Игорь Юрьевич Додонов
Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл
в) Захват узла Кой-Асан и улучшение наших позиций к северу от Владиславовки и к востоку от р. Чурук-Су для дальнейших действий по прорыву второго рубежа обороны противника, согласно указаниям Ставки.
г) Последовательный вывод в резерв, при тщательной организации смены, трёх стрелковых дивизий и двух стрелковых бригад. Из них три дивизии (157, 302 и 404) – в резерв Ставки Верховного Главнокомандования и две стрелковые бригады (83-я, 143-я) – в резерв фронта на доукомплектование, для сколачивания и отдыха.
д) Интенсивная боевая подготовка подразделений, [обучение их] ближнему бою, сколачивание частей, штабов, учёба всех звеньев командного состава с учётом опыта проведённых боёв.
е) По успешному завершению частных боёв по захвату фланкирующих точек (районов) и по овладению узлом Кой-Асан – переход к прорыву обороны противника на рубеже р. Чурук-Су» [32; 510-511].
13 апреля Ставка ВГК дала своё согласие на предложенный командованием Крымского фронта план действий. В директиве Ставки № 170245 подчёркивалось, что крупномасштабные наступательные действия фронта приостанавливаются на 10 дней. При этом пополнение стрелковых дивизий и бригад должно осуществляться за счёт сил самого фронта (т.е. на крупные людские пополнения наши войска на Керченском полуострове могли не рассчитывать) [32; 159].
Ещё раз подчеркнём, что предложение о приостановке наступления поступило от самого командования Крымского фронта и было одобрено Ставкой ВГК, а не Ставка приказала приостановить наступление, как можно прочесть в некоторых работах [1; 9].
Оценивая боевое донесение командования Крымского фронта № 0828/ОП от 12 апреля 1942 года, можно сказать, что оно трезво оценивало сложившуюся обстановку и предлагало довольно эффективные меры по взламыванию немецкой обороны. Жаль только, что пришло командование фронтом к пониманию применения подобных мер после трёх неудачных наступлений, сопровождавшихся большими потерями людей и техники.
Но каковы же были людские потери Крымского фронта за период после окончания десантной операции и до приостановки апрельского наступления?
Большие потери в упомянутом выше донесении № 0828/ОП от 12 апреля 1942 года признало и само командование Крымфронта:
«Некоторые дивизии 51-й и 44-й армий понесли потери в личном составе и боевой технике и нуждаются в доукомплектовании, отдыхе и сколачивании» [32; 510].
Эта «скромная» констатация значительных потерь не содержит, однако, конкретных данных.
Данные современных исследователей сводятся к двум сильно разнящимся цифрам:
1) Около 226 000 человек (226 370 – А. Исаев [11; 272], Б.И. Невзоров [27; 2], свыше 225 000 – А. Мартиросян [20; 7], С. Ченнык [41; 3] ).
2) 110 339 человек. Эту цифру приводит в своих исследованиях авторский коллектив под руководством генерала Г.Ф. Кривошеева [6; 179], [31; 311].
Как видим, данные разнятся более чем в два раза.
Особо отметим (для любителей завышать безвозвратные потери РККА, у которых, что ни операция, то для наших войск – «побоище»), в обоих случаях речь идёт об общих потерях Крымского фронта.
Авторы, приводящие цифру «226 000», не «раскладывают» её на составляющие. Чего не скажешь о Г.Ф. Кривошееве и его коллегах. Вот их данные в более подробном виде:
Боевые действия на Керченском полуострове
(14.01 – 12.04.42)
Крымский фронт в полном составе:
Общая численность войск (человек) к началу операции – 181 680
Безвозвратные потери – 43 248 (23,8% от общей численности войск)
Санитарные потери – 67 091
Общие потери – 110 339
Среднесуточные потери – 1 240 [6; 179], [31; 311].
Уважаемый читатель, мы не располагаем какими-либо документами, чтобы высказаться в пользу одной из двух точек зрения на вопрос.
