Алена Никитина
Белая нить
Побег
Выродок!
Эсфирь пришлось не по нраву это слово. А еще не внушил доверия взгляд дриада, нарекаемого Аспарагусом. Страшным он уродился мужчиной. Очень страшным. Да и маску жуткую надел! Может, с побегом она и поторопилась. Но чего уж теперь сожалеть, верно? Она испугалась. Испугалась до того сильно, что перья до сих пор стояли дыбом. Когда ужас захватил голову в плен, ноги сами потащили её во двор. И она доверилась зверьку, шмыгнула за ним в дыру.
Сознаться, Эсфирь не ведала, куда держит путь. Просто бежала за зверьком, порой болтая с ним и задавая вопросы. Жаль, отклика не находила. Как выяснилось, в мурлыкании и сопении сложно распознать слова. Иной раз чудилось, будто парочку она различила, но потом обнаруживалось, что зверь чихнул.
Одно радовало – дождь в лесу почти не ощущался. О нём смело можно было бы позабыть, ежели бы слух не тревожила скорбная дробь, отбиваемая холодными каплями по кронам. Листва-крыша надежно укрывала от ливня. Кое-где в редких просветах виделись его косые строчки, разрезавшие воздух, подсвеченные лунным сиянием – призрачным и манящим.
Не раз Эсфирь и зверёк прятались – то в огромные листья-одеяла заворачивались, то в ямы прыгали. Повезло. Никому не попались. Казалось, зверь точно знал, какие пути безопасны, а какие нет. И чем дальше они пробирались, тем реже слух улавливал подозрительные шорохи, тем реже глаза обращались к зеленоватым вспышкам чар вдали.
И все же кое-что не давало Эсфирь покоя. Мысль, что лес разумен, не желала улетучиваться, подогретая страхом. Ну правда! Прутья некоторых кустарников покачивались и извивались, хотя ветра у земли не гуляли. А когда она вынырнула на умытую ливнем просеку, бутоны на деревьях распустились и, почудилось, уставились на неё во все лепестки.
– Думаешь, они следят за нами? – озвучила Эсфирь свою самую страшную догадку.
Зверёк с добродушными видом задергал рожками. Запрыгнул на поросший мхом валун. Уселся на него, крутя усатой мордой и словно кого-то высматривая.
Глаза у него, конечно, такие… Всем глазам глаза! Большие и голубые, как небесная гладь. Но кого он ищет? Зачем?
Вокруг не ютилось и души, не считая странных, даже очень странных цветов-надзирателей.
И… Эсфирь показалось? Или вон тот стебелёк и правда приветственно помахал ей листком?
Страх какой, а!
– Ох! – Она упала у валуна и похлопала себя по щекам, пытаясь собраться с силами.
Ноги гудели. Отказывались идти на поводу у здравого смысла, который велел выбираться из леса. И поскорее. Неважно куда, лишь бы куда подальше. Подальше от Аспарагуса.
Эсфирь вздохнула. Губы еще горели от поцелуев. Там, в хижине, она натворила дел. Забыла погасить чары очарования, а потом и вовсе подалась навстречу сладкому чувству, ласковым перышком завертевшемуся в груди. Подалась – и чуть не прозевала смерть. Еще немного, и Рубин откинул бы рога. Их у него, разумеется, нет, но что еще должно откидывать существам, помимо рогов? Разве рога подходят для откидывания не лучше всего?
Что за дурацкие мысли? Эсфирь мотнула головой, разбрызгивая осевшую на кудряшках влагу. И едва не подпрыгнула от испуга – гром сотряс землю, на долю мгновения небо разрезала молния.
Ужель непогода и правда – дело рук Эсфирь?
Пребывание в доме Олеандра не прошло для неё даром. Картинки из прошлого не сложились, она не вспомнила свою жизнь. Но изучила себя. Прислушиваясь к ощущениям, поняла, что тоже наделена чарами – очарованием и исцелением.
Еще она чувствовала души.
Стоило малость сосредоточиться, и зрение менялось. Обострялось, дозволяя заглянуть во чрево тела, узреть огонь горящего духа. Ни много ни мало, а уже кое-что. Правда, исцеление давалось хуже. Оно растрачивалось мгновенно, хоть и восполнялось от чужого тепла и ласки, поглощая их, как узник поглощает воду. Да и в целом колдовство – любое! – будто что-то держало, запирало в теле. А ежели Эсфирь пыталась его высвободить, браслеты обжигали, как бы намекая на ошибку.
