Игорь Юрьевич Додонов
Горький май 42-го. Разгром Крымского фронта. Харьковский котёл
21.Мерецков К.А. На службе народу // http: //militera.lib.ru/memo/russion/meretskov /index.html. – 462 с.
22.Мехлис // ejwiki. org/ wiki/Мехлис. – 5 с.
23.Мордиков Н. Полководец // mordikov. fotal. ru/kozlov1.html. – 6 c.
24.Монастырский Ф.В. Земля, омытая кровью // http: //militera.lib.ru/memo/russion/monastyrsky-fv /index.html. – 228 с.
25.Мощанский И.Б. Борьба за Крым (сентябрь 1941 – июль 1942) //l-reading.org.na/book.php? book=. – 73c.
26.Мухин Ю.И. Уроки Великой Отечественной. – М.: Яуза-Пресс, 2010. – 448 с.
27.Невзоров Б.И. Май 1942-го: Ак-Монай, Еникале // rkka.ru/oger/krym/main.htm. – 10 c.
28.Перекрест Т.П. Не ради славы. – М.: Воениздат, 1970. – 188с.
29.Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. – Смоленск: Русич, 1993. – 496 с.
30.Рокоссовский К.К. Солдатский долг // http: //militera.lib.ru/memo/russion/rokossovsky /index.html. – 367 с.
31.Россия и СССР в войнах ХХ века. Статистическое исследование. – М.: Олма-Пресс, 2001. – 608 с.
32.Русский архив. Великая Отечественная. Ставка ВГК: документы и материалы. – М.: Терра, 1996. – Т. 16 (5–2). – 624 с.
33.Самсонов А. Катастрофа Крымского фронта. К 70-летию Керченской оборонительной операции // Сайт «Военное обозрение» // http://topwar.ru/14181-katastrofa-krymskogo-fronta. – 8 с.
34.Симонов К.М. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 9. Разные дни войны: дневник писателя. Т. 2: 1942-1945 годы. – М.: Художественная литература, 1983, – 688 с.
35.Степной С. Одна солдатская судьба // http: //bospor.com.ua/article/id/4373. – 2 с.
36. Смирнов В.П. Краткая история Второй мировой войны. – М.: Весь мир, 2005. – 348 с.
37. Сто великих полководцев Второй мировой. – М.: Вече, 2005. – 477 с.
38.Типпельскирх К. История Второй мировой войны. 1939-1945. – М.: АСТ, 2001. – 795 с.
39.Трагедия Крымского фронта // voln59.narod.ru/kerch 1942.htm. – 5 с.
40.Уткин А.И. Вторая мировая война. – М.: Алгоритм, 2002. – 864с.
41.Ченнык С. Лев Мехлис. Инквизитор Красной Армии // с-cafe.ru/days/bio/24/043 24. php. – 6 с.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Материал для данного приложения был любезно предоставлен историком-краеведом Виктором Борисовичем Типтюком. Виктор Борисович много лет плодотворно трудится на ниве изучения и популяризации истории нашего края. Им сняты такие видеофильмы, как «Времена и люди города Усть-Каменогорска. История города», «Станислав Черных. Гражданин, писатель, краевед», «Летопись мира. Архитектура Восточного Казахстана. XVIII – начало ХХ века», «Джунгария. Учебно-методический комплекс», «Зинаида Фурцева. От сердца к сердцу» и многие другие.
Особое место в работе В.Б. Типтюка занимает Великая Отечественная война и участие в ней наших земляков-казахстанцев. «Восточноказахстанцы – участники Великой Отечественной войны», «Герои Советского Союза восточноказахстанцы», «Герои «летающих танков»», «Навстречу Победе» (о Т. Я. Бегельдинове), «В аварийном режиме» (о С.Н. Борозинце) – вот далеко неполный перечень фильмов Виктора Борисовича по этой тематике.
