Евгений Николаевич Гусляров
Пётр Великий в жизни. Том второй
Его женщины
«Она худо служила мне передом»
Он любил женщин настолько, насколько шведский король, его соперник, боялся их, и он был непритязательным в любви, как и в еде. Он скорее предпочитал напиваться, чем пробовать тонкие вина.
Вольтер. Анекдоты о Петре Великом. С. 8
При всех трудах и заботах государственных государь иногда любил побеседовать и с красавицею, только не более получаса. Правда, любил его величество женский пол, однако ж страстью ни к какой женщине не прилеплялся и утушал любовный пламень скоро, говоря: «Солдату утопать в роскоши не надлежит. Забывать службу ради женщин непростительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне. У неприятеля скорая может быть свобода, а у женщины и оковы долговременны». Он употреблял ту, которая ему встретилась и нравилась, но всегда с согласия её и без принуждения. Впрочем, имел такие молодецкие ухватки и так приятно умел обходиться с женским полом, что редкая отказать ему бы могла. Видали мы сие не токмо дома, но и в чужих государствах, а особливо в Польше, когда он на такую охоту с Августом езжал.
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. С. 435
Нечаянно случилось его величеству увидеть одну девушку приятного и красивого лица, нарвскую уроженку, лет двадцати, которая жила во дворце у надзирательницы царского белья и должность белошвейки отправляла. А как она при красоте одарена была и умом, то государь, познакомясь с нею, нередко её у себя имел. Сколь скрытно сие ни делалось, однако каким-то образом проведала о сём императрица. Сего ради, желая отличить от прочих сию фаворитку, вдруг взяла её к себе вверх и определила её своею камер-юнферою да и наряжала её лучше прочих. Его величество о таком происшествии ничего не знал, ибо вскоре после такой перемены случилось ему зайти в комнаты своей супруги, где нечаянно и увидал свою знакомку. Такая незапная встреча удивила монарха и внутренне была неприятна. Он не смотрел на неё и оборотился прочь. Государыня, приметя сие, старалась его развеселить и с видом благоприятным доносила ему так: «Хотя эта девушка вашему величеству и незнакома, и я не имела прежде времени её вам представить, однако, находя её для себя надобною, приняла в камер-юнферы. Я думаю, государь, вы выбор мой милостиво примете и не похулите. Я около себя дурных держать не люблю, а она и хороша, и умна». Государю представление такое было совестно, ибо императрица сие с такою нежностию, ласкою и повиновением делала, что он не сказал на сие ни слова, улыбнувшись, вышел вон (понеже он такую тонкость в миг понял) и после сию девушку никогда к себе не зывал, да и вскоре после того выдал её за чиновного и богатого лифляндского дворянина, чтоб тем доказать супруге своей, что камер-юнфера её не есть его такая любовница, к которой бы он горячо был привязан.
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. С. 435-436
Пётр Великий имел частое в Варшаве свидание с одною умною и доброю старостиною*,
*Жена белзского старосты, великого коронного гетмана А.Н. Сенявского, Эльжбета-Елена Сенявская, из рода Любомирских (ум. в 1729г.). Активно занималась политической деятельностью, была умна, энергична, владела огнестрельным оружием.
которая, будучи в родстве с первыми польскими магнатами, ведала политическую связь и разные дела королевства, а особливо кардинала и примаса Радзиевского интриги и к королю шведскому наклонность, и государю по дружеской привязанности многое открывала. Старостина, зная, что его величество жаловал иногда быть в беседе с польскими красавицами, пригласила к себе несколько госпож, жён польских вельмож, и сего знаменитого гостя вечерним столом при огромной музыке угощала. А как разговор нечаянно зашёл о Карле XII, предприявшим вступить с войсками чрез Польшу в украинские земли, и одна из них, противной стороны Августа, и, следовательно, и Петра Великого, быв по любовным интригам с королём в ссоре, под видом учтивой шутки на счёт обоих монархов нечто остро сказала, то государь, оборотясъ к ней, говорил: «Вы шутите, сударыня, за столом при всех, так позвольте мне после ужина пошутить с вами наедине». Сия экивочная речь*
*От франц. equivoque – двусмысленная.
