Константин Маркович Поповский
Дом Иова. Пьесы для чтения
Эпизод 7
Николсен (быстро пересев за столик Розенберга, негромко, почти шепотом): Я еще утром хотел спросить насчет этого несчастного Гонзалеса, господин Розенберг… Неужели это правда, что он обречен сидеть здесь день за днем, дожидаясь, когда, наконец, появится призрак убитого?.. Мне кажется – это немного жестоко.
Розенберг: Кто это вам сказал такую глупость?.. Он сидит здесь только сегодня, да и то лишь потому, что сегодня исполняется сороковой день нашему Дональду… Спросите вон хотя бы у нашего Брута.
Брут (меланхолично): Спросите меня, господин корреспондент – и я вам скажу, что кого боги решат наказать, того они лишают разума.
Николсен: Я тоже так думаю. (Доставая блокнот). Значит, только сегодня?
Розенберг: Только сегодня, господин корреспондент.
Николсен записывает. Одновременно с улицы раздается далекий рев корабельной сирены.
Вербицкий (подняв голову от газеты): Слышали?.. (Прислушиваясь). Между прочим, это гудит "Звезда Кастилии".
Брут: «Святой Петр».
Вербицкий: Говорю тебе, «Звезды Кастилии». Можешь даже не спорить… Она проходит мимо нас раз в две недели и как раз в субботу. То есть сегодня.
Брут: А я говорю тебе, что это «Святой Петр».
Звук сирены повторяется.
Слышал?.. Ревет, как буйвол.
Вербицкий (сердито): Ты прекрасно знаешь, что это "Звезда Кастилии", Брут, а говоришь так специально, чтобы меня позлить, чертов неудачник… Такая сирена есть только у «Звезды» и больше ни у кого. Ставлю золотой, что это она!
Брут: Да откуда у тебя золотой-то, Вербицкий?.. Побойся Бога.
Вербицкий (Розенбергу): Слушай Розенберг… Хоть ты скажи этому идиоту, кто это гудит!
Розенберг (рассматривая шахматную доску, негромко): «Добрый самаритянин».
Вербицкий: Что?!
Несколько мгновений Брут и Вербицкий с отвращением рассматривают Розенберга.
Брут: Не смешно.
Вербицкий: Типун тебе на язык, Розенберг.
Розенберг (оторвавшись от шахмат): А вы что думали?.. Конечно, это "Добрый самаритянин". Гудит, как будто простудил себе горло… Слышали?.. Один длинный, два коротких. Точь в точь, как он гудел, когда его понесло на скалы… Между прочим, об этом написано во всех отчетах.
Далеко звук сирены.
Вербицкий: Только не говори, что ты действительно веришь во всю эту чушь… (С сарказмом). «Добрый самаритянин»… Ну, конечно!.. (Николсену). Он говорит о корабле, который разбился здесь в 1888 году. Сторож напился и забыл включить маяк. Никто не спасся.
Розенберг: Кроме собаки.
Николсен: Кроме собаки?
Розенберг: Да. Кроме собаки боцмана, которой чудом удалось доплыть до берега.
Вербицкий: Чушь!
Николсен (поспешно открывая блокнот): Значит, спаслась одна только собака?
Розенберг: Да, господин корреспондент. Одна только собака… Корабль разбился о прибрежные скалы, и вся команда дружно потонула, кроме собаки боцмана… (Таинственно, понизив голос). Зато потом…
Николсен: Что?
Розенберг: Зато потом "Добрый самаритянин" время от времени стал подходить к нашему берегу и гудеть, как будто предупреждая людей об опасностях, которые ожидают их в ближайшем будущем. Он гудел перед началом Первой мировой войны, и перед началом Великой депрессии, и в августе тридцать девятого, и потом, в шестьдесят третьем, и девяносто первом и всякий раз, когда это происходило, в ответ ему с берега выла собака боцмана, словно предупреждая вместе с ним об опасности… (Вербицкому). Надеюсь, ни у кого из присутствующих не хватит смелости отрицать эти общеизвестные факты, известные даже школьникам младших классов?
