Алена Никитина
Белая нить
Аспарагус?! Серьезно?! Он сорвал с запястья лозу и размял шею. Распахнул залитые зеленым глаза. Волосы его превратились в травяные нити. Посох выскочил из ствола и угодил в поднятую ладонь.
Волна потрясения захлестнула всех, кроме Аспарагуса. Олеандр и пискнуть не успел, как тот ударил посохом о землю.
Древо издало пронзительный гул. Вспыхнуло, испуская искры, разгораясь все ярче и ярче.
– Убирайтесь из поселения! – не восклик – рык сорвался с губ Аспарагуса и прокатился по округе.
Мир затопило зеленью чар. Неведомые силы подняли Олеандра в воздух, толкнули в грудь. В ушах засвистел ветер. Перед взором все закружилось. Он не сумел бы сказать, как долго летел. Но вскоре его вышвырнуло в лес, и он прокатился по траве. Моргнул, силясь осмыслить произошедшее.
Аспарагус – сын Эониума? Старший?!
Рядом прозвенел голос отца:
– В бой!
Пекло
Рубина вымело из поселения. Он и пальцем не успел пошевелить, как зеленая вспышка ударила в грудь, и он рухнул далеко за оградой. Проехался, срывая колосья и сорняки, и ударился головой о камень.
Говнище! В ушах загудело, мир вокруг расплылся пятнами. Расколупывая когтями землю, Рубин встал на корточки. Дернул лопатками – и крылья распахнулись, алые перья посыпались.
Последствия удара еще долго давали о себе знать, сотрясали видимое. Ребра саднило, бок тоже – в миг падения рукоять клинка врезалась Рубину чуть повыше тазовой кости, и теперь там наливался синяк.
– Спокойно, – Рубин смахнул с плеча грязь и огляделся.
Он очутился на поляне. Чуть левее валялись две девицы с кожистыми крыльями, на их шеях стянулись лианы. Впереди, нанизанный на стоящий колом корень, висел еще один вырожденец.
Вдали сверкала над кронами шапка зеленого купола – поселение защищал колдовской кокон.
Что ж, знатно Аспарагус ударил. Подумать только, сын Стального Шипа!
Сперва Рубин хотел поджарить пару деревьев и сбежать, но мысли о побеге выветрились. Боковым зрением он выцепил бледное тело того, чьи кишки с радостью намотал бы на ветви.
Глендауэр! Рубин сощурился, следя за деревьями, обступавшими поляну, и белой тенью, которая прыгала по ветвям. В просветах листвы снова мелькнул хвост меловых волос.
Рубин по-птичьи заклекотал. Искра гнева вмиг обернулась потоком звериного бешенства.
– Ты! – Струи пламени сорвались с пальцев, ударили в ствол раз, второй, третий, четвертый…
Огонь разгорелся мгновенно. Охватил деревья, пуская по ветру жженую листву, рассеивая запах гари. Как и ожидалось, убийца Азера спрыгнул, сошел на землю в длинном кувырке.
– Ну здравствуй, падаль! – прокричал Рубин, когда разномастные зенки уставились на него.
Глендауэр разогнул спину под сумасшедших хор голосов и лязг металла, доносившийся издали. Нити белых чар вспыхнули между его ладоней. Рубин снова ударил огнем. Пламенный шар ринулся к Глендауэру и врезался в ледяной щит, выросший из почвы.
Щит ухнулся на траву, рассыпая брызги. Взметнулась волна. Она понеслась на Рубина искрящимся капюшоном. Клятые океаниды! Он ушел в сторону. Хлопнул крыльями, поднимаясь в воздух. Не рассчитал маневра – вода ударила по крылу.
Рубин покачнулся. Воззвал к чарам, и пламя окутало его защитной оболочкой. С высоты он видел, как на поляне вьются десятки белых существ. Видел, как между ними вырастают ледяные копья. Понял, что его пытаются надурить. Запутать и рассеять внимание на морозных двойников.
Где настоящий?!
Все они теперь пялились на Рубина. Пялились снизу-вверх, как и положено столь мерзким отродьям. Первое ледяное копье просвистело над плечом. Второе едва не пронзило грудь, но Рубин резко ускользнул в сторону. Третье цапнуло край крыла, сбивая перья.
Проклятие! Рубина повело. Он привык сражаться, чувствуя землю под ногами. Поэтому ринулся к поляне, выделяя взглядом существо, чьи очертания не плыли, не серебрились морозной окантовкой.
