Алена Никитина
Белая нить
Переосмысление
Отмахнувшись от жертв, вечер побежал дальше и окунулся в ночь. Ветра около Морионовых скал разбушевались страшные, пробирающие до костей. От холода всадников не спасали ни накидки, ни согревающие настойки. Казалось, природа предвосхищает бурю – вовсе не стихийную! – и силится обездвижить все и вся прежде, чем земля обагрится кровью.
Не то Олеандр таки сошел с ума, не то сказывалось изнеможение, но мысли в его голове крутились на редкость мрачные. Невыносимо стучала в висках кровь, а вскоре стук её разошелся по телу. Напрасно он тешился надеждой, что боль утихнет. Чем глубже элафия пробирались в лес, тем сильнее трещал череп. Он почти ничего не видел – только деревья и зелёные плащи, утяжеленные моросью. Рассудок, отравленный пережитым, бунтовал, отметая раздумья.
Но главному вопросу всё же удалось его поработить. И звучал тот проще некуда: «Чего ожидать?»
Ежели хранители и сомневались в том, кто причастен к смуте, сомнения их затерялись – частично на дне мешка, куда упала брошь Птериса, частично в речах Эсфирь, поведавшей о встрече с Каладиумом.
Зелен лист, стражи питали к её словам недоверие. Но больше в силу опаски, нежели подозрений во лжи.
Против истины, как известно, оружие не выковано: Каладиум, Клематис и Птерис испарились друг за другом.
Первый сыграл чисто – не придерешься. Второй выдал себя в миг пожара. А третий обронил на поле брани фибулу. В гибелях дриад повинны вырожденцы, которых, как верно выразился Аспарагус, трудно держать под узды. И вот Каладиуму попалась девушка-целитель, способная взывать их к разуму.
Так и получилось, что он позвал Эсфирь туда, где воспитывает двукровных – к дриаде с золотыми глазами.
Кто эта женщина? Может, кочевница, которой Каладиум напел в уши сладких песен? Девицы ведь на него роями мух слетаются. Как сказал однажды отец Олеандра: «Каладиум не только виртуозный боец, природа вдобавок наградила его притягательным внешним обликом».
Словом, у него достаточно красивые лицо и тело, чтобы девушки упускали из внимания его двуликую сущность.
И все же Каладиум не стал бы слушать рядовую соплеменницу! Нет-нет. Глупый вывод!
– Златые очи, – в очередной раз прозвенело сбоку, и Олеандр покосился на брата, чей скакун ступал рядом.
– Золотые глаза, – прошептал Олеандр. – У Азалии золотые глаза…
Возможно ли, что она жива?..
Мир перед глазами порвало на части. Проглоченные на скаку плоды запросились наружу, и Олеандр прижал кулак ко рту, загоняя их обратно. Створки восприятия захлопнулись, и путь провалился в черноту неосознания.
Вскоре скакуны замерли у главных врат. Олеандр сжался, придавленный грузом неясного будущего и задумчивого молчания. Он помнил, как сопроводил Эсфирь к хижине. Помнил, как увековечил на листе оттиск, написав, что отменяет приказ отца задержать Глендауэра.
Увековечил, омылся – и упал без сил. Набивка ложа просела, зашелестела под тяжестью его тела.
Сон все крепче сжимал Олеандра в объятиях, когда бессодержательную тьму расшевелил голос брата:
– Припомните давнюю беседу с владыкой Антуриумом. Тогда вы говорили о летописях и бойне близ Морионовых скал.
Вообще-то Олеандр не поддавался словесным внушениям. Но той ночью все пошло наперекосяк. Просьба брата набатом отразилась в ушах. И нужное воспоминание расчертилось в сознании.
***
В ту пору, когда погибли двукровные дети Азалии, Олеандру не стукнуло и двух лет от роду. Злоключения тётки прошли мимо него, но породили вопросы после прочтения летописей уже в сознательном возрасте. Отчасти интерес к её бедам подогрели подтертые строчки на страницах, где речи велись о бойне близ Морионовых скал. Отчасти – наречение Антуриума сестроубийцей. А ещё тем, кто вынес двукровным детям Азалии смертный приговор.
Все знали: бойню с детьми Азалии развязал Эониум по доносу Гинуры. Тут-то и всплывал вопрос – при чём здесь Антуриум?