А ещё В.Б. Типтюк сделал видеозаписи воспоминаний ряда наших ветеранов: В.П. Пизикова, В.А. Чудинова, М.П. Горлова, Ф.З. Фурцевой, В. Крыгина, Я.В. Цыкунова, Н.Ф. Недорезова. Сейчас этих людей уже нет в живых. Они ушли навсегда и унесли с собой то знание войны, которое было у её непосредственных участников. Год от года всё меньше остаётся среди нас ветеранов Великой Отечественной, всё меньше людей знающих и помнящих ту страшную войну не по кинофильмам и книгам. Тем ценнее то, что сделал Виктор Борисович – маленький, но подлинный штрих в великую летопись Великой войны. За что ему огромное спасибо.
Воспоминания Василия Александровича Чудинова, вошедшие в это приложение, были записаны на камеру в 2001 году. Здесь в переложении на бумагу приведены их фрагменты, касающиеся тематики нашей книги. В.А. Чудинов был непосредственным участником боевых действий на Керченском полуострове в январе-мае 1942 года. В звании лейтенанта и должностях командира роты и начальника штаба батальона он сражался под Феодосией и на Парпачском перешейке. Пришлось ему пережить и весь ужас, всю горечь майской катастрофы наших войск.
Судьба хранила Василия Александровича. Он остался жив, смог переправиться через Керченский пролив. Дальнейшая его фронтовая жизнь также была связана с Черноморским регионом. Он – участник боёв под Новороссийском. Будучи тяжело ранен, Василий Александрович после госпиталя был комиссован.
Трудился в Гусинской средней школе (Бухтарминский район) сначала учителем, затем – директором. Был заведующим отделом пропаганды и агитации Бухтарминского райкома партии, вторым секретарём этого же райкома. Закончил заочно физико-математический факультет Семипалатинского пединститута. С 1952 года – на преподавательской работе в Усть-Каменогорском пединституте (с 1990 года – Восточно-Казахстанском государственном университете). Кандидат физико-математических наук, доцент. Автору запомнились лекции по логике, которые Василий Александрович читал студентам исторического факультета.
В 2003 году Василия Александровича Чудинова не стало. Вечная ему память и земной поклон.
ВОСПОМИНАНИЯ В.А. ЧУДИНОВА
ВЫСАДКА В ФЕОДОСИИ
(НАЧАЛО ЯНВАРЯ 1942 ГОДА)
В Новороссийск мы прибыли в конце декабря 1941 года. Наш батальон разместили в бане. Баня стояла на обрывистом скалистом берегу как раз недалеко от Цемесской бухты. Отличнейшая баня. Большая. Чистая. Можно было в ней и не один батальон разместить. Уж не знаю, армейская ли она была или городская.
На море был сильнейший шторм. Вся бухта – в тумане, не видно ничего. А ветер… Силы такой, что взрослого человека сбивало с ног. Без преувеличения говорю: опрокинет и тащит по обледенелой земле, остановиться невозможно.
Порт, как я сказал, был недалеко от места нашего расквартирования. Вскоре поступила команда грузиться на корабли. Наш полк грузился на огроменный транспорт «Кубань». Как помнятся мне мои ощущения, так, наверное, метров триста длиной, а высотой, как многоэтажный дом. Громадина. И эта громадина даже в порту вверх-вниз колыхалась очень сильно, так штормило.
Перед отправкой в штабе нам, командирам рот, вручили по 50 листов карт Крымского полуострова и сказали, свернуть карты так, чтобы карта, где значилась Феодосия и территория вокруг неё, была в планшете верхней.
Ещё старшина перед отправкой получил на роту посылки для фронтовиков. Штук пятнадцать ящиков разного размера. И чего там только не было: варежки, кисеты, лепёшки какие-то, колбаса копчёная, бутылки коньяку и вина. Помню, был длинный такой ящик с какой-то кондитерской фабрики. А в нём много разных кондитерских изделий. Наш батальон разместили в трюмах транспорта на корме. Ребята из моей роты в нашем отсеке расстелили прямо на полу плащ-палатки. И мы всё содержимое этих посылок прямо на эти плащ-палатки и рассыпали. Такая солидная гора получилась. Ну, и налетели мы на еду и питьё. Голодные ж были. Поели и попили от души. Но вышло нам это всё потом боком.
