Лариса Тимофеева
Утопия о бессмертии. Книга третья. Любовь и бессмертие
День второй
Проснувшись, я позволила себе понежиться в кровати. Была суббота.
«Хорошо! Всё замечательно хорошо! Осталось провести Бал, и год закончится. Надеюсь, гости Бала будут щедры на благотворительность». Я засмеялась, вспомнив лицо Льва, прибежавшего ко мне в кабинет на следующий день после моего разговора с Максимом.
– Лида! Господи, боже мой, Лидия Ивановна, мы спасены! Чудо какое-то! На счетах денег полно! – Он снял очки и в радостном изнеможении упал в кресло. – Вам смешно, а я уже под суд идти собрался!
– Кто отправитель, знаете?
Он согласно покивал, тотчас, в прямую противоположность, энергично замотал головой. Чуб его реденьких волос, закреплённых фиксатором, не шелохнулся. Лев носил модную причёску – тщательно выбритые виски и затылок венчал клок волос на темечке и макушке. Да и не клок вовсе, и не чуб, а так, хохолок, совсем уж прозрачно реденький ближе ко лбу. Взгляд его близоруких серо-голубых глаз без очков был трогательно-беспомощным.
– Три источника. – Он растопырил перед своим лицом три толстых пальца с ущербными ребристыми ногтями, украшенными множеством заусенец. – Один известен. Один. – Лева оставил вытянутым указательный палец. – Оттуда деньги и раньше поступали. Остальные два, чёрт его знает, кто отправил. Огромные суммы, Лида!..
«Зачем Макс отправлял суммы с разных адресов? – пришло мне в голову, и я вновь засмеялась. – Ох, и зачем мне знать, зачем? Макс знает, как лучше! Главное, чтобы денег на всё хватило, Лев сказал, ещё и останутся!»
Я с наслаждением потянулась. И только хотела опять свернуться клубочком, как в дверь постучали. На ходу надевая халат, я побежала к двери.
– Мама, вставай! – В комнату ворвались малые, а за ними Катя.– У нас дел невпроворот! – Катя наскоро чмокнула меня: – Доброе утро!
Я присела, обнимая, целуя и слушая, перебивающих друг друга малышей:
– Мамочка, с доблым утлом!
– Добррое утррро, мама!
– Мама, мы ёлки наляжать сегодня будем!
– Две! На улице, а ещё дома.
– Максим позавтлакает, потом стлемянки пойдёт искать.
– А мы будем рруководить снизу, папа сказал.
– Луководить, куда иглушки вешать. А потом мы с голки кататься поедем.
– Да, папа сказал, чем быстрррее нарррядим ёлки, тем скоррее на горрку поедем!
– Мама, сколее собилайся.
– Собиррайся, мама! А с горрки мы на ватррушке кататься будем!
– Максим сказал, голка высооокая!
– Да. И нам с Сашей самим нельзя кататься, только с папой или Максимом. Мама, а ты будешь кататься?
– А папа сказал, что Кате кататься нельзя, лебёночка можно повледить!
– А Катя, всё рравно с нами поедет!
– Ну всё! – вмешалась Катя, беря за руку Сашу, – маму разбудили, бежим завтракать! Андрей, давай руку.
Протягивая руку Кате, Андрей заботливо добавил:
– Мама, Маша сказала: жульен уже готовит! Ты быстррее вставай, а то он остынет!
Уже из коридора донеслось:
– А мне Маша тоже жульен готовит! Я, как мама…
В прекрасном расположении духа я слетела по лестнице вниз и, устремляясь к столу, помахала рукой в общем приветствии:
– С добрым утром!
А потом уже по отдельности приветствовала каждого:
– Здравствуй, Серёжа! – Я чмокнула его в щёку.
– Доброе утро, Лида! Замечательно выглядишь!
– Доброе утро, мама! – Вслед за отцом встал и Максим.
Поднявшись на носочки, я обняла его и на миг прижалась к груди.
– Здравствуй, сынок! Доброе утро, Андрей, как ты?
– Доброе утро, детка! – Граф нежно обнял меня, поцеловал в лоб и шепнул: – Как всегда хороша, глаз не отвести!
– Доброе утро, Стефан. Настенька, доброе утро! Паша, доброе утро! Савелий, доброе утро!
А ещё Катя и малые – сегодня за столом собралось много народу. Маша, торопясь, уже несла из кухни мой завтрак.
– С добрым утром, Машенька. – Я заглянула ей в лицо – настроение у Маши было хорошим.
