо, как делал его отец, и, заглянув в глаза, заверил: – Мама, папа успеет, не может не успеть.
И начались дни томительного ожидания. Я прислушивалась к каждому звуку; просыпаясь ночами, корила себя, что позвала Серёжу слишком поздно, и он не успеет спуститься с этой чёртовой горы. Потом расслабилась. «Я сделала всё, что могла, поздно-не поздно я отправила сообщение, переживать бессмысленно. Будет так, как будет!»
Я стояла под отцветающей яблоней, лепестки цвета которой щедро укрыли землю вокруг и, продолжая осыпаться, опускались на мои распущенные волосы, скользили по голому животу.
Аркадий работал над картиной, завершающей триптих «Материнство», бился над выражением моего лица – что-то его не устраивало. Он нервничал, понимая, что времени у него уже нет. Рожать мне дня через три, и, рассерженный на слишком затянувшиеся сеансы, Стефан объявил, что сегодня – последний день натуры.
Кто-то из деток упёрся ножкой в живот, я засмеялась: «Славные мои, тесно вам там вдвоём», и погладила по выпирающей пяточке. Осторожно переступила с ноги на ногу – ныла поясница.
Первые две картины вышли очень хороши. Катя, хоть и бодрится, но тоже нервничает – выставка открывается в конце недели, а последнее полотно ещё не окончено.
Аркадий заботливо спросил:
– Лидия, устали?
Я не ответила, вглядываясь в широко шагающего по дорожке мужчину.
– Ещё минутку. Кажется, я поймал нужное выражение.
Худой, высокий, коротко стриженный мужчина почти бежал, сопровождаемый сворой псов.
«Серёжа?! – Я бессильно оперлась спиной на ствол дерева. – Успел!»
– Маленькая! Лидка! – закричал он издалека.
Добежав, упал передо мной на колени, обнимая ладонями живот, прижался к нему губами, ухом, вновь поцеловал. Я положила руку на его голову, гладила колкие, отрастающие волосы. «Серёжа! Приехал! Спасибо!» Детки активно двигались, чувствуя наше волнение. Серёжа смеялся, отслеживая глазами и целуя выпуклости от их толчков, гладил ножку или ручку, прикладывался ухом, опять целовал.
– Детки! Мои детки! Здравствуйте, маленькие! Встречаете! Папу встречаете!
Поднял на меня восторженные глаза.
– Лида, Девочка, счастье какое! Славная моя!
– Успел! Ты успел!
Он поднялся, не убирая ладонь с живота, бережно обнял меня другой рукой, снимая губами слёзы с моих ресниц и шепча:
– Что ж ты плачешь, глупенькая? Сокровище моё!
– Ты успел, Серёжа! Я верила и всё равно боялась!
– Успел, Маленькая, не мог не успеть. Деток миру представить отец должен.
Я кивала, соглашаясь; смеясь и плача, отпускала напряжение последних дней. Целующие меня губы твердели.
– Лида, соскучился… Девочка… как же я соскучился по глазкам твоим… по ротику…
– Нет! – я уперлась рукой ему в грудь, отворачивая лицо. – Серёжа!
Он растерялся.
– Лида… я…
– Я позвала тебя к деткам, не к себе!
Он выдохнул, глаза его потухли; уставившись поверх моей головы на яблоню, он помолчал, потом медленно кивнул и неподвижными губами прикоснулся к моему лбу.
– Я понял, Лида. Прости. – Он оглянулся.
Аркадий, не обращая на нас внимания, спешно работал.
– Ты… – Серёжа повернулся ко мне, – уже закончила?
– Думаю, да.
– А где?.. – не досказал он вопроса, поискал глазами мою одежду, нашёл, взял халат со стула и помог мне его надеть.
– Я никого, кроме Макса, ещё не видел.
– Кати нет дома. Обещала приехать к ужину. – Опираясь на его руку, я обувалась. – Но я сейчас позвоню ей, сообщу.
Аркадий так и не взглянул на нас. Сергей взял меня за руку, выводя на дорожку. Собаки, успевшие расположиться на постриженной травке, дружно поднялись. Поскуливающий Амур уткнулся носом в мою ладонь.