в такое привела её смятение, что после не могла уже ничего промолвить. Но государь умел так сию загадку переворотить, смягчить и обласкать сию госпожу, что, в самом деле, с нею был наедине и после имел её своею приятельницею.
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. С. 436
Его величество хаживал в Сардаме после работы с товарищами в один винный погреб завтракать сельди, сыр, масло, пить виноградное вино и пиво, где у хозяина находилась в прислугах одна молодая, рослая и пригожая девка. А как государь был охотник до женщин, то и была она предметом его забавы. Чрез частое свидание познакомилась она с ним, и когда [бы] государь там ни бывал, встречала и провожала его приятно. В воскресный день по утру случилось ему зайти туда одному. Хозяин и прочие были тогда в церкви. Он не хотел пропустить удобного времени, которого было довольно, для того, что предики*
*Предика – от лат. praedictio – предисловие, вступление, проповедь.
и служба продолжалась часа три. Сел, завёл с нею полюбовный разговор, приказал налить себе бокал вина, который, принимая одною рукою, а другою обняв её, говорил: «Здравствуй, красавица, я тебя люблю!». Выпив, поцеловал её, потом поподчивал тем же вином её, вынул из кармана кошелёк, полный червонцев, отсчитал десять червонцев и подарил девке на ленты. Девка, приняв подарок, смотрела на него пристально и продолжала речь свою к нему так: «Я вижу, ты, Питер, богат, а не простой человек!». – «Я прислан сюда от московского царя учиться корабельному мастерству», – отвечал он. – «Неправда! Я слышала, здесь говорят, что ты царь». – «Нет, милая девушка, цари не плотничают и так не работают, как я, от утра до вечера всё на работе». – «Это не мешает, сказывают, что ты учишься для того, чтоб после учить свой народ». – «Ложь, душа, не верь!». Между тем прижимал он её к себе крепче, а она продолжала любопытствовать и убеждала, чтоб он сказал ей истину. Государь, желая скорее беседу кончить, говорил: – «Любовь не разбирает чинов. Так ведай, я – московский дворянин». – «Тем хуже и неприличнее для меня, – отвечала она, – вольного народа свободная девка не может любить дворянина, я сердца своего ему не отдам».
При сём слове хотел было он её поцеловать, но она, не допустив, пошла от него прочь. Государь, видя, что иначе разделаться с нею не можно, как сказать яснее, удержал и спросил ее: – «А сардамского корабельщика и русского царя полюбила бы ты?» На сие улыбнувшись, весело вдруг сказала: – «Это, Питер, дело другое. Ему сердца не откажу и любить буду». – «Так люби же во мне и того и другого, только не сказывай никому, буде впредь видеться со мною хочешь», – что она ему и обещала. Потом он дал ей пятьдесят червонцев и пошёл с удовольствием домой. После сего, во всё пребывание своё в Сардаме, когда надобно было, имел её в своей квартире и при отъезде на приданое пожаловал ей триста талеров. Картина сего любовного приключения нарисована была масляными красками в Голландии, на которой представлен его величество с тою девкою весьма похожим. Сию картину привёз государь с собою и в память поставил оную в Петергофском дворце, которую и поныне там видеть можно.
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. С. 436-437
В 1698 году он поехал из Амстердама в Англию не в качестве корабельного плотника, но и не как суверен, а под именем русского боярина, который путешествует с целью образования. Он все видел, он даже ходил в английскую комедию, где ничего не уразумел, но нашел мадемуазель Грофт, к которой он проявил склонность, не сделав её при этом богатой.
