полная версия

Ирина Скарятина
Небесный Путь в Россию. Дневник Военкора

Робертс Филд – Аккра

³⁷

11 августа

Наконец мне объявляют, что я пришла в необходимую для продолжения путешествия форму, и, с выражением глубокой благодарности простившись с доктором Кэмпбеллом, доктором Уокером, доктором Данджесом и моими маленькими медсёстрами, пообещавшими молиться за меня, я отбываю на тот же аэродром Робертс Филд, где всего четыре дня назад чувствовала себя столь ужасно.

Здесь я вхожу на борт ДиСи-3, направляющегося в Аккру, и вылетаю туда с новой группой военных и врачей. Все они крайне дружелюбны, но я скучаю по первому контингенту, с которым стартовала из Нью-Йорка. Кто-то уверяет, что я догоню его по дороге, и я надеюсь, что так и будет.

Среди моих новых попутчиков – доктор Клауссон, руководитель зубоврачебной школы в Багдаде, совершающий нынче обзорную поездку по лагерям американской армии в Африке, чтобы организовать везде там надлежащую стоматологическую помощь. Одетый в белоснежную гражданскую одежду, очень полный, голубоглазый, весёлый и словоохотливый в чрезвычайно познавательной манере, он оказывается ценным спутником в путешествии, поскольку знает свою Африку от А до Я. Он охотно делится со мной способом, как комфортно путешествовать на этих ДиСи-3, избегая их маленьких металлических ковшеобразных сидений, где приходится мучиться часами, и сворачиваясь вместо этого калачиком на грузе, предпочтительно на шинах, являющихся, по его словам, самым удобным местом для отдыха. Я прислушиваюсь к этим советам и, следуя его примеру, вскоре выясняю, какие типы груза наиболее подходят для моих костей, давая возможность приятно вздремнуть. Я соглашаюсь, что шины хороши, как и свёрнутые в бухты канаты, однако следует избегать "ухабистых" предметов, таких как картофель и арбузы.

Мы летим весь день, приземлившись лишь однажды, дабы пополнить топливные баки в Такоради³⁸. Когда мы вновь поднимаемся в воздух, я обнаруживаю, что на этот раз сижу рядом с молодым американским курьером (таким же светловолосым и голубоглазым, как доктор Клауссон, однако отнюдь не разговорчивым), который никогда не выпускает из рук доверенную ему дипломатическую сумку. Он с ней спит, сидя, как кол, на своём ковшеобразном сиденье, берет её с собой в туалет, а на остановках – в столовую и, вне всяких сомнений, в постель … На всём пути от Робертс Филд до самого Каира он не расстаётся с драгоценной поклажей, похожей на белый спортивный мешок. Он очень осторожен во всём, что говорит, и в основном хранит молчание, никогда не отвечая на какие-либо вопросы и терпя массу добродушных поддразниваний, при этом ничуть не расстраиваясь и не раздражаясь. И только если кто-то прикасается к его заветному мешку, он краснеет до корней волос, бросая острый, как кинжал, взгляд на обидчика, – поистине прекрасный и надёжнейший молодой человек. Когда я спрашиваю его имя, он отказывается представляться, как впрочем, и не говорит ни откуда родом, ни куда следует. Более того, он смотрит на меня с подозрением и, вероятно, с той минуты, как впервые заметил меня тем утром, решает, что я опасный персонаж, летающий повсюду без ведома властей. Я пытаюсь показать ему своё удостоверение, но безрезультатно.

"Любой может это подделать", – опасливо произносит он, и тогда я сдаюсь и оставляю его в покое. Со временем все остальные делают то же самое, и к моменту нашего отлёта из Каира он если и не подвергается бойкоту, то, по крайней мере, является волком-одиночкой, – однако надёжным, верным и осторожным до конца.

Мы следуем вдоль Берега Слоновой Кости, где не только можем легко стать целью обстрела вражеских самолётов и подводных лодок, но и где о наших передвижениях постоянно сообщают в Дакар, а значит, и немцам. Береговая линия выглядит довольно прямой, и очень разителен контраст между голубой водой, окаймлённой белыми бурунами, и сушей с её золотистым песком и невысокой растительностью, похожей на кустарник, а также многочисленными деревушками, состоящими из низких глинобитных хижин.