– Собаки загрустили. И детки притихли. Серёжа, все чувствуют твою печаль.
– Да, Лида… я понимаю. Мне надо свыкнуться с… я ждал другого…
– Ты с собаками уже познакомился?
– С собаками?.. – Он покачал головой. – Нет. Ещё нет.
Я позвала:
– Кинг.
Пёс взглянул на меня и подошёл.
– Серёжа, это твой пёс. Он – вожак своры.
Сергей вначале равнодушно смотрел на пса, потом улыбнулся и спросил:
– Ну что, малыш, будем знакомиться? – И хлопнул ладонями себя по груди.
Кинг вновь взглянул на меня. Я кивнула. И пёс встал на задние лапы, аккуратно, вежливо, опустил передние на плечи Серёжи.
– Ах ты, какой богатырь! Знаешь, как здороваться с хозяином!
– Макс учил, и своего, и твоего.
– Огромный, чертяка! Хороший пёс!
Кинг лизнул его в лицо, Сергей засмеялся, обхватил пса за шею и начал с ним бороться. Остальные собаки, повизгивая, переступали в возбуждении лапами, наблюдая эту жутковатую картину.
Я сделала вызов Кате. Она тотчас ответила:
– Мамочка, еду! Макс уже сообщил про папу. Буду через час!
– Хорошо, детка. Осторожнее в спешке!
Поочерёдно Сергей перезнакомился со всеми псами, с каждым поиграл, каждый, знакомясь, попробовал его на вкус.
– А это Леди, Серёжа.
Держась позади братьев, Леди несмело выглядывала из-за них. Серёжа присел и позвал:
– Иди ко мне, девочка. Вот так. Вот умница. Красавица собачка.
Леди тоже облизала Серёжу и, пока мы шли к дому, вышагивала рядом, прижимаясь боком к его бедру.
Приближаясь к дому, я увидела, метнувшуюся от окна вглубь кухни, Ольгу, и позвала:
– Серёжа! – Он остановился, я заглянула в его глаза, всё ещё растерянные и печальные. – Тебя ждут, все соскучились. Пока мы одни, хочу сказать. Добро пожаловать домой, Серёжа! Я рада, что ты приехал! Поверь, я очень тебя ждала!
Проникая взглядом в самую глубину моих глаз, Серёжа хрипло спросил:
– Ты никогда ко мне не вернёшься?
Я покачала головой.
– Никогда.
Серёжа поселился в ближайшей к моей спальне комнате. Поздним вечером следующего дня я постучала к нему в дверь. Он тотчас открыл её, тревожно ощупывая моё лицо глазами.
– Началось?
Я кивнула, и он засуетился.
– Сейчас, Лида, сейчас. Где сумка? – Метнулся было вглубь комнаты.
Я засмеялась.
– Серёжа, поехали. Сумку ты ещё днём в машину отнёс. Не тревожься так, время ещё есть.
– Забыл. – Он похлопал себя по карманам джинсов. – Сейчас. Где телефон? – Опять метнулся в комнату, вернулся с телефоном, ткнул пальцем в экран и пояснил: – Стефану и Максу сообщил. – Затолкал телефон в задний карман. – Пойдём. – Обнял меня. Мы сделали несколько шагов, он наклонился и подхватил меня на руки. – Вот так. Так лучше, Девочка.
Я обняла его за шею и прижалась лбом к щеке.
– Тяжело же, большая я стала.
– Если бы я знал, что ты меня вот так обнимешь, я бы ещё вчера тебя на руки взял и не отпускал. Тебе больно?
Я поцеловала его в щеку, уткнувшись носом в шею, дышала, насыщалась его теплом. Парфюм его мне не мешает, мои рецепторы давно научились различать эти два запаха, родной мне, Серёжин, и внешний, он для других главный, для меня запах его туалетной воды, как дымка, всегда присутствующая вокруг солнца.
Уже в холле догнал Максим и открыл перед нами входную дверь. У ступенек террасы стояла машина с работающим двигателем и открытой дверцей. Сергей наклонился и посадил меня на заднее сиденье.