Где-то под вечер громадина наша отчалила и вышла в открытое море. Если б мне кто-то до этого сказал, что на Чёрном море могут быть такие волны – не поверил бы. Настоящие горы. Наш громадный транспорт швыряло, как щепку. И вскоре у всех нас началась морская болезнь. Она и без такой сытной еды началась бы. А тут мы все ещё так поели сытно. Выворачивало людей чуть ли не наизнанку. В открытом море перенесли первую бомбардировку. Страшное это дело, едва ли можно описать. Корабль огрызался всеми имеющимися огневыми средствами. На нём для самозащиты было установлено восемь зенитных пулемётных установок. Так и плыли до Феодосии.
Под утро наш транспорт прибыл в Феодосийский порт. Там творилось что-то невообразимое. У причальной стенки догорали два корабля, штабеля боеприпасов, выгруженных ранее, – следствие работы немецкой авиации. Под градом осколков от рвущихся боеприпасов началась выгрузка нашего транспорта. Убитых и раненых оттаскивали в сторону, и разгрузка продолжалась.
Мы шли вторым эшелоном. Феодосия уже наша была. Бои шли за городом. Оттуда слышалась ожесточённая артиллерийская канонада.
После разгрузки наш полк оставили в Феодосии и дали задачу очистить город. От трупов очистить. Город-то был уже наш. Но основная масса войск ушла в наступление. И очистить город не успели. Вот мы несколько дней этим и занимались. Убитых было много. Причём, если у самой воды было больше наших, то чем дальше в город, тем больше уже немцев.
Вокруг Феодосийского порта стояли какие-то здания в несколько этажей. Уж не знаю, что там было до войны. Может быть, общежития какие-нибудь. Но немцы устроили в них казармы для своих войск. Вот и в этих казармах мы тоже трупы убирали. При подходе к зданиям лежали большей частью наши моряки. В основном головами к зданию падали почему-то. Но чем ближе к зданиям, тем больше лежало немцев. Около штакетников, здания опоясывающих, немцев было уже очень много. И вообще убитых было столько, что трудно было ногу поставить. Что же творилось в самих казармах… Трупами завалены комнаты, коридоры. Труп на трупе. И в основном немцы. Тут стреляли мало. По всему было видно, что шла рукопашная. В ход шли штыки, ножи, приклады. Раскроенные черепа, разбитые в месиво лица… Страшно…
ОТСТУПЛЕНИЕ ИЗ-ПОД ФЕОДОСИИ
(15-18 ЯНВАРЯ 1942 ГОДА)
Через несколько дней наш полк получил приказ выдвигаться из Феодосии в сторону города Старый Крым. А надо сказать, что в полку у нас было очень много кавказцев: армяне, грузины, азербайджанцы, осетины. Рота у меня была в основном ими укомплектована. И комбат наш был армянин – майор Минасьян. Высокий был такой, солидный, седой. Опытный вояка. Носил в деревянной кобуре маузер. Наградной. А на кобуре маленькая медная табличка с надписью: «За Халхин-Гол». За него же имел и орден Красного Знамени.
Выступили. Двигались пешим маршем. День шли и всю ночь. Не доходя Старого Крыма, на рассвете получили новый приказ: остановиться, окопаться и ждать противника. Местность: чуть всхолмлённая равнина. Вот на одном из этих невысоких холмов моя рота и расположилась. Нарыли мы себе окопчиков, как тогда говорили – индивидуальных стрелковых ячеек, и стали ждать. Ещё с ночи вдалеке был слышан грохот разрывов. И я из своего окопа постоянно в ту сторону в бинокль вглядывался. Рано утром показались немцы. Шли цепями (точно как в кино показывают). Но впереди их цепей двигалась плотная полоса разрывов. То есть шли они за артиллерийским валом. И эти разрывы приближаются к нам. И вскоре снаряды стали рваться уже среди наших окопов.
И вот тут основная масса моих кавказцев, за исключением осетин и нескольких грузин, не нашла ничего лучшего, как побросать оружие и побежать. Бежали под холм, в ложбину. Надеялись, видно, там от разрывов укрыться. Те ещё вояки. Необстрелянные. Забыли всё то, чему я их учил. Ору: «Куда?! Назад! Вернуться!» Какое там! И остались на этом холмике в окопах со мной совсем небольшое количество бойцов. Такое вот боевое крещение было у моей роты. Сшибли нас немцы с наших позиций, и покатились мы на восток. Феодосия осталась справа. А после того боя у меня в роте осталось из 156 всего 64 человека. Так-то вот.