В тот же миг сознание наводняли тревоги. На волю рвался совершенно неуместный смех. И Эсфирь уступала. Уступала беспокойству, чуя, что иначе потеряет связь с действительностью, а значит, потеряет связь с разумом. Каждый рывок к запертым чарам подводил к чему-то запретному.
Хотела бы она разузнать к чему. Но… Может, попозже?
– Знаешь, – Эсфирь и покосилась на зверька, – этот юноша, Олеандр, он… Как бы это сказать… Я будто знакома с ним. Вернее, была знакома. Когда-то… Такие странные чувства он у меня вызывает… В один миг я даже белую нить увидела, которая протянулась от меня к нему.
Пушистик, конечно, молчал, продолжая кого-то высматривать.
Эх! Эсфирь снова вздохнула, отпуская тяжелые думы. И вскинула бровь. Воздух вокруг уплотнился и приобрел маслянистую вязкость. Тени от ветвей, лежавшие на просеке, сделались гуще.
– Что это? – Эсфирь вытянулась в рост, услыхав шорох и цокот копыт.
Рогатая тень, испускавшая с боков дым, выскользнула из-за деревьев. За глазницами вытянутого костяного черепа, сковавшего морду, в самой глубине точно два костра во тьме сверкали залитые алым очи.
– Хин! – вспомнила Эсфирь, и дымящийся громадина припал на колено, склонил перед ней рогатую голову. – Ч?..
Эсфирь моргнула раз, другой. Но видимое не развиделось. Господин Тень, тот самый, который напал на Олеандра – она узнала его по колечку в клыке – и впрямь сидел около нее, как слуга подле владычицы.
– Интересно.
Она обратилась взор к пушистому зверьку, и он кивнул, как если бы говорил «Хин не опасен».
Дым прибирался в нос, удушая. Задержав дыхание и размахивая перед лицом ладонью, Эсфирь поглядела на хина. Странно, но страх не сковал её, не пустил по коже мурашки.
Хин повернул голову. И глазницы его черепа обратились к чаще, точь-в точь намекая, что идти нужно туда. Ничего толком не понимая, Эсфирь вновь поглядела на пушистика. В голове забрезжил свет иного осознания: «Так вот кого он ждал»! Такие непохожие, эти звери водили дружбу.
Может, поэтому хин не напал на неё? Хотя… Ежели поразмыслить, у чёрных скал он нападал только на Олеандра.
Дриады и хины не ладят? Или… Или что?
– Я… – Эсфирь не сдержала тяжелого вздоха, полного смятения. – Ты хочешь подружиться?
Ответом сделался шелест листвы. Хин вытянулся во весь свой немалый рост и указал когтем на заросли, явно желая, чтобы она пошла за ним. Идти? Не идти? Сомнения неожиданно окружили Эсфирь, взгромоздились выше деревьев. Но в конце концов она сдвинулась с места.
Пушистику она доверяла. А он затерялся во тьме деревьев следом за хином.
***
Эсфирь сбилась со счета, сколько раз они поворачивали, петляя между стволов. Хин несся до того быстро, будто за ним погоня тянулась. А исходивший от него дым сизыми клубами вился за его спиной, отравлял воздух.
Лес его недолюбливал. Куда бы он ни сворачивал, куда бы ни направлял копыта – цветы прикрывали бутоны листьями и припадали к траве. Один из них, желтый-желтый, даже умудрился выдернуть из земли корни и в страхе пуститься прочь.
Вот тут-то терпению Эсфирь и пришел конец. Она догнала хина. Дёрнула за лапу, заставляя обернуться.
– Ты не мог бы их не пугать? – И указала на очередной скукожившийся цветок.
В алых глазах зверя полыхнул огонь непонимания. Ну конечно, – подумала она. – Он просто таков, каков есть. Едва ли он когда-либо вообще задумывался над тем, что может кому-либо навредить.
– Ты портишь цветы, – не сдавалась Эсфирь. – Это нехоро… Что это?
