полная версия

Ирина Скарятина
Небесный Путь в Россию. Дневник Военкора

"В своих физических аспектах Иерусалим далёк от соответствия чудесному видению Иезекииля⁹⁷ и даже ожиданиям обычного путешественника, а его притягательность заключается в его трансцендентной этической ценности. И это самое святое место на земле. Оно принадлежит всем нациям. Оно священно для многих конфессий. Это неподражаемо прекрасная в духовном отношении столица Бога на земле, и 'туда восходят племена'. Религия заложена в самые его основы. Религиозная вера воздвигла его храмы. Религиозная надежда сформировала его историю, и цель его материального бытия будет в конечном счёте осуществлена в религиозной любви и мире". Так пишет Берналь Татман.

Краткий взгляд с высоты птичьего полёта на святая святых этого мира заставляет меня вспомнить о Моисее, который, лишь издали увидев землю обетованную Ханаан, никогда не ступал на неё ногой. Увы, по-своему я испытываю те же проблемы, что и Моисей. Тщетно умоляю я высадить меня в Иерусалиме – ответ однозначен: "Нет".

"Это война, и ни один военный самолёт не может изменить свой курс или совершить посадку только для того, чтобы удовлетворить интерес, каким бы достойным тот ни был, лишь одного из пассажиров. Нет, вы здесь и здесь вы останетесь до тех пор, пока вас в целости и сохранности не доставят по месту назначения".

А потому мне приходится довольствоваться тем, что я вижу с воздуха. Но когда я прижимаюсь лицом к стеклу, с тоской глядя на быстро удаляющийся город, в поле зрения внезапно появляется Вифлеем – маленькая деревушка, затерянная среди холмов Галилеи, в точности такая, какой я себе её и представляла. Ещё мгновение, и мы теряем его из вида, узрев всего на несколько секунд и, возможно, в первый и последний раз в нашей жизни. До предела скосив глаза и отчаянно пытаясь запомнить каждую деталь, я вдруг вижу радугу, изогнувшуюся идеальной дугой точно над Вифлеемом и предъявившую чрезвычайно ярко и чётко всё своё многоцветие. И вот, с этим видением мирового символа надежды, навсегда запечатлевшимся в моей памяти, я примиряюсь с мыслью, что мне не суждено посетить самое сердце Святой Земли – во всяком случае, не в этом путешествии.

Далее мы пролетаем остаток Галилеи, Иерихон и наконец Мёртвое море с впадающим в него Иорданом. После этого видна лишь унылая и бесплодная пустыня, тянущаяся до самой Басры в Ираке.

Я нахожу Басру одним из самых жарких мест, где мне доводилось бывать, и стоит нам выйти из самолёта, как нас тут же предупреждают, что ни в коем случае нельзя касаться любых металлических предметов голыми руками, так как сразу же появятся болезненные волдыри. Мои спутники отправляются в американский лагерь, тогда как я, по обыкновению, остаюсь в одиночестве в отеле аэропорта Шатт-эль-Араб всего в нескольких ярдах от лётного поля. Это ультрасовременное здание, имеющее номера, которые обычно комфортно охлаждены, но, увы, именно в этот день система кондиционирования вышла из строя, и всё, на что я способна, это неподвижно лежать на кровати, пока не сядет солнце и воздух сам не начнёт остывать. Снова, как и в Хартуме, за моей дверью сидит туземец, сопровождающий меня, куда бы я ни пошла. Мне не дано узнать, приставлен ли тот ко мне для того, чтоб оберегать, или же с целью слежки.

