полная версия

Иван Андреянович Филатов
Метафизика возникновения новизны

Так, положим, смысл (идея) или сюжетная канва повести возникает в нашем сознании только после того, как мы познакомились с персонажами данного произведения, уяснили себе те взаимоотношения, в которых они находятся, и поняли, какие цели преследует каждый из них.

Конечно, полагать будто Единое Платона и Плотина напрямую связано с понятием интеллектуальной новизны было бы самым настоящим интерпретационным насилием над соответствующими текстами этих авторов. Но все же общая направленность смысла некоторых отрывков позволяет нам предположить, что понятие Единого (Блага, Бога, «беспредпосылочного начала» и т. д.) в значительной, хотя и порою трудноуловимой форме, содержит в себе апелляцию к интуитивно-инсайтной технологии возникновения новых идей. Это выражается и во внезапности возникновения Единого, и в невозможности насильственного вызывания его в себе, и в светоносном характере его явления, и в невыразимости его понятийного содержания. И все это мы знаем по опыту собственного продуктивного мышления. И никакого мистицизма здесь нет. Мистицизм Плотина и его «зкстазы» (Л. Шестов) есть не что иное, как вхождение в поток сознания, но не в поток спонтанно возникающих слов и словосочетаний, – фиксируемых посредством «автоматического письма», как это, положим, представлено на последних страницах «Улисса» Д. Джойса, – а в поток самопроизвольно возникающих новых идей, идей, следующих одна за другой с такой скоростью, что катастрофически не хватает времени для того, чтобы их развертывать и оформлять до состояния мысли. Следствием чего является забывание многих идей, а вместе с ними и мыслей, нами не оформляемых.

Не о таких ли самим им испытанных невыразимых экстатических состояниях говорит нам Плотин, когда упоминает – и притом неоднократно (У 5,8; У1 9,9) – о том, что, «если кто это увидел, он знает, о чем я говорю» (I 6,7). Это и есть единение Плотина – «бегство единого к Единому» (I 6,7; У1 7,34; У1 9,11) – со своим Единым, этим источником новых еще не тронутых Умом идей. Вот почему Плотин так ярко, многообразно и так эмоционально описывает само Единое и способы приближения к нему. Он сам не однажды – и об этом свидетельствует Порфирий в своей «Жизни Плотина» – испытывал состояния не только видения Единого, но и слияния с ним. Да что говорить о Плотине: далеко ходить не надо – Бергсон. Не его ли понятие интуиции свидетельствует о единении творца с его Единым?

«Интуицией называется род интеллектуальной симпатии, путем которой переносятся внутрь предмета, чтобы слиться с тем, что есть в нем единственного и, следовательно, невыразимого»³⁹.

И не совеем понятно, почему Плотина нередко причисляют к мистикам. А ведь он всего лишь описывает состояние своей души в процессе видения того, во что он способен был иногда погружаться. Надо понять следующее: одно дело, когда мы наблюдаем со стороны нечто для нас необычное, и совсем другое – когда мы являемся непосредственными участниками этого необычного. Наблюдать с вершины горы разрушительную силу цунами или оказаться беспомощной щепкой в сокрушительном его водовороте – это совершенно разные вещи. Да, с вершины горы мы, наверное, увидим более широкую панораму данного события, но мы не прочувствуем экзистенциальной глубины той ситуации, в которой могли бы оказаться сами. Пробовать ладонью температуру холодной воды – это не то же самое, что вдруг самому очутиться в ледяной проруби. И чтобы лучше понять исключительную редкось и мгновенность наступления ситуации погружения в Бытие и единения с ним, процитируем отрывок из «Человеческое, слишком человеческое» Ницше. Уж он-то знал, о чем говорил. Приведем афоризм под названием «О часовой стрелке жизни»:

«Жизнь состоит из редких единичных мгновений высочайшего значения и из бесчисленно многих интервалов, в которых в лучшем случае нас окружают лишь бледные тени этих мгновений. Любовь, весна, каждая прекрасная мелодия, горы, луна, море – все это лишь однажды внятно говорит сердцу – если вообще когда-либо говорит внятно. Ибо многие люди совсем не имеют этих мгновений и суть сами интервалы и паузы в симфонии подлинной жизни»⁴⁰.

Поэтому так называемый мистицизм Плотина, по сути дела, гносеологичен по своей природе. Можно вполне определенно сказать, что Плотин для нас мистик в той же мере, в какой мы не способны понять – или хотя бы почувствовать, – насколько глубоко он проник в познание своей способности познания. Но когда мы сами начнем понимать суть Единого Плотина, вот тогда налет его мистицизма, если не улетучится сам собой, то хотя бы несколько поубавится.