– Доброе утро! Вишь, поспела прямо к твоему приходу. – Она поставила мисочку с жульеном на мою тарелку. – Приятного аппетита, детка!
– Благодарю, Маша.
– На здоровье! Максим Сергеич сказал, кататься с горки поедете. Приготовлю съестного в дорогу, не к чему химию в забегаловках есть. Пока ёлки наряжаете, успею. – Маша склонилась к Саше. – Вкусно, детка?
Продолжая жевать, Саша кивнула. Саша ела грибной жульен.
– Кушай, детка! – Маша ласково погладила её по спинке.
Маша была уверена, что пища, приготовленная без мяса, менее вкусна и питательна. Поэтому Серёжа, Катя и Андрей, любившие мясо, вызывали у Маши меньше заботливого беспокойства, чем Макс, я или Саша, предпочитающие не мясную пищу.
– Мама, с Лувром вопрос решён.
– О, Катя!
– Мальчика встретят в Руасси, помимо нашего сопровождающего, при нём круглосуточно будет находиться, имеющая опыт работы с такими больными, профессиональная медсестра. Поселят в частный госпиталь в центре Парижа. Три дня индивидуальных экскурсий по Лувру в сопровождении русскоязычного гида утверждены директором музея, заметь, бесплатно! Это, конечно, копейки, но приятен сам факт отношения к больному ребёнку.
– Катька, у меня нет слов! Ты кудесник. – Мои глаза, неожиданно для меня самой, наполнились слезами. – Не знаю, как благодарить, и Макс, и ты – вы оба Ангелы-Хранители Фонда. Без вас мы бы не сделали и половины тех дел, что делаем. Катюшка, спасибо!
– Мама, перестань! Что я такого сделала? Позвонила парочке человек, заинтересованных в сотрудничестве со мной? Я мамашу не понимаю. Как она могла отказаться поехать с мальчиком?
– Катюша, не суди. Она десять лет ухаживает за больным ребёнком – не бросила, не отказалась.
– Котик, расскажи нам, в чём там дело? – вмешался в разговор Андрэ.
– Деда, мальчик безумно талантливый – пишет картины, лепит, всё сам, нигде не учился. Зовут Ильдар. Мальчик умирает, никто не может сказать, сколько он проживёт – два дня или два года. Мечта у него есть, много лет в себе лелеет – хочет вживую увидеть Мону Лизу Да Винчи. Вот Фонд и устраивает исполнение его мечты. А матушка Ильдара ехать отказалась, у неё ещё один сын есть, пятилетний тупой…
– Катя!
Катя только вскинула на меня упрямый взгляд и продолжала:
– …и сонный увалень, она с ним расстаться не хочет. Я предлагала всех троих отправить в Париж, Диснейлендом искушала, мамаша всё равно отказалась.
– Причину объяснила? – спросил Серёжа.
Катя покачала головой.
– Папа, она странная. С ней разговариваешь, а она молчит, будто не слышит или не слушает. Хорошо хоть Ильдарчика отпускает. В понедельник документы начнём оформлять. Боюсь, волокита начнётся, как это у нас часто бывает.
– Детка, я могу помочь? – спросил Андрэ, наклоняясь ко мне.
– Не думаю, Андрей. Катюша сделала главное – обеспечила медицинское наблюдение за мальчиком в Париже.
– Детка, как вы узнаёте о сокровенном желании ребёнка?
– Разными способами, Андрей. О мечте Ильдара Катюша узнала. Катя с ним рисунком занимается, он и проговорился. Но чаще о сокровенных мечтах детей узнаёт наш переговорщик Вячеслав, ему удаётся и детей разговорить, и с мамочками общий язык найти.
– Мама, я с мальчиком Ильдалом познакомиться хочу.
– Хорошо, Саша. Большинство детей таятся, понимая, что родителям не под силу осуществить их мечту.
Саша пояснила:
– Белегут ладителей.
– Да, маленькая, оберегают.
– Обелегают. Андлей, ты кончил? Благодалю.
Сашка сделала общий поклон головкой, развернулась на своём стуле, легла на него животиком и, ухватившись за сиденье руками, сползла до перекладины между высоких ножек и прочно встала ножками на перекладину. Сидевший подле неё Макс чуть напрягся, готовясь в любой момент подхватить сестрёнку, если она оступится, но проявляя уважение, не шелохнулся. Саша перехватила сиденье стула ближе к себе и спустилась на пол. С высоких детских стульев дети стали самостоятельно спускаться недели три назад, но чтобы сесть за стол им пока требовалась помощь.