Можем лишь отметить, что число «226 000» несколько настораживает, ибо при его принятии мы получаем численность общих потерь, более чем в 1,2 раза превышающую количество войск Крымского фронта к началу операции. Такое маловероятно.
Не объясняется подобный «скачок» потерь и тем, что Г.Ф. Кривошеев приводит данные только с 14 января, а период со 2-го (окончание десантной операции) по 14-е число остаётся не охваченным. Вряд ли 12 дней не очень активных боевых действий увеличили бы потери Крымского (точнее, тогда ещё Кавказского) фронта в два раза. Тем более что сами авторы, определяющие численность потерь фронта в 226 000 человек, указывают на отрезок времени с февраля по апрель включительно, январь они в рассмотрение не берут.
Итак, советское командование приняло новый план действий. Конечный шаг этого плана был тот же, что и ранее – широкомасштабное наступление на линию обороны противника по реке Чурук-Су с целью очистить от него Керченский полуостров и создать угрозу его севастопольской группировке. Однако до этого момента предполагалось овладение узлами обороны противника посредством нового тактического приёма – использованием относительно компактных и мобильных штурмовых групп.
Не сидело, сложа руки, и немецкое командование. Оно тоже готовило наступление. Причём это наступление не было какой-то «самодеятельностью» уровня 11-й армии или даже группы армий «Юг», а представляло собой часть плана весенне-летней кампании, основные цели которой были определены директивой ОКВ № 41 от 5 апреля 1942 года.
Согласно директиве, в ходе весенне-летней кампании 1942 года немецкие войска должны были овладеть Кавказом, Сталинградом, затем – Ленинградом. Всё это, по мнению ОКВ и фюрера, должно было привести к окончательному военному краху Советов [3; 382-383, 385].
Однако до начала генерального наступления (его план получил название «Блау» – «Синий») предполагалось проведение ряда частных наступательных операций, которые должны были придать линии советско-германского фронта выгодную для немцев конфигурацию. Первой среди указанных операций называлась операция в Крыму:
«…очистить от противника в Крыму Керченский полуостров и овладеть Севастополем» [3; 383-384].
Уже в апреле 1942 года Манштейн на совещании у фюрера представил план разгрома советских войск на Керченском полуострове под кодовым названием «Охота на дроф» [11; 269]. Суть его заключалась в следующем. Советские войска были довольно плотно построены на Парпачском перешейке (так называемых Ак-Монайских позициях). Но плотность эта не была везде одинаковой. Наибольшей она была на северном участке расположения, где линия фронта выдавалась дугой на запад до Киета. Как полагал Манштейн, это свидетельствовало о том, что советское командование считается с возможностью попыток с немецкой стороны отрезать войска, расположенные на этой дуге. Добавим от себя, что причиной сосредоточения 2/3 войск Крымского фронта севернее Кой-Асана было ещё и то, что именно здесь предполагалось нанесение главного удара по немцам. Т.е. подобное расположение вызывалось не только (да и не столько) потребностями обороны, но и грядущего наступления.
Однако вернёмся к плану Манштейна. На юге же (к югу от Кой-Асана), как верно заметил командующий 11-й армией, оборона советских войск была значительно слабее (1/3 от общих сил фронта). Манштейн предлагал нанести главный удар именно здесь, прорвать оборону 44-й армии и выйти в тыл 51-й и 47-й армиям.
Выполнение этой задачи возлагалось на ХХХ армейский корпус в составе 50, 132, 170-й пехотных (последняя перебрасывалась из-под Севастополя), 28-й лёгкой пехотной и 22-й танковой дивизий. Кроме того, предполагалось использовать открытый по морю фланг Крымского фронта и высадить в тылу атакуемой полосы усиленный батальон пехоты (из состава 426-го пехотного полка).