НАСТУПЛЕНИЕ
(27 ФЕВРАЛЯ)
Мы отступили в самую узкую часть Керченского полуострова, на так называемый Парпачский перешеек. Наши позиции там назывались Ак-Монайскими позициями. Худо-бедно мы там закрепились. Немцы выбить нас оттуда не смогли. Наступила передышка.
Всю вторую половину января и почти весь февраль Крымский фронт готовился к наступлению.
На передовой стояло относительное затишье. Велась вялая артиллерийская стрельба с обеих сторон. Стрелковое оружие, во всяком случае, на нашем участке, применять возможности не было, т.к. нейтральная полоса была километров шесть. Мы зарылись в землю. За линией наших окопов была создана полоса дотов и дзотов, а впереди простирались проволочные заграждения и минные поля.
За это время я продвинулся по служебной лестнице. Меня назначили начальником штаба нашего батальона.
Плохо было с питанием. Поставки с «большой земли» во время ледохода в Керченском проливе совсем прекратились. Был случай, что моя рота (тогда я ещё был командиром роты), находясь в боевом охранении, девять суток не получала никакого продовольствия.
На фронте много «шансов» погибнуть и во время затишья. Так, со мной как раз в этот период произошло два случая – смерти в глаза посмотрел, можно сказать.
В расширяющемся месте окопа, около площадки для станкового пулемёта, старшина раздавал офицерам сахар. На площадке у него стоял мешок с этим сахаром. Он зачерпывал из него кружкой и насыпал в кульки и пакеты офицерам. Мы стояли около него полукругом. И вот тут в центр нашего полукруга врезался снаряд от 76-мм немецкого орудия. А надо сказать, что когда снаряд в тебя летит, то ты его не слышишь. Тот, который шуршит, свистит – не твой снаряд. Так же как и пуля: свистнула над головой или около уха – это мимо. А та, что в тебя… Не слышишь ты её. И со снарядом: тот, что в тебя, – бесшумный, накрывает тебя, как тулупом. Вот и этот снаряд в землю неожиданно ударился, поднял столб земли. Мы все попадали, мешок с сахаром опрокинулся, сахар рассыпался. Но снаряд не разорвался. Стали мы подниматься с земли. Один из командиров рот, лейтенант Топор (запомнил я его фамилию), смеётся и говорит: «Вот теперь меня точно не убьют. Сейчас, – и он показал на снаряд, торчащий из земли, – не убило, так и не убьют». Вскоре он погиб, в самом начале нашего наступления.
Другой случай. Ночью в батальон прибыл начальник штаба полка капитан Колесник. Его нужно было провести в боевое охранение. Я хорошо знал дорогу: надо было дойти до одного из дотов, взять чуть правее и пройти в разрез проволочного заграждения. Затем с большой осторожностью по узкой тропинке пройти противотанковое минное поле и выйти на кладку из двух бревен через противотанковый ров, преодолеть противопехотное минное поле. По этому маршруту ходил я неоднократно, но днем. Ночью же дело осложнялось тем, что темнота на Керченском полуострове такая, что ни зги не видно. Ориентироваться можно было только по компасу. До дота мы дошли хорошо. Но дальше, пройдя проволочное заграждение, я взял чуть левее. Когда под ногой хрустнула льдинка, я понял, что стою на противотанковой мине, не желал бы никому испытать это. Замер. За мной шаг в шаг шел капитан Колесник. Сообщил ему, что мы на минном поле. Пятясь назад, вышли на тропу и двинулись дальше. Сначала осознается не вся опасность, которая только что тебя миновала. Через несколько дней лейтенант Велько – командир взвода, дежурный по штабу, вел той же тропой группу людей и точно так же оказался на минном поле, но ему не повезло. Мина сработала. Велько был однокашником по военному училищу, и у нас с ним были хорошие отношения. Через несколько дней обходя передний край с капитаном Колесником (он с особым пристрастием следил за состоянием инженерных сооружений на переднем крае, особенно проволочных заграждений), мы снова столкнулись с удручающей картиной. Ночью, в кромешной тьме, повар на кухне, запряженной лошадью, угодил возле одного из дотов на противотанковое минное поле. Кухню, лошадь и повара разнесло в клочья.