Вербицкий: Черт знает что! (Прячась под развернутую газету). Не слушайте его, господин корреспондент.
Николсен: Я не слушаю… (Розенбергу). Получается, что собака боцмана тоже стала, некоторым образом, призраком?
Розенберг: Вы на удивление сообразительны, господин корреспондент… А как иначе она стала бы, по-вашему, выть через столько лет после кораблекрушения?..
Николсен подавлено молчит.
А теперь подумайте сами. Если бы никакой собаки не было, то некому было бы и выть. Верно?.. А если собака все-таки воет и притом – спустя столько лет, это значит, что она все-таки есть, а это в свою очередь доказывает, что «Добрый самаритянин» тоже не выдумка, как это хотелось бы некоторым не в меру умным скептикам!
Николсен: Но я что-то не слышу никакой собаки, господин Розенберг…
Розенберг: Разве? (Прислушиваясь). А это что, по-вашему? (Прислушиваясь, поднимается со своего места). Слышите?
Откуда-то издалека доносится собачий вой.
Это воет собака.
Какое-то время все присутствующие прислушиваются.
Брут: Это твоя собака воет, Розенберг.
Розенберг: Моя собака, воет мелодично и приветливо, Брут, а эта, – жалобно и испуганно, то есть так, как и должна выть вечно голодная собака боцмана… Между прочим, если вы помните ту ночь, когда убили старого Дональда, то тогда тоже «Добрый самаритянин» сигналил нам весь вечер и собака боцмана выла, не переставая.
Николсен: Правда?.. (Склоняясь над блокнотом) С вашего позволения, я все это запишу.
Розенберг: Христос вам навстречу, господин корреспондент…
Пауза. Какое-то время Розенберг рассматривает шахматную доску, затем переходит на противоположную сторону стола, в то время как Николсен быстро записывает услышанное в блокнот.
Брут (откладывая в сторону счета): И все-таки я чего-то не пойму, господин корреспондент… Неужели вы действительно приехали в нашу глушь только из-за этого несчастного призрака нашего несчастного Дональда, если я правильно понял?.. Не слишком ли много издержек ради такого сомнительного случая?
Николсен: Вы забыли, что призраки неплохо оплачиваются, господин Брут.
Брут: Ах, вот оно что. Действительно, я как-то об этом не подумал.
Николсен: Именно поэтому, господин Брут. К тому же мне представилась возможность побывать там, где я никогда не был прежде, а для журналиста, как вы понимаете, это просто золотое дно… Новые люди. Новые впечатления. Новый материал. Иногда вдруг выудишь что-нибудь такое, что только руками разведешь.
Вербицкий (оторвавшись от газеты): Хотите сказать, что раскопали у нас что-нибудь этакое?
Николсен: О-о!
Брут: И что же это вы такое раскопали, господин корреспондент?.. Или это секрет?
Николсен: Еще какой!.. (Понизив голос, почти шепотом). Вы будете приятно удивлены, господа… Госпожа бургомистр!..
Вербицкий: Госпожа Яблонска?
Николсен: Она самая.
Вербицкий: Скажите пожалуйста… И что же вы раскопали, господин Николсен, про нашу милую госпожу бургомистр?
Николсен: Скажу, если вы не будете сразу обвинять меня в клевете и бросаться тухлыми яйцами… (Громким шепотом). Я раскопал, что в свое время госпожа Яблонска снималась в "Плейбое" и даже заняла там какое-то место… Конечно, это было много лет назад, но ведь читателя эти подробности вряд ли интересуют, верно?
Розенберг и Вербицкий негромко смеются.
Брут: Так вот значит, чем вы собирались нас обрадовать, господин корреспондент!.. Боюсь только, что эта новость уже давно и основательно устарела. Лет так, наверное, уже тридцать с небольшим, я думаю.
Николсен (тревожно): Эта новость? Про госпожу Яблонску?
Брут: Именно, господин корреспондент. Про нашу госпожу бургомистр… Скажи ему, Розенберг.
