Андрей Алексеевич Мурай
Письма к незнакомцу. Книга 7. Муж и жена – одна сатана
-1-
Приветствую Вас, Серкидон!
Не готов пока огласить название новой темы. Будем считать, что я над ним размышляю. Но, учитывая Вашу будущую парность, готов предложить Вашему вниманию несколько гармоничных и взаимосимпатичных пар. Глядишь, для Вас что-либо сгодится. Ну а нет – так и нет!
Начнём с диковинного альянса, который принесла нам безудержная эмансипация, перевернувшая всё с ног на голову.
Представьте себе сильную и независимую женщину – Оpлицу. Ею пленился мужчина, «человек в футляре», точнее, в норке, пpиземлённый, ограниченный малым жилищем. Этакий Суслик. Трудно сказать, что может понравиться женщине-Орлице в мужчине-Суслике. Может быть, то, что он милый. Сидит и тихо насвистывает возле своей норки немудреный мотив.
Массу сильных ощущений подарит Орлица своему новому другу, она подхватит его, она поднимет его на такую высоту, что дух захватит у любого, а уж тем более у Суслика. Он, мира не знавший, увидит и реки, и долины, и горы, и леса, и такое близкое солнце. Широко раскрыв глаза, с восторгом будет лупать Суслик и на картины мироздания, и на свою подругу. Она же горда тем, что вырвала такое тихое норное животное из его обыденности, и чужой восторг будет её забавлять…
Но долго ли?.. Ведь и самой Орлице хочется повосторгаться. А кем? Сусликом? А чем? Его норкой? Суслик с гладкой шёрсткой, с ахами да охами быстро надоест Орлице. В лучшем случае, отнесёт туда, откуда взяла. А то, глядишь, просто разожмёт когти, и насладится милый Суслик свободным падением. Вариант плохой, но не самый плохой. Орлица может отнести надоевшего Суслика гостинцем в гнездо давнего друга-Орла. Где и состоится праздничный ужин, на котором Суслик выступит в качестве тематического блюда…
Что Вы говорите?.. А… Вы не Суслик. И что?.. Без Орлицы обойдётесь. Ну, как хотите. Посмотрим, что там далее. О! Ну, это не редкость.
Женщина-Иголка и мужчина-Ленивец. Он умный, он талантливый, но очень ленивый. Илья Ильич Обломов. Лежит на диване, накрывшись газетой, а когда газета спадает, в потолок смотрит. Самоотверженная женщина хочет сделать из него Штольца, колет его и колет, колет и колет. Ведь дай такому волю, он ведь всю жизнь на диване пролежит. Иглоукалывания мужчину-Обломова тормошат, будоражат, и, если излечивают от лени, образуется славный союз: бывший Ленивец берёт в руки женщину-Иголку и действует ею, как искусный мастер. Она сверкает в его умелых руках, и дело спорится… Но вероятность такого исхода невелика. Чаще Иголка тупится, ломается, теряется, а Обломов оказывается погребён под своими мечтами. Приходит скорбный час и малоподвижное тело становится неподвижным навсегда.
Что Вы говорите?.. Вы не Ленивец? Вы подвижны? Хотелось бы верить. Идём дальше. Какая симпатичная статичная гармония!
Женщина-Ваза и мужчина-Созерцатель. Он: возвращается с работы, «ставит рашпиль у стены»1, Вазу устанавливает на стол и начинает смотреть-любоваться. Созерцатель не первый день этим занимается и поэтому видит больше, чем кто-либо другой. Видит даже больше, чем есть на самом деле. Он видит – за пределом. Созерцатель видит, как «…в хрустале пульсировали реки, // Дымились горы, брезжили моря…»2 Она знает, что больше никто не увидит её такой, и ни один мужчина не будет на неё смотреть так. Им нужно только одно: чтобы не мешали… Чтобы внимание не выбрало все возможные впечатления…Чтобы не задел никто Вазу неосторожным движением… Хрусталь – хрупок…
Вы не любите вазы? Даже с цветами не любите? Вы любите цветы в горшочках? Как Иван Петрович Павлов… Что с Вами делать, идём дальше.
Пара, воспетая Булгаковым – Мастер и Маргарита… Постойте, а зачем мы там нужны, если Михаил Афанасьевич уже всё написал? Мне с ним соревноваться глупо. И Вы пока не мастер, разве что – подмастерье…
Понизим планку – Учитель и Ученица.