В каких-то сорока шагах от них, переливаясь всеми оттенками зеленого, мерцала густая дымка. Она сочилась из глубин прикорневой впадины-норы и волной уплывала вдаль.
Будь на месте Эсфирь кто-то другой, он поспешил бы скрыться, ведь дымка походила на разбавленные чары дриад. Но она о побеге даже не подумала. Точнее, подумала, но мысль схлопнулась, сраженная постижением: «Кто-то умер!» Из норы разило смертью, жестокой и насильственной.
Растеряв осторожность, Эсфирь рванула к вздымавшемуся корню. Должно быть, хин глядел на неё как на дурную. Но она не мешкала. Ни разу не сбилась с шага. Под сапогами ломались прутьями, пружинила хвоя. Крылья то и дело бились о деревья. Эсфирь перескочила через ямку, нырнула в землянку, тревожа зелёную дымку. И ахнула в сложенные ладони.
В замшелой, исшитой корнями норе без чувств лежал щуплый старец, весь грязный, в обугленных лохмотьях. На месте его глаз и рта чернели провалы. Взамен правых руки и ноги сочились кровью уродливые обрубки.
К горлу подкатил комок тошноты. Эсфирь сглотнула. Она щипала себя за бок, растирала глаза, хлопала ладонями по щекам. Всё равно изувеченный старик никуда не испарился.
Кто посмел его убить? Зачем? Голова Эсфирь пухла от домыслов. Прикорнувший на её плече Небо – так она назвала пушистика, – соскочил на землю и уставился на мертвеца.
– Э-это ведь не вы его убили? – выпалила Эсфирь, когда рядом выросло чадящее тело хина.
Силуэты зверей едва различались за изумрудным светом, стекавшим с ладоней старца. Мохнатая лапа неожиданно отогнулась и указала на хина, как бы намекая, что виновник рядом.
– Не смешно! – вскрикнула Эсфирь и осеклась – крик упорхнул из норы и разве что под звездами не прозвенел.
Не покойся перед нею изуродованный старец, она бы рассмеялась, глядя, как хин попытался лягнуть мохнатого лгуна копытом. Но ныне ей было совсем не до смеха и пустых склок. Не звери изувечили старца. Нет. Конечно, нет. Было глупо и опрометчиво обвинять их в его смерти.
На неверных ногах Эсфирь подковыляла к мужчине и присела на корточки. Едва касаясь его уцелевшей руки, закатала рукав туники и решительно убедилась, что он дриад. Помимо длинных ушей с завитками, сходство подтверждали обугленные листья на предплечье.
Так разумно ли возвращаться к Олеандру и сообщать, что их сородича кто-то умертвил? А если он рассудит, что это она повинна в гибели старика? Вдруг она и пером не успеет повести, как откинет рога, настигнутая мечом Аспарагуса? Даже ныне, пребывая возле старца, она рисковала. Испускаемая им зелень стелилась по воздуху вуалью – её и слепец заприметит.
Что делать? Как поступить? Вернуть старца к жизни Эсфирь не могла. Кожей чувствовала – тело его уже не годится для хранения духа, как не годится для залива нектара дырявая чаша.
А ведь душа дриада еще не ушла. Билась в плоти угодившей в капкан пташкой и сверкала, как звезда, указующая заблудшему путнику дорогу к родным краям. Вскоре она пробьет оковы. Улетит и закружится пущенным по ветру пером. Такова печальная мирская истина: чем тяжелее умирает существо, чем нестерпимее его муки, тем неприкаянней дух.
Откуда явилось то знание? Эсфирь не ведала, понимая одно – она вольна предотвратить эти скитания.
И предотвратит.
Во рту начала собираться вязкая слюна, а руки задрожали, совсем как при лихорадке. Правильные слова ворвались в ум скопом, не потрудившись перед тем собраться в мысли.
– Явись мне, друг и враг всего живого, – зашептала она, – оружие мира сего, отец смерти!
Она на выдохе расправила плечи. Вытянула ладонь перед собой, будто для рукопожатия. И полоса чар, чёрная, с едва приметными белыми вкраплениями, вспыхнула рядом, соединила пол и потолок землянки. Колдовство развеялось, и Эсфирь сжала появившийся клевец. Его угольную рукоять венчали металлические пальцы, державшие изогнутое призрачно-тонкое лезвие, наделённое особой силой – оно навсегда отсекало душу от тела.