Вольтер. Анекдоты о Петре Великом. С. 38
Царь Пётр Алексеевич, во младых летах, в 1698 году, будучи в Лондоне, познакомился чрез Меншикова, который неотлучно при нём в путешествии находился и в роскоши и в сладострастии утопал, с одною комедианткою, по прозванию Кросс, которую во время пребывания своего в Англии иногда для любовныя забавы имел, но никогда, однакож, сердца своего никакой женщине в оковы не предавал, для того, чтоб чрез то не повредить успехам, которых монарх ожидал от упражнений, в пользу Отечества своего восприятых. Любовь его не была нежная и сильная страсть, но единственное только побуждение натуры. А как при отъезде своём с Меншиковым послал к сей комедиантке пятьсот гиней, то Кросс, будучи сим подарком недовольна, на скупость российского царя жаловалась и просила его, чтоб он государю о сём пересказал. Меншиков просьбу её исполнил, донёс его величеству, но в ответ получил следующую резолюцию: «Ты, Меншиков, думаешь, что и я такой же мот, как ты! За пятьсот гиней у меня служат старики с усердием и умом, а эта худо служила своим передом». На сие Меншиков отвечал: «Какова работа, такова и плата».
Андрей Нартов. Достопамятные повествования и речи Петра Великого. С. 437
В продолжение разнообразных хворей Екатерины, послеродовых, например, Пётр, «ради телесной крепости и горячности своей крови», не мог не отдаваться в досужие часы «любострастию». Если верить иноземным писателям, то однажды ему чрезвычайно полюбилась дочь одного пастора, который, однако, не иначе соглашался уступить русскому владыке дочь, как на основании законного брака. Царь будто бы дал слово, и Шафиров будто бы закрепил его контрактом. Но едва «высокий путешественник» в «телесном удовольствии» удовлетворил телесную крепость свою – обещание было забыто… Девушка возвращена отцу с подарком в 1000 дукатов.
В Петербурге толковали об отсутствующих господах, ходили разные о них слухи, и дядька царевичев, Афанасьев, приехав из Мекленбургии, сказывал Воронову, гофмейстеру царевича: «Слышал я от своего толмача Фридриха, который слышал от хозяйки, где мы стояли, что «у царского величества есть матреса, взята она из Гамбурга». «Здесь не слышно», – отвечал Воронов. Несколько дней спустя Афанасьев был у Воронова в гостях. «Слышал и я, – стал говорить хозяин,– что есть у государя матреса, и царица про это ведает; как приехала в Голландию (2 февраля?), стала пред государем плакать, и государь спросил её: «Кто тебе сказывал?» – «Мне сказала полковница, а к ней писал Платон». И Платона государь за это бил».
У Петра, впрочем, была не одна «матреса»: Авдотья Ивановна Чернышева, «Авдотья – бой-баба», по выражению Петра, во время болезни Екатерины пользовалась его расположением.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 387-388
Когда начат делаться большой Ладожский канал, то монарх, нередко приезжая сам для надзирания за работами оного, обыкновенно останавливался в Старой Ладоге у знаемого им тамошнего купца Барсукова, которого, за расторопность более ещё полюбя, и удостоя его назвать братом, поручил в особое его надзирание одну дистанцию канальной работы и по его же выбору переселение купцов из Старой в Новую Ладогу.
Снисходительнейший государь, имея в доме сего Барсукова для приезду своего особую комнату, всякой раз, когда случалось ему приезжать в сию квартиру свою ночью, останавливался у ворот, приказывал наведываться, не спит ли хозяин, и буде спал, то вхажинал на двор, сколько возможно тише, дабы не разбудить его, и Барсуков не прежде узнавал прибытие императора, как уже поутру. Когда же он приносил пред его величеством в том, что не встретил его, извинение, тогда ответствовал на оное великодушный государь:
– Я не люблю, когда меня кто разбудит, так должен судить по себе, что неприятно, когда кто разбудит и другого; так зачем же мне без нужды беспокоить тебя?