Верить слухам все равно что портрет с закрытыми глазами рисовать. Олеандр решил не расспрашивать поселенцев. Он сразу обратился к отцу и спросил, по какому такому праву историки очернили имя правителя.
– Всё верно, – ответствовал тогда отец. Окруженный дымом благовоний, он сидел за столом на веранде. – Летописи не лгут.
– Что?! – Олеандр плюхнулся на стул.
Потрясение стекло по затылку каплей пота. Он расстроился, правда, сам не понял почему. Сердце обожгло какое-то неясное чувство, которому он никак не мог отыскать определения.
– Разочарован? – Отцу всегда было достаточно взгляда, чтобы прочитать его, как открытую книгу.
– Да не то чтобы. Не знаю…
– Ведаешь, порой я спрашиваю себя, – с улыбкой прошептал отец, – Антуриум, чем ты заслужил уважение сына? Пойми меня правильно, каждому отцу льстит мысль, что дети его превозносят, считают героем-миротворцем. Но ты, Олеандр, не склонен к предвзятому мышлению. Отнюдь, я сознаю, откуда растут корни этих чувств. Ты одиночка. Такие создания зависимы. Зачастую они испытывают болезненную привязанность к тем, кто удостоился их расположения. Они склонны упускать из виду дурные поступки близких и…
– Ты уходишь от разговора, – Олеандр зажевал щеку с внутренней стороны и насупился.
Отец тяжело вздохнул. Его лицо выражало подчеркнутое бесстрастие, но взгляд золотых глаз померк.
– Не ухожу, просто задумался, – отозвался он и добавил: – Битву с детьми Азалии и Лета́ развязал Эониум. Мы с Аспарагусом отыскали их раньше, но предупредить о нависшей угрозе не успели. Заручившись поддержкой океанид, кои гостили в лесу вместе с Вауханом, владыкой Танглей, Эониум застал нас и дал внукам бой. Тогда я впервые осознал, какая опасность таится в крови вырожденцев. Тогда я оказался на перепутье и принял самое трудное решение в жизни. Десятки воинов из Барклей и Танглей пали. Эониум пал. Бразды правления коснулись рук моих в разгар сражения. Уверен, Азалия думала, что я остановлю бой. И я мог остановить его. Мог приказать хранителям отступить, сложить оружие, но…
Не приказал, – закончил Олеандр в мыслях. Большая часть головоломки в голове сложилась. Но врожденная упорность не дозволила развернуться на полпути. Ответа на главный вопрос он не получил.
– Погоди-ка, – произнес он, не успев внять гласу рассудка, повелевшему умолкнуть. – Ты рассказал о детях Азалии. О битве. Океаниды задержали господина Лета́ по приказу Ваухана – это мне известно, Глен упоминал. Но что же Азалия? Ежели верить писаниям, она погибла от твоей руки. Вроде сбежать хотела. Ты погнался за ней, а затем вынес изувеченное тело.
– Ночь на дворе, – голосом, в котором ясно прослеживалось напряжение, выдавил отец. – Давай побеседуем в другой день, хорошо? Право слово, я очень устал и желаю предаться сну.
Не прошло и мгновения, как раздался хлопок двери. Столь же громкий, сколь и красноречивый, отражающий нежелание возрождать разговор ни завтра, ни послезавтра.
***
В кои-то веки Олеандр без труда разлепил глаза и уставился в потолок. Моргнул раз, другой – и память провела ускоренную перечитку сна, не вместившего ничего, заслуживающего внимания.
Разве что Глендауэр теперь обратился занозой. В том смысле, что раньше Олеандр отмахивался от слов отца об одиночках, которые привязываются к существам, удостоившимся их благосклонности. А сейчас где-то рядом бродило подтверждение услышанного – живое, водно-ледяное.
Интересно, зачем Глен указал на давнюю беседу? Навряд ли из прихоти. Верно, он намекал, что в разговоре том скрываются ценные сведения, возможно, ответы на насущные вопросы.
А какие вопросы насущны? Кто есть та загадочная дриада? Каких ударов ожидать?
Предположим. Но беседа-то велась о том, как так вышло, что правителя клана дриад нарекли сестроубийцей.
Где связь?
Клятые океаниды! Ну почему нельзя выразиться прозрачнее, а?