Саша попросила:
– Настя, дай мне мои талелки, я на кухню отнесу, Машу и Олю поблагодалю.
Сама Саша тарелки взять не могла, стол был пока выше её роста.
В той же последовательности и те же действия, но молча совершил Андрей. Свою просьбу к Насте он выразил тоже молча – протянутыми к ней руками. С тарелками в руках детки направились на кухню.
– Мама, с какой ёлочки начнём? – проводив их взглядом, спросил Максим.
– Начнём с улицы, Макс, потом нарядим ёлку в гостиной. Из тепла поедем на горку кататься.
С мамой Ильдара встретился и поговорил Серёжа. И как-то уговорил. Сразу после новогодних праздников мама и два её сына улетели в Париж. Три дня они провели в Лувре, два дня в Диснейленде и ещё у них был день знакомства с Парижем, включающий посещение торгового зала Дома ISL.
Оплату обновок тоже оплатил Серёжа.
Начали с электрической гирлянды. Повесили снизу, а дальше Серёжа и Максим забрались на стремянки, поставленные по разные стороны ёлки. Малые и Катя растягивали небольшую часть гирлянды, подавали Максу, он закреплял гирлянду на ветке, потом, двигаясь вокруг ёлки, гирлянду растягивали ещё и подавали Серёже, потом опять Максу, указывая «выше-ниже» то одному, то другому. Собаки разлеглись прямо на снегу, охватив место трудов хозяев почти идеальной подковой. Малые спорили:
– Неет, папа, ты сильно поднял!
– Саша, папа прравильно деррржит, рровно!
Споры разрешала Катя:
– Папа, чуток пониже, вот так, хорошо! закрепляй!
Серёжа шутил, дурачился, балансируя на стремянке, изображал то птиц, то животных, дети смеялись. Я и Стефан, сидя на скамейке, наблюдали.
– Стефан, как Анюта себя чувствует? – спросила я.
– Плохо, Хабиба. Токсикоз не прекращается.
– А малыш?
– Малыш ничего. Худенький только. Вчера УЗИ делали.
– Бедная девочка. Измучилась. Как легко первую беременность носила, и такие сложности на этот раз. Рожать через месяц?
– Да, в конце января. Думаю, внутривенно начать подкармливать.
«Почему Анюта отрицает беременность? – в который раз задалась я вопросом. – Эдварда любит, ребёнок желанный…»
Закрепив гирлянду на ветке, Серёжа взмахнул несколько раз руками, ухая, как филин. Я пристально смотрела на него, уже предчувствуя, но ещё не понимая… Он оступился и… сорвался, в последний момент толкнув стремянку на ёлку, в противоположную сторону от детей. Под крик Кати, я бросилась к нему и упала на коленки.
– Серёжа. Серёженька… – Я боялась к нему притронуться – он упал на спину.
Ослеплённый солнцем, он приоткрыл один глаз.
– Маленькая, поцелуй меня. Я скоро от тоски умру.
– Ты… ты не ушибся?
– Если пятку не сломал, то ушибся.
– Пятку? Господи! Стефан! Макс!
Я оглянулась – Катя, детки, Максим стояли за моей спиной, а Стефан уже присел около Серёжи и снимал сапог с его ноги. Серёжа потянул меня к себе.
– Тише, Девочка, не кричи так! Деток испугаешь! Поцелуй меня, и я встану.
– Серёжка, ты… – я стукнула кулаком его в грудь, – нельзя так шутить! Совестно!
Серёжа стиснул челюсти. Стефан тихо позвал:
– Макс…
Максим наклонился, закрывая собой солнце.
– …зайди с другой стороны и встань на колено. Ногу надо выше положить.
Я смотрела, как Стефан поставил пустой сапог Серёжи на снег. Серёжа позвал:
– Лида, посмотри на меня. Дай губки.
Я послушно наклонилась и прикоснулась губами к его губам. Он вновь сжал челюсти.
В отдалении запричитала Маша. Звук нарастал, видимо, увидев падение Серёжи из окна кухни, Маша бежала к нам. Я оглянулась.
– Катя, угомони её! И остальных…
Остальных, это собак, сбившихся в кучу и скулящих. Я вновь приникла к губам Серёжи, стараясь поцелуем унять его боль. «Люблю тебя! Люблю. Родной мой, хороший, люблю!»
Сверху раздался голос Стефана:
– Перелома, думаю, нет, но рентген сделать надо. Ушиб сильный. Надо в дом, разотру камфорой, повязку противоотёчную наложу.