Мы всё летим и летим, часами сидя на ужасных сиденьях и устало наклоняясь вперёд, чтобы подпереть голову руками. Поначалу мы болтаем, а вернее, докрикиваемся друг до друга, после пытаемся читать, затем сидя дремлем и наконец по очереди раскладываемся на грузе нашего самолёта.

Кажется, что этот полёт никогда не закончится. Мы покрыты пылью, наши мышцы налиты свинцом, и нескончаема процессия к кулеру с водой в конце салона. Этот ДиСи-3 определённо жёстче, чем Клипер, а кроме того, здесь безумно трясёт, но, похоже, никому нет до этого дела, кроме несчастного юного курьера, который, зеленея время от времени, исчезает в тесном гальюне, добросовестно таща за собой дипломатическую сумку. Я предлагаю ему 'Мазерсиллс', но он, подозрительно посмотрев на безобидные капсулы, стоически заявляет, что никогда не принимает лекарств, если те не прописаны его личным доктором. "Кроме того, это может оказаться наркотиком", – добавляет он слабым шёпотом. Вот так и мечется бедный юноша взад-вперёд, дабы ненадолго уединиться в крохотном закутке, пока не начинает худеть прямо у нас на глазах. В минуту слабости он признаётся, что это его первая поездка, и тогда мы все полны сочувствия, но безрезультатно, – он точно не хочет иметь с нами ничего общего.

Ближе к вечеру мы-таки добираемся до Аккры, столицы колонии Золотой Берег, а так как я единственная женщина и, следовательно, не могу быть определена на постой в американском военном лагере, меня отправляют в городской отель "Морской вид", большое квадратное побелённое здание, служившее некогда рынком работорговли. Во внутреннем дворе до сих пор видны отметины в тех местах, где раньше были кольца, к которым белые торговцы приковывали перед продажей и отправкой бедняг аборигенов. Хозяин отеля – вежливый и учтивый грек с элегантными манерами – уверяет, что у него есть для меня прекрасный номер – как раз то, что нужно после долгого путешествия. Итак, со множественными расшаркиваниями и поклонами он ведёт меня вверх по открытой лестнице, поднимающейся из внутреннего дворика на веранду второго этажа, и, остановившись у последней двери по левую сторону, широко распахивает её с сияющим видом гордого владельца. Я ахаю! Это крошечная каморка рядом с чем-то вроде чулана, где, вероятно, хранится постельное бельё, подозрительно похожая на комнату местной прислуги. В смятении я смотрю на не слишком привлекательную кровать с жёлтой противомоскитной сеткой, усыпанной коричневыми пятнами в тех местах, где, видимо, ночь за ночью давили бесчисленных комаров. Выцветший таз для умывания в углу, шаткий стол и стул дополняют обстановку. По неведомой причине ставни на двух узких окошках закрыты, хотя дневная жара уже спала. Когда я желаю их открыть, обходительный владелец советует мне этого не делать, хотя и не объясняя почему, а затем поспешно меняет тему и, гордо размахивая руками, заявляет: "И это великолепие будет стоить вам всего один английский фунт за ночь".

После этого он исчезает, а я осторожно запираю дверь и начинаю раздеваться. Однако, ещё раз пристально взглянув на кровать, резко меняю своё мнение, решив, что ни за какие коврижки не сниму свой парусиновый костюм. "Завтра я его постираю, вывешу сушиться на окно, посижу на нём, если потребуется хоть немного разгладить, но снимать его сейчас – увольте", – говорю я себе. В итоге я ложусь полностью одетая, включая туфли, чулки и гибкий солнцезащитный шлем.