Сосредоточенность и молчание Глендауэра раздражали, напитывали кровь яростью. Еще до того, как ступни коснулись почвы, Рубин воззвал к пламени, приземлился в приседе. Встал и сбил очередное копье пламенным хлыстом, отшвыривая в сторону уже воду.
Брызги разлетелись дождем. Алый шарик вспух между ладоней Рубина. Огонь выплеснулся потоком. Превратился по пути в птицу, которая понеслась на Глендауэра, раззявив клюв.
Какое-то время Рубин видел лишь дым и огонь, пожиравший врага. А когда отозвал чары, уронил челюсть. Глендауэр припал на колено, водяная оболочка облизывала его, как вторая кожа.
– Да ну в пекло! – прошипел Рубин.
Глендауэр распахнул веки. Его глаза расчертились вертикальными зрачками. Он выкинул руку в сторону, и водица стекла с него вуалью.
– Хин бы тебя побрал! – Рубин напружинился.
И пошла пляска.
Скорость океанида поражала. Если бы Рубин отвлекся хоть на миг, из крыла, а то и сердца, уже торчал бы стилет. Только он хотел ударить, осколки ледяной пыли устремлялись к нему, сбивали с толку. Только ускользал от осколков – глаза перехватывали сверкание лезвия.
Приходилось отходить, отступать, чтобы не подохнуть. Ни мгновения, чтобы ударить! Ни шанса, чтобы прийти в себя!
Морозный туман и дым заполнили поляну. Океанид выматывал Рубина, заставлял ошибаться. Рубин отскочил от полоснувшего воздух клинка. Взмахнул крыльями, чтобы взлететь, и вдруг в шаге от него рухнул грузный булыжник. Крылатая тень отразилась на траве.
– Глендауэр, не надо! – качнул дымную взвесь знакомый голос. – Беги к поселению, я сам разберусь!
– Где Малахит? – подал голос Глендауэр.
– Не ведаю! – Сапфир сошел на булыжник в полуприседе. – Нас раскидало, но у врат я видел владыку Антуриума!
– Сгинь, Сапфир! – прошипел Рубин и вздрогнул – два валуна грохнулись по бокам от первого. – Дай мне убить его!
– Ты со скалы рухнул?! – Брат повернулся к нему. – Зачем ты связался с Азалией?! Зачем, Рубин?! Что ты творишь?! Зачем бьешься против друзей?!
Морозные двойники схлопывались один за другим. Волна тянулась за убегавшим океанидом, как хвост.
– Язви вас!.. – Рубин дернулся за ним, но тут же отскочил – дорогу снова отрезал тяжеловесный булыжник. – Сапфир! Не хочу я с тобой драться, смекаешь? Мне нужен только Глендауэр!
– Зачем?!
– Он убил моего отца!
Возглас прокатился по поляне, загулял от дерева к дереву. Рубин тяжело дышал, крылья то подсвечивались красным, то гасли. Сапфир глядел на него, как глядят на душевнобольных:
– Наш отец жив! – Его возглас заглушил треск горящих деревьев. – О чем ты, брат? Наш отец…
– Мой отец! – гаркнул Рубин. – Не наш! Мой! Азер! Я узнал его имя! Он пал от руки Глендауэра и его пособников!
– Что?! – Сапфир дернул плечом. – Азер! Владыка Ифлога? Ты принц?
– Буду им, брат, – Рубин осклабился. – Буду!
Пелена замешательства спала. Он взмахнул крыльями. Ветер подхватил его, поднимая и унося к полыхавшим деревьям.
Рубин набирал скорость, чувствуя, что брат летит за ним тенью. Резко дернулся вбок, чтобы уйти от преследования. Да какой там! Сапфир предвосхитил маневр, на лету вцепился в него мертвой хваткой, и они кубарем повалились на кроны. Путаясь в лозах и ломая ветви, рухнули на землю.
Боль вгрызлась в тело, но Рубин вскочил. Поглядел на сжавшегося в комок брата. И рванул в лес, разжигая пламя.
– Идиот! – выкрикнул Сапфир.
***
С каждым проблеском лезвий, с каждым всплеском чар лес трясло всё сильнее и сильнее. Барклей превратился в поле боя – в полосу препятствий, где любой луч света, любой звук мог повлечь смерть.
Друзья и враги слились в одно движущееся пятно. Остались только инстинкты, толкавшие Аспарагуса вперед. Осталась только бурлящая в крови сила, дарованная братом и Вечным Древом.