Купец сей имел жену молодую красавицу, весёлого и живого свойства, и не меньше умную и добродетельную. А таковые достоинства и не могли не полюбиться монарху, истинному ценителю дарований. Сия красавица умела притом угождать ему и своей стряпни кушаньем, а паче щами. Частое же его посещение дому их, милостивое и бесчиновное его с ними обращение оживляли более ещё приятности красавицыны смелыми и вольными её поступками, смешанными с разумными её шутками. И монарх, удостоя мужа названия братом, называл и её невесткою.
В один из сих приездов его величества к ним не было хозяина в доме, и государь, поелику случился оный в глубокую полночь, прошёл без шуму же в свою комнату. Хозяйка, узнав о прибытии монаршем поутру, пришла к нему, когда не было ещё у него никого, и поздравя его с прибытием, спрашивала, что угодно ему приказать приготовить покушать.
Великий государь, разговаривая с нею с удовольствием наедине, или хотел испытать добродетель её, или, в самом деле пленяся её приятностями, сделал ей любовное предложение. Но он удивился, когда красавица сия, вдруг переменя приятный и весёлый вид в суровый, с грубостию отвергла предложение его, сказав, что она никак не воображала, чтоб государь, который должен собою подавать пример добродетели подданным, мог сделать толь порочное предложение.
– Разве потому, – примолвила она, – назвали вы мужа моего братом, чтоб отнять честь у жены его?
Монарх, поражённый толикою добродетелью купеческой сей жены, оправяся, так сказать, сказал ей:
– Спасибо, невестка, что ты такова. Я хотел только испытать твою добродетель и честность, и с удовольствием вижу, что не обманулся в тебе. Я хвалю тебя за то и более ещё любить обоих вас буду.
И действительно, от сего времени великий государь обращался с нею с особенною ласкою и с некоторым родом почтения. Один приятель, слышавший от Барсукова, сообщил мне оное.
Анекдоты, касающиеся до государя императора Петра Великого, собранные Иваном Голиковым. Изд. третье, исправленное, дополненное и умноженное. М., 1807. С. 278
«Чтобы любить царя, надо быть с царём в голове»
Но среди многочисленных женщин, с которыми он имел дело, Пётр встретил и таких, которые сумели внушить ему глубокую привязанность. Эта привязанность бывала очень продолжительна. Пётр обнаруживал много нежности, заботливости по отношению к избранницам своего сердца и, что очень странно, бывал им более верен, чем они ему. Этими избранницами были: Анна Монс, леди Гамильтон и Марта Скавронская, впоследствии Екатерина Алексеевна, императрица всероссийская.
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 45
Постараемся проследить, с какого времени и при каких обстоятельствах возникло расположение Петра к Анне Монс; что это была за женщина, окончательно «остудившая» его к царице и ускорившая решение её горькой участи, что это за женщина – которой, по свидетельству иноземцев, отдав сердце, Пётр непременно бы отдал и корону всея России, если бы только на его любовь красавица ответила такою же страстью? Нечего и говорить, что вследствие всех этих обстоятельств Анна Ивановна выступает из ряда дюжинных любовниц великих персон и заслуживает нескольких страниц в очерках истории царствования Петра Великого.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 437
Связь Анны Монс с Петром, начавшаяся в 1692 году, продолжалась более десяти лет. Царь не забывал о своей любовнице ни во время военных походов, ни наслаждаясь прелестями заграничной жизни во время Великого посольства в Европу. «Крайне удивительно, – писал австрийский посол Гвариент, – что царь, против всякого ожидания, после столь долговременного отсутствия, ещё одержим прежней страстью: он тотчас по приезде в Москву посетил немку Монс».