Размах, молниеносный проблеск – острие вонзилось в чахлую грудь старца и вышло тихо и гладко, не оставляя ни крови, ни ран. Искрящийся завиток взвился над телом. Танцуя под потолком, рассыпал искры, разрастаясь всё пуще и пуще, отращивая ногу и руку.
И вот дух старца завис перед Эсфирь. Тревожно заозирался, верно, не понимая, почему ничего не видит.
– Вам глаза выжгли, – подсказала она. – Думаю, в этом дело. Говорить вы тоже не сможете.
Старец застыл. Ладонь его прилипла ко рту, вернее – к провалу, который зиял там, где когда-то были губы.
– Я заберу вас, – промолвила она и воззвала к инстинктам. – Избавлю от скитаний, хорошо?
Рожки Небо вдруг задергались. Он встрепенулся, а вместе с ним встревожился и хин. Они друг за другом выскользнули из землянки – и слух Эсфирь ранил пока что едва слышный цокот копыт.
– Ой!
Она сжала плечо ошарашенного старца. И прошла сквозь дух, впитала его в себя. Надумала вынырнуть из норы, но ступни отяжелели. Пережитая дриадом боль растеклась под кожей, как круги от брошенного в воду камня. Эсфирь тряхнуло, будто грозовым разрядом поразило.
Укусы и ожоги, порезы и удары… Её било со всех сторон. Она провалилась в темноту на мгновенье, а уже в следующее крепко прижимала ладони ко рту и смаргивала слезы.
Не кричи, только не кричи, – приказывала она себе. Глаза щипало от слез до того сильно, что хотелось их выцарапать. Браслеты жгли запястья. А руки, ослабев, выронили клевец.
Оружие обратилось взвившимся над почвой дымом и исчезло. Эсфирь шагнула к выходу. Да какой там?! Ноги задрожали, подкосились, и она упала на колени. Взор уткнулся в оторванную ногу старика. Сверкая алыми кляксами, она валялась под корневой впадиной.
Сил крепиться не осталось. Страх и боль захлестнули. И Эсфирь закричала. Закричала так, словно крик мог возвратить старца к жизни. В любой сверкающей дождевыми каплями травинке, в любом следе от копыт хина, в любой поблескивающей в небе звезде грезилась кровь.
Багряная и склизкая, она кипящими потоками растекалась по лесу, пузырясь и стекая в землянку.
Мир исчезал – растворялся в кровавом океане, который затопил Эсфирь, утягивая ко дну.
Сабля Дэлмара
Порой Олеандр думал, что Фрез заменима. Но стоило дрянным мыслям пустить корни, она убеждала его в обратном – убеждала по щелчку, показывая свои исключительность и непревзойденность.
Врожденная изворотливость позволяла ей водить за нос не то что хранителей – самого Каладиума! Серьёзно. Кто ещё изловчился бы годами раскручивать в лесу огненные пои5, оставаясь при том горячо обожаемой, а главное – живой дочерью Стального Палача?
Фрез могла обвести вокруг пальца любого. Могла пролезть туда, куда никто и никогда не пролез бы.
Неспроста Олеандр обратился к ней за помощью. Часто она превращалась рядом с ним в капризное дитя. Часто не следила за словами, сгорая от ревности. Но запах жареного, окутывавший его, улавливала за версту. И только он щекотал нос, что-то внутри неё ломалось и склеивалось заново.
Она снова превращалась в ту девушку, о которой Олеандр некогда говорил: «Да мы с ней горы свернём!»
Так случалось прежде. Так случилось и ныне.
Он вырос на пороге её дома – весь взъерошенный, в окровавленной тунике, порезанной на груди. Она распахнула дверь и, воровато озираясь, затащила его в комнату.
Фрезия не задавала неуместных вопросов. Не тянула время, пытаясь вытрясти из него ответы. Она просто помогла.
– Что нужно? – только и спросила она и, получив ответ, принялась рыться в сундуках с одеждой.