Притяжение Опыта и Наивности. Крайности стремятся сблизиться. Он говорит, она смотрит – широко распахнутыми глазами. Она – кувшин. Он – родник. Она готова принять. Он готов наполнить. Гармонию губят страсти человеческие… Сначала страдает обучение, потом страдают люди, во страсти вовлечённые. Тут Вам и Абеляр с Элоизой, и Сен-Прё с Юлией, это которая «Новая Элоиза». И Маша Троекурова с Дубровским. А помните, Серкидон, «Хануму»? В этой пьесе тоже есть подобный эпизод…Не поверите, Серкидон, я был дружен с авторами «Ханумы» – с Борисом Рацером3 и Владимиром Константиновым…4 Они сорок лет работали вместе! Прекрасный альянс, и соавторы, и друзья. Но нам-то интересны любовные пары! И вот. Следующая – ждёт! Причём иньская половина ждёт на берегу…
Женщина-Гавань и мужчина-Мореход.
Вокруг него проблемы, море всех и всяческих «надо» бушует и штормит. Он смел, он готов сразиться со стихией, кричит наперекор всем и всему:
Не двинул к пристани свой чёлн
Я малодушною рукою,
И смело мчусь по гребням волн
На грозный бой с глубокой мглою!..5
А мгла тем временем сгущается вокруг: финансовые мели, рифы банкротства, катера налоговых инспекторов, пиратские флаги проверяющих, и всё это надо обойти, предусмотреть, сдержать удары и стихии, и судьбы… Но силы человеческие не беспредельны, они на исходе, и Мореход направляет корабль в Гавань. Женщина-Гавань встречает. Она давно готова принять, она воркует, окружает теплом и уютом. С умилением смотрит Мореход на женщину-спасительницу, подарившую отдохновение. Дни, проведённые с ней, – его отпуск, его красивая сказка… Впрочем, сказка с печальным концом. Всё чаще смотрит мужчина в окно, а не на верную подругу, всё громче гремят в его душе призывающие склянки, и всё это нервирует женщину-Гавань, вот-вот разразится буря в Гавани, Мореход чувствует – пора валить и уходит, оставляя за собой море слёз…
Морская профессия Вас не прельщает. А… Вас укачивает. Ну вот, а как же Вы собираетесь сексом заниматься?.. Сложно с Вами, Серкидон. Ну, хорошо, следующая пара будет сухопутной. Сухопутней не бывает. Но уже другим разом.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
– 2 –
Пpиветствую Вас, Сеpкидон!
По ходу нашей легкомысленной переписки и при пособничестве Аллы Пугачёвой установлено: не могут короли жениться по любви. Но как-то они любовные приключения вне брака находили. Примерно такая же история с древнегреческими богинями. Читаем у знатока божественных шашень – Марины Цветаевой: «Богини бракосочетались с богами, рождали героев, а любили пастухов».
Давайте разбираться с пастухами, о богах и героях пусть пишет более достойный…
Получайте должок. Обещал я Вам супружескую пару, сухопутнее которой нет на белом свете, получайте – Дафнис и Хлоя. Дети природы. Топтатели трав. Человеческое естество в виде своём первозданном. Трогательная пастораль под чистым небом. Абсолютная ненужность книжных знаний и премудростей. Высокое качество жизни… Стоп… Тут придётся растолковать.
Одному надо много дичи вокруг, другому – водку из крана, третьему – молочные реки, кисельные берега. Для Вашего скромного эпистолярного наставника высокое качество жизни означает наличие богатой минералами воды, чистого воздуха и отсутствие неимоверного числа себе подобных в обозримом пространстве. Вас мне вполне хватает. Хочется верить, что в этих своих пристрастиях Ваш письмопасец сходен с героями этого письма – пастухами.
Из повести Лонга6 «Дафнис и Хлоя»:
«Начиналась весна, и таял снег. Стала земля обнажаться, стала трава пробиваться, и пастухи погнали стада на пастбища, а раньше других Дафнис и Хлоя, – ведь служили они пастырю могущества несравненного. И тотчас бегом они побежали к нимфам в пещеру, а оттуда к Пану7, к сосне, а затем и к дубу. Сидя под ним, и стада свои пасли, и друг друга целовали…»
Могу поспорить, тайная мечта любого пожилого мужчины – перечитать у камина долгим зимним вечером чарующие строки древнегреческого писателя. Гёте восхищался: «Поэма «Дафнис и Хлоя» так хороша, что в наши скверные времена нельзя не сохранить в себе производимого ею впечатления, и, перечитывая ее, изумляешься снова. Какой вкус, какая полнота и нежность чувства!..»