Как только я вытягиваюсь, снизу начинают доноситься странные звуки, и, приоткрыв ставню, я, к своему ужасу, обнаруживаю, что из моей клетушки открывается вид на жилища аборигенов, где, как я быстро понимаю, многие детишки, увы, постоянно кашляют, видимо, страдая коклюшем. Кроме того, их матери ведут между собой непрекращающийся спор, в то время как бесчисленные собаки дерутся, лают и воют. По мере того, как я привыкаю к этому чудовищному шуму, я начинаю различать и другие тягостные звуки – испуганное мычание крупного рогатого скота где-то поблизости. Это продолжается до рассвета, и на следующее утро я обнаруживаю, что бойня находится практически за углом. И, вдобавок ко всей этой какофонии, целую ночь откуда-то издалека долетает бой африканского тамтама.

12 августа

Утром ко мне заходит доктор Клауссон с молодым местным дантистом, одним из его бывших учеников в зубоврачебной школе в Багдаде, предлагая прокатиться вместе с ними в машине этого парня. И я, с благодарностью приняв приглашение, провожу часть дня, посещая и осматривая достопримечательности. Но на самом деле смотреть особо не на что, кроме моего собственного отеля (несомненно, одного из лучших зданий в городе), базара, маяка и ржаво-алых останков немецкой субмарины, наполовину затонувшей недалеко от берега. А ещё имеется Кристиансборг – старая датская крепость прямо на воде, являющаяся сейчас дворцом губернатора, где живёт нынешний предводитель сэр Аллан Бернс.

В Аккре нет настоящей гавани, корабли бросают якорь на открытом незащищённом рейде. Для перегрузки и доставки к причалу тяжёлых грузов используют связанные вместе прибойные лодки. Лёгкие же товары перевозятся с помощью небольших прибойных лодок, причаливающих прямо к пляжу за пирсом.

Оказывается, городские аборигены бьют в тамтамы и танцуют как днём, так и ночью, что, по словам доктора Клауссона, является древним африканским обычаем, преобладающим над всеми другими в дни радости и печали, скуки и веселья. Если кто-то женится, то бьют в тамтамы, если кто-то опасно болен или умирает – тоже.

Меня очаровывают простые лавки золотых и серебряных дел мастеров, а также торговцев слоновой костью и резными деревянными фигурками. Я покупаю золотое кольцо, довольно широкую ленту с выдавленными на ней всеми знаками Зодиака, серебряного слона под пальмой (амулет для ношения на шее), вазочку из слоновьего бивня, и две резные фигурки жениха и невесты из чёрного дерева.

На главной улице есть хороший методистский книжный магазин, и я беру несколько небольших английских книжек, которые прочту по дороге или раздам завтра своим попутчикам, что, как я подозреваю, принесёт мне популярность.

Вечером после ужина я смотрю американский фильм, который показывают в моём отеле в бывшем дворе для рабов, и – надо же! – это "Волшебник из страны Оз"³⁹. Я, как во сне, сижу, затаив дыхание, и слушаю Джуди Гарленд, поющую мою обожаемую "Где-то над радугой …". Собственно говоря, я, вероятно, одна из немногих в Соединённых Штатах, кто никогда не видел "Волшебника из страны Оз" (хотя его сняли, должно быть, уже около четырёх лет назад), и расцениваю происходящее, как весьма любопытный опыт, – впервые смотреть фильм, столь популярный у себя дома, здесь, во внутреннем дворике отеля "Морской вид" в Аккре. (Позже мне говорят, что это одно из наиболее кишащих комарами мест, а потому удивительно, что я умудрилась просидеть два часа с голыми ногами и руками и ни разу не быть укушенной. Возможно, ветер тогда дул не в ту сторону и как-то отпугнул кровососов, или, может быть, моё мыло и тонкий аромат духов пришлись им не по вкусу. Как бы то ни было, я не была укушена и чудом избежала малярии или лихорадки песчаных мух).