Против северного фланга расположения русских предполагалось проведение демонстративного наступления силами ХLII армейского корпуса немцев (46-я пехотная дивизия) и VII армейского корпуса румын (19-я, 10-я пехотные дивизии и 8-я кавалерийская бригада).
Наступление проводилось при мощной поддержке артиллерии и авиации (VIII авиационный корпус фон Рихтгоффена).
Прорвав оборону 44-й армии, основные силы ХХХ армейского корпуса поворачивали на северо-восток и север и совместно с ХLII немецким и VII румынским корпусами окружали главные силы советской группировки, прижав их к морю. При этом с востока действия ХХХ ак обеспечивала бригада Гродека, составленная из немецких и румынских моторизованных частей. Выполнение этой своей задачи бригада должна была обеспечить быстрым продвижением на Керчь, в ходе которого она не давала противнику возможности опомниться, закрепиться на новых рубежах или нанести контрудар [11; 269-270], [19; 259-263].
Начало операции было назначено на 5 мая. Позже, вследствие задержки с сосредоточением авиации, его перенесли на 8 мая [11; 273].
Таков был план. Он предполагал нанесение главного удара там, где советское командование его не ожидало. Над Крымским фронтом нависла тень грядущей катастрофы. Но, вместе с тем, надо признать, что построения Манштейна были очень смелы, если не сказать авантюристичны. Как и при возвращении Феодосии, он решился на атаку, не только не имея превосходства в силах над советскими войсками, но даже уступая им в численности (подробно о соотношении сил немного ниже).
Сам Манштейн в своих воспоминаниях признаёт рискованность плана «Охота на дроф». Он, в частности, отмечает:
«Соотношение сил в Крыму не давало особенных причин для оптимизма…
Ясно было, что, оттеснив противника только фронтально или даже просто осуществив прорыв, мы не могли добиться цели. Если бы противнику удалось, после того как он оставит парпачскую позицию, снова где-либо занять оборону, наше наступление захлебнулось бы. По мере того как Керченский полуостров расширялся на восток, противник всё лучше мог использовать своё численное превосходство» [19; 259, 260-261].
«Успех операции зависел от двух предварительных условий. Во-первых, от того, удастся ли нам держать противника в заблуждении относительно направления главного удара, а именно, что он наносится на северном участке, до тех пор, пока для противника не будет упущена возможность выйти из окружения или перебросить свои резервы на южный участок. Во-вторых, от того, с какой скоростью будет проходить наступление на север 30 ак, а в особенности 22 тд» [19; 263].
Другими словами, успешность немецкого наступления зависела во многом от реакции советской стороны на нанесённый удар. При определённых условиях наступление могло не только захлебнуться, но и поставить атакующих в весьма тяжёлое положение, когда уступающие в численности советским немецкие войска, вышедшие с Парпачского дефиле на просторы Керченского полуострова, не сумев сокрушить противника, рисковали попасть под его контрудар в ситуации гораздо, менее выгодной для обороны, чем на позициях, удерживаемых ими с января.
Не теряло надежду на успех в Крыму и советское командование. 21 апреля 1942 года с целью лучшей координации действий вооружённых сил, находящихся в причерноморском регионе, было образовано Главное командование Северо-Кавказского направления во главе с маршалом С.М. Будённым (директива Ставки ВГК № 170302). Ему подчинялись Крымский фронт, Севастопольский оборонительный район, Северо-Кавказский военный округ и Черноморский флот с Азовской флотилией [32; 173-174].
Первой задачей, которую Ставка ВГК ставила перед Главным командованием Северо-Кавказского направления (СКН), было продолжение операции по очищению Крыма от противника [32; 174].
С.М. Будённый своей первой директивой на должности главнокомандующего СКН (№ 01/ОП от 26.04.1942 г.) продублировал эту задачу Крымскому фронту. Последний должен был решать её во взаимодействии с Приморской армией, Черноморским флотом и Азовской флотилией [32; 515].
Таким образом, Крымскому фронту ставились наступательные задачи как Верховным Главнокомандованием, так и Главнокомандованием направления ещё в 20-х числах апреля 1942 года.