Если свои времена Гёте называл скверными, то, какое же слово можно подобрать для времён нынешних? Ведь ныне гармония между человеком и природой разрушена неразумными амбициями человека, и лишь долготерпение природы спасает мир от последнего гневного аккорда…
Оставляя наши архискверные времена, снова прильнём к строчкам – то весенним, то летним – написанным почти двадцать веков тому назад:
«Стали они и цветов искать, чтоб статуи богов венками украсить; цветы едва-едва появляться стали, – зефир их пестовал, а солнце пригревало. Всё ж удалось найти и фиалки, и нарциссы, и курослеп, и всё, что ранней весною земля нам приносит. Хлоя и Дафнис свежего надоили козьего и овечьего молока и, украсив венками статуи богов, совершили молоком возлиянье…»
Многие сейчас говорят о здоровом образе жизни, но сдаётся мне, пастух и пастушка из поэмы Лонга были последними, кто вёл здоровый образ жизни в чистом и ничем, кроме молока, не запятнанном виде…
«И на свирели стали они снова играть, как бы соловьёв вызывая поспорить с ними в пенье; а соловьи уже откликались в чаще лесной, и скоро всё лучше стала удаваться им песнь об Итисе,8 словно вспомнили они после долгого молчания свою прежнюю песню…»
После песни об Итисе снова послушаем песнь Гёте: «Всё это произведение говорит о высочайшем искусстве и культуре… Надо бы написать целую книгу, чтобы полностью оценить по достоинству все преимущества его. Его полезно читать каждый год, чтобы учиться у него, и каждый раз заново чувствовать его красоту».
Интересно, что никто не знает, кто такой Лонг. И жил ли на свете такой писатель? А может быть, эта повесть написана самим Паном?
«С каждым днём становилось солнце теплее: весна кончалась, лето начиналось. И опять у них летней порой начались новые радости. Он плавал в реках, она в ручьях купалась, он играл на свирели, соревнуясь с песней сосны. Она же в состязание с соловьями вступала. Гонялись они за болтливыми цикадами, ловили кузнечиков, собирали цветы, деревья трясли, ели плоды; бывало, нагими вместе лежали, покрывшись козьей шкурой одной…»
Мне подумалось, что восторженный отклик Гёте порождён скрытной тягой к неизведанной пастушеской жизни под голубым небом. «Ну зачем мне, – сокрушался Гёте, – эти дворцовые интриги, это тайное советничество? Куда лучше было быть явным пастухом и прожить жизнь рядом с нежнейшим сердцем, рядом со своей зеземгейской Хлоей…»
Не только Гёте, но и многие, если не все, истомлённые премудростями «фаусты» в конце жизненного пути чувствуют зависть к Дафнису, который книжек не только не читал, но и не видел их никогда. Зато был открыт солнечным лучам, энергиям Земли и Космоса, взгляду любимой девушки. Был сильным, цельным мужчиной, и вполне можно понять богиню, которая бы вознамерилась зачать от него героя.
Вот Вам, Серкидон, парадокс знания-незнания. Если не узнаешь, то мучает неузнанное. А когда узнаешь, думаешь; зачем оно было нужно?..
Сколько раз, а порою зря, бранил я в сердцах школьную программу, а ведь помню стихи из «Родной речи»:
УТРО
Румяной зарею
Покрылся восток,
В селе за рекою
Потух огонёк.
Росой окропились
Цветы на полях,
Стада пробудились
На мягких лугах.
Седые туманы
Плывут к облакам,
Гусей караваны
Несутся к лугам.
Пушкин «обогащён» неким школьным новатором. Ох, и отгулял бы этого наглеца Александр Сергеевич знаменитой палкой своей! Почему? Да потому что не «Утро», а «Вишня». И почему гуси «несутся»? Все мы со школы знаем, что несутся утки. Да и откуда взялись эти чудо-гуси, если у Пушкина третье четверостишие выглядит ну совсем без гусей:
Туманы седые
Плывут к облакам,
Пастушки младые
Спешат к пастухам.