Серёжа шепнул:
– Маленькая, не покидай меня, ты лучше анальгетика.
Серёжа сел; опираясь одной рукой на Макса, другой на Стефана, поднялся и запрыгал на одной ноге к дому.
Я посмотрела на притихших испуганных детей и Машу.
– С папой всё будет в порядке. Стефан окажет первую помощь, и папа сможет ходить. Недельку будет немного прихрамывать и всё.
– Откуда ты знаешь? – со слезами на глазах задиристо спросила Катя. – А вдруг там перелом? Стефан не уверен.
Я покачала головой.
– Перелома нет.
– Откуда ты знаешь? – с ещё большим напором закричала она.
– Вижу. Катя, детки, идём в дом! Папу мы одного не бросим, будем наряжать ёлку в гостиной.
Саша ухватилась меня за руку, останавливая и заглядывая в лицо.
– Мама, я видела, ты папину ногу любила.
Я присела перед ней.
– Видела?
Саша кивнула.
– Сашенька, ты тоже можешь снимать боль.
– Я маленькая, я не умею ещё. – Синие глаза смотрели серьёзно и доверчиво.
– Саша, исцеляет любовь. Ты же сама сказала, я папину ногу любила.
Так же серьёзно Саша кивнула:
– Мамочка, я поняла. Я поплобую.
Не выпуская её ручки из своей, другой рукой я обняла, вздыхающую: «Оох, батюшки-светы» Машу и, увлекая их за собой, направилась вслед за Катей и Андреем в дом.
В гостиной дети наряжали ёлку деловито, без смеха и шуток. Андрей восседал на плечах Максима, надевая ленточки игрушек на кончики верхних веток, Катя с Сашей украшали ёлку снизу.
Я сидела на полу у поставленных друг на друга коробок с игрушками, вынимала игрушки из ячеек и подавала детям. Тут же на полу, опираясь спиной на подушки, и водрузив ушибленную ногу на кресло, полулежал Серёжа, подсказывая, где какую по цвету и по форме игрушку лучше повесить. Кинг тоже не оставил хозяина – вытянулся подле Серёжи, положив голову на скрещенные передние лапы.
Как всегда, начали мы со старых игрушек тридцатых годов, тех, что привезли из Германии.
– Эти игрушки в войну ребятишек радовали, – сказала я, подавая Саше розовощёкую девочку со связкой баранок в руке.
– В какую войну, мама?
– Во Вторую мировую войну, Саша.
– Это, когда мы с Гитлерром воевали?
– Да, сына! Для нас эта война…
– Великая Отечественная война для нас! Я знаю! Я знаю главных командирров Кррасной Аррмии! Там был… Папа! – призвал к вниманию, отвлёкшегося на Катю, отца, Андрей, – там был марршал Жуков! Он марршал Победы! Геррой!
Серёжа согласился:
– Ты прав, сынок, маршал Жуков – герой! Но героем был не только маршал Жуков, героями были все солдаты, защитившие мир от нацизма. Они и победили Гитлера.
– Папа, а мы пойдём в следующем году в Бессмерртном полку?
– Обязательно, Андрей.
– Класивые иглушки! Холосо, что у деток иглушки были. Нам деда ласказывал, что у деток в войну еды не было, даже хлеба! Он говолил, детки от голода умилали.
Старый граф Р. – дед Андрэ, относился к числу тех, кто считал коммунизм бо́льшим злом, чем нацизм, и в походе фашистов на СССР увидел возможность очистить Россию от «коммунистической заразы». На Пискарёвском кладбище, выйдя из павильона музея, сморкаясь и утирая глаза, Андрэ, не таясь, в присутствии Кати и Максима, сказал:
– Родина – это место, где живёт тот народ, к которому ты причисляешь себя. Мои русские предки славно служили России на протяжении нескольких столетий, думаю, им стыдно за нас – своих потомков. Мой дед, мой отец и я, мы подменили понятие Родины политикой, мы решили, что СССР – это не наша Родина, это не Россия. Мы решили любить Родину издалека и ждали, что полчища изуверов вернут нам нашу Россию. Мы совершили двойной грех – грех духовного предательства и грех физического бездействия.
– Куда ты в сапожищах-то?.. – раздался окрик Маши, – Вася!
Василич обошёл её, пресекая увещевания взмахом руки.