13 августа

Я сплю ещё одну ночь в своей убогой каморке, но на этот раз под звуки громко горланящих в нашем дворе мужчин и звона бьющихся бутылок, которые те, похоже, расшвыривают во все стороны. Все они белые и штатские, очень пьяные, только что вернувшиеся в город после нескольких недель, проведённых в африканском буше, где они занимались всякими делами: разными подрядами, строительством дорог, охотой, сделками по приобретению слоновой кости и прочим подобным. Миссионер, тоже оказавшийся постояльцем отеля, пытается убедить их вести себя прилично, но тщетно … те орут, поют и крушат всё подряд целую ночь напролёт.

14 августа

Этим утром, позвонив ни свет ни заря, мне, слава Богу, приказывают немедленно явиться в аэропорт, поскольку наш самолёт вскоре вылетает в Кано и Хартум. Но в конечном итоге это происходит только спустя несколько часов, так что у меня появляется достаточно времени, чтобы посетить лагерь.

Меня информируют, что в настоящее время это место является крупнейшим и, вероятно, наиболее важным пунктом базирования ВВС США за пределами континентальных границ Америки. Это штаб-квартира и главная база африканско-ближневосточного крыла Командования воздушного транспорта. Деятельность этой организации распространяется через всю Северную и Центральную Африку непосредственно до Ирака и Ирана, а также вдоль Аравийского побережья до Индии, включая, по их уверениям, 21 локацию вдоль всей трассы в пустынях, джунглях и горах. Считается, что это самый протяжённый воздушный маршрут в мире, в несколько раз превышающий длину всех линий коммерческих авиакомпаний США, вместе взятых.

Хотя авиабаза занимает общую площадь в шесть квадратных миль⁴⁰, лётное поле и лагерь находятся примерно в трёх милях⁴¹ друг от друга. Сам аэродром столь же современный и хорошо оборудованный, как и любой другой в Соединённых Штатах, с двойной взлётно-посадочной полосой длиной 6 000 футов⁴² и просторной зоной рассредоточения. Говорят, по ночам на этом поле стоит до 200 самолётов. Три больших стальных ангара целиком заполнены оборудованием и запчастями для техобслуживания и ремонта, и создаётся впечатление, что они находятся здесь годами, а не чуть более двенадцати месяцев. Самое удивительное, что, как и на Рыбацком озере, все эти материалы были доставлены кораблями через Атлантику – в данном случае в Такоради, ближайший грузовой порт, – а затем перевезены для монтажа сюда через горы, за 185 миль⁴³, грузовиками или по железной дороге.

В качестве защиты от опасностей, связанных с возможной бомбардировкой противником лётного поля, лагерь предусмотрительно расположили на некотором расстоянии, примерно в миле⁴⁴ от океана. Здесь расквартировано около 5 000 офицеров и рядовых, включая транзитных авиапассажиров, следующих через этот пункт, как и моя маловажная персона, в зоны боевых действий на севере и востоке.

Оказывается, в полночь авиабаза предстаёт столь же оживлённой, как и в полдень, поскольку функционирует согласно 24-часовому графику, то есть её деятельность никогда не прекращается. Итак, в любое время суток одна треть здешних мужчин работает, одна треть спит и одна треть развлекается.

Я замечаю в разных концах четыре большие радиовышки, с которых постоянно передаются сообщения во все части света. Гарнизон размещается и питается в типично современных африканских казармах цементной конструкции с каркасными крышами и закрытыми ставнями окнами, так как стёкол здесь нет. Каждое здание на базе целиком забрано американской сеткой для защиты от малярии. Каждый дверной проём оборудован ловушкой для комаров в виде внешней и внутренней дверей, и правило номер один – нельзя позволять обеим дверям быть открытыми одновременно. Кроме того, вся 3-мильная зона вокруг базы продезинфицирована, и каждый день несколько сотен африканцев копают канавы, осушают их и опрыскивают. Медицинские работники говорят мне, что число заболевших малярией поначалу достигало 30%, но впоследствии было снижено до чуть более 1% – великая победа армейского медицинского корпуса.

Вся мебель, используемая в казармах, изготовлена на месте из массива дивного красного дерева, которое является самой распространённой местной древесиной. Солдатам тут выделены двухъярусные койки, каждая с противомоскитной сеткой, которую нужно бережно подтыкать на ночь. Вдобавок, все мужчины обязаны носить высокие, выше колен, сапоги от комаров из мягкой эластичной кожи, а после захода солнца застёгивать рукава и воротники. Таким образом, есть куча причин, по которым уровень заболеваемости малярией снизился столь существенно.