И почему стихотворение обрывается в самой завязке сюжета? Там дальше очень много занятного, а концовка и вовсе бесподобна. Она могла бы принести много радости как детишкам-второклассникам, так и родителям их…
Но оставим все недописки и переделки на совести советского народного образования.
А что там у наших пастухов, у Дафниса и Хлои?.. Глупо думать, что вовсе беспроблемной и безоблачной была их жизнь. Высокое качество жизни не есть гарантия гармонии. А полной гармонии не было между молодыми людьми. И вроде, всегда рядом с Дафнисом легко одетая, открытая поцелуям подруга…Беда в том, что дальше поцелуйчиков дело не шло…
Но свет не без добрых людей. Жила неподалёку замужняя женщина Ликэнион. Однажды сказала она мужу, что пошла по делам, не уточняя по каким. И вот «идёт Ликэнион к дубу, где сидели Дафнис и Хлоя, и, ловко притворившись, будто она чем-то огорчена, говорит: «Спаси, Дафнис, меня злополучную! Из моих двадцати гусей самого лучшего орёл утащил. Но слишком тяжёлую ношу он поднял и, кверху взлетевши, не смог её унести на привычное место, – вон на этот высокий утёс; и опустился вот здесь, в мелколесье. Ради нимф и самого Пана! Пойди ты со мною туда, – одна я идти боюсь, – спаси моего гуся, не оставь без внимания ущерба в моём стаде. Может быть, и орла самого ты убьёшь, и не будет уж он у вас без конца таскать и ягнят и козлят. Тем временем стадо твоё сторожить будет Хлоя. Козы твои хорошо её знают; ведь всегда вы вместе их пасёте».
Даже и не подозревая, что будет дальше, Дафнис тотчас встал, взял посох и следом пошёл за Ликэнион. «Она увела Дафниса как можно дальше от Хлои и, когда они оказались в чаще густой близ ручья, велела ему присесть и сказала: “Любишь Хлою ты, Дафнис: это узнала я ночью от нимф; явившись во сне, они мне рассказали о слезах вчерашних твоих и мне приказали спасти тебя, научивши делам любовным. А дела эти – не только поцелуи и объятья и не то, что делают козлы и бараны: другие эти скачки, и много слаще тех, что бывают у них, ведь наслаждение даруют они куда более длительное. Так вот, если хочешь избавиться от мук и испытать те радости, которых ищешь, то отдай себя в руки мои, радостно стань моим учеником; я же, в угоду нимфам, всему тебя научу”».
Ба! Да это же ещё одна история о женских хитростях! И какая скромная женщина! Ничего для себя, всё в угоду нимфам. Благодаря Ликэнион познали мы с Вами, Серкидон, женское бескорыстие. Ну а Дафнис познал тайны и радости физической любви.
Кстати говоря, что там у Вас твориться на любовном фронте? Ждёте, пока придёт к Вам добрая Ликэнион? Или сами начали действовать?
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
-3-
Приветствую Вас, Серкидон!
Пока суть да дело, расскажу Вам ещё одну древнегреческую сказку про ещё одну примечательную пару.
Пигмалион – скульптор, который жил на острове Кипр. Он вырезал из слоновой кости скульптуру прекрасной женщины и влюбился в создание своё. Много позже романтичный Жан Жак Руссо назвал прекрасную статую Галатеей. Пигмалион дарил своей подруге подарки, одевал в дорогие одежды, но ответить на пылкое чувство она не могла. Тогда на празднике, посвящённом всемогущей Афродите скульптор послал горячую мольбу богине: одарить его женщиной не менее прекрасной, чем его творение. Афродита сделала проще – она вдохнула душу в статую. И Вы, Серкидон, подумали, что побежала Галатея навстречу своему создателю. Ничего подобного. Когда вернулся Пигмалион к возлюбленной не нашёл он никаких изменений. Статуей была – статуей и осталась. Вы, Серкидон, в отчаянье крикнули бы: «Обманули, кинули!.. Развели, как кролика!..», но пылкий влюблённый не поверил в торжество холода. Бросился он к статуе, пронзил её долгим горячим поцелуем и почувствовал, что губы Галатеи теплеют. А вот как об этом написал Овидий:
Снова целует её и руками касается груди –
И под рукой умягчается кость; её твёрдость пропала.