Никаких распоряжений о переходе к обороне не поступило от главкома СКН также ни в ходе его посещения Крымского фронта 28 апреля, ни сразу после него. Да и странно было бы главкому направления с ходу отменять свою собственную директиву № 01/ОП, отданную двумя днями ранее.
В этой связи нам абсолютно непонятны упрёки в адрес командования Крымского фронта со стороны некоторых современных авторов, что якобы оно не приняло всех необходимых мер по реорганизации наступательных порядков в оборонительные [25; 40, 41]. Позвольте, господа-товарищи, какие оборонительные порядки, когда есть приказ продолжать наступательные действия? Какой демонтаж наступательной группировки? В общем, считаем данный упрёк абсолютно несостоятельным упрёком с позиции сегодняшнего дня, основанной на знании последовавших событий.
Другой вопрос, что даже наступательная группировка не исключает наличия хорошо оборудованной оборонительной полосы, тыловых оборонительных рубежей, резервов, которые могут быть использованы для отражения перешедшего в наступление противника. То, что Крымский фронт этого не имел, точнее, не имел в должной мере, вина непосредственно командования фронтом, или, по утверждению «объективных» историков, конкретно Мехлиса, который окопов не давал рыть и к обороне вообще не давал готовиться.
Мы сейчас не будем вдаваться в выяснение того, что Мехлис давал рыть, а чего не давал. Уже говорилось о том, что обязанностью командующего фронтом является успешное выполнение поставленных перед фронтом задач. За фронт при этом отвечает он. И если кто бы то ни было мешает выполнению боевых задач фронта, своими действиями ставит фронт в опасное положение, то командующий обязан сделать всё, чтобы устранить подобного человека (арестовать, отдать под суд, добиться его снятия). Так что, за то, что на Крымфронте окопы не рыли, Д.Т. Козлов отвечает не меньше Л.З. Мехлиса, если последний и впрямь рыть их не давал. Какие-то разговоры на эту тему уже излишни.
Но почему более высокое «начальство» не приказало их рыть? Речь идёт о главкоме направления С.М. Будённом. Вопрос на самом деле интересный.
Вот как описывает визит С.М. Будённого в штаб Крымфронта И. Мощанский:
«28 апреля он (Будённый – И.Д.) прибыл в село Ленинское на командный пункт Крымского фронта и сделал рекомендации (выделено нами – И.Д.) по усилению обороны, её эшелонированию, созданию резервов, смене командных пунктов, так как, прекратив наступление, войска фронта продолжали сохранять прежние боевые порядки» [25; 40].
Про «прежние боевые порядки» уже говорилось: их не демонтировали потому, что был приказ Ставки и того же С.М. Будённого продолжать наступление. Всё остальное, что предлагал главком направления (по утверждению И. Мощанского), – вещи дельные. Но только почему же историк пишет, что С.М. Будённый рекомендовал, а не приказал провести эти мероприятия? Ведь Семён Михайлович прибыл на Крымский фронт не в качестве «американского наблюдателя» (слова из доклада Л.З. Мехлиса от 29 марта), а в качестве главкома СКН. Он имел право приказывать.
Кажется, ответ можно найти в мемуарах адмирала Н.Г. Кузнецова, уже цитировавшихся выше. Но повторимся:
«Маршал С.М. Будённый тоже ничего не смог сделать. Мехлис не желал ему подчиняться, ссылаясь на то, что получает указания прямо из Ставки» [18; 413].
«Всякие разговоры о возможности успешного наступления немцев и нашем вынужденном отходе Л.З. Мехлис считал вредными, а меры предосторожности – излишними» [17; 195].
Казалось бы, перед нами – объяснение: С.М. Будённый рекомендовал, потому что Л.З. Мехлис не желал ему подчиняться. А рекомендовал он меры предосторожности на случай немецкого наступления и нашего отхода… Стоп!