В полдень я обедаю в столовой, и еда там вкусная и питательная. Многие тонны припасов постоянно прибывают из Штатов на кораблях, и все скоропортящиеся продукты хранятся при температуре в 40 градусов⁴⁵ в ёмких холодильниках.

Лагерь выглядит, как полноценный компактный американский городок с тремя дизельными генераторами для производства света и электроэнергии, большим резервуаром для фильтрованной воды, доставляемой по трубопроводу длиной в девять миль⁴⁶ из реки Вольта, полной системой водоснабжения и канализации, обширными складами – фактически, всеми удобствами, кроме горячей воды, что, в конце концов, не так уж и востребовано в данном климате.

Здесь есть множество мест для досуга, таких как: бейсбольная площадка, теннисные корты, поля для игры в подковы, волейбольные сетки, два больших зала отдыха с пианино, играми и библиотеками, два клуба для офицеров и унтер-офицеров, два открытых кинотеатра, где каждый вечер крутят свежие ленты и новости, и наконец великолепный пляж для купания на берегу океана, ничем не уступающий самому шикарному курорту Флориды. Часовни различных конфессий заполнены во время богослужений, так что жизнь на авиабазе Аккры выглядит довольно насыщенной.

Это действительно великолепный лагерь, и, как говорит мне полковник Фрэнк Коллинз (начальник штаба американских войск в Британской Западной Африке): "Американская армия ожидает от своих солдат максимальной отдачи, но и предоставляет им во время службы в чужих краях такие условия для жизни и отдыха, каких не сыскать в любой армии мира, в чём вы и можете сами легко убедиться".

Всё это чудесно, но лично я навсегда запомню Аккру, как то место на планете Земля, где я разом ломаю три ребра, споткнувшись о низкую ступеньку в доме генерала Фитцджеральда и ударившись об острый угол тяжёлого стола из красного дерева. Все вокруг приходят от этого в ужас, и полковник Коллинз срочно везёт меня в госпиталь, где молодой доктор под наблюдением майора Кемпа вправляет мне рёбра и отправляет в дальнейший путь в изящном обтягивающем корсете из широкого бинта.

Аккра – Кано

⁴⁷

Итак, "воспарив", мы некоторое время летим над плоской и невзрачной местностью, а затем приземляемся в Лагосе⁴⁸ в Нигерии, британской колонии с 20-миллионным населением, экспортирующей какао и арахис, или земляные орехи, как их там называют. Мы задерживаемся всего на полчаса, дабы выбросить двух армейцев и какой-то военный груз, но поскольку мы подхватываем двух других мужчин и новую кладь, то общий вес остаётся неизменным. Пока идёт погрузка-выгрузка, мы выходим размять ноги и в зале ожидания аэропорта получаем ледяную кока-колу, добытую из недр американского холодильника, и огромные бутерброды с вездесущим "Спамом"⁴⁹ и сыром. Но на вторую порцию времени нет, и с бумажным стаканчиком в одной руке и кусочком бутерброда в другой нам приходится бежать обратно к самолёту.

Когда мы снова наверху, я мельком вижу город, маяк и большую лагуну Лагоса, а за ней – Атлантический океан. Теперь мы сворачиваем вглубь Африки и летим на северо-восток над густыми джунглями, которые не редеют до самого Кано. По дороге мы видим пробивающую свой путь сквозь заросли реку Нигер.