Так что корни подобного мистицизма находятся в достаточно противоречивом, если не сказать абсурдном, состоянии нашего интеллекта, которого (состояния) мы все же иногда достигаем: с одной стороны это способность к продуктивному генерированию новых идей, являющихся одна за другой, а с другой стороны – неспособность нашего сознания (логики) достаточно быстро развертывать эти идеи до состояния мыслей и оформлять последние в какой-либо из знаковых систем. В этом состоянии наше сознание находится на пределе, – а скорее, уже за пределом – своих интеллектуальных возможностей: «перепроизводство» бессознательным новых идей наталкивается на отсутствие у сознания достаточно эффективной технологии способной эти идеи перерабатывать в мысли. Поэтому можно сказать, что есть поток сознания в виде потока идей, но нет достаточно быстрой логической обработки того, что является в сознание и нет своевременной фиксации результатов этой обработки. Отсюда и экстатизм, и мистицизм:

– экстатизм – от явления и созерцания дискретного и разнородного по смыслу потока интеллектуальной новизны;

– и мистицизм – от неспособности зафиксировать и оформить в каких-либо выразительных и понятийных формах эту новизну.

Итак, исходя из единственности способа генерирования интеллектуальной новизны, можно понять, почему Бытие едино.

А. Оно едино с точки зрения способа своего происхождения. И таким способом является инсайт, озарение, интуиция, вдохновение и т. д.

Б. Бытие едино и с точки зрения формы своего явления. И такой формой является объективная идея.

В. И, наконец, Бытие едино с точки зрения своего содержания. И таким содержанием является интеллектуальная новизна в виде «сгустка» смысла (идеи).

Но Бытие множественно с точки зрения разнообразия наполнений этих содержаний. Новизна всегда импульсивна, единична и уникальна. Не может быть двух одинаковых идей справедливости или красоты, и не может быть двух одинаковых идей колеса или законов Ома. Новизна неповторима. Но в то же время множество генерируемых новых идей «сглаживает» саму импульсивность явления интеллектуальной новизны и создает «впечатление» сплошности и множественности бытия. Не отсюда ли можно заключить о справедливости следующего положения Ж.-Л. Нанси: бытие и единично и множественно. Оно единично в определенный момент события возникновения вполне конкретной интеллектуальной идеи-новизны и оно множественно в совокупности являющихся в «данный момент» объективных идей.

И если онтология, гносеология и эстетика – это учения, соответственно, о бытии, истине и красоте, то метафизика – это та методология-технология, посредством которой можно выйти за границы нами осознаваемого знания и понять, как возникает интеллектуальная новизна и какое отношение она имеет к идее, Истине, красоте, Бытию, сущему, становлению и т. д. И об этой методологии-технологии мы можем лишь догадываться по тем движениям нашей души, каковыми являются: удивление, интеллектуальное удовольствие, спонтанность, увлеченность, неудовлетворенность (т. н. «муки творчества»), ощущение новизны и т. д. Это и есть то самое «сверхчувственное», которое издавна сопутствует понятию метафизического познания. Движения нашей души – это те едва уловимые импульсы, в направлении которых все же можно различить то, что по своей сути едино, хотя и малоразличимо. А едино и малоразличимо не что иное как само Бытие. Метафизика к тому только и призвана, чтобы вычленить из всего процесса продуктивного мышления – из всей его цепочки – кульминационный процесс Бытия, то есть возникновения интеллектуальной новизны. И не только вычленить, но и отделить его от сущего, от становления и прочих понятий, хотя и производных от Бытия, но имеющих свой собственный статус.

Но, к сожалению, получилось так, что судьба европейской философии оказалась в путах ею же созданных не совсем четких понятий. Вместо того чтобы «сплотить» понятия бытия, истины и красоты вокруг древнегреческого представления истины (алетейи-несокрытости) как самовозникающей новизны, философия, начиная с Нового времени, пошла по пути самостоятельного их определения вне взаимосвязи с единым центром их объединяющим, каковым является интеллектуальная новизна. О чем идет речь? Бытие, истина и красота, имея в своей основе единый, пронизывающий их стержень в форме внове возникающей идеи, имеют разное наполнения-оформление в виде онтологии, гносеологии и эстетики. Вот это, начавшееся уже в Античности и окончательно завершившееся в Новое время, оформление-разъединение и ввело в заблуждение европейскую философию, не позволив ей увидеть во многом Единое, то есть увидеть в столь порою незаметном и затерянном во «многом» явлении интеллектуальной новизны начало и основу духовно-материальной эволюции человечества.

