Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие
– Мама, Катька тебя любит. Всё будет хорошо. Что с папой?
– Что с папой узнаю вечером, когда вернёмся. Ты что хотел, когда мы встретились?
– Спрашивал, что случилось.
– У меня что-то Женя ещё спрашивала, Андрэ о чём-то говорил.
– Вопрос Жени я разрешил, дед сетовал, что ты на себя не похожа.
– Ясно. Благодарю, совсем взрослый мой сын. Пойду собираться, Даши-помощницы нет, боюсь, не успею.
Не отпуская, Макс обнял меня, я прижала его голову к груди и прошептала:
– Люблю тебя, милый. – Погладила пушок на щеке, ещё раз заглянула в тепло его глаз, и на душе стало легче.
В спальне я встретила Серёжу. Он укладывал свой костюм в сумку. Сорочка, бельё лежали на диванчике.
– Ты определилась с туалетом? – спросил он. – Давай я сразу положу.
Я прошла в гардеробную, открыла шкаф, оглядела содержимое, потом открыла другой. «Понравлюсь или нет, я родителям Эдварда, мне всё равно, – размышляла я, – мне нужен наряд, в котором я понравлюсь Серёже».
Я выбрала платье от V, несколько экстравагантное, сшитое из полосок плотной чёрной ткани разной ширины, перекрещивающихся между собой или идущих параллельно. Кое-где полосы соединялись неплотно и создавали хаотично расположенные и разные размером дыры. Платье требовало особых украшений. Я подошла к Сундуку Сокровищ. Так я назвала ларь ручной работы из красного дерева с множеством ящиков и ящичков для колец, браслетов, колье и подвесок. Серёжа заказывал его по собственным чертежам в Италии. Стефан ради удовольствия смастерил второй сундук, того же дизайна, но другой формы и ничуть не хуже, чем итальянский. В нём я храню украшения для волос. Поразмыслив, я выбрала старинный гарнитур – бронзовые браслеты, один на запястье, другой, более широкий, на плечо выше локтя; из второго сундука достала заколку для волос, застегивающуюся на пикообразный стержень. Сложился туалет воительницы, соблазняющей и уверенной в себе. Украшения я положила в специальную сумку, платье в чехол, захватив туфли, всё вместе вынесла в спальню и подала Серёже.
– Бельё не забыла?
Я принесла трусы, бюстгальтер к платью не требовался. Посмотрела, как Серёжа кладёт в сумку чехол с платьем и сообщила:
– Серёжа, я в душ.
Под тёплыми струями воды тело, скомканное в жгут страхом и виной, медленно расслаблялось, одновременно вырвались на свободу горестные мысли, а с ними и слёзы.
«Страшно. Господи, как же мне страшно! И выхода нет. Я встретилась с самым беспощадным врагом, и мой поцелуй со Стефаном никакого отношения к этому врагу не имеет. Скука. Серёжка, ты соскучился жизнью, которая у нас есть, ты соскучился со мной. И я не знаю, что с этим делать. Мне хочется кричать, бить кулаками по своему телу, кусать губы и пальцы, так мне больно и страшно. Я не на краю обрыва, когда после падения ещё остаются мгновения полёта, я уже на земле – распластанная, раздавленная тяжестью случившегося. Мне нечем развеять твою скуку, Серёжа, я от тебя себя не прятала. Во мне нет ничего, неизведанного тобой.
Стефан сказал, ты поклялся подарить мне жизнь, которую я хочу. Ты исполнил клятву. Правда, до встречи с тобой я не знала, что я хочу именно такую жизнь. Многое, что есть в моей жизни сейчас, и к чему я привыкла, мне даже в мечтах не грезилось. Это ты растил мои потребности. Это ты создавал условия для развития моих способностей, о которых я не подозревала.
У меня есть большой дом, обставленный роскошной мебелью, с галереей и маленькой солнечной студией для занятий танцем. У меня есть участок земли, где поместились и лес, и сад, и многочисленные клумбы, на которых я высадила мои любимые розы. Ты любишь делать подарки, и у меня много украшений, некоторые из них стоят не одно состояние.
В нашем бассейне ты соорудил новый, ещё более роскошный Аквариум, где, время от времени, ты назначаешь мне свидания, и мы наслаждаемся друг другом. Серёжка, ты даришь незабываемый секс! Даже сейчас, по прошествии стольких лет, секс с тобой не утратил для меня первоначальной новизны, и я всякий раз волнуюсь, когда собираюсь к тебе на свидание.