Где-то здесь знаменитый авиатор, капитан Ролли Инман, потерпел крушение, однако выжил, чтобы поведать о тех событиях. Именно так он описывает свой "самый свежий триллер", едва не положивший конец его карьере:

"Мы благополучно добрались до Натала, но в ту же ночь правый мотор стал плеваться и бурчать всю дорогу над Атлантикой. Я несколько раз решал повернуть назад, но при каждой попытке всё чудесным образом становилось хорошо, и я опять летел в Африку. Мы нормально дотянули до Золотого Берега, где они осмотрели судно, но не смогли найти никаких проблем, поэтому мы отбыли в Хартум и летели примерно три часа. Таким образом, мы продвинулись вглубь суши где-то миль на 600⁵⁰. И были на высоте порядка 11 000 футов⁵¹, когда правый двигатель окончательно сдох. Поскольку эти корабли с горючкой для трансатлантического перелёта весят 36 000 фунтов⁵², и по всем нормам 27 000 фунтов⁵³ – это предел общей загрузки, наша скорость снижения, что бы мы ни пытались предпринять, составляла около тысячи футов в минуту⁵⁴.

Меня чуть не хватила кондрашка, пока нас несло над сплошными джунглями, где единственным открытым местом был узкий берег реки Нигер, которого мы теперь держались. Несмотря ни на что, я, широко открыв левый двигатель, врубил его на полную мощность. Но всё равно не выходило удержать высоту. Тогда мы сбросили все баки бомбоотсека, и я велел штурману и радисту прыгать, так как понял, что мы разобьёмся. Поскольку это был лишь второй перелёт в их жизни и они не успели толком освоить парашют, то непростительно долго медлили, решив прыгать лишь тогда, когда мы уже спустились слишком низко. Прорезав сквозь пальмы просеку длиной в четверть мили⁵⁵, мы наконец коснулись земли на открытом месте, поросшем бамбуком высотой в семь футов⁵⁶, и чуток соскользнули с берега в реку, убив при этом крокодила.

Стоило нам остановиться, как корабль был целиком охвачен пламенем. Второй пилот, паренёк по имени Расс Ховард, и я немедленно вылезли через аварийный люк, получив лишь пару мелких порезов на лице. Штурман по фамилии Кристи и радист по фамилии Вандевер сами выбраться не смогли. Мы, рванув назад, вытащили их. С Кристи чуть не сняло скальп, а у Вандевера горела одежда, и он получил серьёзные внутренние повреждения. Мы оттащили Вана и вместе рухнули в грязь под береговым бугром, так как с каждым всполохом начали взрываться пулемётные боеприпасы, меча во все стороны пули.

Вандевер был очень плох, так как его обувь практически сгорела, обожгло кожу ниже колен, и были сломаны три ребра. Мы пролежали так около часа, прежде чем заметили туземцев, подсматривающих за нами из-за деревьев. Мы жестами показали им подойти, и вскоре их вождь и дюжина самых смелых решились на это. Приблизившись, они упали на колени и принялись, прикладывая руки ко рту, повторять снова и снова 'салю салю'. Позже мы узнали, что это был их способ приветствовать кого-либо, кто считался ими намного выше по статусу, означая, что они готовы ему служить. Они были насмерть напуганы, поскольку впервые в своей жизни узрели самолёт, а мы, покрытые грязью и кровью, выглядели как сущие черти.

Разумеется, они не понимали ни бельмеса по-английски, но мы знаками показали, будто несём кого-то на носилках, и те, живо притащив травяную циновку и уложив на неё Вана, понесли над головами к небольшому скоплению травяных хижин, где они обитали примерно в миле⁵⁷ от места падения. Начисто выметя одну из них и устелив её травяными циновками, чтобы мы могли лечь, они устроили нас с максимально возможным комфортом. Мы потеряли всё, кроме одежды, которая на нас была. Съестное, медикаменты, оружие, москитные сетки, надувные матрасы и всё остальное, включая и мой шикарный фотоаппарат, сгорело вместе с судном. Карты тоже сгорели, и мы имели лишь смутное представление о нашем местоположении, думая однако, что находимся не слишком далеко от города под названием Кадуна. Произнеся несколько раз 'Кадуна', мы указали в разные стороны. В итоге все туземцы, тоже повторяя 'Кадуна', ткнули пальцем в одном направлении, поэтому мы решили, что там она и должна находиться. Они не могли объяснить нам, насколько далеко, так как понятия не имели о милях. Ховард, взяв местную лошадь и одного из парней в качестве проводника, отправился в Кадуну. Оказалось, что до неё было 60 миль⁵⁸. Поэтому ему пришлось туда добираться весь тот день и всю ночь. Поездка чуть не сгубила лошадь, так как та никак не могла угнаться за бегущим впереди проводником.