Наше наступление началось 27 февраля, утром. Никакой артподготовки у нас на участке не было.
Наше наступление поддерживало с десяток танков. Они пошли вперёд, мы за ними. Но земля была очень сырой. Дождей было много. И в этот день тоже чуть позже дождь пошёл. Так по этой сырой земле танки ползли медленнее пехотинцев. Танк проползёт, а после него колея остаётся примерно по колено. И заполняется водой. Ну, как за ними идти? Обогнали мы эти танки. А по нам со стороны немецких окопов лупят из всех видов оружия. Мы идём вперёд, а поле позади нас всё убитыми нашими покрыто. Но до передних окопов мы добрались. Захватили их. Побили бывших там немцев. Я ворвался в немецкую землянку. Лежит в ней два убитых немца. У одного на поясе фляжка. Я наклонился и эту фляжку сорвал. И там же лежит наш убитый лейтенант. Я к нему подошёл: вижу – именно убит, не ранен. На боку у него полевая сумка, а из неё торчит буханка хлеба. Я у него из сумки эту буханку вытащил. Отломил кусок и стал жевать. А из немецкой фляжки запивать. Там суррогат какой-то был, вроде кофе. Можете представить себе моё состояние? Тут такое, а я ем. Надо сказать, что на войне у меня зарок был: я никогда и ничего не брал у убитых из вещей. Никогда. А вот еду брал.
Но нам надо дальше наступать. Повылезали мы из немецкого передового окопа и пошли вперёд. Но тут уж немцы нас уложили в грязь. Такой огонь был, что дальше абсолютно невозможно было идти – стопроцентная смерть. Я упал в какую-то неглубокую воронку. А рядом в нескольких метрах на ровной земле залёг сержант-армянин из третьей роты. В этой роте всех офицеров напрочь поубивало, так он взял команду на себя и какое-то время роту вперёд вёл. Танки наши, которые ещё не были подбиты, повыползали вперёд нас, проползли ещё несколько десятков – сотню метров и застряли. И вот тут немцы устроили их отстрел. Впереди нас с армянином-сержантом тоже выполз наш танк, застрял, его подбили. Но из танка ещё стреляли, и немцы принялись танк добивать. И те снаряды, которые в танк не попадали, а давали перелёт, как раз к нам с этим сержантом и прилетали. Я ему маячу: мол, давай ко мне в воронку. Он подполз и залёг рядом. Но воронка небольшая, тесная и главное – неглубокая. Лежим мы, прижавшись друг к другу. Он слева от меня. И тут как раз слева разорвался снаряд. И осколки от него попали в этого сержанта-армянина. То есть не лежи он тут, я бы их поймал. Его один осколок ранил в руку, а другой попал в голову. Но этот последний, видно, был уже на излёте. Он пробил ему шапку, воткнулся в голову, но неглубоко. Сержант застонал, шапку стянул, а вместе с ней и осколок из головы выдернул. Как-то я там его перевязал. И задумал он подаваться назад. После ранения, наверное, нервы у него сдали. Я ему говорю: «Лежи до темноты. Куда ты сейчас? Убьют». Сначала удержал его. А потом, спустя какое-то время, он всё равно вылез из воронки и пополз назад. А потом вскочил и побежал. Вот тут-то немцы его и сняли. Он упал и больше уже не двигался.