Как и ожидалось, ненавистный трюк с переодеванием сработал. Позже, ступая к вратам, Олеандр оглядывал себя и видел юношу, по дурости облачившегося в женские тряпки. А воины, мимо которых он прошёл, узрели девушку в глухой накидке-летяге. Её глаза, подведенные чёрной краской, смотрели на мир поверх вуали, укрывшей волосы и нижнюю часть лица.
– Далеко не отходите! – прилетел Олеандру в спину восклик хранителя. – Рядом вырожденка бродит!
Клятый Аспарагус! Уже всем раструбил про Эсфирь! Олеандр сдавленно выругался, кивнул и двинулся вдоль ограды.
Потом он бежал до поляны, где предавался сну его элафия. Потом Абутилон принюхивался к белому перу.
И вот Олеандр запрыгнул приятелю на спину. Они рванули на запах Эсфирь, сотрясая землю, взвихряя опавшую листву.
Ветер больше не срывал злость на деревьях. Ливень поутих. И лес, невзирая на суматоху, окутала тишина. Скачке мешала лишь тьма. Черный всадник по кличке Ночь распоясался, погрузив лес во мрак.
Абутилон нёсся галопом. Чуть замедляясь, взбирался на земляные склоны и снова набирал скорость. Набирал ровно до тех пор, пока по ушам не ударил надрывный девичий визг.
Вопль Эсфирь прокатился по округе и разве что луну с небесных цепей не сорвал. Пошатнул так уж точно.
Вот дуреха! И чего она разоралась? Привлечет ведь внимание стражей – и пиши пропало.
Щеки Олеандра горели, обожжённые хлеставшим в лицо ветром. Он оглядывал тропинки, усыпанные иголками. Шнырял глазами то влево, то вправо, силясь углядеть белоснежные крылья. Без толку! Кроме островков травы, окроплённых угольной слизью, взор ни во что не утыкался.
– Хин? Опять? – Олеандр дёрнул щекой, щурясь и пытаясь различить во тьме очертания беглянки.
Ряды стволов утекали за спину. Он уже решил сойти с тропы. Но раньше, чем до этого дошло, узрел вдалеке зеленоватый дымок, расстилавшийся по воздуху тягучими волнами и облаками.
Что это? Чары дриад? Странно. Присутствия собратьев рядом не чувствовалось. Но кто-то же призвал колдовство, так? Ежели сотворили его не ныне, ему давно следовало бы испариться.
И все же зелень застоялась. Почему?
Чем ближе Олеандр подступал к дыму, тем более маслянистым ощущался воздух, предвещая скорую встречу с хином.
Как там его нарекла Эсфирь? Господин тень в костяном наморднике?
Вот только его мне не хватает для полного счастья, – подумал Олеандр и потянул рога на себя.
– Ты что-то слышишь, Аби? – шепотом спросил он и оправил перекрутившуюся накидку.
Элафия, зелен лист, не ответил. Лишь тряхнул ветвистыми рогами, откликаясь на зов хозяина.
– Оставайся здесь, ладно?
Олеандр спрыгнул на землю и похлопал Абутилона по спине.
Неожиданно приятель вздрогнул. Боднул его в плечо, отталкивая к дереву, а сам отскочил от пролетевшего мимо клубка чернильной темноты. Олеандр больно ударился о ствол, вскинул голову и тут же выкрикнул:
– Слева!
И Абутилон заплясал на тропе, уворачиваясь от смоляных шаров и вздымая тучи иссохших листьев. Бутоны на его рогах распустились, оголяя тычинки. Он повёл мордой, сбрасывая с цветов дурманящую пыльцу и сдувая ее к кустарнику, дымившемуся и увенчанному изогнутыми рогами.
Из тьмы листвы послышалось угрожающее рычание, какому обычно сопутствует шарканье лапой. Смоляная конечность уперлась в дерево рядом, крючковатые когти с хрустом врезались в кору.
Олеандр подобрал накидку. Выхватил из ножен саблю. Хин вытянулся в рост. Вытекавшая из его костяной пасти слизь марала листья, оседала на них тяжелыми каплями.
– В маскировке ты не шибко преуспел, – выдал Олеандр. – Я в жизни не видывал кустов с рогами.