Силясь ни о чем не размышлять, Олеандр натянул свежие рубаху и шаровары, которые некто благоразумно повесил на спинку стула. Подвязал волосы опояской и, соскользнув с ложа, обошел хижину.
Пусто. Ни Эсфирь, ни Глендауэра. И куда все запропастились?
Впрочем, разбежались – и ладно. Достоин ведь Олеандр передышки? Можно подумать, он раньше в одиночестве не пребывал. На столе вон чаши с травяным отваром появились. Прямо-таки грех не посидеть у окна, попивая ароматный напиток вприкуску с горечью очередных потерь, верно?
– Благого вечера, – послышался за спиной ледяной голос, и Олеандр поёжился.
– Глендауэр, твое ж копыто! – воскликнул он, чувствуя, как сердце подпрыгнуло к горлу. – Просил ведь, ну! Я на тебя колокольчик повешу!
– Простите великодушно.
Брат выплыл из-за его плеча тихо, словно до сих пор сливался со стенами, а ныне надумал прогуляться. Его штормило. То есть ступал он криво, не по выстроенным линиям, а как придётся. Кроме того странно изгибался, будто в бока врезался ветер, и он пошатывался под его тычками.
Для иных существ выверенная ходьба – ремесло чуждое. Кто в здравом уме прокладывает линии шагов? Но океаниды – существа не от мира сего. Они себе не господа. И ежели они качаются, значит, размякли.
По правде сказать, Олеандр никогда не наведывался в Танглей. Впечатление складывал, слушая рассказы брата и отца, из которых следовало, что океаниды-воины там вроде костей и вен в теле, а правитель – сердце. Ходили слухи, Танглей отражает собой единые плоть и кровь, слаженное орудие. Вырываются оттуда зачастую вперед ногами, а слово владыки превыше всего.
Да, океанид отожествляют с силой и мощью, точностью и хладнокровием. Но они заперты в клетках. Они распыляют свою неповторимость в угоду клану. Лепят себя под оттиск, искореняя различия.
Стоило лишь диву даваться, как Глендауэр, чья сущность стремилась в полет, сумел туда влиться и выжить.
Хорошо его выдрессировали. Беспощадно и, скорее всего, увековечив на душе шрамы.
Мысль обожгла и отрезвила. Олеандр уронил взор в пол, страшась, что разразившаяся в душе буря пробила оковы плоти и затронула дар брата – считку, дозволявшую улавливать переживания существ. К счастью, опасения не оправдались. Чужие терзания Глена явно не волновали. Куда больше его занимала собравшаяся в углу стола скатерть, которую он и принялся разглаживать.
– Ты спал? – Олеандр плюхнулся на подушку у стола. – Сколько ты бодрствуешь?
– Я предаюсь сну, Малахит, – вымолвил брат, водя ладонью по уже распрямленной ткани. – Не подолгу, но предаюсь.
– Ты растерян.
– Отнюдь.
– Глендауэр! Прошу вас!.. – выкрикнули они одновременно, и Олеандр вздрогнул – столько мольбы прозвучало в крике Глена.
– …заклинаю, – голос брата упал до шепота, во взгляде отразилась неподдельная тревога, – извольте побеседует об ином? Не об оторопи моей. Боюсь, мысли мои, кои вы жаждете облечь в слова, слуха не усладят.
Олеандр открыл рот, намереваясь сказать «Излагай, не переломлюсь!», но слова сгинули, так и не родившись. Перед внутренним взором промелькнул лик матери, светом истины озаривший разум.
Нет. Пожалуй, Глендауэр прав. Не стоит Олеандру напирать – пожалеет.
– Гм-м… – Он выдохнул и прислушался к воздуху, струившемуся сквозь приоткрывшуюся дверь.
Снова посмотрел на брата. И вдруг понял, что Глен выглядит, как смертельно-уставшее существо, подступившее к краю обрыва.
Он ведь тоже потерял семью, – подумал Олеандр. И, наверное, Глен не лгал, когда говорил, что дни и ночи его не благоухают покоем. Он и правда будто истончился. До сих пор не примирился с прошлым. Только заковал себя, разбитого на осколки, в напускную броню неприступности.
– Где Эсфирь? – спросил Олеандр.
– Исцеляет отравленных.