– Паша, привет! Я думала, меня Серёжа повезёт. Как ты так оперативно?
– Привет, Маленькая! Я в машине спал. Ты же сказала, что тебе завтра рожать, завтра уже полчаса, как наступило.
Стефан заглянул в салон.
– Сколько между схватками? Засекала?
Я покачала головой. Он положил руку на мой живот, прислушиваясь к движениям матки.
– Стефан, рожать я буду к утру. Часов в пять, в полшестого. Как раз, когда солнышко встанет.
Он убрал руку и кивнул. Известил:
– Я впереди поеду, – и закрыл дверцу.
В окно я увидела, пробегающую мимо Катю. Дальше, у гаража, стоял её суперкар и тоже с работающим двигателем, рядом Максим. Я простонала:
– Господи, всем табором припрёмся! Больницу распугаем!
– Иди ко мне.
Чуть развернувшись, я спиной утонула в объятиях Серёжи.
– Удобно? – Я кивнула. – Больно? – Его губы касались моих.
– Совсем чуть-чуть.
Я положила на живот руку, Серёжа тоже, и наши пальцы переплелись. Он поцеловал меня, я ответила. Шепнула:
– Серёжка, ты должен знать, я люблю тебя. Любила, люблю и буду любить. Даже если мы не вместе, я люблю тебя.
Он молча целовал меня, бережно и ласково. Я отвечала.
Максим организовал всё хорошо, в роддоме нас уже ждали. Врач встретил у входа в приёмный покой.
– Что же вы на руках? У нас каталка есть. Лидия, здравствуйте!
– Здравствуйте, доктор.
Серёжа стоял, ожидая, когда ему укажут направление куда идти. Врач спохватился, заторопился, открывая и придерживая двери, пошёл впереди. За нами шли сосредоточенный Максим и Катя с испуганным и одновременно решительным лицом.
Стефан, уже переодевшийся в медицинскую униформу, встретил в боксе.
Серёжа опустил меня на гинекологическое кресло, с той же, что и дома, тревогой осмотрел лицо. С другой стороны кресла склонилась женщина, улыбаясь знакомыми серыми глазами. Даже в сеточке мелких морщинок я узнала её и рассмеялась.
– Узнала, деточка? Я Людмила Васильевна, помнишь?
– Здравствуйте, я рада, что моих детей опять вы примите.
– А ты, детка, совсем не изменилась. – Она погладила меня по голове. – Всё такая же красивая. Сколько лет уже прошло? Детки-то первенцы, уже взрослые, наверное?
Я кивнула. Врач тем временем, слушал мой живот.
– Опять двойню ждёшь? – отвлекала она меня разговором. – Помню я твоего парня. Басовитый такой мужичок. Теперь уже мужчина, наверное?
Я ещё раз кивнула. Врач преувеличенно бодрым голосом изрёк:
– Ну что ж, всё у нас просто прекрасно! Наберёмся терпения и будем ждать.
Стефан и врач отошли, акушерка помогла мне раздеться, взамен моей одежды, надела на меня больничную распашонку. Велела переодеться Серёже.
– Головку тебе покрыть, деточка?
Я отрицательно покачала головой и, прикрыв глаза, закрылась от внешней суеты и обратилась взором к деткам. Мои малыши теперь уже не звёздочки в глубине моего чрева, а радужные создания, уникальные и неповторимые, отличающиеся и друг от друга тоже. «Маленькие, трудная работа нам предстоит. Но вы не бойтесь! Я жду вас. Жду обнять, поцеловать, взглянуть в ваши глазки. Я люблю вас! И папа вас ждёт и любит! И весь мир ждёт вашего рождения».
Подошёл Серёжа и, овевая лицо ветерком дыхания, наклонился надо мной. Не открывая глаз, я нашла его руку и положила на живот.
– Поговори с ними, они волнуются.