– Сергей Михалыч, ты как? – спросил он, тревожно осмотрел Серёжу и задержался взглядом на повязке на ноге. – Мы с Натальей вокруг Марты Второй хлопочем, а Миха прибежал, говорит, расшибся ты…
– Не волнуйся, Вася, не расшибся я, пятку ушиб. Полежу вот немного с компрессом и встану.
– Так ты как упал-то? Вроде стремянки у нас устойчивые.
– По глупости, Вася, дурачился, вот и упал.
– На стремянке, что ли, дурачился?
Сергей кивнул. Василич укоризненно покачал головой, хотел ещё что-то сказать, но взглянув на детей, раздумал.
– Ну ладно, раз всё хорошо, пойду я. Максим Сергеич, Марта-то как бы на Новый Год телиться не удумала.
– Ну удумает, будем под бой курантов телёнка принимать.
– Нет, – проговорила Сашка, забирая из моей руки последнюю игрушку военных лет – мальчика в ушанке, тулупчике и валенках с салазками за плечом, – Малта Втолая Малту Тлетью челез тли дня лодит.
Предсказав срок отёла, Саша отправилась к ёлке вешать игрушку, мы с Серёжей переглянулись, а Василич подумал, кивнул головой: понял, мол, и пошёл по своим делам.
– Теперь будем развешивать Катины игрушки, – объявила я и открыла следующую коробку.
Утопая в бумажной стружке, в коробке лежали большие, разного цвета шары, сделанные на заказ и вручную расписанные маленькой Катей.
– Вот избушка на курьих ножках, а это теремок.
Макс взял шары и один подал за ленточку Андрею.
– А это Колизей. Саша, возьми. Осторожно, детка.
Шар был велик для маленьких ручек.
– А вот Аюттхая.
Саша застыла с первой игрушкой в руках, рассматривая роспись.
– Класиво как! – восхитилась она и позвала: – Катя, иди сюда, давай посмотлим. – Саша присела на корточки, разглядывая другие шары в коробке.
– Сашка, давай ёлку наряжать! – возразила Катя. – Ты же в прошлом году смотрела, я про каждую картинку рассказывала.
– Ещё лаз ласкажи, я не помню. Я в плошлом году маленькая была.
Макс снял с плеч Андрея, принёс ещё одно кресло – для Кати. Катя села и с видимым облегчением откинулась на его спинку. Я сходила за диванной подушкой и подсунула её ей под поясницу.
– О, мамочка, спасибо. – Катя блаженно улыбнулась и погладила рукой живот. – И Ваньке нравится. Ну давай, Саша.
Саша подала шар.
– Таак. Это Колизей… – начала Катя.
И Саша, и Андрей торопливо подбежали к Серёже, уселись перед ним на пол и привалились к нему спинками. Опираясь головой на одну руку, другой рукой Серёжа обнял Андрея, а лицом опустился к головке Саши. Малышка то и дело вскакивала на ножки – выслушав историю одного шедевра культуры, Саша спешила подать Кате новый шар. Максим и я наряжали ёлку.
Подавая последний шар, Саша удивилась:
– Катя, а тут не стлоение.
– А это Пьета́ Микеланджело. – Катя грустно посмотрела на роспись. – У меня не очень хорошо получилось. Это любимая скульптура мамы.
– Класиво. – Саша долго не выпускала шар из рук. Сама повесила его на ёлку и сказала: – Тётя любит.
Повесив гирлянду, Макс собрал пустые коробки и понёс их в кладовую, а детки вновь вернулись к Серёже. Серёжа спустил ногу с кресла и воскликнул:
– А теперь бегом к Насте, одеваться!
Детки замерли, глядя на него широко открытыми глазами.
– Серёжа, надо отлежаться.
– Маленькая, всё в порядке. – Он встал, оперся на ногу и чуть поморщился, прошёлся. – Видишь, даже не хромаю. Повязка тугая, надо ослабить или вовсе снять.
– Тугая, потому что отёк. Я размотаю повязку, а потом решим, всё в порядке или не всё.
Серёжа сел в кресло, я устроилась на полу перед ним и сняла бинт. Отёк не был большим, ткани оставались розовыми без кровоподтёков. Я водила кончиками пальцев по пятке, нащупывая очаг боли. С каким трепетом я бы прижалась губами к этой пятке, перецеловала каждый сантиметр ступни… Я подняла глаза. В его, сгустившихся зеленью, глазах томилось, рвалось наружу желание. Вновь опустив глаза, я обняла пятку ладонями и попросила:
– Катюша, вызови Стефана.
Стефан обклеил пятку кинезио тейпом и разрешил Серёже встать.
