Андрей Алексеевич Мурай
Письма к незнакомцу. Книга 5. Красота
Желание быть красивой начинает тревожить представительниц слабого пола рано. Впервые оно может проявиться годам к пяти. Девочка в маминых кружевах, в туфлях на высоком каблуке, раскрашенная яркой помадой стоит, покачиваясь, у зеркала и очень радуется тому, что она красивая.
Подростком (и я вам это писал!) она будет вертеться у зеркала вьюнком, будет возвращаться к нему то и дело и всё время повторять, что она красивая. Даже нет, самая красивая.
Молодая женщина мечтает наподобие поварихи Тоси Кислициной из кинофильма «Девчата»: «Вот иду я по улице красивая, а все встречные ребята так и столбенеют, а кто послабей – так и падают, падают, падают, и сами собой в штабеля укладываются!»
Ну и в зрелых годах женщина часами убеждает зеркало, что она ещё очень хороша. Что ещё тряхнёт канделябрами… И украшает себя, украшает…
Из писем лорда Честерфилда о предметах, которые люди возводят в сверхценности:
«У женщин таким предметом чаще всего является их красота. Как только разговор заходит о ней, никакая лесть им не кажется грубой. Природа, должно быть, не создала ещё женщины, настолько уродливой, чтобы она могла остаться совершенно равнодушной к похвале, воздаваемой её наружности…Окажись у неё некрасивая фигура, она думает, что всё уравновешивается красотой лица. Если же безобразны и лицо, и фигура, то она успокаивает себя тем, что ей присуще некоторое очарование, уменье как-то особенно себя держать, некое jenesaisguoi»219.
Никогда женщина не скажет, что она некрасива. Она будет юлить и отпираться до последнего. Даже если ей прямым текстом скажут: «Да ты страшна, как чёрт!» вечером в телефонном разговоре с подругой она грубую фразу ловко переиначит: «Ты знаешь, сегодня мужчина сказал мне, что я чертовски привлекательна…»
Без красоты, без привлекательности женщина безоружна в войне полов. Имея красоту, чувствует себя уверенно. Получим подтверждение у поэтов.
Максимилиан Волошин писал, о царственной чете, которую мы с Вами уже упомянули – Эхнатон и Нефертити. У него войны и колесницы, а Нефертити:
Глаза,
Ресницы,
И лоб звездАми озарённый,
И шеи выгиб изумлённый…
Багдадский лирик Ибн аль Мутазз:
Но явилась без спросу она и как в бой
Красоты своей войско ведёт за собой.
Пьер де Ронсар:
Природа каждому оружие дала:
Орлу – горбатый клюв и мощные крыла.
Быку – его рога, коню – его копыта,
У зайца – быстрый бег, гадюка ядовита,
Отравлен зуб ее. У рыбы – плавники,
И, наконец, у льва есть когти и клыки.
В мужчину мудрый ум она вселить умела,
Для женщин мудрости Природа не имела
И, исчерпав на нас могущество свое,
Дала им красоту– не меч и не копье.
Пред женской красотой мы все бессильны стали.
Она сильней богов, людей, огня и стали.
Что тут можно добавить? Пожалуй, одну историю добавить можно. Один француз попал на остров людоедок, где и был людоедками пойман. Все они были безобразны, поскольку мясо портит девичье лицо. Мужчину прикрутили к столбу и спросили:
«А не хочет ли он напоследок что-нибудь сказать им по-французски? Поскольку будет съеден». «А ля гер, ком алягер, – сказал пленённый. – Бон апети мадам, но пусть начнёт откусывать от меня самая безобразная из вас…»
Никто его не тронул. Каждая из претенденток на его руку или сердце, или ягодицу признавала свою малую женскую привлекательность, но считаться самой безобразной никто не захотел. Пришлось хитреца отвязать и отпустить.
И Вы меня, Серкидон, отпустите. Крепко жму Вашу руку, или ногу, мне уже всё равно до того я дописался.
-39-
Приветствую Вас, Серкидон!