Я засмеялась, увидев, как всколыхнулись энергии деток в ответ на его обращение. Обрадовались и тотчас затихли, прислушиваясь к нему. Не веря самому себе, Серёжа восторженно прошептал:
– Я вижу их! Вижу! Лида, я вчера не видел!
– Ты вчера обижался и печалился. А сейчас волнуешься, ждёшь и любишь!
– О, Девочка, как они прекрасны!
За окном рассвело, когда я пошевелилась, стараясь сесть в кресле чуть выше.
– Устала? – Серёжа приподнял меня и посадил выше.
Я взглянула в его глаза и обняла живот.
– Серёжа, начинаем. Сашка первая. Стефан пусть уйдёт.
Когда я рожала Макса и Катю, Стефан отстаивал своё право врача присутствовать при родах, на этот раз не споря, только обиженно покосившись, он вышел из бокса.
Девочка моя вся сжалась, готовясь к движению через родовые пути. «О, маленькая моя, Сашенька, благодарю! Люблю тебя, детка!» Я резко вдохнула, потужилась, подталкивая её кнаружи. С краткими перерывами, несколько раз повторила одни и те же действия, и Саша громко вскрикнула, оповестив мир о себе, акушерка тотчас положила её мне на грудь.
– О, моя девочка! – Я осторожно прикоснулась к её влажным волосикам, приветствуя: – Здравствуй, Александра! Добро пожаловать в наш мир! Сашка, я знала, что ты будешь светленькая.
Накрыв спинку малышки ладонью, целуя её головку, мои пальцы, Серёжа тоже приветствовал ребёнка:
– Доченька. Красавица моя! Здравствуй, Сашенька! – Оторвал от неё взгляд и горячо зашептал: – Лидка, родная, смотри, какая она красавица! Счастье какое!
Акушерка, улыбаясь, занялась Сашей, перетянула пуповину, набросив простынку, споро и ласково обтёрла её тельце.
Я кивнула врачу: «Пора», и позвала: «Андрей, сынок, мы с папой ждём тебя!»
Андрей появился на свет ещё быстрее; почти как Макс когда-то, басовито запел, и я засмеялась.
– Мужчина в мир пришёл! – Обнимая ладонью его светлую головку, приветствовала, как и Сашку: – Здравствуй, Андрей! Добро пожаловать, сыночек!
Смеясь от счастья, Серёжа целовал Андрея, меня, Сашу, меня, мешая акушерке. Не справившись с восторгом, поцеловал и её. А я наполнялась благодарностью к нему – отцу моих детей, лучшему мужчине в мире, и, плача, шептала:
– Люблю, как же я люблю тебя, Серёжа!
Потом Серёжа взял голенькую Сашу, вынес её во внутренний дворик знакомить с Солнцем, уже щедро осветившим просыпающийся мир. Покоясь спинкой и головкой на ладони Серёжи, Саша вздрагивала ножками и ручками, мало интересуясь солнцем. Андрей, напротив, на несколько секунд замер в лучах солнца, потом, словно всё уяснив для себя, повернул головку к Серёже. После солнечного купания деток одели, они в первый раз всего минутку пососали грудь и уснули.
Я наслаждалась покоем в теле, а палата полнилась восклицаниями Кати и Макса. Успевший приехать, Андрэ безапелляционно узурпировал право держать деток на руках, титулуя их Ваше Сиятельство графиня Александра и Ваше Сиятельство граф Андрей, разговаривал с ними исключительно по-французски, добавляя к общему шуму французскую речь.
В палату стремительно вошёл врач, засмеялся их шумным восторгам и подошёл ко мне.
– Как дела, Лидия? Отдыхаете?
– Всё хорошо, доктор. Спасибо.
– Вы знаете, это я пришёл благодарить! Вам спасибо! Я таких родов ещё не принимал! – Он вновь засмеялся. – Это потрясающе! Вы такая молодец! Когда я услышал от… – он оглянулся, не зная, как назвать Стефана. Стефан не удостоил его взглядом, ничуть не обескураженный врач опять повернулся ко мне и продолжал: – услышал, что анестезию использовать не будем, я струсил. Нет, правда! Сейчас никто без анестезии не рожает, женщины настаивают не только на безболезненных родах, но и на стимуляции родовой деятельности, желая быстрее освободиться. А вы – молодец! Всё естественно! – Он пожал мою руку и так же поспешно, как вошёл, покинул палату.