Вот поддаётся перстам, уступает…
Затем стали проявляться вены, жилки, родинки. Кости из слоновьих стали человеческими, и превратилась Галатея в обычную женщину. Надо ли говорить, что восторгу любовника не было предела. Надо ли говорить о том, что было дальше… Об этом умолчал даже говорливый Овидий.
Теперь задумаемся: а ну если каждый мужчина, сделав себе подругу – такую как надо, как мечтается, из слоновой кости, стал бы посылать мольбы к Афродите? Ясно, в конце концов, стала бы она посылать таких умельцев… заре навстречу. То есть к Авроре… Говоря: «Слонов на вас не напасёшься…»
И что приходиться делать мужчинам? Приходится брать в жёны живую, несовершенную женщину, пытаясь довести её до блеска в ходе совместной жизни. У кого-то получается довести женщину до желаемого совершенства, а кто-то доводит её до белого каления. Потому что только в руках у сильного, устремлённого, успешного, удачливого мужчины женщина послушна, как глина.
Читаем у доктора Курпатова: «Любая женщина могла стать в твоих руках «Венерой Милосской», а ты что сваял, то и сваял. Если, как тебе кажется, в результате получилась «Гарпия»9 или «Девушка с веслом»… ну что ж, извини».
А если, добавим, незадачливый скульптур вдобавок огрёб этим веслом, положим, по хребтине, то кто виноват? Весло, женщина или ваятель?..
Отвечать на этот вопрос мы не будем, потому что и без этого Вам, Серкидон, понятно, что для крепкого и счастливого союза с женщиной мужчина должен быть талантливым скульптором.
Второе. Женщина, как и вода, стремиться занять всё предоставляемое ей пространство. Мужчина, как сосуд, должен женщину ограничить. Только в этом случае их союз будет иметь форму. Ограничить это не значит стеснить. Женщине должно быть комфортно, ей должно хватать места, иначе некоторые прекрасные части её будут плескаться на стороне.
Третье. Вспомним Плутарха: «Когда два голоса образуют созвучие, окраску мелодии определяет тот из них, который ниже; всякое дело у разумных супругов решается с обоюдного согласия, но так чтобы главенство мужа было очевидным и последнее слово оставалось за ним».
Яснее ясного: голос мужчины в брачном союзе должен звучать твёрдо.
Вот и поговорим о тех мужчинах, которые выполнили все три требования. Благодаря чему прожили с любимой женщиной долгие годы в нерушимом единстве и слитности, в общности помыслов и в любви.
Приведу Вам, Серкидон, такие примечательные пары и мы посмотрим на них с уважением. Им удалось взрастить прекрасный сад супружества. Они окучивали и пололи, боролись с вредителями. Они и расставались, и ссорились, и посуду били, и испепеляли друг друга взглядами, но… Но ведь милые бранятся – только тешатся…
Остановимся на супругах, которые вместе отвечали, уж как смогли, на все вызовы этого мира, на все его нападки. «Святая наука – расслышать друг друга//Сквозь ветер на все времена!»10 – так пропето у Булата Окуджавы. Остановим свой внимательный взгляд на тех, у кого расслышать спутника жизни получилось.
Не знаю, сколько у меня наберётся таких созидательных супругов, но объединим всех присказкой: «Муж и жена – одна сатана». Подумать страшно, слово «сатана» дано тут в божественном смысле этого нечестивого слова. В том смысле, что завет «… и прилепиться к жене своей; и будут два одна плоть» исполнен был сполна.
Но, понятное дело, не сегодня всё это, а в следующих письмах.
Крепко жму руку.
-4-
Приветствую Вас, Серкидон!
У меня два варианта вступления в сегодняшнее письмо.
Первый вариант такой.
«Помнится, говорили мы с Вами о способностях человека чувствовать и соорудили чудо-лестницу, ступени которой таковы: дюжинный мужчина – женщина – недюжинный мужчина – гениальный мужчина. Лестница уходит в Небеса, откуда человечеству спускается на золотистом парашюте Уникум, имеющий совокупность непостижимо высокоразвитых органов чувств. Всё сошлось и переплелось в нём самым лучшим образом. Таким был классик русской литературы…
Вторым вариантом вступления является шутливое послание:
«Высокочтимая Мария Карловна!