Я дождался темноты и уже в темноте отполз в занятый нами немецкий передовой окоп. Там уже много наших собралось, многие были ранены. Все потихоньку оттягивались к нашим позициям. Отправился туда и я. Какое-то время полз, а потом – чёрт дёрнул меня встать и пойти. Прошёл совсем немного, и тут немцы открыли огонь. И пуля попала мне в левую руку. Рана была серьёзной – оказалась раздробленной кость. До сих пор, когда этой рукой двигаю, ощущаю. Я упал и дальше уже только полз. Добрался до наших позиций. Почти одновременно со мной через кромку в окоп ввалился какой-то молодой политрук. Тоже в руку ранен. А по окопу бродит в растерянности старшина одной из наших рот. Он на свою роту продовольствие доставил (хлеб, тушёнку), а роты нету. Она вся там, впереди, в поле, лежит. И старшина не знает, куда ему теперь всё это продовольствие девать. Посмотрел на нас с политруком, сунул нам пару буханок хлеба и несколько небольших банок тушёнки.
Рука у меня болела страшно. Распухла. Шла кровь. В окопе нас с политруком перевязали и показали, куда нам надо было идти: по направлению к населённому пункту Семь Колодезей, там стоял медсанбат. И вот мы по дороге в ночи поплелись с ним. Всю ночь шли. А на рассвете нас догнала полуторка, и водитель взял нас: меня посадил в кабину, а политрук забрался в кузов.
И стали мы свидетелями такого случая. Параллельно дороге в предутренних сумерках на бреющем полёте со стороны фронта возвращался наш ночной бомбардировщик У-2. Видимо, отбомбился, выполнил задание и шёл на аэродром. Но вдруг откуда-то из-за туч вынырнул «мессер» и стал пикировать прямо на У-2. Тут бы У-2 и конец. И нам, наверное, вместе с ним. Но случилось что-то невероятное. «Мессер» не смог выйти из пике и несколькими сотнями метров впереди нашего самолёта врезался в землю и взорвался. Что уж там произошло? Не справился ли немецкий лётчик с управлением? Или неполадки какие случились? Не знаю. Но мы очень обрадовались этой картине. В то время редко приходилось видеть удачные для наших воздушные бои. Помню, ещё в бытность в Феодосии, видел: над городом патрулировали два наших истребителя старых типов (кажется, «ишачки», И-16). Мимо пролетел «мессер» и, походя, сбил оба наших самолёта. Никакого боя в прямом смысле этого слова не было. Просто пролетел мимо и сбил.
КАТАСТРОФА В МАЕ
На следующий день всех раненых перебросили в Керчь и разместили в морском госпитале недалеко от Генуэзского порта. Здание госпиталя П-образное, одноэтажное. На правом углу буквы «П» была какая-то надстройка в виде башенки. Керчь тогда бомбили беспрерывно днём и ночью. Налёты следовали один за другим. Вся центральная часть Керчи, особенно припортовая, лежала в развалинах. Во время очередного налёта бомба попала в наш госпиталь. Обрушившиеся потолки перекрыли доступ в палаты. На месте угловых палат зияла огромная воронка. В непосредственной близости от здания были ещё семь воронок. Несколько соседних от них палат были разрушены полностью, и раненые погребены под развалинами. Начались спасательные работы. Оставшихся в живых в срочном порядке грузили в машины и отправляли в порт Камыш-Бурун, что в 22-х км от Керчи. Там раненых (не только нашего госпиталя) спешно грузили на теплоход «Рылеев». В итоге теплоход был забит ранеными. Я оказался в каком-то проходе на полу. К этому времени состояние моё резко ухудшилось. Все эти дни оставался без всякой медицинской помощи. Рана и перебитая кость воспалились. Температура – свыше сорока.
Теплоход «Рылеев» вышел в море. Надо мной в проходе размещался мощный электрический звонок и динамик, через который были слышны все команды, предназначенные для экипажа корабля. Ночь прошла относительно спокойно, но с наступлением рассвета то и дело были слышны команды: "Перескоп слева!", "Перескоп справа!" и так до Сочи. Там мы оказались в здании санатория ВЦСПС-2. Условия прекрасные, роскошные палаты, богатая мебель, белоснежные простыни, верблюжьи одеяла. Покормили, помыли, сменили бельё, оказали медицинскую помощь, на руку наложили гипс, сбили температуру, а через недельку я почувствовал себя вполне удовлетворительно. Один раз водили даже в театр (правда, в халатах и кальсонах). Выздоровление прошло незаметно, и в начале мая 1942 года меня выписали и направили в Новороссийск для отправки на Крымский фронт.