Кадуна – это британский военный гарнизон, где имеется небольшой госпиталь. Там снарядили два Брен-транспортёра⁵⁹ со всем необходимым, включая пару врачей, и послали их за нами. Получилось доехать на транспортёрах только до точки, расположенной в двадцати милях⁶⁰ от нас, и остаток пути им пришлось пройти пешком. Они добрались около полуночи, и к тому времени мы уже были в отчаянии, покрытые тысячами комариных укусов, не решившиеся есть туземную пищу, а потому пьющие лишь кипячёную тёплую речную воду. А бедному старине Вану так и вообще пришлось хуже всех. Врачи, положив того на носилки, пронесли его всю дорогу до транспортёров. И к следующей ночи, уже затемно, наша жалкая компания добралась до гарнизона, где британцы отнеслись к нам по-королевски.

Нам с Ховардом зашили порезы на голове, и мы, прежде чем отправиться домой, пробыли там всего три дня. А два других парня до сих пор там, и трудно сказать, когда им наконец позволят уехать".

В Кано мы прибываем в сумерках. Быстро темнеет, и идёт мелкий дождь, что, оказывается, очень необычно для этого времени года. Меня снова отделяют от моих спутников и на этот раз отправляют в женский компаунд, как его тут называют. Я оказываюсь совсем одна, если не считать двух пожилых дам-миссионерок, которые, похоже, заразились какой-то ужасной африканской простудой.

Сидя на крытом крылечке крошечного домика, в котором они остановились, те яростно чихают, тяжело дышат и жалобно смотрят на меня слезящимися глазами. Их носы пылают, а щёки распухли. Один взгляд на них, и я исчезаю в противоположном направлении. Простуды подобного рода, в такое время и в таком забытом Богом месте определённо следует избегать. Однако, прежде чем удрать, я предлагаю им немного аспирина, хинина и таблеток от простуды, от которых они отказываются, печально заявляя, что перепробовали всё, что есть на белом свете, но пока ничто не помогает.

Комплекс состоит из рядов компактных домиков, окружающих длинное низкое главное здание в центре, содержащее просторную и унылую приёмную с печально разбросанной кучкой древних газет, столовую, что выглядит чуть более жизнерадостной, и кухню, которую я, не видя, определяю по запаху.

Мой собственный домишко стоит на самом краю лагеря или компаунда – как бы он там официально ни назывался – и выглядит по-особенному мрачно и тоскливо. Над входом кто-то написал карандашом следующее: "Это и есть тот самый 'Хат-Сат Роулсон на риллерах'⁶¹, да помогут ангелы тем, кто будет тут спать".

На коньке низкой крыши сидит немалых размеров стервятник, периодически издавая звук, похожий на крик бедствия, и зловеще взмахивая крыльями. Я хлопаю в ладоши, крича ему "кыш!", и даже бросаю маленькие камешки и палочки, которые попадают аккурат в него, но без каких-либо видимых результатов. Он продолжает сидеть там, как символ дурного предзнаменования, которым в сущности и является, заставляя меня содрогаться всякий раз, когда я бросаю взгляд на его нескладную фигуру. Я понимаю, что бесполезно кидать что-либо в его сторону, поскольку, хотя мои ботинок и калоша попали ему точно в грудь, он не сдвинулся с места и, вероятно, хохочет во всё горло, когда мне приходится шарить в их поисках в темноте.

Группа аборигенов, увязавшихся за мной, пытается продать мне свои товары – в основном бусы и маленькие предметы, сделанные из дерева и кожи. Однако им не удаётся соблазнить меня заняться покупками в таком месте и в такой час, и я становлюсь столь же невосприимчивой к их приставаниям, как стервятник к моим снарядам.