И самое главное. Ты подарил мне счастье материнства, у нас замечательные дети. Они унаследовали твою здоровую генетику. Они внешне похожи на тебя и столь же успешны в делах. Мы, милый, хорошо их воспитали.
Макс замечательный пианист, талантливый организатор и управленец. В нём есть твой дар – привлекать в своё окружение хороших людей. Предполагаю, он уже заменил меня в управлении нашим домом, только я ещё об этом «не знаю» и, наверное, «не узнаю» никогда, так наш сын деликатен. Так же легко он справляется с делами бизнеса. Ты, Серёжа, и сам восхищаешься его новаторскими преобразованиями, которые упрощают ведение дел и одновременно повышают безопасность, по крайней мере, мои финансовые дела ты уже передал под его управление, а дед Андрей не стесняется брать консультации у внука и даже предлагает платить за них, настолько они ценны.
Катька – твоя любимица, в свои юные годы она признанный эксперт в области современного и классического искусства. В вопросах бизнеса она ничуть не уступит брату, просто предпочитает другой путь заработка. В четырнадцать лет она заявила, что «не будет бегать за деньгами, а сделает так, чтобы деньги бегали за ней». Я не очень понимаю, как это возможно, но суммы, что вращаются в её руках, очень внушительны. У Кати великолепная пластика и с обретением женственности, она могла бы стать непревзойдённой танцовщицей, вот только этот путь её нимало не привлекает.
Я счастливая женщина, Серёжа. В течение этих лет я часто чувствовала себя Золушкой, прибывшей на бал жизни. Я безмерно благодарна тебе. И я люблю, люблю, люблю тебя! Люблю! И это не приговор, моя любовь – это самое главное моё обретение, с которого всё и началось. Я благодарю тебя за возможность любить тебя.
Но, как и для Золушки, настал час и для меня. Мой дом не превратится в тыкву, а красивые наряды в рваньё. Всё намного хуже. Если ты оставишь меня, в моей жизни наступит ночь. Это как Землю лишить Солнца – Земля останется, но всё живое на ней вымрет. Так и со мной. Звучит пафосно, но я не могу придумать другого, но столь же соответствующего моим ощущениям сравнения.
Ты, Серёжа, выполнил свою клятву и теперь, видимо, ставишь новые цели. Тебе жизненно важно быть нужным, спасать, оберегать, дарить и созидать, изменяя материю мира. Именно это я люблю и ценю в тебе, именно эти качества связываю с образом Мужчины. Я не могу стоять у тебя на пути, и мне придётся научиться жить без тебя…»
В стекло душевой кабины постучали, через мгновенье Серёжа спросил:
– Маленькая, с тобой всё в порядке?
– Я выхожу, Серёжа! – сообщила я громко и выключила воду.
Где-то под толщей отчаяния вспыхнула надежда: «Он ждёт… из кабины я шагну в его объятия», и тотчас увяла, скукожилась. Уже зная, что в ванной Сергея нет, раздвигая дверцы, я пробормотала:
– Со мной всё в порядке, если не считать, что я уже почти умерла.
Его не было и в спальне.
Высушив волосы, я изогнулась в пояснице, стараясь собрать их в хвост, но они не подчинялись – какая-нибудь прядь, то справа, то слева всё время ускользала из захвата ладони.
Катькин голос раздался одновременно со стуком в дверь:
– Мама, давай помогу.
– О, Катя, – с облегчением выпрямляясь, обрадовалась я, – тебя ангел-спаситель послал.
Катя наклонилась ко мне и обняла.
– Здравствуй, Котёнок. Не думала, что заедешь.
Я расцеловала её в душистые щёки. Катя у нас удивительно приятно пахнет, сама, своим естественным запахом.
– Макс звонил, сказал, у вас что-то стряслось.
– Стряслось. Ещё не знаю, каков результат тряски будет. Ты с Эдвардом?
– В гостиной ждёт. Там папа уже одетый и с сумкой. Велел альфа ромео из гаража выкатить. Павлу отказал, сказал, сам поведёт. – Выдавая информацию фразами, Катя после каждой пытливо взглядывала на меня. – Дед сразу решил, что со мной поедет. – Она рассмеялась и деловито поинтересовалась: – Ты что хочешь?