Тьфу ты! Еще одна дуреха! Вообще-то, прося о помощи, Олеандр не подразумевал, что Эсфирь надлежит плюнуть на сон и мчаться к захворавшим. Но разве она и здравое мышление совместимы?
Интересно, она хоть немного поспала? Помылась? Или шастает от хижины к хижине, перемазанная в крови?
– Вы вспомнили? – Вопрос дался Глендауэру тяжело, будто он ножом выдрал его изо рта.
– Беседу? – Олеандр снова выдохнул и подхватил чашу. Ее прохлада остужала жар тела и мыслей. – Вспомнил. Но если ты на что-то намекал, я ничего не понял. Будь добр, изъяснись прозрачнее.
– Азалия жива.
Повисла тишина. Олеандр поднес чашу к губам и сделал глоток, смачивая пересохшее горло.
– М-м, – протянул он. – Так вот ты к чему вёл…
– Не сочтите за предвзятость, – журчал Глендауэр, очутившись рядом и уложив ладонь ему на плечо, – но почерк злодеяний отдает суматошностью. Поистине девичьей суматошностью, ежели дозволите. Сынам Льда и Стали не пристало вершить месть столь картинно.
Да. Олеандр и сам приходил к выводу, что Каладиум действует чересчур показушно.
– Почему отец ваш ускользнул от ответа? – Глендауэр, крутанувшись вокруг себя, выступил слева.
И под взглядом его, подернутым морозно-ледяной коркой, Олеандр прошибли пот и дрожь.
– Прежде я думал, – голос дрогнул, – что он просто не захотел рассказывать, как убил сестру. Ну правда! Кому такое пришлось бы по нраву? Разве что отъявленным изуверам. Какой бы Азалия ни уродилась, где бы ни оступилась, для моего отца она – родная кровь.
– Истинно. – Глендауэр щелкнул на него пальцами и сел рядом, упершись локтями в стол. – Азалия приходится владыке Антуриуму сведеницей. Сестрицей, ежели слово то вам на слух привычнее. Сестрицей, кою он оберегал от ярости Стального Шипа, рискуя лишиться приязни его, а то и с жизнью распрощаться…
…Оберегал, а потом убил, – проскочила в сознании Олеандра мысль, поддетая крючком противоречия.
– …Я беседовал с океанидами, – продолжал Глендауэр. – И вызнал, что правителя Антуриума и Азалию отрезало от сражавшихся. Воочию её смерть никто не видел. Отец ваш удостоил взорам выживших лишь изуродованное тело.
– Считаешь, он выдал случайный труп за труп сестры? – Олеандр вскочил и зашагал из угла и угол.
– Вероятно, – Глендауэр кивнул. – Он желал спасти сестру, Малахит. Желал спасти, зная, что она породила вырожденцев. Истинно, он не остановил бой, дозволил хранителям умертвить её детей. Но Азалию он пощадил. Всё сходится. Подписи на судных листах…
…А. — правитель клана дриад.
Претензия на власть по праву рождения. Двукровные отродья, которых Азалия грезила приручить. Причастность к смуте Каладиума, желавшего на ней жениться. Уход Аспарагуса, который тоже питал к ней недвусмысленные чувства. Эсфирь, поведавшая, что у спасительницы золотые глаза.
И еще много-много кусочков, которые Олеандр уже складывал в стрелку, указующую на тётку. Но потом вышвырнул, сочтя их иссохшими зернами, непригодным к проращиванию.
– Проклятие!
Осознание пронеслось по телу разрядами, и живот прилип к спине от накатившей дурноты. Олеандр шлепнулся на подушку. Подтянул колено к груди и уткнулся в него лбом.
– Будьте любезны, – резанул по слуху холодный голос, – отоприте врата в пристанище мёртвых.
Вылазка
Согласиться проще, чем сделать. Воплощение замысла требовало подготовки. Олеандру надлежало пересмотреть список дежурств и поставить у входа в пристанище мёртвых своего хранителя: ежели догадки не подтвердятся, поселенцам ни к чему знать, что наследник осквернил тело тётки-изменницы. А ежели подтвердятся – велик риск запятнать честь правителя.