Стрелы вонзались в деревья и указывали безопасные направления. Хранители носились на высоте – и прутья, охваченные зеленью чар, сплетались под их сапогами тропами.
Травяные волосы Аспарагуса шевелились как живые. Он бежал по земле, на ходу вызволяя из ножен меч. Поворачивал голову то влево, то вправо, выхватывая в отблесках колдовства недругов.
Арбалетный болт пронесся рядом. Разрезал воздух и воткнулся в грудь твари, хлопнувшей перепончатыми крыльями.
Другую полугарпию Аспарагус умертвил, подкравшись сзади. Клинок с влажным хрустом врезался ей в спину.
Аспарагус пинком отправил жертву к краю ямы, утыканной копьями. Она шагнула в пустоту и сгинула. Он обернулся. Увидел, как неподалеку пробежал на крохотных ножках блуждающий огонек. На миг тот завис в воздухе. Развел ручонками, как бы говоря «Вы и сами тут справились». И метнулся вверх, к сидящей на ветви лимнаде, которая подмигнула Аспарагусу и скрылась в листве.
Песнь сирены растекалась по лесу, тревожила слух, но разум не дурманила – слишком далеко!
Ямы окружали Аспарагуса. Земля между ними бурлила. Но тратить чары на выделку «моста» и спуск ветвей он не желал. Повезло – одну яму пересекало упавшее дерево. Ствол, ощерившийся переплетением корней, вел к твердой почве. Аспарагус пробежал по нему. Узрел на дне насаженного на колья дриада – наполовину обглоданного, его вывернутые ребра омывала кровь. Нагнулся, избегая корней и свисавших с них комьев почвы.
Вскинул голову, услыхав сверху шелест. Еще чуть-чуть – и двукровная спрыгнула бы на него и впилась в шею когтями. Он ускользнул от нее в повороте. Она сошла на землю в шаге от него. Выгнулась, поднимая дрожащий вопль. Аспарагус выхватил из-за пояса нож. Прицелился.
И в тот же миг к вырожденке подскочил Зеф. Обрушил ей на ухо удар палицы. Казалось, голова её должна отлететь, утягивая за собой хвост крови. Но нет. Вырожденка только отступила. Запнулась о выросший сорняк и рухнула в плотоядный цветок, раскинувший на траве лепестки. Бутон сомкнулся. Из чрева его донеслось шипение вперемешку с бульканьем.
Наверху запела тетива – чуть поодаль несколько хранителей со стальными шипами на плечах всаживали в ковылявшую по тропе стемфу стрелу за стрелой. Она шла на них, как живая мишень.
Шла и «собирала» стрелы, превращаясь в нечто, истекавшее кровью.
– Мастер. – Зеф смахнул со лба мокрые кудри.
Одернул кожаный нагрудник и кивнул. Аспарагус наградил его ответным кивком и огляделся.
Он ведал: многих двукровных погубило Древо, но выродки есть выродки. Часть из них выжила, раскиданная по Барклей. Одни уже напоролись на мечи хранителей. Другие еще буйствовали.
Дым от горящих деревьев утекал в небеса. Пускал по ветру листву и разносил запах гари.
– Где наследник и правитель?! – выкрикнул Аспарагус, тщась перекричать звон стали и треск коры.
– Так вы же правитель!
– Зефирантес, не тупи!
Зеф схватил за поводья бегущего мимо элафия. Запрыгнул в седло на бегу, тревожа дымную взвесь.
– Я найду их! – пробасил он под дробный перестук копыт.
Аспарагус ощутил поблизости шевеление. Выцепил среди смога и горящих обломков летящее копье. Две лимнады выскочили из кустов. Перепрыгивая через валявшиеся трупы, понеслись невесть куда и затерялись в дыму. Аспарагус поглядел влево: стрела прошила выродка наяды, тот упал на колени, прижал ладони к груди, пропуская кровь между пальцев. Поглядел вправо – и перехватил взглядом блеск разящего кинжала.
Проклятие! Аспарагус ускользнул от лезвия в повороте. Позолоченный клинок просвистел у шеи. Вонзился в дерево, раскрошив кору. Не удержался и упал на островок выжженной земли.
Золотой кинжал! Ну конечно! Кого еще госпожа Судьба могла подвести к Аспарагусу?
