Константин Маркович Поповский
Дом Иова. Пьесы для чтения
Эпизод 10
Из бильярдной появляется Николсен.
Николсен: Я вдруг услышал, что вы говорите о призраке, господа, и не смог удержаться, чтобы не выйти… Еще раз здравствуйте, господин следователь… Похоже, вы уже в курсе?
Следователь: Боюсь, что все сведения подобного рода относятся к служебной тайне и не подлежат разглашению, господин корреспондент.
Николсен: С каких это пор призраки вдруг стали служебной тайной?
Следователь: С тех самых, с каких господин Брут любезно сообщил мне эту любопытную информацию, а я посчитал нужным присовокупить ее к материалам проводимого мною следствия.
Николсен: Между прочим, если бы вы захотели, то могли бы прочесть об этом в нашей газете еще три недели назад.
Следователь: По роду службы я не читаю никаких газет, кроме «Правительственного вестника», господин корреспондент. А в нем, слава Богу, о призраках пока еще ничего не пишут.
Николсен: Боюсь, вы отстали от жизни, господин следователь. О призраках теперь пишут везде, где только можно.
Брут (возвращаясь за стойку бара): Бабские сказки.
Николсен (укоризненно): И вы, господин Брут.
Брут: И я, господин Николсен.
Николсен: Ну, тогда скажите мне, почему эти бабские сказки в один голос рассказывают пять человек, которые утверждают, что видели призрак старого Дональда своими собственными глазами. И при этом рассказывают это так убедительно и с такими подробностями, что у меня нет никаких оснований им не верить?.. (Достает из кармана блокнот, листая его). Вот факты, с которыми не поспоришь… Мадемуазель Клиштер видела призрак старого Дональда, когда он преследовал ее два квартала, когда она возвращалась из церкви… Мадам Якобсен видела, как призрак заглянул к ней в окно в то время, когда она готовилась ко сну… Ночной сторож с французской фамилией, которая кончается на «жу», наткнулся на призрак, когда тот выходил из стены, окружающей городской парк.... А что вы скажите насчет Анны Шмидт, в которую призрак швырнул ее ночным горшком и попал ей прямо в голову, отчего у нее до сих пор еще не прошел кровоподтек?.. А господин Глюстрис Младший?.. А сестры Лопес?.. Нет, нет, господин Брут. Вы просто не хотите признать очевидные факты, против которых не поспоришь.
Следователь: А вы, оказывается, хорошо осведомлены, господин корреспондент. (Бруту). Не возражаете, если я посижу здесь со своими бумагами?
Брут молча показывает на свободный столик в глубине кафе.
Николсен: Похоже, господин следователь, вас тоже не миновал так называемый синдром призрака…
Следователь: Что такое?
Николсен: Удивительная вещь, господин следователь… Человек не верит ни в Бога, ни в черта и вдруг начинает бояться темноты, потом избегает оставаться один, а затем начинает оборачиваться на любой шорох и смотреть, не протягивает ли уже к нему руки какой-нибудь выходец с того света… Другими словами, к нему возвращается то, что делает его человеком, то есть, страх божий, о котором он уже давным-давно позабыл…
Следователь (раскладывая бумаги): Это не про меня, господин корреспондент.
Николсен: Как знать, господин следователь. (Подходя к стойке бара). Можно мне еще немного виски, господин Брут?
Брут (наливая): Вы заговорили сегодня прямо как наш пастор, господин Николсен.
Николсен: Когда молчат люди, то глаголят камни, лежащие у дороги… (Прислушиваясь). И, между прочим, не только они…
С улицы доносится вой собаки.
Брут (негромко): У-у-у-у… (Спохватившись). Что вы пугаете людей, господин корреспондент?.. Это воет собака Розенберга.
Розенберг: Точнее, скулит.
Николсен: Вы уверены?
Брут: У нас в городе есть только одна собака.
Николсен: Вы имеете в виду собаку боцмана?
Брут (негромко): Тьфу на вас, господин Николсен.
Долгая пауза.
Брут вновь занят посудой, Розенберг – шахматами, Вербицкий продолжает читать газету. Николсен со стаканом в руке, медленно идет от стойки к окну и затем садится на свободный стул, откинувшись на спинку и вытянув ноги. Из бильярдной доносятся голоса и удары шаров. Длится пауза.