– Давай косу потуже, в дороге, всё одно, растреплется. А уже там, на месте, соорудишь мне что-нибудь. Я заколку с пикой взяла.
Катя занялась моими волосами – начав ото лба, постепенно вплетала пряди волос с висков и дальше с боков головы в одну тугую косу.
– Которая бронзовая? А платье?
– Дырявое.
– Ух ты! – Она опять рассмеялась. – Родитель Эдварда в транс впадёт.
– Думаешь, надо заменить?
– Неет, наоборот! Я просто его напыщенную м… лицо представила.
– Катюша, нельзя так. У всех есть недостатки, его не самые худшие.
– Да, мам.
Я любовалась отражением своей девочки в зеркале. Те же, что у отца, зелёные, но более яркие, ближе к изумрудному оттенку глаза лучатся, очаровывают, не отпускают; уже потом разглядишь чистый высокий лоб, резко очерченную пухлость рта и нежность округлого подбородка. «И носик, к счастью, не отцов, скорее, мой, маленький», – подумала я и вслух сказала:
– Катя, мне надо с тобой поговорить. Я думала, в гостях придется время и место искать, но раз уж ты приехала, то сейчас и поговорим.
Катя подобралась, как подбирается зверёк в минуту опасности. Наблюдая за ней, я с болью себя вопросила: «Как же я добилась, что на простое предложение «надо поговорить», моя дочь готовится к бою?»
– О чём?
– О ком, – поправила я. – Обо мне и о тебе.
Она метнула на меня взгляд и умолкла, видимо, гадая про себя, о чём пойдёт речь.
– Ну вот! – Катя кончила плести косу и теперь закрепляла её. – Конечно, я не Даша-мастерица, но, думаю, если плясать на крыше машины на ходу не будешь, то до дома Эдварда доедешь прибранная!
– Благодарю, Катюша.
От туалетного стола я пересела на диванчик, а Катя упала поперёк кровати лицом ко мне.
– Катя, я устала от наших отношений и предлагаю их обнулить, – начала я и сделала паузу, давая Кате осознать сказанное. – Я наделала много ошибок, и за много лет у нас сложился невозможный, болезненный тип отношений – обращение в форме претензии, ответная реакция в форме защиты или, того хуже, в форме нападения. Я предлагаю забыть обиды и начать с чистого листа. – Видя её удивление, я поспешила пояснить: – Я понимаю, Котёнок, это тот случай, когда легко сказать – трудно сделать. Но не делать нельзя! Я люблю тебя, детка. Очень люблю. Но, видимо, выражаю любовь как-то не так, как ты ждёшь. Поэтому я хочу услышать твои… как бы это сказать… требования в свой адрес, и, если это будет мне по силам, я начну что-то менять в себе.
К концу моей, прямо скажем, дурацкой речи, Катя от простого удивления перешла к крайней точке изумления. Она уже не лежала на кровати, она села на поджатые под себя ноги, высоко подняв плечи и вытянув шею в моём направлении. Я развела руками и беспомощно добавила:
– Катька, я просто уже не знаю, что делать.
– Мама, какие требования, что ты говоришь?!
– Давай назовём это не требованиями, а пожеланиями.
– Да какая разница, как назвать? У меня нет ни требований, ни пожеланий! – Катя слетела с кровати и наклонилась надо мной. – Ты зачем так?.. О, мама!.. – она упала на коленки пред диваном и обняла мои ноги. – Что ты себе придумала? Я не могу с чистого листа! Зачем? Помнишь, я не хотела уборкой заниматься? Помнишь? Комнату запустила так, что не знала, за что в первую очередь браться. Я и о помощи просить не могла – стыдно было, и обижалась на весь свет, что я совсем одна! Я и плакала, и злилась на себя. А ты будто почувствовала – пришла и игру из уборки устроила. И без всяких поучений! О, мама! Помнишь, как мы хохотали, когда потихоньку от Эльзы вёдра и тряпки из подсобки утащили? Помнишь? До слёз! Окно мыть стали, а Женя и Эльза пришли бельё развешивать под окном. Ты чуть ведро наружу не опрокинула, прячась от них, помнишь, когда спрыгнула с подоконника? – Катя положила голову на мои колени. – Мамочка, я люблю тебя! А ты требования… В моей жизни так много счастливых воспоминаний… Мне с тобой всегда хорошо было! – Катя помолчала и шёпотом спросила: – А помнишь?.. Помнишь, когда Лорд умер?.. Мне тогда страшно было… я подумала, что все умрут. Я тогда попросила, что, если так надо, то я согласна, пусть и дедушка, и Стефан, и даже папа пусть умирают, только, чтобы ты осталась жива, чтобы ты осталась со мной.