«Сейчас, того и гляди, вовсе перестанут рожать. А для воспроизводства будут использовать искусственную матку. Роды – первое совместное деяние матери и дитя. Бережное отношение во время родов друг к другу закладывает образ отношений на последующую жизнь. Я ждала своих первых детей и радовалась их рождению, но тогда я не воспринимала роды, как совместное деяние, я не знала, что ребёнок действует так, чтобы как можно меньше причинять маме боль – сжимает своё тельце, стараясь уменьшиться в размерах, останавливает движение, когда мать испытывает страх. Милые женщины, невозможно представить, какую душевную боль переживает малыш, сталкиваясь с нашим гневом, вызванным «неудобствами» процесса деторождения! Малыш вдруг осознаёт, что он виновник страданий мамы. И вот она его первая вина… и часть естественного права быть любимым мама уже отняла у своего малыша! Мои отношения с Катькой, может быть, и конфликтны оттого, что рожая Макса, я трепетно ждала его, а родив первенца, устала, и единственным моим желанием осталось завершение болезненного процесса: «Скорее бы уже, Господи!»
Почувствовав мой взгляд, Катя повернула ко мне голову, вопрошая взглядом. Я улыбнулась. Катя стремительно пересекла комнату и склонилась ко мне.
– Мамочка, что?
– Люблю тебя, детка! Ох, как я люблю тебя, детка!
Спустя полчаса Стефан выпроводил всех домой, разрешив следующее посещение не раньше шести часов вечера. Ушёл и сам.
Впервые оставшись одни после семи месяцев разлуки, мы с Серёжей долго смотрели друг другу в глаза. Наконец, он сказал:
– Благодарю за деток, Лида. Трудно тебе пришлось.
Я кивнула, он наклонился и, целуя, прошептал:
– Прости меня. Прошу, не гони от себя, позволь быть рядом.
Я обняла его за шею, прижала к себе его голову и так же шёпотом ответила:
– Серёжка, я не гоню. Отец деткам нужен не меньше матери. И я люблю тебя!
В больнице мы провели ещё двое суток. За это время сформировались наши новые отношения.
А дома меня ждал сюрприз – кроватки деток Сергей установил в своей спальне, и на мой вопрос: «Почему?», ответил коротко:
– Тебе надо ночью спать.
Днём я кормила детей в его спальне, на позднее вечернее и раннее утреннее кормления он приносил деток в мою спальню.
Нянек в доме было много, с малыми можно было увидеть и Макса, и Катю, и Стефана, дед Андрэ неизменно гулял с детьми, а Серёжа находился при детках неотлучно. Настя обижалась:
– Маленькая, скажи, зачем я нужна? Я детей ещё на руках не держала, только стиркой и занимаюсь. Вчера Катя доверила набрать в ванночки воду для купания, я градусником температуру измерила, так она локтем проверила, прежде чем Сашу в воду опустить. Её-то я вырастила, ни разу не обожгла!
– Настя! Настя, успокойся. Катя не тебя перепроверяла. Катя довела предосторожность до автоматизма, и правильно! Прежде, чем класть ребёнка в воду, проверь температуру воды! Ты бы сама так сделала.
Настя вздохнула.
– Да знаю, что зря обижаюсь. А всё равно обидно!
Я засмеялась.
– Ещё пожалеешь о теперешнем времени. У Кати вот-вот выставки одна за другой по миру начнутся. У Максима уже сейчас накопились дела, он ночи прихватывает для работы.
– А Сергей Михайлович перестал бизнесом заниматься?
– А Серёжа, Настя, был лишён общения с детками, пока они во мне были, и сейчас нагоняет упущенное.
Настя искоса посмотрела на меня. Я усмехнулась и выставила перед ней ладошку.
– Никаких вопросов обо мне и Серёже, Настя.