Крылов А. Рога для императора: «камергер Монс», «леди Гамильтон из Петербурга». Архивные разыскания. «Новая Юность» 2001, №5(50). С. 56
С домом старика Монса хорошо был знаком с самого приезда своего в Россию, т. е. с 1676 года, знаменитый Лефорт; гуляка, поклонник женской красоты, он часто бывал у виноторговца и ухаживал за хорошенькими дочерьми; из них старшая скоро вышла замуж за иноземца Фёдора Балка. Если верить Гвариенту, а не верить ему нет основания, младшая из сестёр Монс сделалась любовницей ловкого женевца.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. Смоленск. «Русич»., 2001. С. 440
По свидетельству одного иностранца, Монс была некоторое время общей фавориткой обоих друзей, царя и Лефорта.
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 45
Иностранцы и преимущественно немцы отзываются о ней с большими похвалами. Helbig, например, сводит отзывы всех об Анне Монс, и на основании этого свода выходит, что «эта особа служила образцом женских совершенств: с необыкновенной красотой она соединяла самый пленительный характер; была чувствительна, не прикидывалась страдалицей; имела самый обворожительный нрав, невозмущаемый капризами, не знала кокетства, пленяла мужчин, сама того не желая, была умна и в высшей степени добросердечна». Кроме этих отменных качеств, по уверениям тех же немцев, Анна была до такой степени целомудренна, что на любовные предложения Петра отвечала решительным отказом.
Эти восторженные отзывы немцев, вызванные желанием возбудить сочувствие к судьбе своей единоземки, разлетаются при первом знакомстве с подлинными документами и с рассказами беспристрастных современников. Так, целомудрие было не в характере Анны Ивановны; с легкой руки Лефорта она всецело отдалась Петру; об этом заговорили везде: в домах иноземцев, в избах простолюдинов, в колодничьих палатах.
– Относил я венгерскую шубу к иноземке, к девице Анне Монсовой, – говорил, между прочим, немец, портной Фланк, аптекарше Якимовой, – и видел в спальне её кровать, а занавески на ней золотые…
– Это не ту кровать ты видел, – прервала аптекарша, – а вот есть другая, в другой спальне, в которой бывает государь; здесь-то он и опочивает…
Затем аптекарша пустилась в «неудобь-сказываемыя» подробности.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 442-443
В Москве носилась молва, что остудила Царя к законной царице золовка ея, царевна Наталия Алексеевна, что едва ли справедливо: то был простонародный толк стрельчих, злобившихся на Петра и на всех, кого любил он. Bероятнее пишут современные наблюдатели иноземные, что Евдокия отдалила от себя своего супруга безотвязною ревнивостию и упрёками за привязанность его к иностранцам: вся родня царицы питала глубокую ненависть к ипоземцам, и один из ея братьев оскорблял даже Лефорта в присутствии Царя. Неприязнь их без coмнeния разделяла и Евдокия.
Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. Т. 1-6. С.-Петербург, 1858-1863. Т. 3. С. 190-191
В конце апреля 1699 года государь отправился в последний поход под Азов, и его суб-супруга поспешила завязать с ним нежную переписку; к сожалению, из неё уцелело только пять писем Анны Монс, но их довольно, чтоб судить о характере корреспонденции и о характере писавшей; что до ответов Петра, то они не дошли до нас: их, как кажется, уничтожили в год разрыва государя с его фавориткой.
Уцелевшие письма Анны к государю писаны по-русски, за исключением подписей и маленьких приписок её руки частью на немецком, частью на голландском языках, но, так как Анна по-русски писать не умела, то русский текст писан рукой секретаря.
В этих письмах мы находим обычные пожелания: «милостивейшему государю Петру Алексеевичу» желаю «многолетняго здравия и счастливаго пребывания», затем убедительнейшая просьба: «дай государь милостиво ведати о своём государском многолетном здравии, чтоб мне бедной о твоём великом здравии всем сердцем обрадоваться»; впрочем, подобных просьб расточать, кажется, доводилось не много, так как в пяти письмах Анны мы находим две её благодарности государю за его ответы: «Челом бью милостивому государю за премногую милость твою, что пожаловал, обрадовал и дал милостиво ведать о своём многолетнем здравии чрез милостивое твоё писание, об котором я всем сердцем обрадовалась, и молю Господа-Бога» и проч., «и дай Бог, чтобы нам вскоре видеть милостивое пришествие твоё».