Уж слишком тяжкие душу Азалии очерняли грехи, чтобы весть о ее возрождении не пала в народ костью. Поселение и без того стояло на ушах, невзирая на шнырявших всюду хранителей. Сведения о смерти Юкки и Драцены, а вдобавок – причастности к смуте былых подпевал Эониума – породили взрыв и вбили клин раздора между Сталью и остальными жителями.
То был яркий пример поспешного обобщения. Ловушка, в которую Олеандр тоже угождал. Выводы должны подкрепляться весомыми подтверждениями. Глен рассудил верно: хранители Стального Шипа долгие годы выступали врагами двукровных. Казалось бы, паре шелудивых скакунов не подвластно отбросить тень на Стальное стадо. Но какой там! Теперь все кому не лень кудахтали у кустов, что воины Эониума – криводушные гады, братающиеся с выродками.
Судачили о крылато-рогатой девице – божьем благословении, ниспосланным в лес, чтобы спасти его от гибели. Судачили о стае хинов, один из которых, Мрак, бродил за Эсфирь тенью.
О Глендауэре, Рубине, аурелиусах…
Одна девица – вот ведь наглость! – даже объявила, что Олеандру должно подыскать новую суженую, потому что Фрезия прослыла дочерью изменника. В ответ, прячась среди листвы, он выразил безмолвную надежду, что нахалка скроется с глаз резвее, чем он её придушит.
Судить дочь за грехи отца вздумала! Еще не хватало!
Фрезия, конечно, не белая пташка. Но неправильно клеймить ее позором лишь за кровь, бегущую по венам. Впрочем, не только за кровь, чего уж скрывать. О её прогулке в доме владыки дриады тоже вызнали. И Олеандр подозревал, что ежели случится чудо и они выживут, невероятно важное мнение поселенцев врежется между ним и Фрез пронзающей небосвод стеной.
Возбраняется наследнику клана жениться на девушке, чьему отцу вменяются в вину предумышленные убийства. Возбраняется ступать рука об руку с той, что позабыла о границах дозволенного.
К слову, Фрез до сих пор лежала в лекарне. Олеандр выставил рядом стражей отца, чтобы – упаси Тофос! – на нее не накинулись безумцы. На подмогу пришла и Эсфирь. По её просьбе в поселение впустили десяток хинов, и улочки близ лекарни вымерли. Живущих рядом расшвыряло по норам. А те, кто невольно подступали к оцепленной территории, завидев чадящие туши, сворачивали на другие тропы – будто вспоминая о важных поручениях.
Решающий миг близился, и сборы шли полным ходом. Нагрянуть в пристанище мёртвых решили к ночи, когда суматоха поутихнет. Чуть раньше возвратились стражи и Сапфир. Как и ожидалось, в погоне за Птерисом удача им не улыбнулась. Зато они видели на скалистых тропах вбитые в гравий копытами элафия темно-алые перья.
– Феникс? – спросил Глендауэр, снова незнамо как и откуда появившись в комнате.
– Может, с Птерисом летел выродок-феникс? – Сапфир обмяк на стуле. Его раненое крыло подергивалось, сводимое судорогами. – Или… О-о!..
Он так и замер с открытым ртом. Складывая в мешок скребки и кирки, Олеандр бегло на него покосился. По-видимому, догадки их посетили схожие. Вот только много ли в тех мыслях правды?
– Что? – Глендауэр тронул красное перо на столе и поглядел на них обычным взглядом непрошибаемой льдины.
Сапфир обратил взор к Олеандру:
– Рубин мог обрести крылья?
– Предположительно? – Олеандр дёрнул щекой. Затянул шнурки на мешке и вздохнул. – Мог. На деле? Не ведаю. В любом случае, гадать нет смысла. Сосредоточимся на главном, хорошо?
Возражений не последовало. Поэтому вскоре они выскользнули из хижины и отправились к пристанищу усопших. Под сапогами заскрипела листва, заломались ветви. Олеандр ступал первым. За ним, нависая тенью, шествовал брат. Сапфир поспевал сзади. Мелкими перебежками, прячась за вздымающимися корнями Древа, они пересекли главную площадь. Шмыгнули в просвет между домов и побрели вдоль ограды, чтобы не привлекать внимания.
Вначале шли осторожно, прислушиваясь к каждому шороху. Но чем дальше их уносили ноги, тем резвее становилась поступь – мало кого прельщали прогулки у входа в усыпальницы. Вокруг не ютилось ни души.