Вербицкий (отложив газету, какое-то время сидит, глядя перед собой, негромко): Я все думаю, что вот есть же у нас в городе, слава Богу, своя пожарная часть. Небольшая, правда, всего из трех человек, но все равно, настоящая пожарная часть со всем, чему там полагается быть – с главным брандмейстером, со своей каланчей, с колоколом, телефоном и пожарной машиной. Потому что, как и везде, у нас тоже иногда случаются пожары, которые надо тушить, как например, в прошлом году, когда загорелся ничейный сарай с сетями возле старого маяка… И вот я думаю, а что, если наша пожарная часть вдруг сама загорится вместе со своей каланчей и пожарной машиной? Кто поедет тогда ее тушить, да и поедет ли вообще, вот вопрос?.. Но ведь кто-то же должен ее тушить, если она вдруг загорится?.. Верно?
Брут: Не думаю.
Вербицкий: И мне тоже, представь, стало в последнее время казаться, что никто ее тушить не станет… А знаешь почему?
Брут молчит, звеня стеклом.
Да, потому что царство, которое само в себе разделилось, не устоит. Так написано в одной книге, которую я читал так давно, что теперь даже не скажу в какой именно… Подумать только, как хорошо сказано. Царство, которое в себе разделится, не устоит… Это ведь не значит, что оно не устоит, потому что оно плохое или хорошее. А просто потому, что оно разделится и упадет, потому что пришло его время, и тут уж ничего не поделаешь. Фундамент потрескался, стены осыпались и покосились, стропила и балки сгнили, и все, что ему остается теперь, это упасть или сгореть… Жаль только, что я не помню в какой книге, это прочел.
Небольшая пауза.
Эпизод 11
Неожиданно громко из-за приоткрытой двери кухни раздается истошный визг Александры. На мгновение все присутствующие замирают, затем Брут, Вербицкий и Николсен бросаются в помещение кухни. Розенберг и Следователь поднимаются из-за своих столов. Одновременно на пороге бильярдной появляются Бандерес и Осип. Чуть позже, на верхней площадке винтовой лестницы показывается Тереза. Спустившись на несколько ступенек, она останавливается, наблюдая сверху за происходящим.
Бандерес: Господи, святой Боже!.. Что случилось?
Розенберг молча показывает на открытую дверь кухни.
(Подходя и заглядывая в открытую дверь). Что там, Брут?
Брут (появляясь в дверях): Ничего. (Возвращается за стойку бара).
Бандерес: Хорошенькое «ничего»… Я чуть в штаны не наделал от страха.
В дверях показываются Вербицкий и Николсен, которые ведут под руки до смерти перепуганную Александру.
Вербицкий: Ничего страшного. Бывает. (Бруту). Дай ей глоток коньяка, Брут. (Усаживают Александру на стул).
Брут молча наливает коньяк.
Александра: Простите меня, господин Брут.
Бандерес: Кто-нибудь скажет, наконец, что случилось?
Вербицкий: Говорят же вам, ничего… Мокрое белье, которое сохнет на заднем дворе. Его швырнуло ветром на окно и оно прилипло к стеклу и напугало мадемуазель Александру… Вот, собственно, и все. (Подвигая стакан). Выпейте, выпейте, мадемуазель Александра. Вам сразу станет лучше…
Александра делает глоток. Следователь и Розенберг опускаются на свои места. Осип молча садится за свой столик и вновь берет в руки карты. Тереза уходит к себе.
Бандерес: Мокрое белье… (Смеется). Это же надо!.. Ты бы еще испугалась тазика для стирки! (Смеется).
Николсен: Вот это, господа, и называется – «синдром привидений».
Александра: Простите меня, господин Брут.
Брут: Пустяки.
Александра: Я думала… это… это… (Всхлипнув, смолкает).
Вербицкий: Ну, будет вам, мадемуазель Александра. Все уже, слава Богу, позади. Выпейте еще.
Розенберг (переставляя шахматную фигуру): Нервы, нервы… У всех сегодня шалят нервы.