Розенберг: Вы, вероятно, имеете в виду эти снимки в Плейбое, господин Николсен?.. Мисс Август 1975 года, да?.. Должен вас огорчить, господин Николсен, но эти картинки висят у нас в каждом доме… Между нами говоря, ничего особенного. Ножки, попки и все такое. Но многим нравится.
Николсен: По-вашему, это ничего особенного? Разве мы говорим не о госпоже Яблонска?
Брут: Именно о ней, господин корреспондент.
Николсен: И это всем известно?
Брут молча разводит руками.
И госпожу Яблонску выбрали госпожой бургомистром, зная, что было время, когда она, так сказать, была… не совсем одета?
Брут: Совершенно справедливо, господин Николсен. Зная, что когда-то было такое время, когда она разгуливала по страницам "Плейбоя" в чем мать родила.
Николсен (подавлен): Просто невероятно.
Вербицкий: Не стоит расстраиваться, господин корреспондент. Когда сорок лет живешь в таком маленьком городке, как наш, то знаешь даже то, где твой сосед хранит свои, прощу прощения, презервативы… Вы ведь не станете выбрасывать свои презервативы из-за того, что кто-то знает, где вы их храните?
Николсен (сбит с толку): Ну, я не знаю… Может быть… (Вновь открывая блокнот). Так вы говорите, это было в августе 1975-го?
Брут: Совершенно верно… В августе 75-го (Выходя из-за стойки). Господи, как же давно это было. Просто страшно подумать. А кажется, что только вчера. (Быстро обернувшись, на звук открываемой кухонной двери, которая впускает в кафе Александру). Тебе чего?
Эпизод 8
Александра: Я вспомнила, что надо еще приготовить банки для томатов.
Брут: Подкралась, словно смерть… Ну, какие сейчас банки, Александра? Посмотри на улицу. Ночь на дворе. (Возвращаясь за стойку). Посиди, лучше, отдохни.
Александра: Спасибо, господин Брут, но я не устала.
Брут: А я тебе говорю, посиди. Еще набегаешься. (Листает счета).
Александра: Ну, хорошо. (Опускается на свободный стул).
Короткая пауза.
Вербицкий (уткнувшись в газету): Китайские ученые сумели получить искусственным путем образец материи, из которой состоит Дао.
Розенберг (вяло): Флаг им в руки… А кстати, что у нас с телевизором, Брут?
Брут: Ничего
Розенберг: Мне кажется, я слышу это уже с прошлого месяца.
Брут: Я не виноват, что у нас нет своего мастера, и ему приходится ездить к нам черт знает откуда, и притом далеко не бесплатно… (Николсену). Между прочим, господин корреспондент, вы могли бы рассказать своему читателю, что наш бедный телевизор сломался аккурат во время последней речи господина Президента. Стоило ему сказать, что наше будущее в наших собственных руках, как из телевизора немедленно повалил дым… Если хотите, можете написать об этом в своей газете.
Николсен: Мне почему-то не кажется, что эта информация сильно поднимет наш тираж, господин Брут.
Брут: А вот тут вы как раз заблуждаетесь… Потому что когда вы расскажите вашим читателям, что наш телевизор ломается всякий раз, когда выступает господин Президент, вашу газету будут рвать прямо с руками, уж поверьте… Например, в прошлом году у него перегорело какое-то реле, как только господин Президент сказал, что не позволит никому разговаривать с нами с позиции силы. А позапрошлой весной он вообще сгорел, стоило нашему харизматику появиться на экране.. По-моему, это прекрасный сюжет, господин корреспондент.
Николсен: Мне почему-то кажется, что вы говорите не как патриот, господин Брут.
Брут: И мой телевизор, заметьте, тоже.
Николсен: Нет, в самом деле… Если уж вам так все у нас не нравится, то вы могли бы, например… уехать… Мир велик.
Брут: А кто вам сказал, что я так не сделаю?.. Вот, продам дом и уеду в какую-нибудь чертову Австралию.
Вербицкий: Вот тут как раз пишут про Австралию. (Листает газету). Ага… (Читает) Практически все восточное побережье Австралии поражено эпидемией колумбийской холеры.