Из этих церемонных, официальных фраз можно думать, что Пётр не доводил ещё Анну до излишней с ним короткости, но, однако, тут же мы находим знаки нежных забот «Аннушки» о своём герое.
Она хлопочет, по его просьбе, достать несколько скляниц какой-то «цедреоли»; «вельми печалится», что не удаётся её достать; жалеет, что у неё «убогой крыльев нет», а «если бы у меня убогой, – пишет Анна Монс, – крылья были и я бы тебе, милостивому государю, сама принесла (ту самую цедреоль)».
В ожидании, пока вырастут крылья, или, по крайней мере, добудет заветный напиток, «вернейшая до своей смерти» Анна Ивановна посылает «четыре цитрона и четыре апельсина», чтоб государь «кушал на здоровье», а наконец посылает и цедреоли двенадцать скляниц, причём просит не гневаться: «больше б прислала, да не могла достать».
С такими нежными заботами относительно государя, казалось бы, Анна Ивановна решительно должна была приковать к себе эту пылкую натуру: так и случилось, но ненадолго.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 443-444
По свидетельству иностранца Гюйсена, «даже в присутственных местах было принято за правило: если мадам или мадемуазель Монс имели дело и тяжбы собственные или друзей своих, то должно было оказывать им всякое содействие». Он же добавляет: они этим снисхождением так широко воспользовались, что принялись за ходатайства по делам внешней торговли и употребляли для того нанятых стряпчих.
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 47
Ревность законной государыни была тем более обоснованной, что Пётр I непременно женился бы на Анне Монс, если бы эта иностранка искренне ответила на ту сильную любовь, которую питал к ней царь. Но она, хотя и оказывала ему свою благосклонность, не проявляла нежности к этому государю. Более того, есть тайные сведения, что она питала к нему отвращение, которое не в силах была скрыть. Государь несколько раз это замечал и поэтому её оставил, хотя и с очень большим сожалением. Но его любовница, вследствие особенностей своего характера, казалась, очень легко утешилась.
Вильбуа. Рассказы о российском дворе. С. 112
Пётр сведал об измене «верной до смерти» Аннушки совершенно случайно. Эта случайность рассказывается иноземными писателями и писательницами со всевозможными романическими прикрасами; благодаря им Анна Ивановна делается какой-то страдалицей-героиней, вызывающей сочувствие.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 447
Меня посетили несколько старых знакомых м-ра В.; одна из них была придворной дамой в царствование Вашего героя. Она умная женщина и развлекает меня рассказами о многих случаях из его частной жизни. Один из них (хоть он и длинен) я изложу, поскольку, как полагаю, он показывает, что монарх не был таким дикарём, каким некоторые представляли его. Он воспылал страстью к дочери одного офицера по имени Монс и, чтобы завоевать её, ухаживал за ней более усердно, чем это обычно приходится делать монархам. Наконец она уступила и стала его явной любовницей, и на протяжении многих лет он любил её с редкой нежностью. В один роковой день он в сопровождении своих собственных и иностранных министров поехал осматривать построенную им в море крепость. На обратном пути польский министр (так именовались тогдашние послы. – Е.Г.) случайно упал с мостков и утонул, несмотря на все попытки спасти его. Император приказал вынуть из его карманов все бумаги и запечатать на виду у всех. Когда обыскивали карманы, выпал портрет; император подобрал его, и вообразите его удивление: он увидел, что это был портрет той самой дамы. Во внезапном порыве гнева он вскрыл некоторые бумаги и нашёл несколько писем, написанных ею покойному в самых нежных выражениях. Он тотчас же покинул общество, один приехал на квартиру моей рассказчицы и приказал ей послать за дамой. Когда та вошла, он заперся в комнате с ними двумя и спросил её, как ей пришло в голову писать такому человеку. Она это отрицала; тогда он предъявил ей портрет и письма, а когда сказал о его смерти, она залилась слезами, а он с такой яростью упрекал её в неблагодарности, что, как думала рассказчица, готов был убить свою даму. Но он вдруг также заплакал и сказал, что прощает ей, поскольку так глубоко чувствует, сколь невозможно завоевать сердечную склонность, «ибо, – добавил он, – несмотря на то что вы отвечали обманом на моё обожание, я чувствую, что не могу ненавидеть вас, хотя себя я ненавижу за слабость, в которой повинен. Но я заслуживал бы совершенного презрения, если бы продолжал жить с вами. Поэтому уходите, пока я могу сдержать свой гнев, не выходя за пределы человеколюбия. Вы никогда не будете нуждаться, но я не желаю вас больше видеть».