Внутри Хат-Сата я обнаруживаю тесную комнату с кроватью, комодом и плетёным креслом, а по соседству – крошечную ванную, где не течёт вода. Мрачно оглядевшись по сторонам, я торопливо выхожу наружу в своём плаще и найденных калошах и начинаю расхаживать взад-вперёд по мокрой дороге перед главным зданием, тогда как аборигены следуют за мной, как хор за солисткой в опере. Я чувствую, что в любой момент могу разразиться арией на манер примадонны, дабы музыкально сообщить миру, что я думаю о моём первом вечере в Кано.

Но вскоре аборигены исчезают, и теперь в поле моего зрения нет ни одной живой души. Единственные звуки, которые долетают до моих чутких ушей, – это чих и сипение несчастных миссионерок, редкие крики моего стервятника, всё так же сидящего на крыше Хат-Сата, да нудный стук дождевых капель.

"Ты идиотка, – гневно кляну я себя. – Наиполнейшая идиотка из всех идиотов на свете. Только взгляни, во что ты вляпалась! 'О, это будет так волнующе, о, это будет так увлекательно!'" (С горечью передразниваю я свой собственный голос, произносивший сию чушь ещё дома перед отъездом). "'Волнующе, увлекательно' – подумать только! … Всё, что тебе суждено, моя жалкая глупышка, – это подхватить какую-нибудь ужасную африканскую хворь, быть заклёванной до смерти стервятником или обворованной туземцами и никогда больше не увидеть ни Америки, ни России".

Вот так я и шагаю – туда-сюда, туда-сюда, – пытаясь скоротать мучительно тянущиеся минуты. Я не имею ни малейшего представления, сколько сейчас времени, так как мои часы остановились, но полагаю, что где-то около десяти вечера. Внезапно в главном здании загорается свет, и вскоре сквозь туман начинают долетать призывные запахи готовящейся пищи. Затем я слышу шаги, за которыми следует луч фонарика, и через секунду появляется пара белых мужчин. Они представляются. Один – американец, другой – англичанин, оба штатские, дислоцированные в Кано. Я так и не узнаю, почему они приходят поужинать именно в этот женский компаунд, но, поскольку я и они – единственные белые люди в столовой, мы садимся вместе за маленьким столиком в углу.

Я задаюсь вопросом, как питаются бедные чихающие миссионерки, и делаю вывод, что их, наверное, кормят, соблюдая условия карантина.

После ужина я иду в свой Хат-Сат в сопровождении двух джентльменов, каждый из которых вышагивает с фонариком в одной руке и моим локтем в другой. Увы, стервятник всё ещё сидит на крыше, но моим спутникам удаётся изгнать его странными криками и длинным шестом, подобранным в траве. Совершив столь галантный подвиг, они пожимают мне руку и желают спокойной ночи, добавляя: "Конечно, если вы сможете это вынести, что довольно непросто сделать, пока не приспособишься", – а затем исчезают в темноте. Но не успевают они уйти, как стервятник объявляется вновь и в довершение ко всему где-то поблизости начинает выть собака, а меж деревьев опять возникают тёмные тени туземцев, шмыгающих тут и там рядом с моим пристанищем.

15 августа

После бессонной ночи – из-за расхаживающего по крыше, бьющего крыльями и орущего стервятника, воющей собаки и слоняющихся вокруг, тихо перешёптывающихся туземцев – мне звонят перед самым рассветом, веля срочно явиться к завтраку в главное здание в центре компаунда. Поскольку нет воды, чтобы наполнить выглядящую в остальном суперсовременно ванну, я поспешно одеваюсь и, захватив свою маленькую дорожную сумку, бегу по дороге. Темень – хоть глаз выколи, и электрический свет горит лишь на кухне и в столовой, где тот стол, за коим я сидела намедни, нынче накрыт для меня одной. К моему ужасу завтрак вновь обилен: яичница и кофе, хлеб с маслом и фрукты. Я никогда в жизни не видала столь грандиозных завтраков, как во время своего перелёта через Южную Америку и Африку.