Олеандр раздвинул занавес лоз и вынырнул на пятачок, откуда тянуло холодом – не спасали ни подбитый шерстью плащ, ни деревья, выстроившиеся кругом. Вооруженный до зубов Зефирантес топтался у квадратного люка с таким видом, будто на него надвигалась армия врагов. В левой руке он сжимал меч. Правой то и дело цеплял палицу, торчавшую из-за плеча. Его взмокшие от пота кудри выглядывали из-под налобного платка.
Олеандра так и подмывало завыть и выдать что-то вроде «У-у-у, твое время пришло, сдавайся на милость духов!» Но что он, малое дитя? Канули в прошлое деньки, когда он смеялся над страхами приятеля. Ныне разум все чаще посещали мысли, что многие из собранных о мире сведений – и не только о мире! – либо ложные, либо перевранные. Да что там! Олеандра тоже била дрожь. Есть от чего расшататься нервам, ежели идешь осквернять труп тётки.
Он подтянул сползавшую с плеча сумку. Завернулся в плащ и поковылял к приятелю, чувствуя на затылке морозное дыхание, слыша шелест крыльев. Зефа о замысленном он заранее уведомил, потому тот не выдал и звука. Только поглядел на Глена, как на протухшие помои. И посторонился, бурча что-то о предателях и двоедушных мерзавцах, которые совращают чужих жен.
На миг сквозь ледяную маску, заменявшую Глендауэру лицо, прорезалась обеспокоенность. Но он взял себя в руки столь же быстро, сколь Сапфир подцепил и открыл люк. Древесная крышка со скрипом распахнулась, будто выбитая порывом ветра. И четыре пары глаз уставились в зев открывшегося прохода – на винтовую лестницу. Казалось, она в преисподнюю утекала.
Златоцветы на земляных стенах мигали и затухали, словно кто-то приказал им запугивать вторженцев.
– Ну-у, это самое, – раскатился по двору бас Зефирантеса. – Идём, да? Или обождем ещё?
– Чего ждать-то? – Олеандр перетащил ногу на первую ступень.
Гибель друзей и тягостная ночь, полная тревожных воспоминаний, сказались на нём дурно. Спускаясь по винтовой лестнице, он даже не оборачивался. Просто шёл вниз, в шелестящий полумрак. Добрался без происшествий. Добрался и уперся в стену, сотканную из древесных отростков. И обернулся. Моргнул, оглядывая пустые ступени в двух шагах.
Сапфир, как они и договаривались, остался наверху. Глендауэр замер на середине лестницы. Но где третий-то потерялся?
На ладонях вспыхнули зеленые огни. Олеандр оглядел стену, потом снова обратил взор к лестнице и на миг ослепил приятеля светом чар. Зеф, вывалившись из-за поворота, попятился. От него несло вином и чем-то поядренее. Он что, глушницы по дороге нахлебался?
– Зефи, прошу, соберись, – вымолвил Олеандр. – Быстрее начнём, быстрее закончим.
– У-у-у, – взвыл Зефирантес. – Там же призраки водятся! Драцена и Юкка погибли, хины по поселению бродят, теперь это… Я ведь не железный! Только-только от яда отошёл. Чего ты братца с собой не позвал?
– Нет там никаких призраков! – буркнул Олеандр. – А позвал я тебя, потому что ты резьбой по дереву увлекаешься. Ты представляешь, во что тот труп превратился? Он уже весь одеревенел, чистить придётся.
– Ты хоть знаешь, как тетка твоя выглядела?
– Знаю. Отец пару портретов сохранил. Один я видел. Но не думаю, что нам это поможет. Одеревенение зачастую искажает. Ежели не поймем по лицу, будем метку изгнанницы искать.
– Чего?
– Азалия отрезана от рода Примы и Аканта, – пояснил Олеандр. – Древо помечает таких дриад. Клеймо сохраняется и после смерти.
– Ладно, я спокоен, – произнес Зеф тоном, который отражал что угодно, кроме умиротворения.
Олеандр только покачал головой и метнул в стену чары. Узел за узлом плетение распутывалось, виток за витком разевало пасть в обитель вечного сна и успокоения. По издевке судьбы, тишина внутри густела гробовая. Ни звуков, ни движений – словом, ничего, кроме леденящего кровь безмолвия. Тысячи древесных корней пронизывали земляные пол и потолок. Скрученные в жгуты и косы, толстые и кривые, они сплетались в необъятные коконы.