Французская писательница-феминистка Симона де Бовуар главным образом известна книгой «Второй пол». Злопыхатели утверждают, что писательница умудрилась свои личные проблемы и представления возвести в ранг общеженских. Книга мною, признаюсь, не читана, поскольку к творчеству феминисток отношусь, мягко сказать, насторожено.
Cо вторым полом, а так мадам Бовуар назвала, надо полагать, женщин, сегодня разбираться не будем. Перейдём сразу к третьему полу. Это моя мечта – написать книгу под названием «Третий пол». О красавицах. Предлагаю Вашему вниманию некоторые тезисы и постулаты из ненаписанной мною книги. Эпиграф предваряющий ещё не выбран мною окончательно. Мечусь между определением Ральфа Эмерсона: «Красивая женщина – есть поэзия в её житейском воплощении». И афоризмом Бориса Крутиера:220 «Пока красота спасёт мир, красотки его погубят».
Ну а суть книги и её основное утверждение: красивая женщина есть представительница третьего пола и являет собой нечто особое. Всё у красавицы не так и всё по-другому. Составитель слов и словарей Пьер Буаст221 сказал: «Красивая женщина умирает дважды». Вот видите, Серкидон, она даже умирает дважды. А бывает, проживает мафусаилов век… в сердцах многочисленных поклонников…
Шопенгауэр писал: «Красота – открытое рекомендательное письмо, заранее завоёвывающее сердце».
Красавица послала во внешний мир это письмо и теперь ждёт ответа, трудами не озабочиваясь. Она словно дала в долг и теперь ждёт, чем же ей отплатят… А внешний мир расплачиваться не спешит… Такой сюрпляс может длится годами. Красотка считает, что ей за красоту обязаны. «Нет, – возражают злые люди. – ты свою красоту в лоторею выиграла. А сама-то что?..»
Но это во взрослую пору. А в детстве красивая девочка слышит со всех сторон ахи и охи, и дома её любят, и в школе ей делают поблажки. Это неказистой дурёхе двойку закатать самое то, а обидеть красивую девочку рука не поднимается. Впоследствии доценты и профессора будут ставить красивой девушке оценки за красивые глазки, а не за реальные знания… Вот и говорят злые люди, что баба красивая – дура набитая. И что в башке у неё не больше, чем у куклы. Конечно, это преувеличением. Ну а разобраться, к чему красавице быть умной? Когда она говорит, никто не слушают, а только любуются… Или – завидуют, негодуют, страдают и прочее и прочее.
Отношение со стороны женщин. Славу богу, тут коротко. Женщины красавицу сторонятся. Кому хочется быть фоном? Посмотрев на красавицу, дальше всего от неё отбегает дурнушка… Поплачет дурнушка в подушку, посмотрит внимательно на себя в зеркало и так решит: «Слезами делу не поможешь, счастье можно только взять с боем…»
И – в бой! И знаете, Серкидон, если красотка – это подчас «мимоза в ботаническом саду»222, то дурнушка – этакий сорнячок, который голыми руками не возьмёшь и так просто из земли не вырвешь.
Отношение к красавицам со стороны мужчин.
Встреча с красивой женщиной – момент истины для мужчины. Эта встреча поднимает в душе мужчины то, что там скрыто: у одного это – Везувий, у другого – гейзер, у третьего что-то пшикнет или булькнет – и всё.
А что в мужском мозгу? Буря эмоций и многоголосица! Правое полушарие мозга рисует сладкий миг свиданья, требует всё бросить и бежать знакомится, но потом берёт слово левое полушарие: «Спокойно…У неё кто-то есть, и он очень крут… Она требовательна?.. Такие женщины для принцев крови, для олигархов, для дипломатов, для наркобаронов…»
Из Константина Мелихана: «Что такое счастье? Иметь красивую жену. Что такое горе? Иметь такое счастье».
Это не придумано. Это пережито. Первая жена Кости была красива. С утра она направляла на Константина взгляд, равный по силе воздействия гиперболоиду инженера Гарина. Взгляд прожигал в душе такие строчки: «Константин, ты видишь, какое чудо досталось тебе? Скорее соответствуй…» Костя не сдюжил.