Выделенный мне номер оснащён ванной, двумя односпальными кроватями и мебелью, которой мог бы позавидовать любой роскошный американский отель. Однако стоящий у окна кондиционер служит мне, даже при слабом движении истекающей ручьями пота, мрачным напоминанием о том, насколько свежо мне могло бы быть. На маленькой прикроватной тумбочке стоит склянка с таблетками соли, на которой содержится полезное предложение периодически принимать по одной штуке, "если вы слишком сильно страдаете от жары", – совет, которому я с готовностью следую, поскольку, видимо, очень быстро теряю всю соль в своём организме. Кроме того, наличествует и пузырёк с хинином, однако это средство я и так непрерывно пользую с тех пор, как приземлилась в Африке, чтобы уберечься от малярии. Встав попить воды, столь же омерзительно тёплой, как и воздух в номере, я выглядываю сквозь закрытые ставни в ослепительный солнечный свет, но не вижу в аэропорту ни единой живой души – очевидно, все тоже попрятались от этого пекла.

Сейчас слишком жарко, чтобы спать, и, лёжа на спине, я с надеждой читаю тоненькую брошюру, которую мне выдали в самолёте и которая называется "Как выжить в Персидском заливе".

Начинается всё достаточно бодро, с параграфа, в коем говорится, что это один из наименее изученных регионов мира (утверждение, с которым я полностью согласна) на линии протяжённостью почти в 2 000 миль⁹⁸, идущей из Индии в Египет, и что это единственное место, где возможно перемещение в Россию крупнейших партий военного снаряжения, и потому ставшее союзным фронтом. Корабли, курсирующие по заливу длиной в 600 миль⁹⁹, проходят между Ираном на востоке и Аравией на западе. В конце Персидского залива сходятся несколько государств: Иран (Персия) на востоке, Ирак (Месопотамия) на севере и ряд арабских стран на западе, —и все они теперь сотрудничают в стремлении к победе союзников. Пока что всё хорошо, да к тому же я начинаю правильно ориентироваться в пространстве.

Ось Персидского залива почти параллельна оси штата Флорида. В залив впадают три большие реки – Тигр и Евфрат, стекающиеся выше Басры (практически в том месте, где по преданиям был Эдемский сад), образуя Шатт-эль-Араб (Реку арабов); и Каран, вливающаяся в неё с востока у Хорремшехра несколькими милями ниже Басры. Эти реки несут огромное количество ила, заполняя залив со скоростью 72 фута¹⁰⁰ в год. Ландшафт абсолютно плоский, с бесчисленными ручьями, озёрами и болотами (как я и могла убедиться с воздуха). Берега покрыты финиковыми пальмами, однако их заросли не простираются далеко вглубь суши, поскольку нуждаются в орошении.

Оказывается, тут 345 дней в году светит солнце, летом поднимая столбик термометра до 140°¹⁰¹ в тени (как я уже выяснила сегодня днём). Как зиму, так и лето нельзя назвать комфортными (Боже правый!): зиму – из-за промозглой сырости, а лето – из-за невыносимо душного зноя. Марко Поло¹⁰² утверждал, что, когда он достиг Басры, его меч расплавился в ножнах! И это не сказки, ведь я тоже практически расплавилась, причём без всяких ножен.

Читая дальше, я прихожу к мрачному заключению, что на Ближнем Востоке нет санитарии в том виде, в каком мы её знаем. (Хотя не то же ли самое я наблюдала и по всей Африке?)

"В деревнях навоз скота намазывают на стены хижин для высушивания, употребляя затем в качестве топлива для приготовления пищи. В лачугах нет ни туалетов, ни отхожих мест. Для этого используется любое открытое пространство, и чаще всего общественной уборной является территория вокруг деревенских родников или колодцев. Воды так мало, что одни и те же ручьи применяются для омовения умерших, стирки белья, купания детей, а также для питья. Не существует изоляторов для инфекционных и заразных больных. Поскольку люди живут в постоянном контакте с животными, блох, постельных клопов, вшей и прочих насекомых предостаточно. Стойла, обычно примыкающие к домам или фактически находящиеся внутри них, служат источником овечьих и верблюжьих клещей (переносчиков сыпного тифа). Трахома – опасное заболевание глаз, которое может быть вызвано их контактом с грязными полотенцами, руками и тому подобным, – у многих заканчивается слепотой.