Бандерес: Мокрое белье! (Смеется). Да ты распугаешь так все привидения! (Смеется).
Александра нервно смеется.
Вербицкий: Ну, будет тебе, Бандерес… Не видите разве, что ей надо успокоиться?
Александра (поднявшись): Простите меня, господин Брут.
Брут: Ладно, ладно. Иди, отдыхай.
Александра уходит.
Бандерес: Ох, не могу… (Бруту). Налей-ка мне что-нибудь покрепче.
Брут молча наливает.
Николсен: И мне, пожалуй.
Брут наливает.
Осип: И мне.
Брут наливает.
Розенберг: Тогда уж заодно и мне тоже.
Брут (наливая, следователю): Господин следователь?
Следователь (не отрываясь от бумаг): Я при исполнении.
Николсен: Тогда ваше здоровье, господа. (Пьет).
Вслед за Николсеном пьют остальные. Короткая пауза, в завершение которой раздается звон дверного колокольчика, и все головы поворачиваются в сторону двери. На пороге появляется мальчик-посыльный.
Посыльный (Бруту): Вам письмо. (Подходит к стойке бара).
Брут: Давай сюда… Спасибо, сынок. (Забирая письмо). Погоди. (Дает посыльному монетку).
Посыльный: Спасибо, господин Брут. (Уходит).
Следователь: Одну минуточку. (Быстро поднявшись со своего места, подходит к стойке бара). Если вы не возражаете, то я бы хотел взглянуть… (Протягивает руку).
Брут: Что значит – "взглянуть"?
Следователь: Позвольте мне ознакомиться с письмом, господин Брут.
Брут: Но это личная корреспонденция!
Следователь: Не хотелось бы вас огорчать, господин Брут, но в целях своевременного обеспечения следственных действий, вы обязаны по первому же требованию следствия предоставить ему любые материалы, с которыми оно посчитает нужным ознакомиться… Сожалею, но таковы правила.
Брут (швыряя письмо на стол, негромко): Черт бы вас подрал вместе с ними. (Возвращается за стойку).
Следователь (вскрыв письмо, негромко читает): Милый Арчибальд… Кто это, Арчибальд, господин Брут?
Брут: Это мое второе имя.
Розенберг (игриво): Милый Арчибальд… Ах!
Брут: Иди к черту.
Розенберг: И не подумаю. (Задушевно). Милый… Арчибальд… (Хихикая, делает ход). Мне кажется, с таким именем можно смело баллотироваться прямо в президенты.
Небольшая пауза. Следователь молча читает письмо.
Следователь (дочитав): Кто это, Анна Болейн?
Брут: Господи, ну, какая вам разница?
Розенберг (громким шепотом): Не говори ему, Брут. (Хихикает).
Брут: Это письмо от госпожи Яблонской.
Следователь: От мадам бургомистр?..
Брут (громко): Да! От мадам бургомистр.
Вербицкий: Позвольте, я объясню, господин следователь… Лет двадцать назад, госпожа бургомистр сыграла в любительском спектакле роль Анны Болейн. С тех пор, все по привычке, зовут ее этим именем, а иногда она сама называет себя так, потому что, кажется, это имя ей нравится. (Бруту). И не надо смотреть на меня так, как будто я обманул тебя в твоих лучших чувствах. Если бы господин следователь захотел, он все равно рано или поздно докопался бы до этого, потому что весь город знает, что госпожа Яблонска любит, когда ее называют Анной Болейн, и в этом, слава Богу, нет никакого состава преступления. (Следователю). Я правильно употребил это слово, господин следователь?.. Состав преступления?
Следователь (возвращая Бруту письмо): Извините. (Вернув письмо, возвращается на свое место).
Почти вырвав письмо из рук следователя, Брут, быстро уходит по винтовой лестнице, задержавшись, впрочем, на несколько мгновений возле Розенберга и одарив его напоследок красноречивым взглядом.
Розенберг (вслед ушедшему Бруту): Ну, просто испепелил… (Вербицкому). Видел?.. Уставился, как шлюха на матроса. Он, наверное, думает, что никто ни о чем не догадывается, как будто кругом одни дураки.