Таким образом, «распыление» понятия интеллектуальной новизны в направлениях к тому же по разному трактуемых понятий идеи, истины, красоты и бытия затуманило сам источник возникновения этих понятий. Вот почему за 2,5 тысячелетия так и не было достаточно четко сформировано, – а тем более, внятно сформулировано – само понятие новизны и в том числе понятие новизны интеллектуальной. А отсюда и не было представления о структурно-функциональном составе идеи, что в немалой степени внесло путаницу в определение понятий сущего, становления, бытия. А ведь интеллектуальная новизна, как нам давно известно, лежит в начале и основе новизны материальной, среди которой постоянно происходит наше существование-обитание.

А вот здесь нам все же следует сделать небольшое отступление и задаться следующим конкретным вопросом: по какой причине понятие новой идеи не было напрямую связано с понятием Бытия. Уж казалось бы, в Новое, а тем более в Новейшее время, в воздухе вполне явственно витало понятие новой идеи как структуры, состоящей из ряда объектов-сущих, объединенных между собой посредством какой-либо значимой взаимосвязи. Да к тому же понятие Бытия как возникновения чего-то интеллектуально нового вовсе не было чуждо сознанию буквально всех европейских мыслителей. Спрашивается, почему два почти готовых понятия не были между собою сопряжены в одно единое целое?

Как нам представляется, причина достаточно проста и вполне оправдана: те изобретатели и ученые, которые представляли себе (хотя бы на интуитивном уровне), что такое идея, не интересовались – не в укор им будь сказано – проблемами метафизики, а те философы и мыслители, который интересовались проблемами метафизики, не имели никакого представления ни о структурном составе новой идеи, ни о том, что именно способно придать этой структуре и новизну, и смысл, и ценность. Слишком на разных и отдаленных полюсах находились истинные понятия новой идеи и Бытия, поскольку не осознавалось само понятие новизны в них заложенное. Да к тому же эти понятия сами по себе были в достаточной степени размыты и неопределенны. Для того чтобы обнаружить это, необходимо было сочетание в одном лице изобретателя (ученого) и метафизика: положим, Фарадея и Бергсона, Эдисона и Хайдеггера. И такими личностями могли бы быть такие ученые-метафизики как Декарт, Паскаль, Бор, Гейзенберг, Эйнштейн и мн. др. Но, к сожалению, не случилось. Может быть, просто не пришло время. Хотя Античность в лице Платона, Аристотеля и Плотина, казалось бы, сделала все от нее возможное, чтобы облегчить последующим векам возможность соединения актов возникновения интеллектуальной новизны и Бытия в одно нераздельное целое. Вот уж воистину, медленно крутятся жернова на мельнице Богов.

И это, конечно, одна из возможных причин, которые не способствовали ускорению разработки основного вопроса метафизики, вопроса разделения Бытия и сущего: если нет представления о том, что такое идея на структурно-эмоциональном уровне (объекты-сущие, их свойства, взаимосвязи между ними, внезапность явления, интеллектуальное удовольствие и т. д.), то не может быть и должного понятия о том, что такое сущее, и за счет каких факторов оно претерпевает становление, то есть обновление. А не имея этих представлений трудно обосновать необходимость взаимосочетания Идеи и Бытия.

п. 11. Итак, мы рассмотрели внешние, общекультурные критерии, которым, как нам представляется, возникновение объективной идеи должно соответствовать для того чтобы быть столь значимым феноменом, то есть феноменом подобным Бытию. Вместе с тем, на предварительном этапе рассмотрения мы отождествили Бытие с явлением интеллектуальной новизны – правильность чего мы и пытаемся доказать, – признав тем самым изначальноеть, уникальность и универсальность последней. Но этого нам не вполне достаточно. Для того чтобы тождественность Бытия и явления-возникновения интеллектуальной новизны выглядела более убедительной, а, следовательно, и более обоснованной, нам было бы не лишним привлечь к данному вопросу авторитет самой метафизики. То есть нам необходимо рассмотреть следующее: может ли явление интеллектуальной новизны соответствовать тому понятию бытия, которым оперировало западно-европейское мышление на протяжении более чем двух тысячелетий.

И начнем мы наше рассмотрение с трех общеизвестных и весьма значимых фактов. Во-первых, мы видим, что абсолютное большинство мыслителей, начиная с Парменида и кончая Хайдеггером, в той или иной степени связывали бытие с мышлением. Во-вторых, никто из них – за исключением может быть нескольких случаев – так и не сказал внятного слова о том, что именно в этом столь многогранном процессе, процессе мышления, можно было бы отождествить с самим бытием. И в-третьих, на протяжении всей истории развития метафизики отмечается загадочность феномена бытия, трудноуловимость его на сознательном уровне, а следовательно, и трудноопределимость в словах и понятиях.