– Оох, детка! – всхлипнула я.
– Я спать не могла, помнишь, к вам ночью в спальню пришла? Хотела убедиться, что ты живая. Ты ко мне от папы ушла и почти месяц в моей спальне спала. Мама, это мои самые дорогие, самые счастливые воспоминания! Ты тогда только моя была.
– Катюша, неужели тебе до такой степени меня не хватало?
– Нет, мама! Ты всегда была с нами. Не хватало со мной, не хватало… когда вот так, как сейчас – ты и я, мы плачем и смеёмся, ты слушаешь меня и гладишь по голове… так хорошо… Мамочка, ты забудь всё, что я тебе обидное говорила. Я так люблю тебя, мамочка, так люблю!
– Девочка, хорошая моя, я знаю, знаю, Катенька! Иди ко мне.
Катя села на диван и распласталась на моей груди. Покачивала её, я уткнулась лицом в её волосы.
– Люблю тебя, моя любимая, моя ласковая девочка! Не смей думать, что я не люблю тебя!
Так мы просидели довольно долго. Катя припоминала случаи из нашей жизни, я продолжала покачивать её в объятиях. Наконец, она высвободилась и смущённо пробормотала:
– Нас ждут, а мы… пойдём умываться.
– Да… дай поцелую глазки… заплаканные, красивые глазки… дед там, наверное, уже сердится. И Эдвард заждался.
Мы умылись холодной водой, это помогло мало.
– Даа… – протянула я, критично осматривая себя в зеркале, – в самый раз для знакомства! Большие и прекрасные очи стали маленькими и очень даже красными.
– Сегодня солнце, можно очки тёмные надеть, – неуверенно предложила Катя.
– Придётся! – согласилась я со вздохом. – Пойдём выбирать.
Андрэ играл в шахматы с Эдвардом. Подкупая деда лаской, Катя подбежала к нему со спины и обняла за шею; перевешиваясь то через одно его плечо, то через другое, целовала то в одну щёку, то в другую, тараторя:
– Деда, я тебя люблю! – Чмок. – Ты не передумал со мной ехать? – Чмок. – Деда, я гнать не буду! – Чмок. – Я тебя бережно доставлю в наследственный замок мистера Эдварда. – Чмок. – Деда мой любимый…
Заворожено улыбаясь, за Катей наблюдал её друг. Отвлекая от приятного видения, я поздоровалась:
– Добрый день, Эдвард!
Он торопливо встал и наклонился к моей руке.
– Здравствуйте, Лидия!
– Простите, что пришлось ждать, – извинилась я и повернулась к Стефану, – Стефан, до Даши дозвонился?
– Да. Всё в порядке. – Его глаза пытались определить моё состояние, прочесть в лице хоть что-то, но большие – в половину лица, чёрные очки не позволяли этого сделать.
– Мы едем или ещё кого-то ждём? – спросила я, ни к кому не обращаясь.
– Едем, – ответил Серёжа, встал и двинулся к выходу.
Все, кто был в гостиной, дружно посмотрели ему в спину, потом так же дружно уставились на меня. Их удивление было понятно – Серёжа всегда брал меня за руку или обнимал, увлекая за собой. «Какой насыщенный событиями день, – усмехнулась я, – я нежно простилась со Стефаном, вернула дочь и потеряла мужа!» Ко мне шагнул Максим, обнял, закрывая собой от перекрестья взглядов, и увлёк к выходу. На террасе встретил ещё один пытливый взгляд – Пашкин. Паша подошёл ближе и, взглянув на Максима, попросил:
– Сынок, отойди в сторонку.
Макс не двинулся с места. Паша пожал плечом – как хочешь, мол; прищурился на грузившего сумку в багажник машины Сергея, и спросил:
– Я вижу, у тебя сегодня день плача, Маленькая? Он тебя обидел?
– Паша!