Следователь: Вы имеете в виду госпожу бургомистр?
Розенберг (быстро): Я имею в виду, что я вам ничего не говорил, господин следователь.
Вербицкий: Ну, конечно. Молчал, как Спаситель перед Синедрионом.
Бандерес: Хо-хо!.. (Осипу). Ну что, пошли, доиграем?
Осип (раскладывая карты): Не хочу.
Бандерес: Тогда, значит, придется попотеть Розенбергу… Помнишь, что ты обещал мне на прошлой неделе, Розенберг?
Розенберг: Отстань.
Бандерес: Ну, уж нет. Раз ты дал слово, что разделаешь меня в пух и прах, то какие тут могут быть «отстань»?.. Давай-ка, собирайся.
Розенберг молчит, разглядывая шахматную доску.
(Негромко). Розенбе-е-ерг…
Розенберг: Что?
Бандерес: Пойдем.
Розенберг (поднимаясь из-за стола): Господи! Бандерес!.. Если бы ты только знал, как ты мне надоел со своим бильярдом… Ладно. Идем, негодяй. Проще пойти и надрать тебе задницу, чем ждать, когда ты поймешь, что кроме твоего бильярда в мире существует еще целая куча других вещей, о которых ты даже не подозреваешь. (Направляясь в сторону бильярдной, быстро достает из заднего кармана брюк кипу и надевает ее).
Бандерес: Вот это другое дело.
Николсен (Розенбергу): Вы всегда надеваете кипу, когда идете играть в бильярд, господин Розенберг?
Розенберг: Только тогда, когда требуется, чтобы Небеса знали, чью сторону им следует принять. (Исчезает вместе с Бандересом и Николсеном в бильярдной).
Одновременно по винтовой лестнице спускается Брут.
Эпизод 12
Спустившись, Брут какое-то время занимается посудой, затем выходит из-за стойки и садится за столик рядом с Осипом. Пауза.
Брут (негромко): Я вот все хотел тебя спросить, долго ты еще собираешься морочить моей дочери голову, парень?.. Если решил жениться, то женись, хотя если говорить честно, мне этот брак совсем не по сердцу.
Осип молчит. Короткая пауза.
А ты как думал?.. Всякий человек должен есть, пить и иметь уважение от окружающих. И все это он может заслужить, только если он тяжело и постоянно работает. Каждый день. От зари и до вечера, без выходных и отдыха… А ты? Сидишь день-деньской с удочкой на молу? Или читаешь свои дурацкие книжки?.. Много этим не заработаешь.
Вербицкий: Что ты, в самом деле, пристал к нему, Брут? Не видишь что ли, на нем и так сегодня нет лица.
Брут: Он знает, почему я пристал.
Осип продолжает молча раскладывать карты.
Ты только не думай, что я ничего не понимаю. Я-то как раз понимаю, что если мужчина женится, то ему уже не посидеть так вот просто на берегу. Он вынужден будет крутиться, как белка в колесе, отказывать себе в самом нужном и без конца слышать про то, что в доме не хватает денег, или что пора покупать новую обувь… Кому, в самом деле, охота вкалывать с утра до ночи, да еще слышать детские крики или рассказы о том, как у кого-то пучит живот, а у кого-то, наоборот, высыпала на спине сыпь, и при этом держать в голове, что завтра надо платить за квартиру или за электричество?.. (Помедлив, ворчливо). Но тогда не надо подавать пустые надежды и изображать из себя влюбленного павлина, распушившего свой чертов хвост!
Осип молчит. Небольшая пауза.
Вот эти книжки, которые ты ей таскаешь, зачем они ей?.. Или ты думаешь, что она будет лучше готовить, если выучить французскую грамматику или начитается этого твоего Канта, у которого явно не все в порядке с головой, хоть он и немец?
Осип молчит.
Пойми, что если ей что-то и надо, так это просто выйти замуж за крепкого и работящего парня, нарожать мне внуков и принять от меня это кафе, как принял его когда-то от своего отца я сам.
Осип (раскладывая карты): Хотите, чтобы она стояла за этой стойкой, наливала водку или виски и слушала брань рабочих с молочной фермы?