В Новороссийске в Чапаевских казармах было сформировано маршевое пополнение в 640 человек, которые направлялись на Крымский фронт. Я был назначен начальником эшелона, моим заместителем – младший лейтенант Черных, комиссаром – Белоусов. Нас представили личному составу. Колонна двинулась в экспортно-импортный порт – тот самый порт, в котором я грузил свою роту на океанский транспорт «Кубань». В порту 400 человек из нашего эшелона погрузили на транспорт «Березина», а остальных – на теплоход «Чехов». Мы с комиссаром оказались на «Березине», а мой заместитель – на теплоходе «Чехов», туда же погрузили полк пограничников.
Теплоход «Чехов» выбыл из Новороссийска засветло, а транспорт «Березина» – уже в сумерках. На рассвете «Березина» пришла в Камыш-Бурун. Началась разгрузка. На причале меня окружила небольшая группа полуголых людей. Оказалось, что теплоход «Чехов» на подходе к Камыш-Буруну напоролся на мину, подорвался и затонул. Случилось это в шести километрах от берега. (Немецкая авиация усиленно сбрасывала тогда мины во всех портовых водах.) Окружившая меня группа – это те, кому удалось спастись из моих 240 человек. Погиб и младший лейтенант Черных. Оставшихся в живых, 400 человек, доставили в резерв Крымского фронта. Он размещался тогда в Аджимушкайских катакомбах, о которых много писали после войны.
Где остальные? Мы объяснили: начальник резерва, туповатый полковник, потребовал от нас оправдательных документов – справки о том, что теплоход «Чехов» действительно погиб, и с ним погибли люди.
Обратились к коменданту порта Камыш-Бурун, затем к коменданту города Керчи – получили отказ. Комендант города посоветовал обратиться к командующему Черноморским флотом – адмиралу Октябрьскому.
Командование Черноморского флота размещалось тогда в подземелье – под горой Митридат, что расположена на окраине Керчи. Попасть туда было практически невозможно. Но мы с комиссаром все же пробились, преодолев многочисленные препятствия. Там размещался целый благоустроенный городок. Доложили дежурному по штабу суть дела. Тот доложил командующему. Приоткрылась портьера, и из-за нее появился командующий. Он куда-то спешил. На ходу бросил нам: «Скажите вашему полковнику, что он дурак!», а дежурному – «Позвоните». С тем мы и возвратились в катакомбы. Полковник уже не требовал от нас оправдательных документов.
В Новороссийск возвращались через Тамань. По пути из Тамани в Новороссийск завернули в Анапу, там у комиссара была оставлена квартира. Она пустовала. Жена и две дочки были отправлены к старикам в станицу Славянскую. Заехали в Славянскую. Комиссар повстречался с родными. В Новороссийск прибыли в срок. Там уже знали о нашей трагедии. Отчитались и тут же были зачислены в новое маршевое пополнение, но уже в качестве начальников. На Крымский фронт возвращались через Тамань. Прибыли в распоряжение отдела кадров, который размещался в Аджимушкайских катакомбах. Там находилось около восьми тысяч командиров и политработников. Здесь я подробно узнал, что такое Аджимушкайские каменоломни. На поверхности недалеко от Керчи огромная чаша. Из этой чаши несколько входов (в виде огромных отверстий) ведут в подземелье. Через эти входы свободно мог пройти грузовик. У одного из входов был расположен колодец, который неоднократно показывали по телевидению и в документальном кино. Из этого знаменитого колодца довелось пить воду и мне.
От входа, в который нас завели, был проложен кабель полевого телефона. Он помогал ориентироваться. Только держась за кабель можно было двигаться в кромешной темноте. Шли довольно долго (200-300 м). Впереди забрезжил слабый свет. Подошли. Еле светила маленькая лампочка (как в густом тумане). Нам сказали: «Располагайтесь!». На полу огромных выработок были разложены рядами камышитовые маты. Больше ничего не было. На них-то и коротали ночи жители подземелья. Когда пала Керчь, в подземелье оказались тысячи наших солдат и офицеров. Образовался подземный фронт, который не прекращал сопротивления и проводил боевые операции. Люди гибли от ран, голода, безводья. Некоторые стороны жизни подземелья описал Иван Козлов в книге "В Крымском подполье".