По всем санитарным правилам население Ближнего Востока давно должно было вымереть. И даже омовение там обычно происходит в общих купальнях, где воду меняют лишь раз в две или три недели, в зависимости от её загрязнённости. Самые слабые погибают в младенчестве, а до зрелости доживают лишь наиболее крепкие. Болезнетворные микробы, похоже, не причиняют им особого вреда. Однако европейцы и американцы мрут как мухи, если пытаются следовать тому образу жизни, что ведут обитатели Востока".

На этой гнетущей ноте я засыпаю, и мне снится кошмар, в точности соответствующий жуткому описанию, которое я прочитала.

Когда я пробуждаюсь, уже темно и намного прохладнее. Мои знания о Басре настолько невелики, что я благодарна за те крохи информации, которые удаётся почерпнуть за следующие несколько часов моего там пребывания. Если бы кто-то ещё утром спросил меня, что я знаю про Басру, я бы ответила: "Ну, почти ничего, за исключением её географического положения и того факта, что она приобрела особую значимость из-за своей близости к Абадану, огромному центру нефтедобычи, и благодаря идущему через неё непрерывному потоку поставок в Россию согласно ленд-лизу".

Но я полна решимости выяснить всё, что смогу, и в тот же вечер выхожу в свет с британским офицером, который, покатав меня по городу, привозит в дом своих английских друзей, связанных с иракской нефтяной компанией "Рафидиан". Те услужливо пичкают меня всеми данными, которые, по их мнению, могут меня заинтересовать, а позже отвозят на своём автомобиле в порт, заполненный разнообразными кораблями, но в основном американскими грузовыми судами, доставившими из Соединённых Штатов самолёты, танки, джипы и прочую военную технику. Как только выгрузка завершена, происходит отправка всего перечисленного на север: и по железной дороге, и по воздуху, но преимущественно автомобильным транспортом или своим ходом через Иран к южному въезду в СССР. Чтобы поспособствовать автомобильным перевозкам, под наблюдением американских инженеров было проложено шоссе протяжённостью около 300 миль¹⁰³, и по нему нынче катится нескончаемый поток грузовиков.

Благодаря прибытию иностранцев иракцы стали зарабатывать намного больше денег, чем когда-либо прежде, и, как итог, условия их жизни неуклонно улучшаются. Тем не менее, в глубине души они не доверяют чужакам, неизменно относясь к тем с подозрением. Ввиду эффективной нацистской пропаганды, проводившейся в течение прошлых лет, они были крайне прогермански настроены, и только соблазн получения американских и британских денег ослабил немецкое влияние. Истоки этой ситуации кратко описал мой первый друг в Басре, тот британский офицер: "История Ближнего Востока была историей столкновений европейских соперников, использовавших все возможные средства, чтобы разжигать восстания и заключать друг против друга союзы, а потому араб, турок или иранец ничего не желали так же сильно, как увидеть, как все они исчезнут. В 1941-ом году европейские государства развязали войну в Сирии, восстание в Ираке и вооружённое вторжение в Иран. Гитлер и Муссолини, выдавая себя за поборников ислама, использовали любое нарушение его обычаев в своей радиопропаганде. Повсюду царили сильные антибританские и антироссийские настроения. Американцев же коренные жители знают как врачей (во многих крупных городах вы найдёте американские больницы и школы), учителей, бизнесменов и туристов. Американские финансовые консультанты тоже имеют прекрасную репутацию. Соединённые Штаты создали себе образ беспристрастной державы, и обитатели Востока питают к ним как к народу наименьшую неприязнь, а значит, и больше доверяют. Многое в происходящих сейчас контактах Востока и Запада зависит от доброй воли и сотрудничества. Если ты им не нравишься, то они выступают как опытные диверсанты и вредители с 5 000-летним стажем, если же они доверяют тебе, то могут оказать в делах существенную помощь".