Розенберг: А он поедет на западное. (Хихикает).
Брут: Не смешно.
Розенберг: Но почему-то все смеются.
Брут: Потому что стоит заблеять одному барану, как начинают блеять все остальные… Кстати, кто помнит, как зовут этого нашего чертова харизматика?..
Короткая пауза.
Ну, имя, имя его как?..
Николсен: Вы говорите о нашем Президента? (Негромко смеется). Вы что же, действительно не помните, как его зовут? ( Неожиданно осекшись, смолкает).
Брут: В своей жизни, я забывал и более важные вещи, господин корреспондент… Напомните мне, если знаете.
Николсен (помедлив, сдавлено): О, Господи…
Брут: Похоже, вы тоже не в курсе… А ты, Розенберг?.. Помнишь, как зовут нашего благодетеля?
Розенберг: Отстань.
Брут (Вербицкому): А ты?.. Тоже не помнишь?
Вербицкий молча качает головой, продолжая читать.
Николсен: Вы что, решили меня разыграть?.. (Сдавлено смеется). Нет, ей-богу… Это даже не смешно…
Брут (подойдя к двери, ведущей в биллиардную, слегка отодвинув в сторону занавес): Слушай, Бандерес… Помнишь, как зовут нашего Президента?
Бандерес (появляясь на пороге): Ты меня еще спроси, как зовут его лошадь… Ну, конечно не помню. (Вновь исчезает).
Брут (повернувшись к Николсену и разводя руками): Увы.
Николсен (хрипло): Кажется, мне надо выпить.
Брут: Блестящая мысль… (Возвращаясь за стойку, наливает стакан Николсену, который быстро его выпивает). Говоря откровенно, господин корреспондент, здесь у нас случаются вещи и похлеще… Например, в прошлом году… Помнишь, Розенберг?.. Вдруг ни с того, ни с сего прямо к нашей пристани прибило два во-от таких вот контейнера мацы, и что любопытно – как раз накануне еврейской пасхи… Розенберг вон, был просто счастлив.
Николсен: Налейте мне, пожалуй, еще.
Брут: (наливая): Пожалуй, и я с вами пропущу.
Николсен: Ваше здоровье. (Пьет).
Брут: И ваше. (Быстро опрокинув стопку виски). Если никто не против, я поставлю что-нибудь легонькое.
Розенберг: Между прочим, сегодня сороковой день.
Брут: Вот и прекрасно. А мы поставим что-нибудь отвечающее случаю… Верно, господин Николсен? (Исчезает за стойкой).
Короткая пауза, в продолжение которой Николсен садится за свободный столик. Одновременно из-за стойки бара раздается пощелкивание граммофонной иглы, затем первые аккорды классического аргентинского танго.
(Появляясь из-за стойки). Ну, вот. Доктор говорил мне, между прочим, что легкое танго способствует пищеварению. (Выйдя из-за стойки, делает несколько далеких от изящества па).
Александра (поднимаясь): Я пойду.
Брут: Только один круг, мадемуазель… (Подхватив Александру, ведет ее между столиками и обратно к стойке).
Александра (смущаясь): Господин Брут…
Небольшая пауза. Играет старая пластинка.
(Остановившись). Ну, ладно. Иди. Отдыхай… Хватит на сегодня.
Александра: Спасибо, господин Брут. (Уходит).
Напевая, Брут скрывается за коробками. Короткая пауза.
Розенберг (глядя в окно): А вон, кстати, и наш господин следователь.
Брут (появляясь из-за коробок): Где?
Николсен (глядя за окно). Вон… (Нервно). Пожалуй, мне лучше пойти посмотреть, как играет ваше бильярдное чудо.
Розенберг: Не нашли общего языка?..
Нагнувшись за стойкой, Брут выключает граммофон.
Николсен: Не знаю, как вы, господа, но каждый раз, когда я его вижу, мне кажется, что он сейчас достанет из своей папки бумагу и зачитает мне постановление о моем аресте. (Отходит к бильярдной). Я просто уверен, что он звонил и проверял, тот ли я, за кого себя выдаю.