Когда по тому же проводу добираешься до выхода, то страшно кружится голова. Если не опереться на что-нибудь, можно упасть. Потом все проходит. Вся эта масса командиров и политработников питалась там же – под землей: недалеко от входа часть подземелья была отгорожена стеной и превращена в огромную столовую. Из грубых досок были сооружены столы непомерной длины. Питались строго по часам батальон за батальоном.
Однако мне недолго пришлось жить в катакомбах. В мае немцы нанесли мощный удар, и три наших армии на Керченском полуострове стали в беспорядке отступать. Можно даже сказать, погнали нас немцы, как баранов. Конечно, были части и подразделения, которые мужественно дрались и задерживали немцев, но общую картину они изменить не могли.
Меня вызвали в штаб и вручили приказ. Я назначался начальником штаба батальона особого назначения. Изложили суть дела: с «большой земли» прибыло целиком военное училище замполитруков (кажется из Свердловска), 404 человека. Из них сформировали батальон особого назначения. Командиром батальона был майор Лукин. Комиссара по фамилии не помню. Интеллигентного вида такой мужчина.
Перед нашим батальоном ставилась задача – выдвинуться из Керчи в район Марфовки (это километров 40 от Керчи на юго-запад). Там полк полковника такого-то держится, ведёт бой. Наша задача – не только усилить этот полк своим батальоном, но и поднять боевой дух бойцов, поскольку мы ж всё-таки заместители политруков.
И вот мы выступили из Керчи. А на встречу нам огромные толпы отступающих войск. Идут без всякого порядка. Дороги запружены машинами, повозками, орудиями разными. Над отступающими нависла авиация противника. На бреющем полете, волна за волной шли незнакомые мне двукрылые самолеты (как потом выяснилось – итальянские). Скорость у них небольшая, это было их преимуществом. Прочесав отходящие толпы, они разворачивались и повторяли свой маневр. Я впервые увидел, как самолеты гонят деморализованных людей.
Километрах в десяти от Керчи проселочная дорога уперлась в противотанковый ров, через который был перекинут деревянный мост. У перехода скопилась большая масса людей, повозки, техника. Когда голова нашей колонны приблизилась к мосту, в воздухе появились "юнкерсы". Три звена шли на большой высоте. От первого звена стали отрываться бомбы. Видно было по направлению их полета, что они нацелены на скопление войск у мостка. Начали бомбить. Авиабомбы во время падения издают душераздирающий вой, который парализует волю человека. Я бросился в противотанковый ров, чтобы укрыться. Передняя стенка рва, обращённая в сторону противника, крутая, а задняя пологая. Сбежал я в этот ров не один. Многие в него сиганули. Я упал на землю невдалеке от передней крутой стенки. И вот ведь… В рубашке я, можно сказать, родился. У самой стенки, чуть впереди меня залёг боец. И сразу за мной залёг ещё один. И когда немцы отбомбились, отстрелялись и ушли, то оказалось, что тот боец, что впереди меня лежал, был убит, и тот, что сзади – убит. А на мне ни царапины. Только слегка оглушило.
В этой бомбёжке батальон наш понёс потери. Но мы двинулись дальше, продираясь сквозь беспорядочно отступающие войска. Они назад, а мы – вперёд. Три армии отступают, а наш батальон – вперёд. Надо сказать, что политбойцы железными были солдатами, стояли насмерть, не бегали.
Когда шли, такой случай приключился со мной. До сих пор в ночных кошмарах именно это снится. Убитых кругом очень много было. Поля кругом просто усеяны трупами. И к этому как-то уже привык. Не первый день на фронте. Многое повидал. Но то, что случилось, даже меня заставило вздрогнуть. Я шёл, глядя в землю, задумавшись. И тут мои глаза столкнулись с голубыми глазами… головы. Да, у обочины дороги лежала оторванная голова солдата. Молодое красивое лицо. Глаза голубые. На лице никаких повреждений, а голова оторвана. И вот я с этой головой глаза в глаза. Стало жутко.