Как бы мне ни хотелось остаться здесь подольше, я должна рано утром вылетать в Тегеран. Снова, как и любого военного, меня торопят с отбытием в следующий пункт, и никакие убедительные просьбы с моей стороны не могут изменить решения, принятого командованием воздушного транспорта относительно того, когда мне пора лететь дальше. Необходимо учитывать важнейшие вопросы приоритета вылетов и доступных мест в салоне, и мои личные пожелания не имеют никакого значения. В конце концов в моём приказе сказано "в Москву через Тегеран", а значит, именно туда меня и нужно доставить как можно быстрее и без лишних проволочек.

Но я обещаю себе, что при первой же возможности вернусь на эту землю, о которой так мало знаю, и тщательно её изучу. Сейчас я не могу понять, почему в довоенные годы мы, основная масса путешественников, раз за разом двигались проторенными маршрутами в Европу, когда такие страны, как Палестина, Ирак и Иран, были всегда нам доступны.

Басра – Тегеран

¹⁰⁴

21 августа

Взлетев с рассветом, мы вскоре видим под собой Эль-Курну, наполовину скрытый пальмами городок из сырцового кирпича, заменивший собой в междуречье Тигра и Евфрата самый романтичный уголок на свете, где некогда цвёл Райский сад. Глядя вниз на ныне запустелое место, я думаю, что люди всего мира должны собраться вместе и восстановить сад, отдав вечную дань уважения величайшим влюблённым всех времён. И я тихо вздыхаю по Адаму и Еве – нашим бедным, заблудшим предкам, за чей первородный грех вкушения всего одного маленького запретного яблока мы с тех пор платим и будем платить до скончания веков непомерную цену.

Пока эти мысли мелькают в моей голове, место бывшего расположения Эдемского сада исчезает в тумане, и вскоре мы оказываемся рядом с горной грядой, отделяющей нас от Тегерана. Перелёт из Басры, занимая всего пару часов, считается одним из наисложнейших, поскольку пилотам приходится набирать высоту, достигая подчас 18 000 футов¹⁰⁵, и в то же время стараться избегать резких снижений, составляющих в некоторых случаях от 1 000 до 4 000 футов¹⁰⁶ и связанных с явлениями, которые мы, обычные пассажиры, называем "воздушными ямами", а лётчики – "нисходящими потоками".

Разумеется, экипаж снабжён кислородными масками, однако по какой-то причине возможность поделиться кислородом с нами отсутствует, и нас предупреждают, чтобы мы изо всех сил сохраняли неподвижность, так как малейшие усилия на большой высоте, куда мы собираемся подняться, могут сказаться на нас самым необычным образом.

"Если вы сделаете пару шагов, то ощутите такое изнеможение, будто прошли много миль. Если пошевелите пальцем, то будет чувство, что вы подняли тяжёлый груз … Так что лучше всего лечь и не двигаться, пока не доберёмся до цели".

Мы послушно ложимся – одни, свернувшись калачиком на сиденьях, другие, вытянувшись на полу, поскольку в салоне достаточно места, ведь большинство попутчиков осталось в Басре и лишь немногим нужно в Тегеран. Мне предоставляется роскошное пространство из целых трёх "ковшей", и я быстро засыпаю. Внезапно проснувшись и напрочь позабыв про инструкции, я сажусь, дабы посмотреть, где мы и что происходит за бортом. И мгновенно начинаю задыхаться, тщетно хватая ртом воздух, потому что резко сесть – это худшее, что только можно было сделать, ведь внезапная смена положения приводит к удушью. В течение нескольких долгих секунд мне кажется, что я вот-вот умру.

"Нельзя ли мне немного подышать кислородом?" – чудом выдавливаю я из себя, и мне любезно, но твёрдо отвечают, что это совершенно невозможно и мне придётся выкручиваться самой, "а иначе …"

Итак, собрав волю в кулак, с боевым инстинктом тонущего, захлёбывающегося человека, отказывающегося сдаваться на милость пугающего "иначе", я выхожу из своего "дыхательного пике" и через пару минут снова в норме.