Каладиум подходил, едва переставляя ноги. Жирная капля крови свисала с его подбородка. Незажившие увечья тяготили его. Кривили лицо. Отжимали силы. И все же неспроста его одарили столькими незатейливыми прозвищами. Он не внушал бы собратьям страх, ежели бы не умел терпеть, ежели бы оседал из-за ранений в кустах и сдавался на милость врагов.
– Бастард Стального Шипа, стало быть, – прошипел Каладиум. – Озарение меня настигло, ведаешь? Все на места встало, Аспарагус! Эониум знал, истинно? Знал, но сокрыл греховное деяние. Первый сын! Первый внебрачный сын, чтоб вас мантикоры разодрали! Вот почему он не дозволил тебе жениться на Азалии! Вот почему тянул к верхам, плюнув на меня, хотя я день ото дня выслуживался перед ним, исполняя малейшую прихоть!
Они двигались по кругу, держа клинки наготове. От Каладиума смердело гневом и уязвленным самолюбием. Меч его рисовал в воздухе косые полосы и отражал свет чар, гулявших по лесу.
– Ты тоже знал? – рявкнул Каладиум.
– Нет, – Аспарагус до боли стискивал рукоять клинка. – При жизни его не знал, узнал позже – мать перед кончиной покаялась.
– Антуриум?..
– Догадывался.
Аспарагус и моргнуть не успел, как собрат налетел на него. Звякнула сталь, клинки скрестились, проехались друг по другу, рассыпая искры. Каладиум отскочил, снова замахнулся, но рассек воздух – Аспарагус выгнулся назад, пропуская удар.
– Не о том ты думаешь! – прокричал он, отступая. – Скажи мне, Каладиум! Скажи, на что ты рассчитываешь? Воззови же ты к разуму, Боги! Любить – не значит слепо следовать. Полагаешь, Азалия возродит Стальные устои? Ты ведь сам толковал!.. Сам обвинял меня, мол, это я предал Эониума! А что насчет тебя? Ты жаждешь возвращения давних порядков! Но одного желания, поди, маловато! Азалия ненавидит нас! Она нарушила данные тебе обещания! Она убила Клематиса и Птериса! Она убьет тебя, коли…
– Заткнись!
Очередной удар меча Аспарагус парировал наискось. Каладиум ловко вывернулся, нырнул под скрестившиеся клинки и зашипел. Пробежал к ближайшему дереву, едва не пропахав носом почву. Одеяние не дозволяло углядеть его раны, но рубаха его насквозь пропиталась кровью, подсказывая, что дело плохо. Оставленные хинами сшитые порезы открылись.
Ослабевшее тело подвело Каладиума. Он упёр острие меча в землю, навалился на него и слизнул с губ кровь.
– Не враг я тебе, – вымолвил Аспарагус. Каладиум обратил к нему взгляд, полный смятения. – Видят Боги, я не желал переходить тебе дорогу! Никогда! Хватит, Каладиум! Ради Тофоса, прекрати ты уже доказывать мне свое превосходство! Или?.. Или что? Признания ожидаешь? Хорошо! Ты лучше! Ты всегда превосходил меня! И я восхищался твоим мастерством!
Аспарагус протянул ему ладонь. Прильнув виском к дереву, Каладиум зыркнул на неё так, будто ему дохлую крысу подсунули. Было видно, услышанное лезвием истины кромсало его и без того израненную гордость.
Каладиум цветисто выругался. Устремил глаза к дымной взвеси, провожая прорывавшихся сквозь неё птиц. Минула, казалось, вечность, прежде чем он отлепил пальцы от коры – и две ладони с хлопком встретились. Аспарагус дернул его на себя, помогая сохранить опоры и равновесие.
Забившаяся в ноздри гарь напомнила, что сражение не окончено. Близость пламени пронеслась по телу покалываниями. Жаром явно тянуло с высоты. Аспарагус вскинул голову.
Поздно он заметил крылатую тень Рубина, зависшего над ними.
– Ты должен править! – Каладиум уперся ладонями в грудь Аспарагуса, оттолкнул его и упал на колени, оказываясь на четвереньках.
Словно из ведра, пламя хлынуло с неба и охватило Каладиума. Он даже не вскрикнул. Повалился на бок, превращаясь в кучку пепла, кою скоро разнесет по миру ветер.
– Сдохни! – Рубин хлопнул крыльями и скрылся в удушливом смоге.
– Боги… – Аспарагус смотрел на пламя, чувствуя странную пустоту внутри.
Он медленно выдохнул.
– Прощай, друг. Прощай, брат.