Вдумаемся в написанное адмиралом. Как ещё Мехлис должен был расценивать разговоры о нашем отходе? Три армии, превосходство над противником и отход?! Охотно верим Н.Г. Кузнецову – никак по-иному на разговоры об отходе представитель Ставки отреагировать не мог. Да только сомневаемся, что подобные разговоры вообще велись. Это после того-то, как 26 апреля С.М. Будённый в своей директиве ставит задачу по очищению Крыма от немцев, он 28 апреля прилетает в Крым и начинает говорить о нашем вынужденном отходе?! Не мог он такого говорить так же, как не мог ни приказывать, ни рекомендовать реорганизовать нашу наступательную группировку в оборонительную.
Но ведь и меры предосторожности, о которых пишет Н.Г. Кузнецов, оказываются отнюдь не рытьём окопов и созданием резервов, а переносом командного пункта штаба фронта (см. выше). На это Мехлис попросту махнул рукой. Мотив ясен: мол, нам тут виднее, да на то она и война, чтобы бомбили и стреляли. Зная смелость Льва Захаровича, его комиссарскую «закваску», легко понять, что к предложению о переносе командного пункта, во избежание его бомбардировок, он мог отнестись равнодушно.
В остальном же, судя по всему, разногласий между главкомом направления и представителем Ставки ВГК на Крымфронте не было. Группировку войск фронта никто перестраивать и не собирался. На передовой войска зарывались в землю, дивизии в резерв выводились, тыловые оборонительные рубежи на Турецком валу и Керченских обводах создавались. Подчеркнём последний факт особо, т.к. некоторые авторы пишут, что данные рубежи существовали лишь на оперативных картах [27; 4]. На картах они существовали в законченном, так сказать, виде. На деле, конечно же, закончены они не были. Но работы на Турецком валу и Керченских обводах велись. Правда, продвигались они медленно. К ним привлекалось в основном местное население, работавшее без должной энергии, для строительства не хватало техники, строительных материалов, которые на Керченском полуострове были особенно дефицитны. Построенные сооружения плохо охранялись, поэтому заложенные в них лесоматериалы частично растаскивались на дрова. Должного контроля за работами со стороны командования фронтом не существовало. Войсками эти рубежи заняты не были [1; 10-11]. Указанные недостатки и мог порекомендовать исправить Будённый. Возражений со стороны Мехлиса эти рекомендации не встретили.
Именно к такой реконструкции визита главкома СКН в штаб Крымского фронта подвигают известные факты и документы. «А как же мемуары адмирала Н.Г. Кузнецова?» – спросит читатель.
Повторим: в мемуарах адмирал дал волю своей антипатии к Л.З. Мехлису. В общем, ничего не исказил, не соврал, но попытался представить Л.З. Мехлиса во всём виноватым. Правда, и откровенно лгать при этом Н.Г. Кузнецову, видимо, не хотелось. Поэтому и вышло у него как-то неуклюже. Поневоле вспомнишь доктора Геббельса и его рецепт: «Чтобы в ложь поверили, надо, чтобы она была чудовищной».
Только такое объяснение. Трудно представить С.М. Будённого, «поджавшим хвост» перед Л.З. Мехлисом, подобно Д.Т. Козлову. Был Семен Михайлович и довольно толковым военачальником (хоть и пытаются его ещё с периода так называемой «Перестройки» представить этаким «бестолковым рубакой с большими усами, который только шашкой махать и умел»), и смелым и волевым человеком. Не сомневаемся, что случись у него с Мехлисом принципиальное расхождение взглядов, откажись Мехлис выполнять его приказы, то ушла бы от Будённого в Москву телеграмма примерно такого содержания:
«Ставка ВГК. Тов. Сталину. Прошу разъяснить, кто тут командует – я или Мехлис?»
Такой или подобной телеграммы дано не было. Во всяком случае, в архивах она не обнаружена.