Разделавшись с этой неприятной проблемкой, я выглядываю в иллюминатор. Мы парим на высоте около 16 000 футов¹⁰⁷ между самыми высокими пиками и над теми, что пониже. Некоторые, покрытые снегом, похожи на аккуратные сахарные куличики, другие же, зазубренные и безжизненные, выглядят зловеще. Как раз где-то здесь погибли двое несчастных гражданских, и я мысленно возлагаю пару венков на тот склон, который, как мне сказали, являлся местом их крушения.

И вот мы уже кружим над Тегераном, прекрасным видом, раскинувшимся колоритным узором на песчаном плато, за которым высится ещё один величественный хребет, отделяющий Иран от СССР. Там особенно бросается в глаза гигант с огромной снежной шапкой, имеющий высоту 18 500 футов¹⁰⁸.

Когда мы садимся, я вижу стаю небольших одномоторных истребителей с алыми звёздами на крыльях и хвосте. Это американские самолёты, недавно доставленные советским авиаторам, которые стоят кучкой рядом с ними, вероятно, ожидая команды на взлёт. Я подхожу, желая поговорить с ними по-русски, но успеваю произнести только несколько слов приветствия, так как мои американские спутники принимаются нетерпеливо кричать мне, чтобы я поторапливалась и присоединялась к ним в фургоне, уже ожидающем, чтобы отвезти нас в город. А потому, поспешно бросив традиционное русское "До свиданья", я бегу к маленькому жёлтому грузовичку и забираюсь в него под хор укоризненных возгласов: "Давай, давай, мы умираем с голоду", – и комментарий Майка: "Окей, Сестрёнка, окей. Что за грандиозная идея стоять там, балаболя весь день!"

Наша первая остановка – у Американской военной миссии на главной улице, где майор Грей, лейтенант Кросс и все остальные парни выходят, чтобы занять комнаты, которые они будут делить на время своего пребывания в Тегеране. Так как мне в сие чисто мужское обиталище вход заказан, фургон везёт меня в отель "Фердоси", один из лучших в городе. Но, увы, там меня не ждёт свободный номер, поскольку заведение, по словам менеджера, забито битком и нет ни малейшей надежды на чей-нибудь отъезд в скором времени.

Итак, не зная, куда идти дальше, я прошу отвезти меня в американское посольство, прелестный оазис в пустыне, расположенный в паре миль от города. И первый секретарь, мистер Гиббонс, немедленно берёт ситуацию под свой контроль, тем самым положив конец бедственному положению одинокой американки, блуждающей по Тегерану в поисках приюта, где можно было бы приклонить усталую голову. Он звонит в отель "Палас", который, по его словам, ничуть не хуже "Фердоси", и умудряется снять там для меня комнату. Его слово, должно быть, имеет в том "дворце" большой вес, потому что, когда я прибываю, из обещанного мне номера уже выселяют с вещами рассерженного польского офицера.

Хозяин – дородный, красивый русский средних лет, в дореволюционные времена обитавший в Баку богатый нефтеторговец – с достоинством приветствует меня и затем передаёт худой, усталой на вид горничной-армянке, миссис Бандулян, тут же начинающей порхать по комнате, смахивая пыль, подтирая пол, меняя простыни, вешая новую противомоскитную сетку и отдавая распоряжения своему помощнику Хасану, застенчивому низенькому человечку в сером халате. Позже я узнаю, что его главная задача – поддерживать достаточный запас воды в старомодных умывальниках, украшающих собой все номера "Паласа", постоянно наполняя те в течение дня, а часто и поздно вечером.

Для меня так и остаётся загадкой, когда Хасану удаётся поспать, ведь и утром, и в полдень, и ночью я вижу его в коридорах с двумя тяжёлыми бадьями воды, которые приходится высоко поднимать, дабы вылить их содержимое в вечно пустые резервуары. В своём дымчатом балахоне, сутуловатый, терпеливый, с застенчивой улыбкой и большими влажными карими говорящими о многом глазами, он напоминает мне маленьких серых осликов, заполняющих улицы Тегерана и точно так же тащащих свои вечные корзины с овощами и фруктами и невероятно увесистые восточные ковры, которые, бывает, буквально прижимают их к земле … то же терпение, то же фаталистическое выражение в глазах, та же аура безнадёжности. Миссис Бандулян грустно делится со мной тем, что "горе его велико, поскольку до сих пор его жена не смогла снести хорошего яйца, и потому у них нет детей", практически повергнув меня этим в ступор. Но, заметив мой изумлённый взгляд, миссис Бандулян любезно объясняет, что имела в виду то, что у его бедной жены не всё в порядке с яичниками.