– Маленькая, я же вижу…
– Детка, иди ко мне, я тебя поцелую перед дорожкой, – вмешался Андрэ. – Ты сегодня сама не своя. Что вы с Катей опять выясняли?
Паша и Макс отошли, а я прижалась к груди графа, он на минутку обнял меня, потом отклонился и приподнял мои очки. Я задвинула их на голову. Андрэ укоризненно покачал головой и, нежно касаясь век губами, прошептал:
– Детка, никогда не пытайся слезами вернуть уходившего от тебя мужчину. От такой, как ты, может отказаться только дурак.
– Спасибо, Андрей, я запомню.
Он ободряюще кивнул и бодро сбежал с террасы, торопясь к красному суперкару Кати. Катя подождала, пока дед сядет в автомобиль, захлопнула за ним дверцу и, усаживаясь в водительской кресло, весело помахала нам рукой.
– Догоняйте!
Отъезжая от дома, я взглянула на раскачивающегося с пятки на носок Павла. Прищурившись и глядя прямо перед собой, он о чём-то размышлял. Последние пару лет… – «Да нет, пожалуй, последние года три», – поправила я саму себя, – за безупречной вежливостью Павел скрывает самую настоящую неприязнь к Серёже. Что послужило причиной такого отношения, я не выяснила – Павел невразумительно процедил: «Есть причина», и намертво умолк, а Серёжа, тот и вовсе, пожал плечами и отмахнулся:
– Чепуха. Павел верен тебе, а верных людей в нашем мире не так много.
«Павел не просто верен, Паша мне, как брат… ему было двадцать три года, когда он поклялся служить мне, я думала, он пошутил, а он бросился за мной в Алма-Ату». Мысли убежали в далёкое прошлое…
Молодое весеннее солнышко, горячее, несмотря на вечернее время, припекало спину. «Жарко сегодня. Днём, наверное, градусов тридцать было, не меньше! И Пашка где-то застрял». Наклонившись над краном, я завершала уборку – полоскала тряпку, мыла ведро. Я разогнулась, опрокинула ведро на ступеньку, всхлопнула тряпку, развешивая её на просушку, и оглянулась на громыхнувшие ворота.
Толкая створку ногой, на участок вошёл Паша, увешанный гроздьями целлофановых мешков. Его загорелая физиономия светилась улыбкой.
– Ну и жара у вас тут в горах! Апрель месяц!
– Устал?
– Не устал, жарко!
Я поспешила под навес веранды и достала из холодильника бутылку с квасом.
– Только о тебе подумала. Ты долго, я уже волноваться стала.
– Да пока всех на базаре обошёл, поздоровался… тебе там гостинцы прислали, – указал он кивком головы на какой-то мешок, взгромоздив их все на стол, – чернослив и ещё что-то, курагу, кажется. Такси взял, а машина заглохла на последнем повороте … потом пока дошёл. – Он торопливо стянул с себя промокшую майку и бросил на стул. – Уфф! А ты, я смотрю, пол вымыла? – Недовольно взглянув на свежевымытую лестницу, уходящую в дом, он взял у меня кружку с квасом и начал пить большими звучными глотками. – Ооо! Хорошо! Офигительный у тебя квас, Маленькая, получается! – ласково улыбаясь, он вернул мне кружку и тут же посуровел: – Я же сказал, завтра вместе уборкой займёмся. Два этажа…
– Не ворчи, уже вымыла, – прервала я.
Укоризненно покачав головой, Паша отправился закрывать ворота. Я заглянула в мешок, один, второй, третий.
– Паша, ты зачем столько мяса набрал?
Вернувшись, он поднял вверх указательный палец и назидательно заявил:
– Мяса, Маленькая, много не бывает! – задержался, наблюдая за мной – я разбирала мешки с провизией, что-то складывала в холодильник, что-то в шкаф, и, поворачиваясь к лестнице, предупредил: – Мясо не трогай, сам займусь, душ приму и разберу.
Паша поднялся в дом, а я, собирая пустые мешки в один, ворчала про себя: «Такси у него заглохло. Обустраиваться надо, три недели здесь живём, всё чего-то выжидаем». Я вспомнила диалог на эту тему, произошедший утром того дня:
– Паша, надо покупать машину.
– …
– Жить в горах без машины невозможно. Не хочешь покупать, давай в аренду возьмём. Я не хочу каждый раз просить Костю.
– Маленькая, у нас будет машина. Я решаю вопрос.