Брут: Что делать, сынок. В каждой работе есть свои издержки. И рабочие с молочной фермы, они, конечно, не подарок, согласен. Но все равно, эта работа ничуть не хуже любой другой… В конце концов, один стоит за прилавком, другой водит машины, третий ловит рыбу, ну а кому-то надо варить кофе и наливать клиентам спиртное. Если бы дело пошло хорошо, она могла бы со временем кого-нибудь нанять, а там, смотришь, открыла бы еще одно кафе, скопила бы деньжат, да и переехала в настоящий город, не такой как наш… Но тебе, я смотрю, это не по душе?
Осип: Мы просто друзья, господин Брут.
Брут: Вот и скажи ей это… Скажи, если, у тебя язык повернется.
Из бильярдной появляется Николсен со стаканом виски в руке.
Николсен: Слышали?.. Они сражаются, как львы. Это надо видеть… (Подходя). Можно мне еще немного?
Поднявшись, Брут молча идет за стойку и наливает виски.
Спасибо. (Отойдя, садится за один из столиков и достает свой блокнот).
Небольшая пауза, в продолжение которой Брут вновь выходит из-за стойки и садится за столик, за которым сидит Осип.
Брут: Ты считаешь себя умнее всех, потому что проучился два года в Университете. Но это еще не повод бездельничать и смотреть на окружающих свысока… Вон посмотри на Вербицкого. Кажется, где он только не учился, а что проку?.. Хочешь, как он, сидеть и ждать, когда к твоей жалкой пенсии прибавят еще пару монет?
Николсен (отрываясь от блокнота, Осипу) Вы учились в Университете? И в каком же?
Осип: В нашем, столичном.
Николсен: И на каком отделении?
Осип: На кафедре теологии.
Николсен: О!..
Брут: Отец чуть не убил его, когда узнал, что он поступил на заочное отделение. Мы едва его успокоили. Да и то. Кому здесь на побережье нужны люди, которые только и умеют, что чесать языками, да листать никому не нужные книжки?
Николсен: Образование может быть совсем не такая дурная вещь, как вы, наверное, думаете, господин Брут.
Брут: Каждому свое, господин корреспондент. Одни вон читают книжки, а другие всю жизнь таскают тяжести, копают землю и даже не совсем твердо знают, какой формы земля по которой они ходят… Нет, господин Николсен. Если ты родился в семье рыбака, то, скорее всего, всю жизнь будешь вязать сети и смолить свою лодку. И тут уж ничего не поделаешь.
Николсен: Случаются и исключения.
Брут: Редко.
Николсен: На то они и исключения, господин Брут… Как сказал один сумасшедший, но великий еврей – все прекрасное редко, да вдобавок еще и трудно.
Брут: Евреи, пожалуй, скажут.
Из бильярдной доносится чьи-то победные крики.
Осип (поднявшись): Пойду, взгляну.
Николсен (пряча блокнот): Надо посмотреть.
Николсен и Осип уходят в бильярдную.
Вербицкий (отложив газету, громким шепотом): Зачем ты травишь нашего бедного мальчика?
Брут (тоже громким шепотом): А ты что же, хочешь, чтобы он женился на собственной сестре?
Вербицкий (шепотом, косясь на следователя): Чушь! Я тебе говорил об этом уже сто раз – ребенок мой!
Брут (шепотом): Розенберг говорит то же самое.
Вербицкий: Розенберг – дурак. И к тому же он импотент. Мне Мариам рассказывала, что он никуда не годится.
Брут: Мариам рассказывала это про всех.
Вербицкий: Тш-ш-ш… Все равно, ты не должен так обращаться с ним, Брут. Тем более что он, кажется, даже и не собирается жениться на твоей Терезе.
Брут: Ты плохо знаешь женщин, Вербицкий. Если бабе придет в голову тебя окрутить, то ты сам не заметишь, как затопаешь под венец под марш Мендельсона.
Вербицкий: Ты это о себе?
Из бильярдной раздается шум и крики. Резко откинув занавес, на пороге появляется рассерженный Розенберг. За ним – улыбающийся Бандерес. Вслед за Бандересом появляются Николсен и Осип.
Розенберг: Нет, это просто издевательство!