И рванул на луг – к мешанине сражавшихся, откуда то и дело высверкивали вспышки чар.
***
Олеандр не ведал, куда отшвырнуло остальных. Но его, чудилось, забросило в самое пекло – во чрево разразившегося побоища. Он вообще не понимал, почему до сих пор жив. Разноцветные вспышки чар били по земле и деревьям, разрезали воздух то тут, то там.
Отец желал разрешить спор малой кровью? Малой, твою ж деревяшку?!..
Трупы усеивали лес, полыхавший колдовским адом. Всё вокруг гремело и звенело. Но Олеандр бежал напролом. Эсфирь и хины кружили на лугу, окутанные дымом, искрами сталкивающихся снарядов. Он видел их, видел и мчался к ним, позабыв об осторожности.
Слава Богам, живы! Еще живы!
Один раз Олеандра прибило к дереву воздушным потоком. Дважды он отпрыгнул от водяных струй, которые едва не смыли его в овраг. А чуть раньше почти угодил в пасть плотоядной искусительнице сирене – её заунывная песнь на миг поработила разум, пробудила внутри греховные чувства.
К счастью, Айон очутилась рядом. Метнула в мерзавку копье, и та рухнула с дерева.
За спиной Олеандра шлепнулось тело дриада с рассеченным горлом. В груди разгорелся пожар, но он не дозволил ему омрачить суждения. Только на миг обернулся и снова рванул на луг.
Олеандра прикрывали. Поэтому он просто мчался вперед, надеясь спасти крылатую дуреху, которая сдуру вмешалась в сражение.
Зря, очень даже зря он не отослал Эсфирь в Вальтос! Но кого теперь волнуют его сожаления?
– Олеандр, слева! – Он услышал крик Зефа и прильнул к стволу, пропуская летящую стрелу.
И полунайра с крыльями, моргнув сразу шестью глазами, захромала, прошитая навылет. Шлепнулась лицом на траву, и кровавая струя забила из ее спины. Тут же десятки мшистых – лимнады! – копий прибили её к почве.
Почти пьяный от творившегося вокруг безумия, Олеандр вскинул голову. Отец и Зеф скакали к нему галопом, прорываясь сквозь дым, комья грязи летели из-под копыт двух элафия.
Паника распускалась внутри, словно побег цветка. Оглядываясь, чтобы не пропустить новый удар, Олеандр дождался, когда отец замедлится и свесится с седла, схватился за протянутую руку и заскочил на спину элафия.
– Опомятуйся, Олеандр! – прокричал отец. – Воззови к разуму и сосредоточься! Ты рассеян!
Да ну?! Олеандр не отозвался, щуря слезящиеся от ветра глаза. Беспокойный элафия вертел мордой. Рвал поводья в сторону, не желая скакать к звону и всполохам. Дорога под ним казалась движущейся полосой – пыльной и бесконечной. В невообразимом прыжке он перелетел через поваленное дерево и стрелой выскользнул на луг.
На глазах Олеандра водяной ураган смёл двух хинов и обрушился на землю брызгами. Отец круто развернул элафия, отчего тот встал на дыбы. И метнул в землю сгусток чар.
Перед Эсфирь вырос древесный щит. Поток скрученного воздуха врезался в него и не сумел пробить. Только содрогнул и рассеялся, тревожа дым. Стрелявшая полугарпия взмыла в воздух. Крылья её затрепетали.
– Олеандр! – выкрикнула Эсфирь, и эхо её крика прокатилось по полю брани.
Их взоры пересеклись. Ненадолго. Она устремила залитые белым глаза к гарпии и ударила. Белесая дуга света, ускоренная поворотом, сорвалась с разведенных рук Эсфирь, как резинка с рогатки.
Гарпия парила на такой высоте, с какой нельзя упасть, не превратившись в сломанную куклу. Она тоже ударила – ударила потоком скрученного воздуха. Два снаряда встретились в небе, рассыпая искры. Свет не подавил ураган, но перетек через него, будто через пустоту. Воздушная струя врезалась в почву, Эсфирь ускользнула от нее, забрызганная грязью.
Свет окутал гарпию, и она закричала. Захлопала крыльями. Заплясала в воздухе, как пьяная.
– Уведи её, Олеандр! Спрячь! – резанул по ушам крик отца. – Пусть бережет силы! Азалия близко!