К 20-м числам апреля относится и ещё одна попытка Л.З. Мехлиса разрешить конфликт в высшем эшелоне командования Крымского фронта, т.е. добиться снятия Д.Т. Козлова. 22 апреля армейский комиссар телеграфирует в Ставку ВГК:
«Время идёт, фронт в большом долгу перед Ставкой, в части вливается пополнение… ведётся работа по устранению выявленных в ходе боёв крупных недостатков и очистке частей от сомнительных элементов. Во всей этой работе Козлов, по сути, стоит в стороне, подмахивая подносимые штабом бумаги. Вопрос о руководстве больше, чем назрел, ибо пора более решительно подготовить большую операцию с привлечением сил Приморской армии…» [25; 43].
Но Верховный снова не пошёл на снятие Д.Т. Козлова.
Наступательная операция, о которой упомянул Л.З. Мехлис в своей телеграмме, действительно планировалась. И доложил её план в Ставку ВГК 30 апреля 1942 года никто иной, как главком СКН маршал С.М. Будённый. Из его доклада видно, что 20-25 мая Крымский фронт должен был провести операцию по захвату Кой-Асановского узла сопротивления немцев, а примерно ко 2 июня – начать широкомасштабное наступление с целью полного очищения Крыма от немецких войск [1; 9], [27; 10].
Заметим, кстати, что, как и положено, доклад уходит в Ставку от Главнокомандования Северо-Кавказского направления, а не от командования Крымского фронта. Этот факт даёт лишний повод усомниться как в изложении обстоятельств посещения Крымского фронта главкомом СКН в мемуарах адмирала Н.Г. Кузнецова, так и в основанных на них построениях обличителей Мехлиса из числа современных авторов. В самом деле, где тут объявляемое в этих работах нежелание Мехлиса подчиняться Будённому со ссылкой на особые полномочия Ставки?
С другой стороны, доклад от 30 апреля хорошо показывает, что никакого отличного от мнения командования Крымского фронта, и в частности Л.З. Мехлиса, взгляда на «крымский вопрос» С.М. Будённый не имел. Он был вполне согласен с идеей наступления. Потому и не мог он 28-го числа предлагать в Ленинском переходить к обороне и даже, на всякий случай, готовиться к отходу.
Увы, к выполнению этого плана Крымскому фронту не суждено было приступить. Противник внёс в него «существенные коррективы».
ГЛАВА III
МАЙСКАЯ КАТАСТРОФА
В первых числах мая на нашу сторону перелетел лётчик-хорват, насильно мобилизованный в фашистскую армию. На допросе 4 мая, который вёл сам маршал С.М. Будённый, лётчик показал, что наступление немецких войск начнётся около Керчи 10–15 мая и что после захвата Крыма германское командование собирается нанести удар на Ростов и далее на Северный Кавказ [1; 16], [20; 10], [11; 273].
Именно с информацией, сообщённой перебежчиком-хорватом, на наш взгляд, надо связывать появление директивы Ставки ВГК № 170357 от 6 мая 1942 года. Директива предназначалась командующему войсками СКН, командующему войсками Крымского фронта и представителю Ставки на Крымском фронте (т.е. Л.З. Мехлису). В ней говорилось:
«Увеличение сил Крымского фронта в настоящее время произведено не будет. Поэтому войскам Крымского фронта прочно закрепиться на занимаемых рубежах, совершенствуя их оборонительные сооружения в инженерном отношении и улучшая тактическое положение войск на отдельных участках, в частности путём захвата Кой-Асанского узла.
Ставка Верховного Главнокомандования
И. Сталин
Б. Шапошников»
[32; 193].