Выдал и пожалел. Стрелял хин лучше, чем маскировался. Угольный шар колдовства просвистел над плечом, а в голове Олеандра промелькнула мысль о повторении уже пережитой истории. Он не растерялся. Ушел в сторону, спасаясь от второго удара. И тут же Абутилон оттолкнулся от земли. Бросился к хину в длиннющем невообразимом прыжке.
– Аби, нет! – Олеандр воззвал к чарам, но запоздало.
Приземлился элафия, окутанный тьмой. Копыта его заплелись, бутоны на рогах сомкнули лепестки. Он врезался в дерево, споткнулся и повалился на бок.
Ярость забурлила в Олеандре безудержным пламенем. Клинок в руке почернел, заключился в кокон изо льда.
Олеандр бросился в бой, как озверелый хищник, орудуя саблей и нанося удар за ударом. Алые глаза хина, которые так и хотелось выкорчевать, теперь блестели очень близко, сверкали огненными звездами. Где-то в глубине души, в самых потаенных ее уголках Олеандр сознавал, что одержим. Но – Боги милостивые! – столь же сладок был тот гнев, сколь и горек.
И удаль, охватившая сознание, подстегивала Олеандра с каждым уклонением в повороте, с каждым росчерком лезвия.
Хин кружился в бешеном танце. Уворачивался, следил за полоской клинка. В один миг он ушел от лезвия, в другой Олеандр опутал его копыта ветвями. И зверь, запнувшись, упал и вонзился когтями в почву.
Олеандр застыл, вращая рукоять сабли вокруг тыльной стороны кисти и снова сжимая в ладони. Ведомые чарами, пара ветвей спустились к нему, подхватили, вознося над повитой сорняками тушей. Он стащил накидку через голову. Отшвырнул. Перекинул ноги через сук и повис вниз головой.
Сквозь череду кровожадных мыслей, жалящих ум, прорвался шелест шагов, а следом голос. Кажется, сюда кто-то шёл. Кажется, этот кто-то кричал, велел не отнимать у хина жизнь.
Еще чего! Острие сабли нацелилось на хина. Настал миг расплаты за прегрешения.
– Да погоди ты! – в который раз донесся до слуха вопль. – Прекрати! Ты что делать удумала?
– Убивать, – отозвался Олеандр.
Взмах ноги – и тело, совершив сальто, понеслось вниз. Ледяное лезвие хищно сверкнуло во тьме. Оно почти вонзилось в чадящую плоть, как на его пути вырос сверкающий серебром булыжник.
– Что за?.. Откуда?..
Олеандр рухнул на камень и сразу же скатился с него. Ударился еще раз, теперь уже о землю – булыжник, оказывается, висел в воздухе, прикрывая хина. По телу расползлась клокочущая дрожь. Клинок вывалился из занемевших рук. И внутри будто солнце взошло, светом истины озарившее разум.
Слепящая ярость улетучилась, Олеандр поёжился. Все встало на свои места: объятый гневом, он вызвал злобу из клинка. Поглотил. И отразил на хина, словно кусок отполированного металла.
Треклятая сабля Дэлмара6! Ну вот какой немой мантикоры она решила вдруг заработать?
– Вы как? – раздался поблизости все тот же странный голос, чуть заглушаемый шорохом листвы.
Булыжник мягко уселся на землю. Олеандр растёр ушибленную макушку, посматривая на зверя.
– Не буду лгать, Барклей меня нынче озадачивает, – между тем продолжил незнакомец. Его глухие шаги, сопровождаемые треском хвороста, звучали все отчетливее. – Хин, силин…
Силин! Эсфирь! Побег!
– Ты видел силина? – Олеандр приподнялся на локтях и выразительно глянул на подоспевшего юношу. – С ним была белокрылая девушка? Где ты его видел? Где-то рядом? Она…
Он осекся. Рядом с оцепеневшим элафия и опутанным хином стоял ореад. И не абы какой, а…
– Сапфир?
– А? – Ореад вопросительно приподнял серую бровь. – Верно, вы слышали обо мне от наследника Барклей?
– Я и есть наследник Барклей, Сапфир! – растирая спину, Олеандр вытянулся в рост и развел руки в стороны.
– О! – ахнул приятель. – Не признал. Ты на кой глаза-то подвел? Говорил ведь, что тебе претит сходство с девицей.