Вскоре я выясняю, что водоснабжение является серьёзной проблемой в Тегеране, городе, который старый шах Реза Пехлеви¹⁰⁹ существенно и во многих отношениях модернизировал, при этом совершенно упустив из виду важнейший вопрос его обеспечения хорошей и безопасной питьевой водой. Та по-прежнему стекает туда древним способом, вниз по склонам гор, а после уже струится двумя открытыми и никак не защищёнными параллельными потоками по обеим сторонам каждой улицы, чтобы все горожане и животные могли пользоваться ею, как им заблагорассудится. В тех водостоках и купаются дети, запуская бумажные кораблики, и освежаются собаки и овцы, и моются как предметы посуды, так и гноящиеся язвы несчастных существ, которые выглядят так, словно у них проказа и все прочие жуткие древние библейские болезни. Затем та же вода закачивается в резервуары жилых помещений …

Правда, дважды в день и один раз ночью открываются плотины, и тогда уже застоявшаяся за прошедшие часы вода опять несётся по городу миниатюрной ревущей стремниной, унося всю грязь и заменяясь на свежую горную. Тем не менее, учитывая то, что я вижу в промежутках между этими периодами мощной промывки, я не получаю удовольствия от принятия ванн в отеле, опасливо ступая в коричневатую воду, а после окончания омовения тут же дезинфицируя всё своё тело, растирая его спиртом. Американка, жительница Тегерана, предупреждает меня, чтобы я не мыла волосы, так как она, увы, потеряла все свои именно после таких ванн. И мне не следует, говорит она, пить ничего, кроме "Абали", безопасной и чистой минеральной воды в бутылках. Но в самое первое утро, ещё совершенно ничего не зная о ситуации, я беспечно принимаю ванну, и на мне это, слава Богу, никак не сказывается.

Завтрак мне в номер подаёт усатый официант-армянин, который, обращаясь ко мне на ломаном русском, использует интимное "ты" вместо вежливого "вы". Трапеза состоит из омлета, нескольких ломтиков козьего сыра, серого хлеба с маслом, джема и чёрного кофе. Однако омлет готовится на бараньем жире, оказывающемся, к моему разочарованию, основой иранской кухни. Буквально всё готовится на бараньем жире, а мне не дано к нему привыкнуть. Поскольку я не могу проглотить ни кусочка этого омлета, я прошу у армянина два яйца всмятку. Воскликнув: "Если это то, чего ты хочешь – ты получишь это через три минуты", – он ловко взмахивает своим уже изрядно испачканным полотенцем и выбегает вон, напевая по-русски: "Коли ты меня не любишь, так увидишь впредь едва ль // Потому как, прыгнув в реку, рыбой уплыву я вдаль". Вскоре он появляется снова, неся пару яиц, которые давным-давно утратили свою первозданную свежесть. И выглядит ужасно оскорблённым моим дурным вкусом, когда я отказываюсь от них тоже. Унося прочь предмет своей обиды, он тихонько бормочет: "Ай-я-яй, да тебе трудно угодить".

Но с козьим сыром всё в порядке, как и с мякишем серого хлеба, корку которого та же самая американка посоветовала никогда не есть: "Поскольку неизвестно, кто к ней прикасался, пока хлеб лежал на открытом уличном прилавке. Кроме того, не забывайте и о мухах". Для меня этого вполне достаточно, чтобы с тех пор на Востоке не класть в рот ни кусочка корки.