Мы с Катей полулежали в шезлонгах и смотрели, как Серёжа и малые, хохоча все втроём, поднимаются по ступенькам на вершину горки. Сашка сидела у Серёжи на плечах и в приступе смеха клонилась вперёд, буквально ложась отцу на голову. Андрей держался за руку Серёжи и, заливаясь смехом, присаживался на корточки не в силах идти дальше. Смех самого Серёжи долетал до нас даже сквозь многоголосицу отдыхающих москвичей. Их обходили, спеша наверх, оглядывались, улыбались. Дети так и вовсе останавливались, пока родители не утаскивали чад за собой.
– Завидую малым. – Катя скривилась в жалкой улыбке. – Сейчас бы скатиться с папой.
Я протянула руку, привлекая её к себе.
– Потерпи, детка, немного осталось. Родишь, съездим в Альпы, накатаешься. – Я прижалась к Катиному лбу губами.
– Мама! Ну куда я поеду, пока Ванька не подрастёт?
«Зачем же ты так непростительно поторопилась с замужеством? – вопросила я её мысленно. – Не насладившись ролью папиной дочки, зачем-то стала женой… а следом матерью».
Я вздрогнула, услышав:
– Мама, я дрянь!
– Боже мой! Катя! – Заглянув в её лицо, я увидела слёзы, Катя промокнула их варежками. – Почему такая оценка?
– Я уже неделю хочу поговорить и не решаюсь… и сержусь на тебя! Я… я вспоминала наши ссоры и поняла, что я… подожди, – она упёрлась ладошкой в моё плечо, пресекая порыв крепче обнять её, и воскликнула: – Мама! Мне не требуется адвокат! – Но не справилась с собой и всхлипнула.
– Катюша…
– Подожди, мама! … Я договорю! – Катя сделала над собой усилие, усмиряя слёзы. Вывернувшись из-под моей руки, сняла варежки и, достав из кармана куртки салфетку, высморкалась. Уставившись на комок салфетки, почти спокойно спросила:
– Помнишь, когда собаки умерли?
– Катя, мы неоднократно обсуждали то событие.
– Да. Только не всё. Это началось тогда. Ты не знаешь, а я уже через неделю успокоилась и могла спать сама. Но мне нравилось удерживать тебя, я хотела, чтобы ты была только моя, хотела, чтобы ты… – из её глаз вновь покатились слёзы, – мне так нравилось, что ты подчиняешься моему желанию и всё… и всех бросаешь ради меня. – Она опустила голос до шёпота и, зажав салфетку в кулачке, ударила кулачком по коленке, будто добивая себя, и призналась: – Мама, я страшно злилась, когда ты противилась моим капризам. Я использовала любую мелочь, любую твою оплошность, чтобы устроить скандал, мне нравилось… Нет! Мама, мне нравится видеть, как ты страдаешь!
Выждав, не скажет ли она ещё чего, я спросила:
– Это всё?
По-прежнему не глядя на меня, Катя кивнула.
– Ну, тогда возвращайся. Здесь не совсем удобно для объятий, – обхватывая её, проворчала я, – но уж как-нибудь.
– О, мама! – шмыгая носом, Катя опять положила голову на моё плечо.
– Моя любимая девочка. Ты не замёрзла? Чаю бы попить, и Макс где-то потерялся…
– Ты не волнуйся за Макса, он скоро приедет. Он поехал что-то из подарков прикупить, а в магазинах сейчас, сама знаешь… Ты ничего не скажешь?
– О чём?
– Мама! Ты знаешь, о чём!
– Детка, во всём, в чём ты призналась, нет ничего нового.
– Ты знаешь?! – Она опять высвободилась из моих объятий и уставилась на меня.
Взглянув на приближающихся Сергея и малых, я решила, что у меня ещё есть время, чтобы ответить ей. Всмотревшись в умытые слезами глаза, я сказала:
– Котёнок, я не знаю, как тебе помочь. Обращаться к психиатру я не хочу.
У Кати побелели губы, и она прошептала:
– Почему к психиатру? Всё так плохо?
Я кивнула. Катя отвернулась, медленно легла на спинку своего шезлонга и едва слышно упрекнула:
– Не думала, что ты захочешь сдать меня в психушку.
Я поморщилась.
– Катя, не передёргивай! Какая психушка? Я всё время надеюсь, что ты справишься, рассчитываю на твоё взросление и вижу только ухудшение.
Сергей и дети были в двух шагах от нас. Катя легко поднялась с шезлонга, я прошептала ей в спину:
– Катька, я люблю тебя.