Бандерес: В пух и прах!
Розенберг (проходя к своему столику): Ни одного бесспорного очка, ничего!
Бандерес: В пух и прах!
Розенберг: Он просто жулил… Я сам видел.
Бандерес: В прах и пух. (Смеется). С тебя тридцать монет, коллега.
Розенберг: Не беспокойтесь, господин Бандерес. Вы получите свои деньги и притом немедленно. (Роется в карманах).
Николсен (садясь за пустой столик): Зато теперь мы знаем, на чьей стороне небеса.
Розенберг: Не говорите глупости, господин корреспондент. Человек, который жулит и не умеет правильно держать кий, не может иметь к небесам никакого отношения… (Открыв кошелек). Вот ваши деньги, господин обманщик!
Бандерес (забирая деньги): В пух и прах!
Розенберг (снимая кипу и пряча ее в карман): В Талмуде написано – «не верь игроку, который играет в базарный день, потому что счастье его недолговечно»… (Бруту). Налей-ка мне что-нибудь. Можно покрепче.
Бандерес (садясь за стол Осипа): Тридцать монет за один вечер, – я думаю – это неплохо, а? (Смеется).
Брут наливает Розенбергу. По винтовой лестнице, что-то напевая, спускается Тереза.
Вербицкий: А вот и наша милая мадемуазель Тереза.
Все смолкают. Небольшая пауза.
Эпизод 13
Тереза (спустившись, ни к кому в особенности не обращаясь): Господи, какой сегодня отвратительный день. Все просто так и валится из рук. Хотела узнать, когда приходить завтра на занятия, так надо было случиться, чтобы отключили телефон. Как специально.
Брут: Отключили телефон?.. А мне как раз надо было срочно позвонить.
Следователь: И мне тоже… Вы думаете, это надолго?
Брут: В прошлом месяце как-то отключили почти на неделю.
Изумленно присвистнув, Следователь, смотрит на Брута.
Что делать, господин следователь. Это не столица.
Следователь: Это я уже понял.
Бандерес: Знаете, мадемуазель Тереза?.. Розенберг проиграл мне целую кучу денег… Тридцать монет.
Розенберг: Не слушайте его, мадемуазель. Он просто жульничал. А так он не умеет даже правильно держать кий.
Тереза: Господи. Какие вы все скучные с этим вашим бильярдом, если бы вы только знали… (Проходит за стойку бара). Я поставлю что-нибудь, папа? (Исчезает за стойкой бара и почти сразу появляется с пачкой пластинок в руках). Вот смотрите, тут целая куча пластинок, а вы сидите, как будто кроме бильярда на свете больше ничего не осталось. (Перекладывая одну пластинку за другой). Гендель… Клементи… Фортепьянные концерты… (Николсену). Господин корреспондент, вы потанцуете со мной?
Николсен (показывая на стакан): Боюсь, я уже не совсем в форме, мадемуазель… Может быть завтра?
Тереза: А вы, господин Вербицкий? Вы тоже не в форме?
Вербицкий: Я был в великолепной форме, мадемуазель, можете мне поверить, но только, к сожалению это было лет двадцать назад.
Тереза: А вы, господин следователь?.. Только не говорите, пожалуйста, что вы при исполнении.
Следователь (неожиданно галантно): Увы, мадемуазель.
Тереза вновь исчезает за стойкой, чтобы поставить пластинку. Слышно потрескивание иглы, затем на сцену неожиданно громко врываются нервные звуки танго. Это та же самая пластинка, которую уже ставил Брут. Одновременно на пороге кухни появляется Александра. В одной руке она держит совок для мусора, в другой – веник. Кажется, она о чем-то хочет спросить Брута, который стоит к ней спиной, но не решается подойти.
Тереза (появляясь из-за стойки): Ну вот.
Николсен: Вот это да! (Подпевая, идет по сцене). Та-та-та рара-та-рара-та-та-рара…
Бандерес (подхватывая): Та-та-та рара-та-рара-та-та-рара…
Схватив Бандереса, Николсен не слишком уверенно ведет его по сцене в танце.