Первая прогулка по городу очаровывает меня, но лишь до той минуты, пока я не соприкасаюсь с обратной стороной завораживающей картины. Но ничто не может быть прекраснее прилавков с сочными фруктами: апельсинами, лимонами, яблоками, грушами, персиками, гранатами … их красочные цвета необычайно живописны в ярком солнечном свете. Богатые витрины магазинов тоже восхитительны, и там можно узреть: персидское серебро – от больших зеркальных рам до маленьких безделушек; восточные ковры; расписную слоновую кость; разноцветные шелка; как драгоценные, так и полудрагоценные камни, среди которых выделяется бирюза; а также и благовония, и изделия из кожи, и бархатные туфли с золотой и серебряной вышивкой. Во всём этом чувствуется что-то из времён Гаруна аль-Рашида¹¹⁰, именно такое, каким я его себе представляла, хотя широкие современные улицы, проложенные старым шахом Резой Пехлеви, вне всяких сомнений, уничтожили бо́льшую часть местного колорита, прелести и очарования.

Тегеран был бы волшебным городом, если бы не грязь и болезни, которые можно увидеть повсюду, даже в самых лучших его местах. Точно так же, как в Африке, здесь есть и страдальцы, лежащие на тротуарах и покрытые гноящимися язвами и мухами; и дети с красными слезящимися глазами, раздутыми животами и кривыми ножками; и старухи, некоторые из которых похожи на иссохших ведьм, готовых в любую секунду улететь на своих мётлах. Мерзкие проулки, отвратительная вонь, лохмотья, нечистоты и гнус повсеместно …

А ещё голод, который не симулируют ради получения нескольких риалов от богатых иностранцев. Я вижу молодую женщину, опавшую на тротуар перед отелем "Фердоси". Она сидит, прислонившись спиной к стене дома, в полубессознательном состоянии, в то время как мухи безнаказанно ползают по её лицу. Рядом лежат двое её детишек, невозможно тощих и с ужасно выпирающими животами. Один из них спит, но другой, крошечный карапуз, которому чуть меньше года, пытается подползти к своей матери, однако у него нет на это сил. После каждой попытки он падает на спину и издаёт еле слышные крики отчаяния тонким, писклявым голоском, который больше похож на мяуканье новорождённого котёнка, чем на плач годовалого малыша. Женщина никак не реагирует, когда я кладу ей в руку пару бумажных купюр, и стоит мне отойти, как я вижу, что проходящий мимо смеющийся пацанёнок наклоняется и выхватывает деньги из её безвольной руки. Я сообщаю об этом менеджеру отеля, который пожимает плечами, как бы говоря: "И что вы хотите, чтобы я сделал?"

"У нас есть больницы и диспансеры, куда их доставляют, – говорит он, – но они предпочитают вот так сидеть на улице и просить милостыню". "И умирать?" – спрашиваю я с иронией. "И умирать", – мрачно соглашается он.

Я, посетив один из таких диспансеров, убеждаюсь, что тот заполнен ужаснейшими на вид представителями человечества – голодными, больными и покрытыми болячками и нарывами. Конечно же, их лечат и в худших случаях доставляют в больницу, но в конце концов эта помощь – лишь капля в море. Не хватает ни коек, ни медикаментов и перевязочных материалов, ни хлеба, чтобы удовлетворить все потребности населения.

Рядом с моим отелем находится пекарня, и очередь за хлебом начинает выстраиваться с двух часов пополуночи, задолго до начала торговли. Ведь первыми пришли – первыми поели, и вот они уже в очереди посреди глубокой ночи. Поскольку они всё время вопят и ссорятся, я не могу уснуть и выхожу на балкон, чтоб посмотреть на них. В тусклом свете они выглядят как Сорок разбойников Али-Бабы – небритые, нечёсаные и оборванные.