Из Юрия Тынянова:223 «…дети не знают, что им делать со слишком хорошими игрушками. Имеются ввиду игрушки дорогие, лакированные, новые. Они не кажутся функциональными. Ими, кажется, нельзя играть. Их можно только беречь».
То же и с красивыми женщинами.
Философ Ортега: «В любом обществе есть «официальные красавицы», которых в театрах или во время народных гуляний люди показывают друг другу, как исторические памятники; так вот, они крайне редко вызывают в мужчине пылкую страсть. Эта красота настолько безупречна, что превращает женщину в произведение искусства и тем самым отдаляет от нас. Ею восхищаются, то есть испытывают чувство, предполагающее известную дистанцию, однако ее не любят. Потребность в близости, без которой любовь немыслима, при этом, конечно же, отсутствует»224.
Оно и понятно, кому охота иметь дома памятник.
Из Игоря Губермана:
Красоток я любил не очень,
И не по скудности деньжат.
Красоток даже среди ночи
Волнует, как они лежат.
У Жорж Санд красивая женщина «постоянно смотрится в воображаемое зеркало». И понятно почему. Это дурнушка может нацепить на себя что угодно, не причесаться, без маникюра на люди выйти. Это серая мышка может лечь просто, поджав смиренно и лапки, и хвостик. Красивую женщину красота обязывает и лежать, и сидеть, и ходить красиво.
Ну и пожалуй самое-самое трудное. Представьте себе, Серкидон, водолаза, который надевает скафандр и остаётся в нём навсегда. Так живут красивые женщины. Брижит Бардо говорила, что нет работы тяжелей, чем быть красивой двадцать четыре часа в сутки.
А теперь самое-самое обидное. Вспомним ещё раз фильм «Девчата» и Тосю Кислицину. На ней «первый парень на деревне» Илья Ковригин женился. А другой героине фильма – красавице Анфисе – эта сладкая «коврижка» да имени Илюшка не досталась… Погулял да и бросил.
И если Вы, Серкидон, сейчас спросите меня: «Почему?», значит, ничего из написанного Вы не поняли.
Но всё равно жму Вашу руку, и до следующего письма.
-40-
Приветствую Вас, Серкидон!
В сегодняшнем письме мы с Вами, падкий на парадоксы Серкидон, опровергнем Гёте. Поэт сетовал, мол, де его таланту не свойственна боевитость. При этом он же написал:
«Ибо дружим мы с прекрасным,//А с уродливым враждуем».
Попеняем Гёте за призыв повраждовать, а сами подружимся не только с прекрасным , что по силам многим. Попробуем посмотреть с симпатией на безобразное и уродливое. Откроем наши объятия по обе стороны эстетики! Хотя бы на время прочтения этого письма.
Англоязычный классик Генри Джеймс225 писал об английской писательнице Мери Эванс: «Она потрясающе некрасива, изумительно безобразна.У неё низкий лоб, невыразительные серые глаза и огромный нос, нависающий над большим ртом, заполненным кривыми зубами, а о подбородке и нижней челюсти лучше умолчать… Но в этой наибезобразнейшей оболочке заключена неотразимая красота; достаточно считанных минут, чтобы вы полностью оказались во власти её обаяния, и вам, как и мне в своё время, не остаётся ничего другого, как только влюбиться в неё».
Казалось бы: от уродины мужчина должен отшатнуться, дурнушку обойти…Но… случается чувствительный ляпсус. Любовь становится с ног на голову. Чтобы убедиться, что такое бывает не только у англичан, приведём отечественные примеры.
Иван Тургенев и Алексей Толстой. Молодые люди были в Большом театре на маскараде. Перемолвились непринуждённо с одной из масок, фигуристой и звонкоголосой. Иван Сергеевич был маской заинтригован и решил продолжить c ней знакомство уже без маскарада. Взял с собой за компанию Алексея Константиновича. Визит оказался судьбоносным.