Конечно, поводом к появлению этой директивы послужило не только сообщение хорватского лётчика. Мы помним, что командование Крымфронта ещё 12 апреля в своём донесении информировало Ставку о готовящемся немцами контрударе. Правда, местом его проведения назывался центр и правое крыло войск фронта. Но, кстати сказать, и перебежчик не назвал точного места наступления, указывая лишь, что будет наноситься удар на Керчь (весьма общее указание; на Керчь можно наступать, атакуя и северный, и центральный, и южный участок расположения советских войск). Словом, информация хорвата подтвердила предположения командования Крымского фронта о возможном контрнаступлении немцев и послужила толчком к изданию директивы № 170357.
Нам эта связь представляется несомненной, хоть в тексте директивы ничего и не говорится о готовящемся противником ударе.
Видимо, именно последнее обстоятельство дало основание отдельным исследователям представлять появление указанного документа как нечто безмотивное, беспричинное, как следствие каких-то шараханий и метаний Ставки. Более того, именно непоследовательность Ставки, её верхоглядство, неучёт ей конкретной обстановки на Керченском полуострове объявляются некоторыми из этих исследователей главной причиной поражения Крымского фронта.
Скажем, кандидат исторических наук Б.И. Невзоров в статье «Май 1942-го: Ак-Монай, Еникале» пишет:
«В середине апреля Ставка согласилась с предложением Козлова «о переходе к прочной активной обороне на 10 дней», но уже через неделю отдала распоряжение «продолжать операции по очистке Крыма от противника». 30 апреля главком Будённый представил Сталину план освобождения Крыма и в этой связи просил усилить войска. 6 мая Сталин, сообщив ему о невозможности в настоящее время увеличить силы Крымского фронта, приказал прочно закрепиться на занимаемых рубежах и одновременно улучшить тактическое положение войск на отдельных участках. Для начала Сталин рекомендовал захватить кой-асановский узел врага.
Следовательно, фронту даже за один день до удара врага ставились задачи одновременно и обороняться, и наступать. В итоге командование фронта делало не то, что вытекало из обстановки, а то, что ему указывали сверху. Войска на занимаемых рубежах закрепились, но оборону согласно нормативным положениям действовавших тогда уставов подготовить не успели. Ведь вплоть до 6 мая их главной задачей оставалось наступление в целях освобождения Крыма. Все эти обстоятельства и объясняют причину неготовности фронта к ведению обороны» [27; 10].
Упрекает Ставку в непоследовательности и неучёте ситуации в Крыму И. Мощанский, который отмечает, что только 6 мая Сталин отдал приказ на переход войск фронта к обороне, «а ведь ещё 21 апреля Верховный Главнокомандующий ставил задачу на продолжение операций по очистке полуострова от противника. Во многом именно по этой причине требование Ставки ВГК об усилении обороны оказалось невыполненным» [25; 42].
Что можно сказать на подобные утверждения?
Прежде всего то, что причина отдать директиву на переход Крымского фронта к обороне именно 6 мая у Ставки была весомая. Имеем в виду сообщение лётчика-перебежчика.
Конечно, если говорить объективно, толку и от информации хорвата, и от директивы Ставки оказалось мало – предпринять что-то существенно улучающее готовность Крымского фронта к обороне его командование к 8 мая уже попросту не успевало. Как верно отмечает А. Исаев:
«Директива Ставки ВГК № 170357 командованию Крымского фронта на переход к обороне уже не дала времени на демонтаж ударной группировки в пользу усиления левого фланга 44-й армии» [11; 273].
К тому же в сообщении лётчика отсутствовало, как уже отмечалось, указание на место главного удара, а главное, на наш взгляд, прозвучала дата начала наступления, которая могла дезориентировать советское командование (10–15 мая, т.е. позже реальной даты на 2–7 дней). Кстати, забегая вперёд, скажем, что штаб Крымфронта действительно был данной датой дезориентирован (подробнее об этом ниже).
Но, тем не менее, совсем не упоминать о сообщении хорвата и представлять появление директивы № 170357 от 6 мая как следствие каких-то метаний Ставки ВГК – абсолютно неправомерно.