Она на секунду остановилась и сделала шаг навстречу отцу, а малые бросились ко мне.
– Мама, мы далеко-далеко укатились. Папа нас, как глибочки в лукошке катил. Ха-ха-ха. Мы – глибочки. – Саша забралась ко мне на колени и, обняв за шею, поцеловала.
Пока Саша устраивалась, Андрей пояснял:
– Мама, лукошко это рруки папы. Он вот так нас с Сашей обнял.
– И ноги, Андлей! Папины ноги тоже лукошко! Ха-ха-ха.
– Мама, там внизу на нас дядька какой-то наехал…
– Он не извинился! Папа сказал, что он слепой мухомол. Ха-ха-ха.
– У него курртка, как шубка у божьей коррровки.
– Дулно воспитанный дядя, плавда, мама?
Катя тем временем шепталась с отцом, сквозь голоса и восторг малых до меня доносились звук их поцелуев, отдельные слова:
– Нет, Катюша… папа… не плачь, детка… родишь… папа, пожалуйста… потом, детка…
– Папа, мы ещё покатимся?
– Конечно, сынок, ещё разок скатимся, а потом, если Максим так и не приедет, пойдём в кафе чай пить и обедать. – Серёжа взглянул на меня. – Лида, ты не замёрзла?
Я покачала головой. Не получив согласия отца, Катя отошла от него и села на своё место.
– Ну что, ребятки, с родными повидались? Пора в полёт!
– Да!!! – закричали малые в голос.
– Папа, – Саша протянула ручки к Серёже.
Он склонился к ней, давая возможность ухватиться за шею. А наклонившись, окружил меня своим ароматом, скользнул щекой по моим губам. Обнял Сашу, выпрямился, увлекая её с моих колен. Андрей нетерпеливо приплясывал рядом, хватаясь за его руку.
– Лукошко отправляется в полёт. До старта одна минута. Опоздавшие на борт не принимаются, – говорил Серёжа в нос механическим голосом.
Саша, приложив козырьком ручку к глазам, деловито осматривала окрестности.
– Папа, опоздавших нет. Экипаж к полёту готов.
– Беру ватрушку, включаю двигатель, начинаю отсчёт – десять, девять… осталось помахать рукой провожающим… восемь…
Серёжа направился к спуску, малые, крутя головёнками, махали нам с Катей ручками, одетыми в рукавички.
Дождавшись, когда они отошли дальше, Катя бесцветным голосом произнесла:
– Я не прощу тебе.
– Чего, Котёнок?
Катя не ответила, и мы замолчали.
Как-то Андрэ посетовал:
– Детка, ты слишком многое позволяешь Кате. Так нельзя. Она ведёт себя недопустимо.
Катя и я только что выясняли отношения, вся в слезах Катя убежала к Стефану в мастерскую, я зашла в кабинет взять что-нибудь почитать на ночь. Я устало спросила:
– Андрей, ты Кате говорил, что она ведёт себя недопустимо?
– Нет.
Поражённая этим «нет», я медленно повернулась к нему – вопросом я только хотела указать на бессмысленность усилий по увещеванию Кати. Я переспросила:
– Ты никогда не говорил Кате, что она не права?
– Котик так горько плачет, так ругает себя, что обидела тебя, у меня язык не поворачивается выговаривать ей.
– А потом она плачет, что это я несправедлива к ней, а она меня очень-очень любит, верно?
Андрэ отвёл взгляд.
– Я не предполагала, что ты… – я покачала в изумлении головой, – а, по-видимому, не только ты… Теперь понятно, почему Катя никогда не жалуется Максу.
– Детка, ты сама выстроила оградительный барьер вокруг Кати, я его не преступаю.
– Ты прав, Андрей, я – мать, я несу ответственность за то, какие у меня отношения с дочерью.
– Ты считаешь, я мог повлиять на ситуацию?
Я пожала плечами.
– В конфликте двоих иногда нужен любящий третий, тот, кто сможет внести объективность в запутанные взаимными обидами отношения. Я пойду, Андрей. Лягу пораньше, устала. – Забыв про книгу, я поднялась к себе в спальню.