Он сдержал свое слово и вскоре после этого выдал её замуж за человека, который служил в отдалённом крае, и всегда заботился об их благополучии.
Письма леди Рондо. Текст цит. по: Безвременье и временщики. Воспоминания об «Эпохе дворцовых переворотов» (1720-е – 1760-е годы). Л. Художественная Литература. 1991. С. 193-194
Рассказ этот в своих подробностях совершенно опровергается Миллером, учёным, как известно, занимавшимся русской историей по архивным подлинным источникам. В одном из рукописных примечаний своих на письма леди Рондо Миллер так передаёт трагический случай: «При осаде Шлюссельбурга в 1702 году Пётр узнал, что обворожительная “domicella Mons” ему неверна и что она вела переписку с саксонским посланником Кенигсеком. Кенигсек провожал государя в этом походе и однажды, поздно вечером, проходя по узенькому мостику, переброшенному чрез небольшой ручей, оступился и утонул.
Первая забота государя при известии о смерти Кенигсека была осмотреть бумаги, бывшие в карманах покойника; в них государь надеялся найти известия относительно союза его с королём Августом и вместо них нашёл нежные письма своей фаворитки. Domicella Mons слишком ясно выражала свою преступную любовь к Кенигсеку; сомнения быть не могло. О портрете, – продолжает Миллер, – тайная история умалчивает. После этого случая государь не хотел уже знать неверную фаворитку, и она, таким образом, лишилась большого счастья, которого непременно бы достигла, если бы сумела превозмочь неосторожную наклонность к Кенигсеку».
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 447
О портрете ничего не говорится в тайной истории, но упоминается о другом знаке ея любви, посланном ею на память г. Кенигсеку. С этих пор царь совершенно отступился от нея.
Сведения о книге: «Письма о России одной дамы, пребывавшей в ней некоторое время, к приятельнице своей в Англию, с историческими примечаниями. Перевод с английскаго. Русская старина, 1878. – Т. 21. – № 2. – С. 331
В рассказе Миллера только одно не ясно: или год смерти Кенигсека выставлен неверно, вместо 1703 – 1702, или Пётр I не тотчас по смерти саксонско-польского посла узнал о связи его с Анною Монс; так, по крайней мере, можно думать по прочтении следующего места в письме государя к Ф.М. Апраксину:
«Шлюссельбург, 15 апреля, 1703 года… здесь всё изрядно милостию Божиею, только зело несчастливый случай учинился за грехи мои: первый, доктор Лейм, а потом Кенисен, который принял уже службу нашу, и Петелин утонули внезапно, и так вместо радости – печаль»; трудно допустить, чтобы Пётр изъявлял такое сожаление о человеке, который разбил его любовь к преемнице царицы Авдотьи: явно, что во время отпуска письма Пётр ещё ничего не знал об измене Монс; быть может, бумаги покойника сохли или были ещё запечатаны.
Семевский М.И. Тайный сыск Петра I. С. 448
Но вот на жизненном пути Анны появляется новая личность: прусский посланник Кейзерлинг. Для неё это была счастливая встреча. Каким образом состоялось их знакомство – неизвестно.