Никаких метаний на самом деле не было. Ставка, начиная с конца декабря 1941 года, неизменно ставила перед Крымским (Кавказским) фронтом задачу освобождения Крыма от немецко-фашистских войск. Безусловно, после неудачных попыток это сделать, т.е. после провалившихся наступлений, Ставка давала Крымфронту возможность передышки, в ходе которой тот мог восстановить свои силы. Вполне естественно, что при этом фронт должен был переходить к обороне: создавать эшелонированные оборонительные рубежи, выводить часть сил в резерв не только для их пополнения, но и для создания группировок, которые могли бы принять участие в отражении контрнаступления противника в случае его частичного успеха – прорыва передовой линии обороны. То, что всё это на Крымском фронте делалось далеко не в полной мере – не вина Ставки, а вина прежде всего самого командования Крымского фронта.
В этой связи приказ от 21 апреля, изложенный в директиве о создании Главнокомандования Северо-Кавказского направления, о продолжении активных действий в Крыму с целью изгнания с его территории немецких войск, не представляет собой что-то особенное. Хронология такова:
12 апреля – командование Крымфронта запросило разрешение на переход к обороне на 10-12 дней.
13 апреля – Ставка дала такое разрешение на 10 дней.
21 апреля – Ставка поставила задачу Главнокомандованию СКН продолжать операции по очистке Крымского полуострова от захватчиков. Б.И. Невзоров усматривает в этом показатель непоследовательности Ставки: мол, как же так? Десять дней обещали, а всего неделю дали, и опять – извольте наступать. Обратим внимание почтенного кандидата исторических наук, что постановка задачи вновь образуемому Главнокомандованию направления вовсе не означала приказа о переходе Крымского фронта в наступление. Это была задача именно Главнокомандованию направления. Более того, создание СКН, по сути, означало увеличение срока передышки фронта, т.к. теперь все оперативные вопросы и планы фронта должны были курироваться Главнокомандованием направления, а оно только с 21-го числа начало создаваться. Вспомним, что С.М. Будённый поставил задачу Крымфронту на активные действия только 26 апреля (нетрудно заметить, что 10-дневный срок уже превзойдён), только 30 апреля подал в Ставку доклад с планом наступления в Крыму (пусть Б.И. Невзоров подсчитает, сколько дней прошло с 13 по 30 апреля), а в этом докладе определял срок начала наступления 20-25 мая (как говорится, без комментариев). Так какие у кандидата исторических наук Б.И. Невзорова претензии к Ставке? Каким образом она мешала командованию Крымского фронта подготовиться к обороне? Какие противоречивые приказы она отдавала?
Что тогда мешало командованию Крымфронта, не наступая с 12 апреля, создать нормальную эшелонированную оборону к 8 мая? Надеемся, ответ ясен, читатель? Да само себе оно и мешало.
Много говорится о том, что не была перестроена ударная группировка. Что под этим надо понимать? Так, А. Исаев совершенно верно пишет, что не было произведено увеличение сил в полосе 44-й армии. Но это обстоятельство объясняется тем, что немцев «раскусили» слишком поздно (об этом ниже). Тут как-то обвинять командование фронта даже язык не поворачивается. Да, немцы перехитрили его, переиграли. Так ведь далеко не с дураками в той войне мы имели дело.
А В. Абрамов, И. Мощанский, Б. Невзоров и многие другие исследователи понимают под перестройкой ударной группировки несколько иное: Крымский фронт должен был отказаться от идеи наступления, зарыться в землю и ждать удара немцев.
Этим исследователям хочется возразить: для того чтобы иметь надёжную оборону, не надо отказываться от идеи наступления. Уже не раз говорилось, что в период подготовки наступления командование просто обязано позаботиться об оборонительных порядках своего фронта. У Крымского фронта было достаточно для этого и времени, и сил: за почти месяц после приостановки нашего наступления до начала наступления немцев три армии на нешироком Парпачском перешейке могли очень основательно зарыться в землю. Но сделано этого не было. И вот тут уже вся вина лежит на командовании фронта.