Николсен: Та-та-рара-та-та-та-та-та-рара…
Бандерес: Та-ра-ра-ра-ра-ра-та-та-та-та-та-та…
Николсен: Ей-богу, если бы я был в форме…
Неожиданно поднявшись со своего места, Осип быстро подходит к стоящей возле двери Александре и почти грубым рывком вытаскивает ее на пустую середину сцены. Затем медленно ведет ее под музыку между столиками, пока не оказывается вместе с ней на авансцене. В руках Александра по-прежнему держит совок и веник.
Александра (едва слышно): Осип…
Гремит танго. Осип ведет Александру в танце от одной кулисы к другой, то отпуская ее от себя, то вновь возвращая ее в свои объятия. Все присутствующие следят за танцующей парой.
Осип…
Длится пауза, наполненная музыкой.
Напоследок Осип опрокидывает Александру на пустой столик и на несколько мгновений замирает вместе с ней.
Николсен: Браво!
Музыка обрывается. Слышно, как пощелкивает игла проигрывателя.
Браво! (Аплодирует).
Бандерес: Браво, мадемуазель Александра!..
Вербицкий (вяло): Браво. Браво…
Подведя Александру к стойке, Осип оставляет ее там, где начался их танец, и возвращается за свой столик. Оглянувшись на Брута, Александра быстро исчезает за дверью кухни. Щелкает старая пластинка.
Тереза: Танго с веником и совком. Браво… (Резко повернувшись, уходит по винтовой лестнице наверх).
Вербицкий: Пластинка, пластинка, Брут…
Брут: Слышу… (Опустившись за стойку, выключает проигрыватель).
Короткая пауза.
(Вновь появляясь за стойкой). Надеюсь, больше нет желающих послушать немного легкую музыку?..
Николсен: Если бы я был в форме, господин Брут…
Осип (Бандересу): Ну что, пойдем?
Бандерес: Пойдем.
Осип и Бандерес скрываются за бархатным занавесом.
Николсен: Мне кажется, вы забыли меня. (Не вполне твердо ступая, уходит вслед за Осипом и Бандересом).
Короткая пауза.
Вербицкий (проводив глазами скрывшихся в бильярдной, негромко): Не знаю как у вас, господа, а у меня такое ощущение, что мы только что побывали на войне.
Розенберг: Если ты еще не забыл, то эта война, между прочим, называется любовь.
Вербицкий: Ты тоже заметил?.. Да?.. Черт возьми! От них, кажется, так и несло жаром.
Брут: Жаль, что не погребальным костром.
Розенберг: Ты как-то сегодня мрачно шутишь, Брут. Может, ты заболел?
Брут (оставив посуду и выходя из-за стойки): Я скажу тебе так, Розенберг. Когда я был молодым, любовь убивала. И это было в порядке вещей, и потому прекрасно. А сейчас она только вызывает легкую приятность в области гениталий и дребезжит, как консервная банка, которую привязали к заднему бамперу машины. Поэтому иногда я спрашиваю сам себя – а что же все-таки лучше? Погребальный костер или это безвкусное дребезжание, от которого вполне может вытошнить?
Розенберг: Господи, Брут! (Понизив голос). Ты случайно не забыл, что мы говорим о твоей дочери?
Следователь (подняв голову от бумаг): Лично я, например, совершенно солидарен с господином Брутом. Молодежь совершенно распустилась в последнее время. Если бы вы знали последнюю статистику абортов, то просто схватились бы за голову.
Розенберг: И что это за статистика, господин следователь?
Следователь: Это закрытая информация, господин Розенберг.
Розенберг: Какая жалость… Ты слышал, Брут?
Брут (показывая пальцем вверх): Тс-с-с-с…
По винтовой лестнице вновь быстро спускается Тереза. Заметив ее, Вербицкий закрывается газетой, а Розенберг, повернувшись спиной, делает вид, что занят шахматами.
Тереза (подходя к стойке бара, Бруту): Ты видел, да?.. Пожалуйста, выгони ее, наконец, к чертовой матери, папа. Я больше не желаю, чтобы она жила в нашем доме.
Брут: Кто? Александра?..
Тереза: Ты сам знаешь, кто… Прогони ее.