Розенберг: А вы действительно тот, за кого себя выдаете, господин Николсен?
Николсен: Спросите об этом лучше у следователя. (Скрывается за занавесом).
Розенберг: А как насчет нас, Брут?.. Те ли мы, за кого себя выдаем, или нам тоже лучше навести об этом справки у господина следователя?
Звонит дверной колокольчик.
Брут (громким шепотом): Ради Бога…
Эпизод 9
Входная дверь впускает в кафе Следователя, плотно упакованного в шляпу и плащ, чьи цвет и фасон немедленно выдают в вошедшем государственного служащего. В руке – папка для бумаг.
(Разведя руками, словно он необыкновенно рад появлению нового гостя). Господин следователь… Какая приятная неожиданность.
Следователь: Здравствуйте, господа.
Розенберг и Вербицкий здороваются с вошедшим.
Это разве не у вас сейчас играла музыка?
Брут: Немного легкого танго, господин следователь.
Следователь: Значит, все-таки у вас. (Вешая на вешалку плащ и шляпу). Хорошо, что застал вас всех вместе. (Подойдя к двери бильярдной, осторожно заглядывает, чуть отодвинув бархатную занавеску). Здравствуйте, господа… И даже господин корреспондент здесь… Прекрасно. (Отходя). А что это за собака привязана возле ваших дверей?
Розенберг: Это моя собака привязана.
Следователь: В столице вас немедленно оштрафовали бы на пятьдесят монет.
Розенберг: А собаку?
Брут: Не слушайте его, господин следователь… Кофе?
Следователь: Полчашки, без молока и без сахара. (Присаживаясь за свободный столик). Хочу сообщить вам любопытную новость, господа… Вчера ночью у меня украли папку со всеми документами, относящимися к нашему делу, а затем вновь подбросили ее в мой номер.
Короткая пауза. Лицо следователя обращается сначала к Розенбергу, затем к Вербицкому и, наконец, к Бруту.
Брут: Это… не мы.
Следователь: Уж не знаю, кто это, господин Брут, но только неприятность заключается в том, что в папке, которую мне вернули, не оказалось протокола вашего допроса. (Доставая из папки бумаги и письменные принадлежности). Все остальные бумаги на месте, тогда как ваш протокол почему-то бесследно исчез. Словно испарился… Сожалею, но, боюсь, мне придется допросить вас еще раз.
Брут: Вы шутите?
Следователь (доставая из папки бумаги и письменные принадлежности): Нисколько.
Брут: Хотите, чтобы я опять повторил вам то, что рассказал два дня назад?.. Думаете, я вспомню что-нибудь еще?
Короткая пауза. Следователь раскладывает на столе бумаги.
Господи!.. Ну, почему, если что-нибудь происходит, то происходит обязательно со мной?.. Надеюсь, вы не думаете хотя бы, что это я украл этот ваш чертов протокол?
Следователь: То, что думаю я, господин Брут, не имеет никакого значения. Значение имеет только то, что будет записано, пронумеровано, подшито и положено в эту папку… Надеюсь, вы меня понимаете, господин Брут. (Выразительно смотрит на Брута).
Небольшая пауза. Брут звенит за стойкой стеклом.
Брут (нервно): Ну, хорошо. Хорошо. Хорошо… Я готов рассказать вам все с самого начала. (Выходит из-за стойки с чашкой кофе). В конце концов, мне совсем не трудно повторить то, что вы и так уже прекрасно знаете без меня… Ваш кофе… (Поставив перед следователем чашку, садится напротив). Хотите, чтобы я рассказал вам все прямо сейчас?
Следователь: Мне кажется, чем быстрее мы с этим закончим, тем это будет лучше для всех.
Брут: Что ж, валяйте… (Ворчливо). Хотя, говоря по правде, любой скажет вам, что в этом нет никакого смысла, потому что со дня смерти Дональда прошло уже сорок дней, а мы только собираемся почтить его память этим глупым протоколом, от которого, боюсь, уже никому не будет никакой пользы.