Пишу вам из деревни. Новостей особо примечательных пока что не имеется. К светлому празднику Христова воскресения, с коим я Вас поздравляю, справил себе обновы: рубаху, порты, юфтевые сапоги со скрипом и три дня плясал по деревне.
Засим желаю здравствовать и низко кланяюсь Вашей драгоценной маменьке Александре Аркадьевне, сестрице с супругом, братцу, тётеньке…
Остаюсь Бунин Ивашка из сельца Мокрые Петушки»11
Вот этого мокропетушковца, бравого парня в кепке и первого парня на деревне, а также последнего русского классика мы с Вами рассмотрим, как профессионала и как мужа жены своей… Прошу Вашего жадного внимания.
Бунин говорил: «Настоящий писатель это тот, кто пишет живо, с красками, с запахом, движением, и видит то, что пишет…»
К чему призывал мастер словесности и неподражаемый художник слова? К активному использованию органов чувств, к максимальному их напряжению при вдохновенном и самозабвенном письме.
Буниноведы в стихах и прозе писателя насчитали более ста пятидесяти цветов и оттенков. Мальчик Алёша из «Жизни Арсеньева» говорит:
«Зрение у меня было такое, что я видел все семь звёзд в Плеядах, слухом за версту слышал свист сурка в вечернем поле, пьянел, обоняя запах ландыша или старой книги».
Так, не очень-то и прячась за героя, писатель говорит о себе. Бунин – дитя Природы, дитя смиренное и благодарное. Мать Природа щедро одарила его исключительными органами чувств, и словно в переиначенной сказке, поглаживая тёплым ветром по волосам удавшееся дитятко, спрашивала: «Зачем тебе, Ванечка, такие зоркие глазки?» – «Чтобы лучше видеть красоты твои» – «Зачем тебе такие чуткие ушки?» – «Чтобы лучше слышать голоса и отголоски твои» – «А зачем тебе такой чувствительный носик?» – «Чтобы полнее обонять ароматы и запахи твои…»
Писатель обладал нечеловеческим слухом, зрением и чутьём. Слышал за несколько вёрст колокольчики едущих гостей и безошибочно определял, кто едет, различал звёзды, видимые другими только через телескоп, и по запаху с завязанными глазами мог определить любой цветок. На восьмом десятке, вспоминая себя молодого, приводит Иван Алексеевич случай, бывший под Одессой, где-то сразу после первой женитьбы:
«Выхожу в сад вечером и чувствую – тонко, нежно и скромно, сквозь все пьянящие, роскошные запахи южных цветов тянет резедой. «У вас тут и резеда», – говорю хозяйке. «Никакой резеды нет. Хоть у вас и нюх, как у охотничьей собаки, а ошибаетесь, Ваня. Розы, олеандры, акации и мало ли что еще, но только не резеда. Спросите у садовника» – «Пари, предлагаю, – на 500 рублей». Жена возмущена: «Ведь проиграешь!» Но пари всё же состоялось. И я выиграл его. Всю ночь до зари во всех клумбах – а их было много – искал.
И нашёл-таки резеду, спрятавшуюся под каким-то широким декоративным листом. И как я был счастлив! Стал на колени и поцеловал землю, в которой она росла. До резеды даже не дотронулся, не посмел, такой она мне показалась девственно невинной и недоступной. Я плакал от радости»12.
Надо ли удивляться тому, что стихи и рассказы Бунина так ярко подсвечены то закатным, то полуденным солнцем, то деликатно окроплены «длинными стеклянными нитями из большого облака», то буйно омыты ливнем, «пахнущим огуречной свежестью и фосфором».
В твоpческих опытах писателя там и тут прорастают травы, цветут цветы, растут грибы, звенит овсянка, поет зяблик, оpут гpачи, цокают соловьи, раздаётся хлопанье перепела, с колдовской настойчивостью кукует кукушка, гудят шмели, летают сразу всё видящие стрекозы. Именно со стрекозой, с её умением видеть сразу всё, соревновался в невидимом поединке прирождённый писатель Бунин, созерцая, запечатлевая и схватывая, чтобы потом отразить, воссоздать и воплотить. Он ощущал спасительницу мира с мучительной радостью, одновременно восхищаясь и терзаясь прелестями мироздания.