«Чего недостало Кате? Пороки в людях возникают от недостатка любви, либо от недостатка внимания. А Катю всю её жизнь окружают и внимание, и любовь. Сергей, Андрэ, Стефан, Маша, Василич – все очарованы ласковой и легкоранимой девочкой. – Я вздохнула. – Вот именно, что о-ча-ро-ваны. Из ласковой и легкоранимой девочки мы сообща вырастили эмоционально распущенную особу – требовательную, не расположенную считаться с чувствами другого человека и стремившуюся подчинить себе. Удаётся подчинить себе, Катя любит и ласкает, а когда подчинить не удаётся, демонстрирует подчёркнуто-небрежное отношение. За много лет Катя сформировала поведенческий паттерн. Пока объект её манипуляций один – я. А дальше? – Я тоскливо огляделась вокруг. – Жажда власти никогда не удовлетворяется».
Кругом сновали возбуждённые отдыхом горожане – дети с алеющими на морозе щёчками смеялись или капризничали. Их родители, спешившие кто в закусочные, кто на спуск, натыкаясь в спешке друг на друга, вели себя, как и чада, кто смеялся и отшучивался, а кто хмурился и ворчал.
«Отрадно одно – Катя сама увидела в себе порок, а значит, готова к изменениям».
Серёжа и малые вновь приближались к нам, они поднялись уже к верхнему ярусу лестницы.
– Максим идёт, – сообщила Катя.
Я проследила за её взглядом и увидела излюбленный головной убор сына – малахай вилял над головами людей – Макс торопился, лавируя в толпе.
– Мама, забудь, что я сказала. Обещаю, я буду думать и… работать, а если не справлюсь, мы пойдём к психиатру.
– Справишься, Катя.
– Скажи, что сначала?
– И сначала, и всегда – бережное отношение к чувствам людей. Давно-давно я вывела для себя правила счастливой жизни. Их десять всего. Одно из них гласит: «Будь экологичной в отношениях, эмоциональное насилие люди узнают и без тебя». Люди иногда выбешивают, Катя, и, чтобы справляться с эмоциями, нужно найти свою, индивидуальную, выверенную опытным путём технику для восстановления эмоционального равновесия.
– А другие правила?
– Другие? Помнишь, мы говорили, как важно не лгать самому себе? Вот ещё правило: «Принимай себя такой, какая есть. Только так ты имеешь возможность стать лучше. Борьба с собой всегда поражение».
Так и не взглянув на меня, а глядя на спешившего к нам Максима, Катя прошептала:
– Мамочка, прости! Я люблю тебя.
– Я знаю, детка.
Мы перекусили и напились чаю тут же на шезлонгах, установив между ними походный столик и короб с провизией. Катя помалкивала, уйдя в себя. Сашка, поев на коленях у отца, покинула его, перебралась к Кате и затихла. Макс развлекал описанием сутолоки на дорогах города.
– Папа, поехали! – позвал соскучившийся Андрей.
– Отдохнули? Баки горючим залиты. Объявляю пятиминутную готовность! Экипаж, прощаемся с родными!
Мы сидели рядом, и я шёпотом спросила:
– Серёжа, как нога? Может, Макс покатается, а ты…
– Всё в порядке, Маленькая! – таким же шёпотом ответил он.
Выполняя указание Серёжи, Саша с помощью Макса перебралась ко мне.
– Мама! – Она обняла меня за шею и прижалась губками к щеке в поцелуе: – Ммм-а! – Таким образом попрощавшись со мной, Саша протянула руки к отцу. – Папа!
Взяв её на руки, Серёжа поднялся, осторожно перенёс тяжесть тела на повреждённую ногу, чуть пристукнул ею.
– Экипаж, готов?
– Даа!
– Поехали!
– Папа! Так Гагаррин говоррил!
– Когда на Луну летел…
– Не на Луну, Саша, Гагаррин улетал в космос… он перрвый космонавт…
Голоса их отдалялись.
– Фрика встретил… – многозначительно сказал Макс и посмотрел на Катю. – Слышишь?.. Катя…
– А? … Даньку? – Катя нарочито оживилась. – Как он?
– Сказал, что с тобой виделся…
– Со мной?.. Да, мы случайно…
– Катя…
– Что, Макс? – огрызнулась она. – Что я со школьным приятелем встретиться не могу?
– Катя, Ева…
– Что Ева?.. Даня сказал, он её вытащил… в Германии лечил, теперь…
– Катя, Ева опустилась совсем… по притонам на дозу зарабатывает…
– Господи! – Катя в ужасе прижала ладошку к губам. – Даня сказал… А отец?
– Отец устал. Говорит: сдохла бы уже скорей! Мать всё молится, по церквам перестала ходить, теперь в Индию к гуру отправилась.
– Катюша. – Я пересела на Катин шезлонг. – Детка, спокойнее.