Итак, следуя логике наших рассуждений, нам необходимо было бы сначала рассмотреть, что из себя представляет процесс продуктивного мышления, а затем определить, что именно в ходе этого процесса является наиболее загадочным, трудноопределимым и трудноуловимым. Но весь ход наших рассуждений уже привел нас к тому общеизвестному факту, что главным результатом продуктивного мышления являются генерируемые им новые смыслы, а самым загадочным во всем процессе мышления – процесс формирования идеи в нашем бессознательном и акт явления ее в наше сознание. И загадочным он является постольку, поскольку наше сознание не может идентифицировать его с чем-либо ему известным. Вокруг этого вопроса, по сути дела, испокон веков и кружится как зачарованное наше мышление (а вместе с ним и метафизика). В эту бездну, бездну бытия заглядывали и античные мыслители, и теологи, и мистики, и феноменологи и экзистенциалисты, и постмодернисты. (Вот уж, действительно, предмет достойный внимания!).

Таким образом, даже исходя из упрощенной трехступенчатой модели мышления, мы не можем сказать, что наше чувственное восприятие и логика являются загадочными и трудноопределимыми. Логическую обработку воспринятого органами чувств знания и развертывание в мысль уже явившейся в наше сознание идеи нельзя назвать загадочным, потому что осуществление их происходит в поле зрения нашего сознания. Здесь достаточно только пристального внимания, чтобы проследить за порою извилистым, но все же последовательным ходом наших размышлений. Но вот то что ускользает от нас так это скрытый от нашего сознания кульминационный процесс формирования новой идеи и явления ее в наше сознание уже в готовом виде.

Если уподобить процесс продуктивного мышления синусоиде, на вершине которой возникает идея-новизна, (см. Рис. 1 Раздела 5.4. ««Двойная рефлексия» Г. Марселя…..»), то создается впечатление, что как на восходящей к вершине линии, так и на линии от нее нисходящей наше сознание способно заметить все операции по предварительной подготовке необходимого знания (рефлексия-1) и по развертыванию идеи в мысль (рефлексия-11. А вот сама вершина (с прилегающими к ней окрестностями с обеих сторон: инкубационная фаза и фаза допонятийная) задернута непроницаемой для нашего сознания дымкой. И мы не знаем того, что там происходит, как не знаем и того, что происходит на горной вершине скрытой от наших глаз плотным слоем облаков.

Вот и получается, что из всего процесса мышления над каким-либо затронувшим нас «за живое» вопросом самым загадочным, трудноуловимым и трудно определимым является процесс возникновения и явления интеллектуальной новизны. Мы уже не говорим о процессе формирования идеи в инкубационной фазе ее созревания: здесь мы не можем даже предположить, каким именно образом осуществляется окончательный выбор числа вполне конкретных объектов, из которых составлена идея как комплекс сущих, и как происходит взаимосвязывание их в идею, обладающую ценностно-смысловым содержанием.

Таким образом, если Бытие сосредоточено в нашем интеллекте, – а точнее: является одним из актов нашего продуктивного мышления, – и если возникновение идеи является самым загадочным событием, то с нашей стороны вполне обоснованным было отождествление Бытия с возникновением интеллектуальной новизны, самопредставляющейся нашему сознанию, в первую очередь, посредством возникновения интеллектуального чувства удовольствия-удивления.

Но здесь сразу же перед нами встает вопрос: если возникновение интеллектуальной новизны тождественно тому, что ранее понималось как Бытие, то почему мы не можем предложить замену второго на первое. Ни в коем случае не будем этого делать – и вот почему. Не в том наша задача, чтобы заменить одну терминологию на другую. (Этим можно заниматься до бесконечности, и все без толку). Наша задача – предложить более адекватную интерпретацию, хотя и давно устоявшегося, но не вполне понятного темина, термина, допускающего многозначность толкования.

Дело в том, что термин «бытие» – и об этом нужно было бы напомнить много ранее – сразу же открывает простор для множества вопросов:

– бытие чего или кого (природы, общества, живых существ, человека и т. д.);

– бытие в какой форме (материальной, духовной, чувственной, душевной и т. д.);

– в каком временном интервале осуществляется бытие (мгновение, процесс от…и до…, вечность и т. д.)

– и т. д. и т. п.