Следователь: Господин Брут…
Брут: Хорошо, хорошо. Я молчу. Пишите… (Поднявшись со своего места, медленно идет по сцене, глухо). Ровно сорок дней назад во время драки убили старого Дональда. Вот прямо тут, на этом самом месте. Драка была в самом разгаре, как вдруг потух свет, а когда он опять загорелся, то наш Дональд лежал с ножом в сердце и без всяких признаков жизни… (Остановившись). Ей-богу, Розенберг рассказал бы все это лучше. Тем более что он обожает такие истории.
Розенберг: Иди к черту, Брут.
Следователь (записывая и одновременно прихлебывая горячий кофе): Пожалуйста, немного помедленнее. Я не успеваю. (Записывая).
Короткая пауза.
Брут (вновь опускаясь на стул): Если вам интересно, то я могу сказать, кто затеял эту драку. Ее затеяли временные рабочие с молочной фермы, которые получают в конце недели аванс и всегда отмечают это событие у нас. Сейчас они все разъехались, потому что закончился сезон. Обычно они ведут себя смирно, а тут вот как будто сорвались с цепи. Дональд полез их разнимать и получил, что называется, по самую рукоятку… Как говорит наш Розенберг, всякое доброе дело наказуемо.
Следователь: Очень хорошо. (Записывает). Но кто же тогда, по-вашему, мог выключить этот злосчастный свет?
Брут: Вот этого я, к сожалению, не знаю.
Следователь: Я спрашиваю вас потому, что по показанию всех свидетелей, вы стояли ближе всех к выключателю и если бы захотели, то легко могли погасить его быстрее других… Вы ведь не станете это отрицать?.. Ну, то, что вы стояли ближе всех?
Брут: Разумеется, я не стану… Однако, похоже, что на этот раз кто-то оказался проворнее меня.
Следователь: Допустим… Но вот что любопытно. (Поднявшись из-за стола, медленно идет по сцене). Когда свет погас, то перестала гореть не одна, а сразу две лампы. Одна наверху и вторая здесь, рядом с вами. При этом в ходе следственного эксперимента мною было установлено, что ни при каких обстоятельствах их невозможно было бы выключить одновременно одному человеку, а это значит, что мы имеем здесь дело со сговором двух или более лиц, то есть с преступлением, предусмотренным статьей семьдесят семь прим – преднамеренное убийство, совершенное по предварительному сговору группой лиц. Деяние, предусматривающее наказание сроком лишения свободы до двадцати пяти лет, господин Брут… (Остановившись за спиной сидящего Брута, негромко). Только не говорите, что у вас не было никаких причин желать покойному смерти.
Брут: А разве были?
Следователь: Вот это я как раз и пытаюсь понять, господин Брут… (Негромко). Допустим, что когда-то давно вы ухаживали за женой господина Дональда…
Брут (быстро обернувшись): Тш-ш-ш… (Показывает на вход в бильярдную, громким шепотом). Вы с ума сошли?.. Кто это вам, интересно, сказал такую несусветную глупость?
Вербицкий (появляясь из-за газеты): Это я сказал, Брут.
Брут: Господи, но зачем?.. Ты что, спятил?
Вербицкий: Не сердись, Брут. Я подумал, что все равно рано или поздно об этом рассказали бы другие. Так уж пусть лучше это будем мы с вами… А что нам скрывать, Брут? Что мы все вместе ухаживали за женой покойного Дональда, Мариам: ты, я и Розенберг?.. Но это было так давно, что не стоило бы об этом даже вспоминать… Тем более что наши отношения носили, так сказать, характер более платонический, чем тот, о котором начинают обыкновенно думать, когда слышат слово «отношения».
Следователь: Вы мне об этом уже рассказывали, господин Вербицкий. Будьте уверены, что все ваши показания мною запротоколированы, в том числе и те, в которых вы подтверждаете, что в то время, как погас свет, вы стояли ближе, чем кто-нибудь ко второму выключателю, а следовательно, имели возможность выключить свет, если бы в этом появилась необходимость… А теперь, если вас не затруднит, встаньте, пожалуйста, там, где вы тогда стояли…
Отложив газету, Вербицкий подходит и останавливается возле выключателя рядом с винтовой лестницей.