Младенческая смертность вызывающа, и до достижения детьми пятилетнего возраста доля умерших, согласно статистике, составляет восемь из десяти. Они борются за свою жизнь с самого рождения, и выживают, очевидно, лишь "наиболее приспособленные". И сейчас, когда британцы, американцы и русские практически захватили Тегеран, они просто обязаны что-то сделать с этой ужасной проблемой, как можно скорее привнеся цивилизацию. Пионером и героем на этом фронте является подполковник А. Нойвирт из Американского медицинского корпуса, который, будучи консультантом Министерства здравоохранения Ирана, за довольно короткое время добился очень многого в деле санитарной очистки города. Миссис Дрейфус, супруга американского посла в Иране, также вносит существенный вклад. Однако в любом случае основная помощь гражданам должна исходить от скоординированных усилий правительства; отдельный человек здесь беспомощен.

Когда я в следующий раз даю нищенке немного денег, меня мгновенно окружает толпа возникших буквально из ниоткуда, будто из-под земли, попрошаек и начинает теснить со всех сторон с пронзительными криками и угрожающим рыком. По счастью, мистер Гиббонс из американского посольства, случайно проходивший мимо, тут же бросается мне на помощь, проталкиваясь сквозь толпу с криками "Бурро" (означающими "ступайте прочь, проваливайте"). Какой ужасный опыт – быть облапанной этими похожими на когти пальцами, некоторые из которых покрыты струпьями, и по моей коже потом часами ползают мурашки, хотя я, рванув в отель, тру руки и ладони щёткой для ногтей и выливаю на них весь свой запас одеколона.

Многое было сделано для города отцом нынешнего шаха, с низов начавшим свою удивительную карьеру и благодаря целеустремлённости и блистательному уму взошедшим на трон в 1925-ом году. Придя к власти, он начал модернизировать город, снося худшие трущобы, расширяя улицы, возводя много новых правительственных зданий и внедряя электрическое освещение и ряд прочих инноваций. Но, увы, как я уже говорила, он напрочь позабыл о воде, и после того, как куча всего была перестроена, та так и продолжила открыто течь по улицам, оставаясь источником опасности и заражения для всего населения.

Как видно из многочисленных историй о старом Резе Пехлеви, он, похоже, был выдающимся правителем. Отрёкшись от престола в пользу своего сына Мохаммеда Резы, он, получив защиту британского правительства и всё ещё оставаясь весьма богатым человеком, отправился жить в изгнании на острове Маврикий. Байки, которые я о нём слышу, напоминают мне арию из одной популярной дореволюционной русской оперетты, где воображаемого шаха называли "Бери-хватай-паша". Несомненно, так и было в случае этого хитроумного старика, который "брал и хватал" всё, что попадалось ему на глаза ("на благо общества", как заявлял он), и, если ему нравилось частное здание или поместье, он мог использовать его по собственному разумению, не допуская никаких возражений или протестов. В своей собственной поразительной манере старый Реза Пехлеви творил чудеса и превратил Тегеран из типичной восточной дыры, одновременно живописной и отвратительной, в самый современный город Ближнего Востока. Это, безусловно, так и есть, если сравнивать с другими городами и деревнями Ирана. И именно он построил Трансиранскую железную дорогу стоимостью 150 000 000 долларов, протянувшуюся от Персидского залива до границы СССР и пересекающую те самые скалистые, зазубренные, фантастические горы, над которыми я пролетала.

В качестве южных ворот в СССР, через которые идут поставки по ленд-лизу, Тегеран приобрёл невероятно большое значение, и все иностранцы это понимают. Улицы заполнены британскими, американскими, советскими, польскими и французскими как военными, так и гражданскими экспертами, и, вне всяких сомнений, со временем в город приедет ещё больше иноземцев.

Хотя Иран, как и Ирак, сейчас является союзником Великобритании и России, он некоторое время назад был очень прогерманским из-за успешной работы нацистов в области пропаганды. Страна находится в очень своеобразной ситуации: с одной стороны, помогает своим союзникам, а с другой, взяла на себя обязательство не воевать с Осью. Её армия – менее ста тысяч человек, облачённых в мягкие, пастельные оттенки жёлтого, синего и зелёного, – видимо, вся целиком находится прямо здесь, в Тегеране, и выглядит очень живописно, особенно по вечерам, когда горят огни и все скопом разгуливают по улицам.