– Почему ты упрямишься?
– …
– Паша!
– Маленькая, мы эту тему уже обсуждали.
– Обсуждали, но ничего не решили!
– …
– Паша!
– Маленькая, я повторяю в последний раз, его деньги мы использовать не будем.
– А я повторяю, Серёжины деньги я с собой даже не взяла! На карте мои деньги! Я эти деньги на показах заработала!
– …
– Паша!
– Маленькая, не тревожься, я сумею тебя прокормить! И машина у нас будет.
«Деньги ему не те, а тащить в гору тридцать килограмм… – я вздрогнула и передёрнула плечами – начавшийся бриз нёс с гор холодный воздух. – Паша упрямец, но как же я рада, что он со мной! Без него совсем невмоготу было бы. Мама при каждой встрече напоминает о Костиной любви, а Костя… если бы Паши не было, Костя бы уже и жить сюда перебрался».
– Я Костю пригласил на шашлыки в воскресенье, – будто подслушав мои мысли, сказал Паша, спускаясь по лестнице. Он переоделся в спортивные штаны и свежую майку, влажные после душа волосы были тщательно расчёсаны на пробор, – он и Анну Петровну привезёт. Праздновать будем, я с понедельника на работу выхожу.
– Куда? На какую работу?
Паша усмехнулся, отдал мне влажное полотенце и подошёл к столу.
– Что я, Маленькая, умею делать? Охранять, машину водить. На такую работу и устроился! – Он вывалил из мешка на разделочную доску большой кусок говядины. – Шефа буду возить. Условия хорошие – один день в неделю выходной, машина всегда при мне, штука евров в месяц. Немного, но для начала ничего!
– Водителю? Тысяча? – удивилась я, выходя из кухни, повесить полотенце на верёвку.
– Ну, не совсем водителю. Я же сказал – охрана!
– Для Алма-Аты тысяча евро это много. Твой шеф кто?
Пашка пожал плечом.
– Бизнесом занимается. Иди оденься, дрожишь уже!
– Мама, поспи, – прервал мои воспоминания Максим. Привлекая к себе, он чуть-чуть подался вперёд, усаживаясь удобнее.
Сняв с головы очки, я положила голову сыну на грудь. Макс прижался щекой к моей макушке. «Славный мой сын! Серёжа, не устаю благодарить тебя за наших детей. Только любящий жену мужчина может воспитать внимательного к матери сына».
Стрелка на спидометре ушла за 200. Казалось, машина летит, не касаясь полотна дороги. Катька два раза догоняла на своём спорткаре, обходила, торжествующе сигналя. Сергей не реагировал, даже головы не повернул. Катя отстала, поняла, что отцу не до гонки, или, быть может, Андрэ потребовал снизить скорость.
Я зарылась лицом в расстёгнутую куртку Макса и закрыла глаза. «О чём ты думаешь, Серёжа? Какое решение рождается в твоей голове? Катя тоже, когда принимает важное решение, выезжает на трассу и несётся на огромной скорости. Если мы расстанемся, Катин мир рухнет…»
Нежные поцелуи и ласковый шёпот разбудили меня. Улыбаясь, я потянулась руками обнять Серёжу, открывая лицо его губам.
– Серёжа…
– Мама, просыпайся, мы приехали.
Я открыла глаза и встретила теплый участливый взгляд Макса. Выпрямилась, отстраняясь от сына.
– Максим… сынок, прости, думала, папа. – Откинувшись на спинку кресла, я осмотрелась.
Машина стояла на узкой улочке, по обеим сторонам которой тянулись глухие заборы. Голые ветви деревьев торчали над заборами и нависали над дорогой.
– Мы Катю ждём? – спросила я.
Одновременно ответили оба:
– Да, мама.
– Да, Маленькая. – Серёжа взглянул на меня в зеркало заднего вида.
Я отвернулась и надела очки. «Я, милый, уже устала искать в твоих глазах тепло. Оставим поиски на вечер».
– Я выйду. Пройдусь.
– Подожди, мама. – Макс вышел, обошёл машину, открыл дверцу с моей стороны и подал мне руку. Крепко ухватив за ладошку, он повёл меня вдоль улочки.