Е. Оларт. Петр I и женщины. М., 1997. С. 48
По кончине первого любимца генерала-адмирала Лефорта место его заступил у царя Петра Алексеевича граф Фёдор Алексеевич Головин, а по особливой милости – Меншиков, но он беспокоился ещё тем, что видел себе противуборницу свою при его величестве Анну Ивановну Монс, которую тогда государь любил и которая казалась быть владычицею сердца младого монарха. Сего ради Меншиков предприял, всячески стараяся о том, каким бы образом её привесть в немилость и совершенно разлучить. Анна Ивановна Монс была дочь лифляндского купца, торговавшего винами, чрезвычайная красавица, приятного вида, ласкового обхождения, однако посредственной остроты и разума, что последующее происхождение доказывает.
Несмотря на то, что государь несколько лет её при себе имел и безмерно обогатил, начала она такую глупость, которая ей служила пагубою. Она поползнулась принять любовное предложение бранденбургского посланника Кейзерлинга и согласилась идти за него замуж, если только царское на то будет благословение. Представьте себе: не сумашествие ли это? Предпочесть двадцатисемилетнему, разумом одарённому и видному государю чужестранца, ни тем, ни другим не блистающего! Здесь скажут мне, что любовь слепа – подлинно так, ибо она на самом верху благополучия девицу сию нелепой и необузданной страсти покорила. Ко исполнению такого намерения положила она посоветовать о том с Меншиковым и просить его, чтоб он у государя им споспешествовал.
Кейзерлинг нашёл случай говорить о том с любимцем царским, который внутренне сему радовался, из лукавства оказывал ему своё доброхотство, в таком предприятии более ещё его подкреплял, изъясняя ему, что государю, конечно, не будет сие противно, если только она склонна.
Но прежде, нежели будет он о сём деле его величеству говорить, надлежит ему самому слышать сие от неё и письменно показать, что она желает вступить в брак с Кейзерлингом. Для сего послал он к ней верную её подругу Вейдиль, чтоб она с нею обо всём переговорила, которой призналась Монс чистосердечно, что лучше бы хотела выйти за Кейзерлинга, которого любит, нежели за иного, когда государь позволит. Меншиков, получив такую ведомость, не упустил сам видеться с сею девицею и отобрать подлинно не только устно мысли её, но и письменно. Сколь скоро получил он такое от неё прошение, немедленно пошёл к государю и хитрым образом сказывал ему так: «Ну, всемилостивейший государь, ваше величество всегда изволили думать, что госпожа Монс вас паче всего на свете любит. Но что скажете теперь, когда я вам противное доложу?» – «Перестань, Александр, врать, – отвечал государь, – я знаю верно, что она одного меня любит, и никто инако меня не уверит, разве скажет она то мне сама». При сём Меншиков вынул из кармана своеручное её письмо и поднёс государю. Монарх, увидя во оном такую не ожидаемую переписку, хотя и прогневался, однако не совсем по отличной к ней милости сему верил. А дабы вящше в деле сём удостовериться, то его величество, посетив её в тот же день, рассказывал ей без сердца о той вести, какую ему Меншиков от неё принёс. Она в том не отрицалась. И так государь, изобличив её неверностию и дурачеством, взял от неё алмазами украшенный свой портрет, который она носила, и при том сказал: «Любить царя – надлежало иметь царя в голове, которого у тебя не было. И когда ты обо мне мало думала и неверною стала, так не для чего уже иметь тебе мой портрет». Но был так великодушен, что дал уборы, драгоценные вещи и всё пожалованное оставил ей для того, чтоб она, пользуясь оными, со временем почувствовала угрызение совести, колико она против него была неблагодарна. Вскоре после того вышла она замуж за Кейзерлинга, но, опомнясь о неоценённой потере, раскаивалась, плакала, терзалась и крушилась ежедневно так, что получила тектоническую(?) болезнь, от которой в том же году умерла.