Поэтому нам нужно сначала более основательно определиться с новым термином и закрепиться на тех позициях, которыми мы уже овладели. И это мы уже частично осуществили. Так, например, если мы полагаем Бытие в форме возникновения интеллектуальной новизны, то определившись с последней, – что нами уже сделано – мы видим, что Бытие присуще человеку в процессе продуктивного мышления, одним из этапов которого является интуитивно-инсайтный процесс возникновения в нашем бессознательном объективной идеи, которая в дальнейшем проникает в наше сознание, что сопровождается спонтанным возникновением чувства интеллектуального удовольствия, то есть удовольствия от понимания смысла совершенно новой для нас самих идеи. Вот и все – полная определенность и никаких побуждений к тому, чтобы искать «место» проявления идеи, форму, в которой оно возникает, «время» его (возникновения) осуществления и т. д.

Правда, не станем отрицать и того, что конкретизация вопроса Бытия в данном направлении вызывает к жизни новые вопросы: как формируется новая идея, что вытесняет ее из бессознательного в сознание, что такое интеллектуальное удовольствие, что именно определяет количество объектов, участвующих в идее и как находятся взаимосвязи между ними и т. д. и т. п. Но это уже вопросы «нового» уровня, вопросы следующего этапа познания. А пока мы должны закрепиться на достигнутых позициях и ничего более.

Это первое что мы хотели сказать по поводу новых терминов. И второе в чем нам бы хотелось занять более четкую позицию так это в вопросе разграничения интеллектуальной новизны и новизны материальной. Как мы теперь уже понимаем, существует два между собою взаимосвязанных уровня, на которых возникает то, что способно претендовать на статус понятия Бытия. Во-первых, это индивидуально-единичный уровень, связанный с генерированием вполне конкретных объективных идей конкретными личностями от природы способными к данному роду деятельности: художники, мыслители, ученые, философы, изобретатели и т. д. И этот уровень генерирования интеллектуальной новизны мы, действительно, правомочны назвать уровнем Бытия, исходя хотя бы даже только из опыта исторического развития метафизики. А во-вторых, есть коллективно-общественный уровень, связанный с постоянно пополняемым и обновляемым много и-разнообразием нашего мира, то есть уровень генерирования материальной новизны. И первый уровень для того только и служит, чтобы формировать и поддерживать в должном состоянии второй уровень. Без необходимости генерирования материальной новизны не было бы никакой надобности в генерировании новизны интеллектуальной, а в отсутствии способности мыслить продуктивно не появилась бы материальное много и-разнообразие наблюдаемого нами мира. Да к тому же человек вряд ли согласился бы жить в затхлой атмосфере однообразного существования. Пещера – не его удел. Но вот как быть с тем, что является материальным воплощением (внедрением) интеллектуальной новизны в саму практику жизни. То есть речь идет о том, может ли быть причастно Бытию само возникновение материальной новизны как производной новизны интеллектуальной, и каким термином можно было бы назвать этот процесс.

Но как бы терминологически мы не оформили эти два уровня генерирования новизны, с полным основанием мы можем сказать: то, что мы называем Бытием – это та форма, в которую облекается возникновение духовно-материального много и-разнообразия нашего мира.

И в заключение данного раздела хотелось бы сказать следующее. Автор вполне осознает, что предложенное понимание Бытия как спонтанного возникновения интеллектуальной новизны и явления ее в наше сознание, есть дело конвенции. Но весь опыт зарождения и развития метафизики все же свидетельствует о том, что все великие мыслители так или иначе связывали Бытие с зарождением чего-то совершенно нового. Конечно, отождествление Бытия с возникновением интеллектуальной новизны не дает нам достаточного основания к тому, чтобы мы питали какие-то надежды по поводу того, что проблема Бытия, – а вместе с ней и проблема красоты – хотя бы в самой малой степени была разрешена в своем более или менее приемлемом виде. Но предложенная конвенция все-таки ставит точки над некоторыми «i». И важно не то, что именно согласились мы понимать под словом «бытие» – важно уяснить самим себе хотя бы следующее:

– что такое интеллектуальная новизна и как она формируется,

– в каком виде она может быть представлена нашему сознанию,

– и какую роль призвана она выполнять в нашей жизни.

И важно это еще и для того, чтобы хотя бы в некоторой степени упорядочить наши взаимоотношения с тем, авторами чего мы все же являемся, но не имеем ясного представления о том, в какой степени наше авторство обосновано. То есть речь идет о том, Бытие ли ставит человека в «просвет бытия» и вещает его языком (Хайдеггер), или человек, не являясь подручным в судьбе бытия, все же сам способен творить свою собственную судьбу и судьбу окружающего его мира.