По воспоминаниям Тургенева, когда открылась дверь, он увидел «лицо чухонского солдата в юбке». Понятно дело, Иван Сергеевич услышал, как в его ранимой душе художника раздалась команда «Кругом!..» Зашёл что называется соблюсти приличия.
Но… но красота – в глазах смотрящего226. Алексей Константинович не заметил, что сорваны маски, он увидел красавицу, в которую влюбился по уши. Душа его услышала команду «В ружьё!», в сердце зазвучала музыка и, как результат, полились стихи, посвящённые бывшей маске, послекарнавальной Софье Бахметьевой:
Средь шумного бала, случайно,
В тревоге мирской суеты,
Тебя я увидел, но тайна
Твои покрывала черты.
Маска была снята, но покров тайны остался. «Безумная душа поэта»227 была осуждена любить эту женщину до последних дней жизни.
Так может быть тонкий вкус по дамской части удалось проявить писателю Тургеневу? Никак нет! Его возлюбленная была не менее, а более страшна. Певица Полина Виардо, которую в России определили: «Сажа да кости». Резкие, неправильные и некрасивые черты лица. Мать Тургенева, Варвара Петровна, была в ужасе: «Он, как безумец, гонялся по всей Европе за этой цыганкой…»
Гражданская жена Некрасова, Авдотья Панаева, называла «певичку» лягушкой за излишне широкий рот. Можно представить, как удивлялась Авдотья Яковлевна, когда из этого рта вырывались не кваканья, а вполне классический репертуар в прекрасном исполнении. Что же касается Ивана Сергеевича, для него Виардо была только сладкоголосой царевной. День встречи с ней Тургенев до конца жизни считал днём, определившим его судьбу. Да мы же с Вами читали его письма к его роковой мадам.
Вспомним слова Василия Васильевича Розанова о тотальном чувстве, овладевшим Тургеневым, « к лицу, глазам, волосам, голосу, манерам, улыбке, фигуре, корпусу, к крови и нервам… к цвету и запаху её».
А вот мнение Анатолия Фёдоровича Кони: «Привязанность к Виардо обессилила и связала его волю, ввела его в заколдованный круг неотразимого влияния властной и выдающейся женщины».
Та же Панаева свидетельствует:
«Он, не имея денег абонироваться в кресла, без приглашения являлся в ложу, на которую я абонировалась в складчину со своими знакомыми. Наша ложа в третьем ярусе и так была набита битком, а колоссальной фигуре Тургенева требовалось много места. Он бесцеремонно садился в ложе, тогда как те, кто заплатил деньги, стояли за его широкой спиной и не видали ничего происходившего на сцене. Но этого мало. Тургенев так неистово аплодировал Виардо, что возбуждал ропот в соседях нашей ложи».
В своё оправданье Тургенев написал: «Моё чувство к ней является чем-то, чего мир никогда не знал, чем-то, что никогда не существовало и что никогда не может повториться!»
Но один ли наш русский классик пошёл по европам, околдованный французский сиреной? Нет, в певицу Виардо, помимо русского писателя, были влюблены десятки мужчин – и политические деятели, и покорители бомонда. Художник Ари Шеффер228 признавал: «Она отменно некрасива, но если я увижу её снова, я безумно влюблюсь в неё».
А помните, Серкидон, я рекомендовал Вам прочесть у Моруа, как Роберт Браунинг женился на Элизабет Барретт? Не помните… Не читали… Слушайте. Ей было тридцать девять лет, она писала прекрасные стихи, но сама была некрасива. Элизабет боялась смотреть в зеркало: «Следы прошедших лет, отметины возраста мне отвратительны. Во мне нет ничего, на что можно было бы посмотреть, а слушать меня неинтересно. Единственно, что у меня осталось, это моя поэзия…»
Этого оказалось достаточно для того, чтобы пленить мужчину. Пусть одного на миллион, ну а зачем больше. Романтик Роберт Браунинг признался в любви так, как и надлежит поэту – начиная со стихов: «Я всем сердцем полюбил Ваши стихи, дорогая мисс Барретт, но я не хочу ограничиваться банальными комплиментами, выражая восхищение Вашим талантом, и на том вежливо поставить точку. Я полюбил Ваши книги, как уже сказал, всем сердцем, но я полюбил и Вас… »
Через годы Элизабет Браунин написала мужу-Роберту:
Как я тебя люблю? Люблю без меры.