« …посмотрел на Эстерель, на его хребты в солнечной дымке…Боже мой. Ведь буквально. Буквально всё это было при римлянах! Для этого Эстереля и ещё тысячу лет ровно ничего, а для меня ещё год долой со счёта – истинный ужас! И чувство это ещё ужасней от того, что я так беспечно счастлив, что Бог дал мне жить среди этой красоты. Кто же знает, не последнее ли это моё лето не только здесь, но и вообще на земле!»13
О, радость красок! Снова, снова
Лазурь сквозь яркий жёлтый сад
Горит так дивно и лилово,
Как будто ангелы глядят.
О, радость, радостей! Нет, знаю,
Нет верю, Господи, что ты
Вернёшь к потерянному раю
Мои томленья и мечты!
Это стихи от 24 сентября 1917 года, до «окаянных дней» оставался месяц. А там краски поблекли, иконы были побиты.
«Не могу долго смотреть на цветы, – писал Бунин. – Боюсь растаять от блаженства…»
А как же в произведениях писателя представлен самый прекрасный цветок земли – женщина?.. Удивительным, бесподобным цветником представлен! В поздней своей прозе Бунин соединил юношескую порывистость и совершенное писательское мастерство:
«На ней что-то чёрно-кружевное, очень красивое, сделавшее её ещё меньше, стройнее, открывающее плечи, руки и начало грудей… Я одеваю её шубкой, с трудом удерживаюсь, чтобы не поцеловать это столь близкое голое тело, подвитые пахучие волосы…»
«В лёгком и широком рукаве сорочки, вышитой по плечам красным и синим, была видна её тонкая рука, к сухо-золотистой коже которой прилегали рыжеватые волоски, я глядел и думал: что испытал бы я, если бы посмел коснуться их губами. И, чувствуя мой взгляд, она вскинула на меня блестящую черноту глаз и всю свою яркую головку, обвитую плетью довольно крупной косы. Я отошёл и поспешно опустил глаза, увидав её ноги сквозь просвечивающийся на солнце подол юбки…»
«На коже у неё было тоже много маленьких тёмных родинок – эта особенность была прелестна. Оттого, что она ходила в мягкой обуви, без каблучков, всё тело её волновалось под жёлтым сарафаном. Сарафан был широкий и лёгкий, и в нём так свободно было её долгому девичьему телу».
Бунин сетовал: «То дивное, несказанно-прекрасное, нечто совершенно особенное во всём земном, что есть тело женщины, никогда не написано никем. Да и не только тело. Надо, надо попытаться. Пытался – выходит гадость, пошлость. Надо найти какие-то другие слова…»
Ну, что тут сказать. Во-первых: не всё в этом мире мужчина может выразить словами, даже если дерзает крупный писатель, а во-вторых, счастье Ивана Алексеевича в том, что не дожил он до нынешних времён, до современных описателей женщины. Он бы пошёл душить их голыми руками…
До седых волос сохранил писатель трепетное, романтическое и, по определению Куприна, подростковое отношение к женщине.
Один из бунинских героев признаётся: «Да, из году в год, изо дня в день втайне ждёшь только одного – счастливой любовной встречи, живёшь, в сущности, только надеждой на эту встречу – и всё напрасно…»
Бунинский Николай Платоныч всё-таки дождался, его встреча состоялась, но плоды долгожданной встречи вкусить он не успел…
Слышу я Ваш голос издалёка…. «Кто такая Мария Карловна?» Какая Мария Карловна? А… Из шутливого письма, Ивашкой подписанного.
Первая жена Куприна. Бунин их и просватал, мы же с Вами это проходили, помните: «Нам-то что… мы как маменька скажут…». И вот ведь что интересно: Александр Иванович «отомстил» Бунину за сватовство. Он активно участвовал в венчании Бунина. Вот что писала Вера Николаевна Бунина-Муромцева той самой Марии Карловне о роли Куприна в её венчании:
«Ведь это он, так сказать, повенчал нас в церковном браке, он всё и устроил, за что я ему бесконечно до смерти буду благодарна, так как успокоило мою маму, моё письмо о венчании было к ней последним… Он был моим шафером. Службу он знал хорошо, так как вместе с другим шафером они заменяли певчих. Он говорил, что очень любит устраивать и крестины и свадьбы»14.
Серкидон, история отношений Бунин-Куприн – человеческая дружба и писательское соперничество – не менее интересна, чем их произведения. Поинтересуйтесь, не пожалеете.
Крепко жму Вашу руку, и до следующего письма.