Издали казалось, что пристанище мёртвых усеяно коконами и гнёздами гигантских насекомых.
Азалию захоронили вдали от Вечного Древа. В отгороженной забором зоне, к которой запрещалось подходить без нужды.
Вот туда-то Олеандр и пошёл, стараясь не обращать внимания на застывшие в корнях лица и силуэты.
– На кой ты Глендауэра в поселение притащил? – бубнил Зеф, пока они плелись по узкой тропе. И захороненные в корнях взирали на них с немым укором. – Не страшишься, что он снова что-нибудь натворит?
– Не ведаю, Зеф, – Олеандр считал удары сердца, на удивление громкие. – Мне сложно развязать этот узел. Мы с ним уже не братья, но и врагом я его назвать не могу. Когда он рядом, мне легче думается. Он будто направляет мои мысли, приводит их в порядок. Так всегда было.
– Ну-ну, – проворчал приятель. – А Эсфирь где?
– Пытается помочь Фрезии, – Олеандр замер у высокой калитки, толкнул её и шагнул за ограду. – Что-то там не выходит у неё, просила лишний раз не тревожить.
– Скоро все наши полягут…
– Не нагнетай! Я и так еле на ногах держусь!
Взгромоздившийся перед ними корень отбил тягу к беседам. Златоцветы на заборе вспыхнули, освещая алую ткань, которой его прикрыли. Сумка упала на землю, лязгнув инструментами. Олеандр замер. Подцепил ткань – и вот глазам предстала вросшая в древесный отросток женщина, застывшая бочком почти что в танце – того и гляди подхватит вуаль и закружится.
– Гм-м. – Олеандр закусил губу, оценивая её высокую грудь, узловатые пальцы и круглое лицо.
Круглое! Уцепившись за первую несостыковку, он смежил веки и восстановил в памяти портрет Азалии. Дочь Стального Шипа походила на хищную птицу. От отца она унаследовала нос с небольшой горбинкой, чуть вытянутое лицо со впалыми щеками, густые брови вразлет.
Олеандр сравнил тётку с женщиной, застывшей в корнях. И внутренний критик шепнул: «Лицо отличается». С другой стороны, одеревенение порой искажало. Утверждать, не ведая наверняка – затея гиблая. Поэтому он вытряс из сумки скребки и вручил один из них – тот, что побольше – приятелю.
Чтобы добраться до лица дриады, Зефу пришлось взобраться на переносную лестницу – к счастью, этого добра тут хватало. Олеандр в свой черед соскребал стружку с руки женщины.
Закипела работа. Какое-то время безмолвие нарушали лишь тяжелые вздохи и треск, с которым откалывалась кора. Тонкие древесные огрызки сыпались, обнажая светло-бежевое лицо, запыленное и словно приплюснутое.
– Все равно не уверен, – Олеандр стёр со лба влагу. – Слезай, на клеймо вся надежда.
Запястье дриады оказалось чистым. Он срезал стружку до локтя. Тщетно. Принялся оголять вторую руку – просто на всякий случай, вдруг ошибся?! Но чем больше ошметков осыпалось, тем явственнее становилось осознание, что корень приютил не дочь Эониума.
Чисто! Никаких меток! Сердце Олеандра пустилось вскачь. Больше он не осмеливался донимать чужой труп. Скребок выпал из рук, и он отвернулся к забору, не веря, что истина столь беспощадна.
– Дела-а… – Пот градом катился по лицу Зефа. – Знамо дело, прав ты. Не с Каладиумом мы воюем.
– Не только с ним, – поправил его Олеандр, оглядывая груду древесных ошметков у сапог.
– Что ей нужно?
В ответ Олеандр вынул из кармана один из аурелиусов и ткнул в подпись: А. – правитель клана дриад.
– Власть, полагаю, – едва слышно проговорил он. – Но Азалия отрезана от рода первозданных. Восстановить её в правах подвластно либо мне, либо отцу. Иного не дано. Меня пытались убить, значит…
– Правитель Антуриум жив! – догадался Зефирантес.
С души будто камень упал, Олеандр протяжно выдохнул.