До глубины души, до всех ее высот,
До запредельных чувственных красот,
До недр бытия, до идеальной сферы.
Но вернёмся в Россию, и припомним первую любовь Ивана Бунина, продолжателя литературных традиций Толстого и Тургенева. Он и влюбился похожим образом. Кого я только не цитировал, а сейчас пришло время мне процитировать самого себя: «Видел я фотографию Варвары Пащенко. Плотная, коренастая девица с пенсне, с короткой шеей, с длинными ушками. Чтобы влюбиться в такую без памяти, воистину нужно быть поэтом с богатым воображением».
Так где же истоки любви красивых мужчин к некрасивым женщинам? Оно конечно, «мне стан твой понравился тонкий…», «а голос так дивно звучал…», но только ли это… Истину надо искать или в словах Марселя Пруста: «Оставим красивых женщин мужчинам без воображения…»,
В словах Жана де Лабрюйера:229 «Тот, кто влюбляется в дурнушку, влюбляется со всей силой страсти, потому что такая любовь свидетельствует или о странной прихоти его вкуса, или о тайных чарах любимой, более сильных, чем чары красоты».
В словах Жорж Санд: «…некрасивость, не радуя взора, может привлекать сердца».
Подходим к выводу. Казалось бы, естественно, когда мужчины влюбляется в красавиц, а от дурнушек бегут. Но случается и по- другому: бегут от красавиц, а в дурнушек влюбляются. Так что, если доведётся Вам, Серкидон, полюбить девочку страшненькую, кривенькую, конопатенькую, не пугайтесь – не Вы первый, не Вы последний.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-41-
Приветствую Вас, Серкидон!
Говоря о женской красоте и о красивых женщинах, можем ли мы с Вами, Серкидон, не прочесть рассказ Антона Павловича Чехова «Красавицы»?
Вдохновляет и то, что я могу расслабиться и давать лишь короткие пояснения. Главное уже написал Антон Павлович.
Герой рассказа, будучи гимназистом, вспоминает:
«Садясь за стол, я взглянул в лицо девушки, подававшей мне стакан, и вдруг почувствовал, что точно ветер пробежал по моей душе и сдунул с неё все впечатления дня с их скукой и пылью. Я увидел обворожительные черты прекраснейшего из лиц, какие
когда-либо встречались мне наяву и чудились во сне. Передо мною стояла красавица, и я понял это с первого взгляда, как понимаю молнию.
Я готов клясться, что Маша, или, как звал отец, Машя, была настоящая красавица, но доказать этого не умею. Иногда бывает, что облака в беспорядке толпятся на горизонте, и солнце, прячась за них, красит их и небо во всевозможные цвета: в багряный, оранжевый, золотой, лиловый, грязно-розовый; одно облачко похоже на монаха, другое на рыбу, третье на турка в чалме. Зарево охватило треть неба, блестит в церковном кресте и в стеклах господского дома, отсвечивает в реке и в лужах, дрожит на деревьях; далеко-далеко на фоне зари летит куда-то ночевать стая диких уток… И подпасок, гонящий коров, и землемер, едущий в бричке через плотину, игуляющие господа – все глядят на закат и все до одного находят, что он страшно красив, но никто не знает и не скажет, в чём тут красота. Красоту армяночки художник назвал бы классической и строгой. Это была именно та красота, созерцание которой, бог весть откуда, вселяет в вас уверенность, что вы видите черты правильные, что волосы, глаза, нос, рот, шея, грудь и все движения молодого тела слились вместе в один цельный, гармонический аккорд, в котором природа не ошиблась ни на одну малейшую черту; вам кажется почему-то, что у идеально красивой женщины должен быть именно такой нос, как у Маши, прямой и с небольшой горбинкой, такие большие тёмные глаза, такие же длинные ресницы, такой же томный взгляд, что её черные кудрявые волосы и брови так же идут к нежному, белому цвету лба и щёк, как зеленый камыш к тихой речке; белая шея Маши и ее молодая грудь слабо развиты, но, чтобы суметь изваять их, вам кажется, нужно обладать громадным творческим талантом. Глядите вы, и мало-помалу вам приходит желание сказать Маше что-нибудь необыкновенно приятное, искреннее, красивое, такое же красивое, как она сама…
Ощущал я красоту как-то странно. Не желания, не восторг и ненаслаждение возбуждала во мне Маша, а тяжелую, хотя и приятную, грусть. Эта грусть была неопределенная, смутная, как сон.