Прекрасно… А теперь вы, господин Брут… Встаньте там, где вы стояли, когда погас свет.
Поднявшись, Брут идет и останавливается у стойки бара.
И вы тоже господин Розенберг… Подойдите и встаньте там, где вы стояли, когда убили господина Дональда.
Розенберг (отрываясь от шахмат): И я тоже?
Следователь: Пожалуйста, господин Розенберг.
Пожав плечами, Розенберг подходит и останавливается возле центрального столика.
Прекрасно, господа… Вы стоите сейчас там, где стояли, если верить показанием свидетелей, в ту минуту, когда был убит господин Дональд. (Подходит ближе к Розенбергу). Тело его было найдено вот здесь, сразу после того, как свет был включен… А теперь посмотрим, как это могло бы произойти. Господин Брут и господин Вербицкий имели возможность одновременно выключить свет, потому что они находились рядом с выключателями, причем, лицом друг к другу, так что они могли легко координировать свои действия… Пожалуйста, господа. Сделайте это.
Переглянувшись, Брут и Вербицкий одновременно выключают свет.
Прекрасно… Свет погашен. За окном ночь. И сразу вслед за этим господин Розенберг, который находится почти рядом с господином Дональдом, пользуясь покровом темноты и всеобщей растерянностью, наносит господину Дональду смертельный удар прямо в сердце… Пожалуйста, господин Розенберг.
Розенберг: Прямо в сердце?
Следователь: Прямо в сердце, господин Розенберг.
Розенберг (с криком наносит воображаемый удар): Йа-а!
Пауза. Заложив руки за спину, Следователь делает в полумраке несколько шагов по сцене.
Брут: Можно зажигать?
Следователь: Сделайте одолжение.
Брут и Вербицкий включают свет. Небольшая пауза.
Итак, господа?
Вербицкий: Хотите сказать… (Не находя слов, разводит руками и неуверенно смеется). Господи… Да у нас не было для этого никаких причин.
Следователь: Если не считать Мариам, за которой вы ухаживали втроем, но которая, в конце концов, вышла замуж за господина Дональда.
Брут: Тш-ш-ш… (Оглядываясь на дверь в бильярдную, громким шепотом). Между прочим, это было тридцать лет назад. Бедняжка умерла во время родов и для всех, кто ее знал, это был страшный удар. Дональд с тех пор запил и пил, не переставая, до самой смерти. Но все это, повторяю, было тридцать лет назад и никакого отношения к смерти Дональда не имеет.
Следователь: Вы так горячитесь, что невольно начинает казаться, что вам есть что скрывать, господин Брут… Впрочем, мне показалось, что у вас вообще почему-то не слишком любят распространяться об этой истории, как будто в ней есть что-то не совсем приличное… Вы случайно не знаете, почему?
Вербицкий: Скажи ему, Брут.
Брут: А что, по-твоему, я могу ему сказать?.. Что несколько дней спустя после смерти Дональда поползли слухи, что его призрак видели в разных местах несколько человек?.. Или что наш Гонзалес сидит здесь в ожидании, когда призрак Дональда соблаговолит пройтись перед нами во всей своей красе?.. Я не придаю значения этим бабским сказкам, однако, тем не менее, полгорода уверены, что мертвый Дональд разгуливает по ночам по нашим улицам, а другая половина смеется над ними, но почему-то покрепче закрывает ставни и опасается выходить в сумерках на улицу.
Следователь: Призрак?
Брут: Да, господин следователь. Призрак… Странно, что вам об этом еще никто не доложил.
Следователь: Вы имеете в виду призрак, в смысле… привидение?
Брут: Вот именно. В этом самом смысле.
Следователь: Занятно. (Задумчиво). Призрак, в смысле привидения… (Медленно идет по сцене, сцепив за спиною руки). Призрак, призрак, призрак… Но ведь это всего только суеверие, господин Брут… Суеверие и ничего больше.
Брут: И тем не менее, господин следователь.