Названый брат Рубина не изменился. Все такой же сухотелый и бледнолицый. Он смотрел на Олеандра в упор и щурил и без того узкие синие глаза. За ссутуленными плечами вырисовывались изгибы пепельных крыльев. Короткие серые волосы торчали в разные стороны. Кожу предплечий перекрывали растрескавшиеся каменные полотна-рукава.
– Зачем ты с хином сцепился? – растерянно пробормотал Сапфир, почесывая макушку когтем. – И как сцепился-то! Танглей по тебе плачет! Только там я такие трюки и лицезрел!
– Не ори, – шикнул Олеандр.
Благо лес из голов собратьев вокруг него до сих пор не вырос. Чудо, иначе и не скажешь.
Зеленоватый дым, наполнявший воздух, мерк и уплывал в сторону Шёлкового моря.
– А как ты…
– Тпру! – Олеандр с сочувствием поглядел на элафия, а затем ухватил Сапфира за плечи и вопросил: – Прошу, сосредоточься и поведай, где ты видел силина? Где-то поблизости, верно?
Ореад подтвердил догадки. Как вызналось, только он ступил в лес, его едва не ошеломило. Глаза-блюдца долго наблюдали за ним, пока он отходил все левее и левее, а потом услыхал звуки боя.
– Не хотел я с ним драться, – пояснил Сапфир. – Посему и поспешил уйти. От греха подальше. Вот!..
Он взбежал на пригорок и указал темневшее внизу дерево. Один из вздыбившихся корней там как бы отгибал край почвы. Над земляным карманом густел всё тот же зеленоватый дым.
– Сюда я вышел, – добавил ореад. – Девушку не видел. Но силин точно напал на меня где-то здесь.
Пришлось Олеандру смириться, что хозяина чар он прозевал. Одно радовало: помимо ореада ныне рядом никто не крутился. Лес снова дышал тишиной, укрытый ночным покрывалом.
– У Абутилона чары выхлебали, – прошептал Олеандр. – Будь добр, оттащи его от хина и прикрой ветками.
– Хорошо, – кивнул ореад.
– Потом ступай за мной.
– Куда за тобой?
– В самом деле, Сапфир! – Олеандр посмотрел на него. – Тофос тебе крылья даровал – найдешь!
***
В небе уже забрезжил рассвет. Разбегавшиеся тучи выгоняли из лесу тени. Наученный горьким опытом, Олеандр продвигался перебежками и прятался за деревьями. Всё чаще глазам являлись невесть кем обожжённые сучья. Всё чаще разум одолевала мысль: «Кажется, неподалёку кто-то подрался».
Треклятая сабля Дэлмара, припрятанная в ножнах за поясом, так и резала глаз. Олеандр старался не смотреть на неё. Старался сосредоточиться на поисках. И удача повернулась к нему лицом.
Лес в этом месте обрывался. Плетеная из ветвей и лоз ограда спутывалась стеной и обозначала конец территории дриад. За оградой простирались обрыв и узкая полоска ничейного песчаного берега, облизываемая морем. Вот к ней-то силин и подтаскивал Эсфирь, уцепившись зубами за кофту. Смотреть было больно, как её крылья и тело волочились по земле.
Опять она сознание потеряла, что ли? Хин настиг?
Каждый нерв во плоти Олеандра пробудился от острого желания кинуться Эсфирь на помощь, сделать для нее хоть что-то хорошее, ведь отчасти она пострадала из-за мнительности его соплеменника.
Он опустился на корточки, прижал подсвеченную чарами ладонь к земле. С пальцев соскочила мерцающая зелень. Огибая корни и кустарники, она ковром раскатилась по почве. Уперлась в ограду, к которой силин подтянул Эсфирь. И поползла выше, впитываясь в древесные завитки и узлы.
Безмолвный приказ – и перевязь дрогнула. Ветви и лозы зашевелились, распутываясь, как змеиный клубок.
Силин зашипел. Покосился сперва на разраставшуюся дыру, потом на дерево, из-за которого выглядывал Олеандр.
– Ну иди же, иди, – шептал он, надеясь, что зверь вытащит Эсфирь к морю – туда дриады вряд ли пойдут.
И чудо произошло.