И всё время потом слышал я не переставая шаги ее босых ног и видел, как она с серьезным, озабоченным лицом носилась по двору. Пробегала она то по ступеням, обдавая меня ветром, то в кухню, то на гумно, то за ворота, и я едва успевал поворачивать голову, чтобы следить за нею.
И чем чаще она со всей красотой мелькала у меня перед глазами, тем сильнее становилась моя грусть. Мне было жаль и себя, и её, и хохла, грустно провожавшего ее взглядом всякий раз, когда она сквозь облако половы бегала к арбам. Была ли это у меня зависть к её красоте, или я жалел, что эта девочка не моя и никогда не будет моею и что я для неё чужой, или смутно чувствовал я, что её редкая красота случайна, не нужна и, как всё на земле, не долговечна, или, быть может, моя грусть была тем особенным чувством, которое возбуждается в человеке созерцанием настоящей красоты, бог знает!»
Что мы прочли, а вернее, что увидели? Отрывок жизни подростка. Обратите внимание на слова про «тяжёлую, хотя и приятную грусть…»
Но вот подросток стал студентом и вновь встретился с красавицей:
«Это была ещё молодая девушка, лет семнадцати-восемнадцати, одетая в русский костюм, с непокрытой головой и с мантилькой, небрежно наброшенной на одно плечо, не пассажирка, а, должно быть, дочь или сестра начальника станции. Она стояла около вагонного окна и разговаривала с какой-то пожилой пассажиркой. Прежде чем я успел дать себе отчет в том, что я вижу, мною вдруг овладело чувство, какое я испытал когда-то в армянской деревне.
Девушка была замечательная красавица, и в этом не сомневались ни я и ни те, кто вместе со мной смотрел на неё. Если, как принято, описывать её наружность по частям, то действительно прекрасного у неё были одни только белокурые, волнистые, густые волосы, распущенные и перевязанные на голове чёрной ленточкой, все же остальное было или неправильно, или же очень обыкновенно. От особой ли манеры кокетничать, или от близорукости, глаза её были прищурены, нос был нерешительно вздернут, рот мал, профиль слабо и вяло очерчен, плечи узки не по летам, но тем не менее девушка производила впечатление настоящей красавицы, и, глядя на неё, я мог убедиться, что русскому лицу для того, чтобы казаться прекрасным, нет надобности в строгой правильности черт, мало того, даже если бы девушке вместо её вздернутого носа поставили другой, правильный и пластически непогрешимый, как у армяночки, то, кажется, от этого лицо её утеряло бы всю свою прелесть.
Стоя у окна и разговаривая, девушка, пожимаясь от вечерней сырости, то и дело оглядывалась на нас, то подбоченивалась, то поднимала к голове руки, чтобы поправить волосы, говорила, смеялась, изображала на своем лице то удивление, то ужас, и я не помню того мгновения, когда бы её тело и лицо находились в покое. Весь секрет и волшебство её красоты заключались именно в этих мелких, бесконечно изящных движениях, в улыбке, в игре лица, в быстрых взглядах на нас, в сочетании тонкой грации этих движений с молодостью, свежестью, с чистотою души, звучавшею в смехе и в голосе, и с тою слабостью, которую мы так любим в детях, в птицах, в молодых оленях, в молодых деревьях.
Это была красота мотыльковая, к которой так идут вальс, порханье по саду, смех, веселье и которая не вяжется с серьезной мыслью, печалью и покоем; и, кажется, стоит только пробежать по платформе хорошему ветру или пойти дождю, чтобы хрупкое тело вдруг поблекло и капризная красота осыпалась, как цветочная пыль.