Потерянность и страх исчезли – словно схлынули к траве, когда Олеандр соскользнул с элафия и закрыл Эсфирь собой. Вырвал меч из ножен и бросил в почву вспышку чар. Корень вынырнул на волю, и пикирующая гарпия сама насадилась на его острие.
Её янтарные глаза сверкнули. Обрывки одеяния дымились. Обожженное, разрисованное вздувшимися венами лицо несло печать безумия. Недолго. Скоро гарпия сомкнула веки. Пала с самодовольной усмешкой на губах, в тот миг как в спину ей еще вонзались копья.
Воздух клокотал, перенасыщенный чарами, остервенением и гневом. Пылища и пепел забивались в нос и глотку. Выродков на лугу становилось не меньше, а больше – казалось, кто-то гонит их в одну точку.
Олеандр схватил Эсфирь за руку, утягивая в тени крон. Боковым зрением он видел тела выродков, хинов и дриад. Раскиданные по округе, они настаивались в кровавых лужах. Видел, как когти выскочили из наруча отца. Как он резанул по горлу не то нереиду, не то наяду, и голубые брызги оросили его лицо.
– Налетайте, хиновы дети! – прорычал Зефирантес под свист ветра, стрел и копий.
Ударом палицы он сшиб граяду. Еще одной вырожденке рассек глотку, и карминовый ворот окрасил её шею. Рухнув, она успела свернуться, как дитя в лоне матери.
Неподалеку бился Рипсалис. И как бился! Звериный рык, удар первый, второй, третий: чары выродков тухли, а сами они разлетались, падали друг на друга, сбивая соратниц.
– Тебя обучали сражаться? – проорал Олеандр, перепрыгивая через рытвины и ямы.
– Не знаю, – пискнула Эсфирь. – Не уверена… Не знаю, не помню… Куда ты меня ведешь?!
– Спрячься! – Олеандр затащил её под ветви и, дождавшись неуверенного кивка, рванул на луг. – Отец что-то задумал, велел тебе не тратить силы!
– Почему?!
– Не ведаю. Но я верю ему!
Олеандр чуть отогнулся, пропуская копье. Следом мимо него друг за другом пролетели две стрелы. Он отдался во власть чувств и инстинктов. Тронул лапу хина, кивком направляя его к Эсфирь.
Тронул и замер, стирая кровь с рассеченной губы. Вниманием завладела бредущая к нему элиада – чистая, без примеси второй крови. Чудилось, она просто так прохаживалась по полю боя, надеясь собрать уцелевшие цветы. Туманная дымка окутывала её. Оголенные плечи перекрывали серебристые дорожки, казалось, кто-то рассыпал по ним лунную пыль.
Она улыбалась – улыбалась мягко и тепло, как если бы старого приятеля встретила. Олеандр даже малость растерялся, гадая, друг она или враг. Но следом принялся отходить.
Элиада наступала. Он отступал, изучая ее, подмечая морщинки вокруг светлых, почти белых глаз, выдающие почтенный возраст. Подмечая серые шипы на предплечьях, между которых, будто разряды, пробегали сизые зигзаги чар.
Холодного оружия при ней не было. Вроде бы. Верхняя часть её тела пряталась за бежевой туникой, стянутой на поясе корсетом. Ноги обтягивали черные штаны, тонущие в сапогах с широким раструбом.
Удар. Один удачный удар мог решить всё! Но растерянность сыграла с Олеандром злую шутку. Напрасно он посмотрел элиаде в глаза. Она считала его воспоминания и навлекла на него, усиливая стократ.
Серебристая дымка соскользнула с неё. Окутала Олеандра, насильно унося в прошлое. Ощущения обострились настолько, что он почувствовал толчки крови, бегущей по венам. Почувствовал, как под ладонью натягиваются и рвутся клейкие нити – липкая обмотка на рукояти меча.
Моргнул раз, и сердце отозвалось тянущей болью. Моргнул два – и потонул в серебряной круговерти. Олеандра выкинуло к краю обрыва – того самого, откуда спрыгнула его мать.
Боги милостивые! В горле невыносимо запершило. Олеандр вытянул шею над пропастью и узрел на дне розовые цветы, точно повторявшие очертания её мертвого тела.
Они проросли там, где оборвалась её жизнь. Возможно, две жизни.
Обман! Обман! Обман! Олеандр не хотел смотреть, отказывался верить узримому. Но голова будто окаменела. Горечь потери разлилась в душе ядом, он шагнул вперед и…
Не упал.