Прошли мы всего-то метров сто, когда из-за поворота показалась машина Кати. Она проехала мимо нас, мимо машины отца и, посигналив, остановилась. Тотчас с левой стороны улочки скрипнули и начали движение кованые ворота, открывая проезд во двор двухэтажного дома. Дом отличался от соседних домов – он был единственным домом, выставившим себя напоказ. Вокруг ни кустика, ни деревца, в качестве забора кованая решётка. Неторопливо двигающиеся ворота обнажили двор, незатейливо закатанный в асфальт. «Не надо Катьке сюда», – подумала я. Облитый солнцем, горделивый, краснокирпичный дом с белыми глазницами окон вызывал смутное чувство тревоги. – В доме нет счастья».
Хозяин – рослый и грузный мужчина, встречал гостей на нижней ступеньке крыльца. Одет был демократично – потёртые джинсы, пиджак с нашитыми снаружи лейблами производителя, мягкие замшевые мокасины на ногах. Его широкоскулое лицо с мясистым, несколько вздёрнутым носом и раздвоенным подбородком не имело ничего общего с лицом Эдварда. Мужчина шагнул со ступеньки на асфальт и с почтительным уважением поздоровался с Андрэ; потом он ухватил руку Серёжи и так энергично стал трясти её, что на лоб упала чёлка, нарушив аккуратный, волосок к волоску пробор причёски. Подошли мы с Максом. Катька, болтавшая до того с Эдвардом, умолкла, и с интересом уставилась на своего будущего родственника. Я подняла очки на макушку и протянула руку. Крупная, мягкая, теплая ладонь бережно объяла мою руку. Глубоко посаженные глаза, сощуренные от солнца и, кажется, карие, приветливо блеснули, мужчина улыбнулся скромной и мягкой улыбкой. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, проникаясь взаимной симпатией.
– Здравствуйте, – первой поздоровалась я.
– Здравствуйте. Добро пожаловать. Я Виталий Сергеевич. – Произнёс он раздельно, помолчал и озадаченно спросил: – А вы?..
Я рассмеялась.
– Меня зовут Лидия. Я мама Кати.
Виталий Сергеевич смутился, ладонью, как козырьком, прикрыл глаза, вероятно, стараясь лучше меня рассмотреть. Все терпеливо ждали. Он ещё больше сконфузился и, запинаясь, пролепетал:
– Графиня… эээ… Лидия… Ивановна…
– Виталий Сергеевич, зовите меня Лидия, если удобно, Лида. Я понимаю ваше замешательство, Катя похожа на своего отца.
– А вы зовите меня Виталий, – рассмеялся и он.
– Договорились. Познакомьтесь, Виталий, мой сын Максим, брат Кати.
Виталий с тем же большим чувством, что выражал в отношении Серёжи, стал трясти руку Макса.
Хозяйка встречала внутри дома, в холле. Дама слегка увядшая и полноватая, с замысловатой причёской и пухлыми, любовно ухоженными руками. Голубые глаза девочки, пребывающей в мире грёз, бутонистый розовый ротик и полное отсутствие подбородка – всё в её внешности взывало к покровительству и защите от превратностей жизни.
– Познакомьтесь, это моя супруга, мать Эдварда, Алевтина Марковна, – представил Виталий.
– Аля, – тоненьким голоском едва слышно пискнула Алевтина Марковна.
На фоне жены Виталий Сергеевич выглядел чрезмерно живым и энергичным.
Хозяева пригласили пройтись по дому. Виталий откровенно гордился собой, рассказывая, как шестнадцатилетним мальчиком приехал в Москву из сибирского посёлка, как учился и работал, ночью мыл посуду в ресторане, грузил мусор, утрами подметал дворы, чтобы «выбиться в люди». Как, экономя каждую копейку, заработал первоначальный капитал, а потом открыл бизнес. Опять много работал, чтобы заработать и на этот дом, и на машину, и на то, чтобы в доме было всё необходимое, чтобы жена ни в чём не нуждалась, и даже обязательные счета на старость он и ей, и себе завёл. Особенно он гордился тем, какое хорошее образование дал сыну.
– Эдвард у нас умница, – хвалил он сына, – и в школе хорошо учился, и в университете. Потом в Англии образование пополнял. Дорого, конечно, но в такого сына не жаль вкладывать! Вошёл в дело и вернул затраченное сторицей!