Настя обиженно отвернулась; увидела показавшегося из-за угла дома графа и, забыв об обиде, посмотрела на меня и удивлённо спросила:
– Дети уже проснулись? Рано же ещё.
Я рассмеялась: «Ничего не изменилось! Настя какой была, такой и осталась!»
– Настя, деткам всё равно, рано или не рано, они проголодались и проснулись.
Женская судьба Насти не сложилась. Вроде и любила Настя мужа, а как-то неладно в их отношениях было. Настя стремилась разложить жизнь на правильное и неправильное, всё предусмотреть и спланировать, расставить по очерёдности. Андрей вначале делал попытки внести в семейные отношения некую романтичность, но, каждый раз натыкаясь на молчаливую покорность и скрытое недовольство жены, попытки свои оставил.
В возникшем деловом недоразумении между Серёжей и Андреем (пустом, как позже выяснилось – деньги ошибочно отправлялись не по тому адресу), Настя сочла возможным стать обвинителем мужа, упрекнув его в безалаберности. В конце концов, Андрей сбежал от неё в работу, а Насте и сбежать было некуда.
Как-то Андрей и Настя присоединились к нашему семейному вояжу в Рим.
Начали мы с небольших часовен и древних базилик. И десятилетняя Катя – главный штурман вояжа, привела нас к Базилике Сан-Джованни-ин-Латерано – Собору Святого Иоанна Крестителя, одной из семи паломнических базилик Рима.
– Смотрите, над входом написано… – Катя весь последний год самостоятельно изучала итальянский язык и теперь была рада продемонстрировать свои знания на практике, – сейчас… – она ещё раз пробежала глазами по надписи и прочла: – Святейшая Латеранская церковь, всех церквей города и мира мать и глава. Это самая главная церковь в мире!
Настя возмутилась:
– Почему это она главная в мире? У них, может быть, и главная, а у нас свои главные есть. Она же католическая.
– Эту базилику построили в триста… забыла. Мама, в каком году Первый Христианский собор был?
– Первый Вселенский Никейский собор прошёл в триста двадцать пятом году.
– Значит, базилику построили в триста двадцать четвёртом, и целую тысячу лет папы служили в этой базилике и жили на этом самом холме. А ещё, тут хранятся головы апостолов Петра и Павла.
– Ну и что! – не сдавалась Настя. – Всё равно эта церковь для нас главной не может быть!
Заалев щёчками, Катя приготовилась к ответу, я вмешалась, разрешая их спор:
– Раскол Христианской церкви произошёл в XI веке. Базилику построили тогда, когда церковь была единой и Православной, так что базилику вполне можно считать матерью всех церквей. Катюша, веди нас внутрь.
Настя больше не задавала вопросов, не участвовала в обсуждениях и держалась в хвосте кампании. Вечером, после ужина, мы вышли на террасу ресторана, мужчины заказали коньяк и кофе, а я присела на отдельно стоявший диванчик ближе к Кате, завязавшей разговор с пожилой парой итальянцев. Чуть погодя, ко мне присоединилась и молчаливая Настя.
– Настя, я тебя обидела? – спросила я.
Она взглянула с удивлением.
– С чего ты взяла?
– Ты после спора с Катей притихла.
Настя покачала головой и пояснила:
– Нет. Ни Катя, ни ты ни при чём. Маленькая, я не понимаю, зачем смотреть эти их базилики? Только время зря тратим. Сколько мы сегодня посмотрели? Одной бы хватило, они же все похожи между собой. И картины одна на другую похожи. К концу дня у меня уже в глазах рябить стало – одно и то же, одно и то же – бесконечные мадонны, младенцы, которые больше на стариков похожи. Распятия, могилы, будто не в храм, а на кладбище пришли. Ходим по старым камням, только ноги убили. Я больше не пойду.
– Андрей любит искусство, любит старину.
– Вот он пусть и ходит, а я завтра по магазинам пройдусь, подарки куплю.
– Настя, так ты разрушишь отношения с Андреем.
– Чем это? Я что, ему ужин не приготовила или рубашку не погладила?
– А ты думаешь, жена – это только прислуга?