Тогда-то разум и ухватился за несоответствие. Заработал, трезво оценивая обстановку.
Дурман схлынул, открыв взору поле боя. Нож сверкнул рядом, и Олеандр перехватил элиаду за запястье. Вывернул её руку за спину и всадил ей в спину меч.
Матушка не хотела бы, чтобы Олеандр погиб столь нелепо. Она не хотела бы, чтобы он сдался так рано!
Слишком рано! Нет! Ни за что!
***
Ураганные ветра проносились по лугу. Неистовые и порывистые, они пропахивали землю, наклоняли ветви, разгоняли сражающихся. Эсфирь будто в кошмар окунулась. Мир утрачивал краски, и она видела души павших. Видела, и боль выжигала из груди воздух, сердце заходилось в бешеном танце.
Она не могла их забрать. С ума сошла бы, проводив на покой столько умерших.
Слезы текли по щекам Эсфирь, омывали ссадины на лице и шее. Резь в крыле и кровь на руке убедительно говорили, что она не затерялась в лабиринтах страшных снов, откуда нет выхода.
Эсфирь прижалась к дереву. Задрала голову. Сквозь игру теней и света узрела в небе летунов. Воздушные потоки скручивались рядом с ними и срывались к живым мишеням. Перья-лезвия дождем сыпались с крыльев иных двукровных. Почва вздрагивала, взрывалась грязью после каждого глухого, раскатистого удара.
Многие дриады и лимнады уже примчались на поле боя. Окруженный морозной дымкой, Глендауэр отталкивал Олеандра к отцу, Аспарагусу и другим стражам, которые сбегались к краю луга и выстраивались вдоль деревьев шеренгой. Некоторые хранители леса и хины не успели отступить. Не успели прошмыгнуть между навалами трупов и обломками копий, врезавшихся в почву.
Невозможно было смотреть, как ветра подхватывают опоздавших, кружат в дыму и сбрасывают наземь.
Помимо нападающих врагов, по лугу бродили и другие, обгладывающие тела.
– Путы! Вместе! – Выкрик Антуриума прозвучал до того громко, будто кто молотом по колоколу ударил.
Выстроившиеся шеренгой дриады присели. Десятки пар рук, охваченных светом чар, прилипли к траве. Зеленый ковер расстелился к наступавшим выродкам. Те из них, кому Творцы даровали крылья, сразу же рванули ввысь. Другие поплатились за нерасторопность. Шипя и скалясь, принялись вырываться из сорняков, окольцевавших ступни.
Луг вспыхнул зеленью колдовства. Искрясь, чары обращались древесными удавками. Те облепляли двукровных, сковывали и сдавливая их тела, забивались в глотки, прорастали изнутри.
Эсфирь зажмурилась. Потом распахнула веки – и взору предстали застывшие на лугу… статуи. Не верилось, что еще недавно подопечные Азалии рвали и терзали, снедаемые гневом. Ныне они окостенели, закованные в растительные доспехи. Превратились в обтянутые сучьями изваяния; кровь просачивалась сквозь изломы прутьев.
Сотни цветов распустились на связанных, поросших мхом телах.
Одна вырожденка оцепенела, словно в мольбе вскинув руки к небу. Вторая замерла над лежащим на траве дриадом, чьи глаза невидяще глядели вверх. Из шеи его были вырваны куски мяса.
Рот Эсфирь приоткрылся, с похолодевших губ сорвались слова:
– Так жестоко…
Она уже не ведала, к кому обращается. Не то к тем, кто защищал Барклей, не то к Азалии, за которую вырожденцы – и не только! – бились насмерть, бросались под удары.
Кто прав? Кто виноват? Войны и битвы уродливы. Везде и всюду! С любой стороны!
Сглотнув, Эсфирь оглядела линейку бойцов за лес. Дриады, лимнады: кто угодно! Истощенные и израненные, большинство из них едва держались на ногах. Друг за другом они устремляли дурные взоры к небу, оглядывали двукровных летунов, взмывавших выше и выше.
Вырожденцы явно взяли передышку. Выжидали.
Кровь! Кровь! Кровь! Каждый воин в ней перемазался.
Алые нити сосульками свисали с волос Олеандра.
Голубые кляксы осели на нагруднике и лице Глена, он прихрамывал.
Их очертания терялись и смазывались, тонули в огне и дыму, в мороси и тумане.
Эсфирь посмотрела на Антуриума, возрождая в памяти бой у курганов. Это ведь о нем говорил Каладиум? Правитель Барклей, отец Олеандра некогда заточил её в пещере, верно?