– Тэк-с… – пробормотал со вздохом офицер, когда мы после второго звонка направились к своему вагону.
А что значило это «тэк-с», не берусь судить. Быть может, ему было грустно и не хотелось уходить от красавицы и весеннего вечера в душный вагон, или, быть может, ему, как и мне, было безотчётно жаль и красавицы, и себя, и меня, и всех пассажиров, которые вялои нехотя брели к своим вагонам».
А теперь скажите мне, Серкидон, откуда берётся это странное состояние грусти при встрече с красивой женщиной? Беру на себя смелость объяснить это. Попытаюсь поверить Чехова нашим славным поэтическим звеном – Пушкин-Лермонтов.
«Мне грустно и светло//Печаль моя светла…» – такими пушкинскими строчками попробуем выразить состояние мужчины при встрече с красивой женщиной. Смятение души: тут и мысли о случайности, скоротечности красоты, и мысли о своём временном пребывании на Земле, и смутные вспоминания того, чтобы было до воплощения. Если лермонтовский Демон «позавидовал невольно//Неполной радости земной», то душа человека в земной своей юдоли может вспомнить полные радости, когда впереди была одна голубая вечность.
Вдобавок к этому встаёт нерешённый вопрос Николая Гумилёва из стихотворения «Шестое чувство»:
Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?
Добавим к этому перечислению и красавицу, которая слишком хороша для плотской любви. И что с ней делать?
Так, век за веком – скоро ли, Господь? –
Под скальпелем природы и искусства,
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
До сих пор нет у человека совершенного органа для постижения шестого чувства. Чувства прекрасного. Человек, как бескрылая тварь, выть не воет, но порой находиться при встрече с прекрасным в состоянии наваждения, оторопи, растерянности, робости, фрустрации…
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-42-
Приветствую Вас, Серкидон!
Вот о чём подумалось: женился мужчина на красивой женщине и что же – всю жизнь ему находиться в состоянии грусти? А душе его всё время вести напряжённую работу, созерцая красоту? Так, может быть, лучше взять в жёны ту, у которой есть прекрасное нечто, а остальное так себе? Сосредоточиться и упиваться этим нечто, не напрягаясь чрезмерно?
Набрёл я на эту мысль, читая работу Канта «Наблюдение над чувством прекрасного и возвышенного»:
Известно, что те женщины, которые при первом взгляде не производят особого впечатления, потому что они красивы не бесспорно, обычно, когда они начинают нравиться при более близком знакомстве, гораздо больше располагают к себе, и кажутся всё более красивыми. Наоборот, красивая внешность, сразу бросающаяся в глаза, впоследствии воспринимается с большим равнодушием. Это, вероятно, объясняется тем, что нравственные прелести, когда становятся приметными, больше пленяют, а также тем, что они оказывают действие только при наличии ощущений нравственного порядка и как бы открываются, причём открытие каждой новой привлекательной черты всегда заставляет предполагать ещё большее их число. А те приятные черты, которые вовсе не скрыты, оказав в самом начале своё действие, впоследствии не могут уже достичь ничего иного, как только охладить чрезмерное любопытство влюблённого и постепенно довести его до равнодушия».
Попробую перевести с философского языка на бытовой.
Женщину, пленяющую мужчину, но не сразу, сравним с цветком, который распускается с каждым днём всё роскошней и этим привлекателен. Женщина-красавица сразу показала себя в полном цветении и далее может предъявлять к осмотрению лишь то же самое, всё менее радуя падкий на новизну мужской взгляд, а затем и вовсе начнёт терять лепесток за лепестком. Ведь известно: у всего, что расцвело в полную меру (акме!) одна дорога – к увяданию.