Брут: Да что это вдруг на тебя сегодня нашло, дочка?
Тереза: Ничего… Прогони ее, папа.
Брут: И куда же я ее, по-твоему, прогоню?.. Она никому здесь не мешает. Наоборот.
Тереза: Мешает.
Брут: А по-моему, ты просто ревнуешь.
Тереза: Я? (Смеется). К этой маленькой дряни?.. Не говори, пожалуйста, глупости, папа. Не понимаю, зачем тебе вообще понадобилось приводить ее к нам? Мы что, плохо жили вдвоем?.. Скажи, разве плохо?
Брут: Не шуми. Мы тут не одни.
Тереза: Мне все равно.
Брут: А мне нет. Ты ведь знаешь, что она нам родственница, хоть и очень далекая… Ну, скажи, чем она тебе помешала? Живет в подсобном помещении, не вылезает из кухни, моет полы, ходит в магазин, готовит, стирает… Хочешь сама мыть полы и ездить за рыбой?
Тереза: Знаешь? Иногда мне кажется, что ты сам готов приударить за этой бедной родственницей.
Брут: А что? Это неплохая мысль. Пожалуй, мне стоит подумать…
Тереза молча смотрит на Брута. Небольшая пауза.
Вербицкий: Все-таки интересные вещи прочитаешь иногда в этих газетах. Ученые доказали, что если съедать каждый день хотя бы по две головки чеснока, то цвет кожи становится, как у маленького ребенка…
Какое-то время Тереза молча смотрит на него, потом быстро повернувшись, уходит наверх. Небольшая пауза. Вербицкий молча смотрит на Брута.
Что?
Брут: Что?
Вербицкий: Ничего. (Вновь утыкается в газету).
Пауза. Розенберг занят шахматами, Брут опускается за стойку и гремит там посудой.
Брут (показываясь из-за стойки): Помните, как заглох на моторной лодке двигатель, и нас понесло в открытое море? Не помните, когда это было?
Розенберг: Давно.
Брут: Я тоже вспомнил об этом только сегодня. (Глухо). Должно быть потому, что у меня в последнее время такое чувство, что меня несет в открытое море и не за что уцепиться.
Розенберг: Не обращай внимания.
Брут: Это хороший совет, Розенберг. Когда ты будешь умирать, я тоже приду к тебе и скажу – не обращай внимания. (Вновь исчезает за стойкой).
Розенберг: Тебе сегодня еще не говорили, что ты просто невыносим, Брут?
Небольшая пауза.
Вербицкий (откладывая газету): Ладно. Это все ерунда. А вы мне лучше скажите вот что. Когда случается пожар, то нас предупреждает об этом пожарный колокол. Ведь так?.. А кто, интересно, предупредит нас, если наша пожарная часть сама загорится?.. Вопрос.
Розенберг: Иди к черту, Вербицкий. Ты уже сто раз об этом спрашивал.
Вербицкий: И при этом ни разу не получил вразумительного ответа. (Поднимаясь со своего места, потягиваясь). Господи, как же хорошо быть старым и никому не нужным… Не думать, что надеть, что сказать, кому понравиться. Не ревновать, не дергаться, не пытаться острить или говорить умные вещи, а главное, не придавать никакого значения этим сомнительным движениям, которые делают тебя больше похожим на швейную машинку, чем на человека. (Показывает). Верно, Брут?
Брут молчит.
Ах, извини, пожалуйста… Я и забыл, что ты все еще собираешься послушать в свою честь марш Мендельсона… (Медленно идет по сцене, по ходу смотрит на шахматные фигуры на столе у Розенберга, затем подходит к окну и останавливается за спиной сидящего Гонзалеса).
Небольшая пауза.
А вот, кстати, и господин пастор.
Розенберг: Аминь. (Оборачивается к окну).
Вербицкий: Идет, как галльский петух, который думает только о том, кого бы задрать… Пожалуй, мне было бы лучше удалиться.
Розенберг: Поздно. Лучше пойди и покайся.
Вербицкий: И не подумаю. (Быстро садится за свой столик и прячется за раскрытой газетой).
Розенберг (шепотом): Тогда аминь. (Делает вид, что занят шахматной партией).