Или нет? Может, Каладиум солгал? Поди разбери!
Одно она знала: Антуриум вел себя странно, даже очень странно. С того мгновения, как прискакал в поселение, Эсфирь не покидала мысль, что он о чем-то умалчивает. Будто наперед обо всем ведает – и отыгрывает свою лучшую партию в живые шахматы.
Почему он желал, чтобы она сберегла силы? Почему Олеандр повелел ей спрятаться? Она должна ударить, когда прикажут? Она чем-то превосходит других бойцов?
Глупости! Хотя… Она поймала золотой взгляд Антуриума и тронула браслет с лоскутом кожи.
– Я знаю, кто вы, – одними губами произнес он и прижал ладонь к сердцу, едва заметно поклонился. – Помогите… Прошу…
Знает!.. Антуриум знает, что она вырожденка! Он знает куда больше, нежели говорит!
Ежели она сбросит украшения… Ежели воззовет к запертым силам…
Рёв конха прокатился по лесу, оповещая об угрозе. Линейка бойцов дрогнула, готовая отразить атаку пикирующих летунов. Но раньше, чем до этого дошло, Эсфирь выбежала на луг. Обогнула пару зелёных «статуй». Сорвала браслеты и хлопнула крыльями.
Она одна осталась на доске? Ее приберегли для последнего хода, чтобы свергнуть королеву?
Да будет так!
– Вихрец! – донесся в спину крик вперемешку с шумом ветра, шелестевшего в ушах.
Не только выродки ныне плясали в воздухе. В затылки им, приближаясь в полете, дышало существо, похожее на огромную ящерицу. Голубое сияние играло на его белоснежной чешуе, облизывало вытянутую морду, оплетало шипастый хвост и перепончатые крылья.
Из тьмы клыкастой пасти вырвалось сперва морозное облако, а затем рык, напоминавший треск древесной балки. Вихрец ушел вбок, словно белая лента. Эсфирь, наконец, рассмотрела восседающую на нём наездницу – пышногрудую, тоже окаймленную голубым светом.
Глаза Азалии переливались золотом, горели, как две монеты.
Вот она – виновница всех бед. Только она заслуживает смерти!
Чары растеклись по венам Эсфирь. Боль и злоба. Обиды и сожаления. Чувства вспыхнули в глазах пламенем, подернули мир чёрной пеленой. Эсфирь дымилась. Сизые сгустки стекали с тела, обращались туманными черепами. Двенадцать теней – теней эребов! – теперь сопровождали её.
Она сверкала – сверкала, как солнце, сорванное с небесных цепей. А с пальцев её соскальзывала тьма. В нарастающем гуле умирали звуки. В угольном тумане терялись контуры и краски.
Перо-лезвие укусило Эсфирь за плечо. Второе отсекло прядь волос.
Плевать! Ныне она не видела ничего, кроме паскудных золотых глаз. Ни жалости, ни сострадания. Она не питала к Азалии никаких чувств, помимо жажды смотреть, как ее кости глодает белый огонь. Как сперва краснеет, а затем пузырится, сочится гноем, лопается медовая кожа. Как она чернеет, лоскутами слезает с тела – и вот жертва уже охвачена жарким светом и неспешно в нем растворяется, захлебываясь криком.
Столь отрадная картина достойна воплощения!
Это ведь так весело! Так забавно!
***
Призывы к отступлению сотрясали воздух, били по ушам, заставляя вздрагивать. Олеандр слышал крики соплеменников. Чувствовал, как его подталкивают к деревьям, заводят в чащу леса. Он отступал. Спотыкался о коряги, но отступал, тщась осмыслить видимое.
Ещё до того, как Эсфирь выбежала на луг и поднялась в воздух, Олеандр увидел, как глаза её перекрыла тьма, а на лице, извиваясь, расчертились и вспухли чёрные вены. Теперь же она летела навстречу вихрецу и врагам.
Летела – и от её безумной улыбки мороз проходил по коже.
Выродок! Она выродок! Но как?..
Привычная картина разбилась, разлетелся на осколки. Но ненависть и отвращение не отравили разум. Чувства Олеандра остались прежними. Разве что удушающий страх сковал горло. Разве что изумление вперемешку с непониманием пустили по телу мурашки.
Двукровная, чистая – неважно! Об одном Олеандр молился: чтобы сражение не отняло у Эсфирь жизнь.