Хозяйка как-то незаметно исчезла, а мы обошли весь дом и дошли до цокольного этажа. Виталий распахнул двустворчатые двери в большое, красиво оформленное помещение, разделённое четырьмя колоннами на две части. По одну сторону от колонн располагался домашний кинотеатр, а на другой разместился, как назвал его Виталий, мужской салон – в центре большой бильярдный стол, вдоль стен диваны в кожаной обивке, винные шкафы, стеллаж с более крепкими напитками, тут же витрина с посудой и тумба с кофе-машиной.
Пока мужчины обсуждали винную карту хозяина, я прошла на другую половину помещения и подошла к одиноко висевшей картине, плохо освещённой, явно повешенной здесь только для того, чтобы занять пустое пространство стены. Картина влекла издалека. Мне понравился основной посыл полотна – в самом глухом, отрицающем жизнь, отчаянии всегда есть лучик надежды. Изломанный скорбью рот и тусклый взгляд изображённой на картине женщины щемили сердце. Общий фон угнетал безысходностью. Хотелось вздохнуть, но воздуха не было. И только мелкие детали – из ниоткуда взявшийся, крохотный лучик, притаившийся в открытой ладошке женщины; кокетливая прядка волос на её обнажённом плече; повернувший головку к зрителю цветок, единственно живой в увядающем букете, – приоткрывали тайну возрождения к жизни.
Я почувствовала взволнованное дыхание Кати за спиной.
– Котёнок, это так хорошо! Кто это, ты знаешь?
– Мама, это очень, очень хорошо! Темно тут, надо света больше.
Мы оглянулись в поисках помощи. Эдвард разговаривал с Андрэ. Максим был ближе всех, но стоял спиной. Только Серёжа смотрел в нашем направлении, беседуя с Виталием.
– Виталий, Серёжа, – окликнула я, – простите, что прерываю беседу. Окажите нам помощь.
Виталий поспешил на зов.
– Конечно, конечно! Лидия, Катенька, чем я могу помочь?
– Мы хотим лучше рассмотреть картину, но здесь не хватает освещения.
– Ааа, это… сейчас решим… – Он стал оглядываться вокруг.
– Виталий, вы позволите перенести картину в центр мужского салона, под люстру?
– Да-да, конечно! – Он начал снимать картину со стены, бормоча: – Я о лампе думаю, а так даже проще.
Картину писал, безусловно, талантливый художник. При ярком освещении она зазвучала ещё сильнее – тени сгустились, контраст между отчаянием и надеждой стал ещё драматичнее. «Именно так я чувствовала себя сегодня в душевой кабине», – подумала я и посмотрела на хозяина дома.
Он крутил головой, недоуменно рассматривая сосредоточенные лица гостей. Встретившись с моим взглядом, словно извиняясь, произнёс:
– Это нарисовал мой брат – художник-неудачник.
– Виталий, я хочу купить картину. Простите мой каприз, но я впечатлена и взволнована, тема картины мне очень близка.
Мужчина смотрел, словно не понимая, и я добавила:
– Я заплачу двойную цену.
– Бог с вами! – вскричал он. – Какую двойную цену? Если картина вам нравится, я подарю её вам! Брат уехал в Америку искать счастья, а свои художества оставил в моё полное распоряжение. Их полно.
– Вы позволите посмотреть другие работы вашего брата? – оживилась Катя.
– Конечно! Пожалуйста, они тут за стенкой в чулане. Пойдёмте, я покажу. Там, правда, давно не прибирались и, наверное, пыльно. Но освещение там хорошее.
Я взглянула на другие работы художника, и, на мой взгляд, они были слабее. Зато Катя погрузилась в изучение «художеств», позабыв обо всем.
Оставив её с Эдвардом в кладовке, я вернулась в мужской салон. Серёжи не было, граф сидел на диване в дальней части салона с бокалом вина в руке, а Максим выкладывал шары на бильярдный стол. Картина вновь переместилась на территорию кинотеатра.
– Мама, сыграем?– предложил Максим.
– Нет, сынок. Не интересно.
У меня есть удивительная для меня самой и обнаруженная совершенно случайно способность точно рассчитывать траекторию бильярдного шара. Слово «рассчитывать» не отражает сути, я не рассчитываю, я просто знаю, куда и какой силы должен прийтись удар кием, чтобы шар зашёл в лузу. Если я разбиваю пирамиду, то я и заканчиваю партию. При этом я ни правил бильярда не знаю, ни терминов.