Далее примите рассуждения ещё одного сложного и требующего пояснений философа – Сёрена Кьеркегора. Из «Дневника обольстителя»: «Божественное преимущество эстетики именно в том, что предмет её исключительно прекрасное: изящная литература и прекрасный пол…»
Вынужден прервать цитату. Думаю, намеренно Кьеркегор сделал автора записок излишне восторженным и мало осведомлённым в вопросах эстетики. Трудно предположить, что датский философ не знает, что эстетические категории ходят парами, как воспитанники детских садов, и одна из этих пар – «прекрасное-безобразное». Эстетика – наука контрастов!
«Я восхищаюсь, видя, как солнце женственности и красоты, сияя бесконечным разнообразием переливов, разбрасывает свои лучи во все уголки мира. Каждая отдельная женщина носит в себе частицу этого всемирного богатства, причём всё остальное содержание её существа гармонически группируется около этой блестящей точки…»
Это и есть та сама умеренная северная женщина, у которой одна блестящая точка (мы с Вами назвали её прекрасным нечто), а остальное выдержано в спокойных тонах, призванных не ослеплять сразу мужского взора.
«В этом смысле женская красота бесконечно делима, но каждая отдельная частица её непременно должна находиться, как уже сказано выше, в гармоническом сочетание с внутренним содержанием женщины, иначе от неё получится неопределённо смешанное впечатление – как будто природа задумала что-то, да и не выполнила…»
Вот тут мы опять столкнулись с мыслью о том, что внешнее женское должно быть гармонически связано с женским внутренним.
Далее обольститель даёт длинный список «блестящих точек», около которых женщина может сгруппировать свой образ:
«У каждой женщины есть нечто (добрались и до «нечто») своё особенное, принадлежащее одной ей; например, весёлая улыбка, лукавый взгляд, поклон, шаловливый нрав, пылкое волнение, тихая грусть, глубокая меланхолия, земное вожделение, повелительное мановение бровей, тоскливый взор, манящие уста, загадочное чело, длинные ресницы, небесная гордость, земная стыдливость, ангельская чистота, мгновенный румянец, лёгкая походка, грация движений, мечтательность, стройный стан, мягкие формы, пышная грудь, тонкая линия, маленькая ножка, прелестная ручка… – у каждой своё, не похожее на то, чем обладает другая».
Что же предлагает нам Сёрен Кьеркегор? Это не красавица, где много дано в одни руки, это не дурнушка, где всё из рук вон плохо. Дан наиболее распространённый вариант земной женщины, в которую может влюбиться грешный мужчина, заметивший блестящую точку и догадавшийся, что блестит она неспроста. Да и блеск этот – отблеск. Чего? Об этом в другой раз. А пока примите сказку от Владимира Краковского:
БЛИЗНЯШКИ
Жили-были девочки-близнецы. И всё –то у них было одинаковое: и осанка, и походка, и глазки, и носики, и губки, и ушки. И волосы у них были одного цвета, и ножки – одной длины. И голоса были схожи до последнего обертона. Но только одна была красивая, а вторая – нет. И те люди, которые могли разглядеть красоту, легко их отличали. А – остальные путали.
Всё, Сёрен… пардон, Серкидон! Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-43-
Приветствую Вас, Серкидон!
Не хотелось бы, чтобы наш долгий разговор о красоте делал Вас некрасивым. Не надо морщить нос и cкрежетать зубами. Скоро мы оставим тему, оказавшуюся столь сложной и для Вас, и для меня.
Начинали мы с Вами, как помниться, от Толстого, а ближе к концу вспомним и о Достоевском. Фёдор Михайлович – самый цитируемый автор, если речь идёт о критериях Добра, Истины и Красоты.
Помню, когда появились сложности и узелки на гладком тексте, мы с Вами прибегли к острому перу философа Владимира Соловьёва. Сделаем это ещё раз. Приведу цитату из работы «Три речи в память Ф.М. Достоевского»:
«В своих убеждениях он (Достоевский) никогда не отделял истину от добра и красоты, в своём художественном творчестве он никогда не ставил красоту отдельно от добра и истины. И он был прав, потому что эти три живут только своим союзом. Добро отделённое от истины и красоты, есть только неопределённое чувство, бессильный порыв, истина отвлечённая есть пустое слово, а красота без добра и истины есть кумир».
