Алена Никитина
Белая нить
Феникс и мишень
Ярость выворачивала Рубина наизнанку. Отчаянная и неистовая, она корежила, иссушала, порождая нестерпимую жажду – жажду расправы. В мыслях он уже сотню раз приковывал Каладиума к доске, распарывал кожу и выламывал ребра, разводя их в стороны, как крылья.
Костяная птица – рядовая на вулкане Ифлога казнь. Мудреная казнь, требующая сноровки. А Рубин, вот непруха, прежде не воплощал ее в явь. Но ученье, как известно, свет. И змею можно научить курить, было бы желание.
Он поднатужится. Умбра не даст солгать, он отродясь не вожделел знаний с такими напором и решимостью. А все почему? Да потому что Каладиум и его подпевалы – гады, каких душат во чреве.
Заключать с ними договоры – все равно что гнилые ягоды жевать: никогда не знаешь, что случится с тобой в следующий миг. Молчание в обмен на отравленное пламя. Казалось бы, плевая сделка: перетерли, скрепили, раскланялись. Но куда там! Чары рванули, угодив в поселение дриад.
Кто в том повинен? Конечно, Рубин. Ни оправдаться, ни указать на истинных подлецов – волос мойры вгрызался в шею раскаленным ободом, едва Рубин задумывался над этим.
– Хоть чешую свернул. – Он обернулся и, затянувшись самокруткой, выдул из носа дым.
Зашарил глазами по округе, но ничего подозрительного не выцепил. Морионовая гора дышала бездушием. На много шагов вперед и назад просматривались лишь коридор и стискивавшие его каменные стены.
Чуднó… Отчего Рубин тогда насторожился? На кой огляделся? Трижды. Нет, уже четырежды. Скалы как скалы, черные, источающие жар, тонущие в грязноватых клочках пара. Утро как утро: теплое и влажное – обычное дело для Барклей и примыкающих к нему территорий.
Рубин сщёлкнул наземь истлевшую самокрутку и придавил каблуком сапога. Инстинкты бойца обострились, взывая к уму-разуму и подсказывая, что тишина редко предвещает что-то путное. Тем более на Морионовой горе – по словам дриад, самом негостеприимном, проклятом месте, куда не призовешь на помощь, не подашь сигнал «Вытащите меня отсюда немедленно!»
– Потрудись-ка, дружок, – прошипел Рубин и вытянул руку, касаясь скалы, – осмотрись чутка.
Его ручной змей, Уголь, выскользнул из-за ворота. Прошелестел по предплечью и юркнул в щель, сверкнув алыми глазами-бусинами.
– Ни к чему нам рисковать. – Рубин сбросил заплечный мешок на валун, ослабил стяжки и вытащил наружу пояс со склянками.
Сонливость закручивалась в голове клубком пряжи. Руки не слушались. И все же Рубин вытащил на волю две нужные колбы. Лишил их пробок и прижал горлышками друг к другу. Искрящаяся рыжиной кровь из первого вместилища хлынула в соседнее, смешалась с каменной пылью, загустевая и превращаясь в кашицу.
Опустевшую колбу Рубин откинул в сумку, наполненную – заткнул и принялся встряхивать.
Никаких премудростей. Кровь взрослого феникса, кто бы ее ни испил, дарует исцеление. Каменная пыль для дракайна – яд. Рубин не единожды пробуждал так спящую огненную сущность, поэтому и приложился к снадобью, стоило тому окраситься равномерно багряным цветом.
Жаль, на вкус пойло напоминало мокрый песок, отдающий пеплом и ржавчиной.
Боль нахлынула сразу. Рубина словно в жерло вулкана кинули, и он забарахтался в кипящей лаве, пытаясь пробиться к свету.
Никто не рождается без боли – эту истину он усвоил давно. И все же, сгорая заживо, существа не думают, что боль – это нормально. Они думают о том, как выбраться из пекла. Они вопят, надрывая глотки.
Рубин тоже завопил бы, но не мог. Невзирая на мучения, в голове до сих пор вилась смутная мысль, что рядом кто-то бродит – и рвущиеся на волю крики застывали на губах. Он горел, но не сгорал. Через боль и мучения перевоплощался в феникса – в того, кто он есть.
В один миг он почувствовал, что вот-вот испустит дух. В другой – в глаза ударил солнечный свет.
Чей-то голос, приглушенный стуком копыт, произнес:
– Может, нам разделиться?
Рубин заморгал. Он валялся на камнях. Под боком притулились сумка и растрескавшаяся колба. Сознание он потерял, что ли?
– Считаешь, мы поступим разумно? – проворчал кто-то еще, по-видимому, девчонка. – Эти скалы… Почему они дымятся? Не знаю, Юкка, помяни мои слова, рано или поздно здесь кто-нибудь умрет.
– Не я, – ответил Рубин.
И снова моргнул. Заострил внимание на двух расплывчатых тенях, бредущих сквозь дымную завесу. Послышались отчаянные перешептывания – похоже, дриады его заметили.
Что они на Морионовой скале-то потеряли?
– Ты кто? – вскрикнул Юкка, и его вопрос повторило эхо.
– Древень в пальто, – выдавил Рубин.
Лопатки отчего-то зудели. Так, что хотелось впиться в них когтями и разодрать в клочья. Чудилось, под кожу вживили металлические осколки, которые надсекали мышцы при малейшем движении.
– Змей! – Из уст девицы кличка Рубина прозвучала сродни ругательству.
Он устало вздохнул. Ему бы порадоваться: «Тьфу ты, это всего лишь дриады», но радости не было. Дурные предчувствия не спешили отступать. Напротив, крепчали и крепчали. Царапались в душе, как царапает почву хищное зверье перед нападением – столь же пугающе, угрожающе.
Что-то не так, – в который раз подумал Рубин. Он привалился боком к валуну, вгляделся в подступающих элафия. На одном восседал лохматый паренек с покрасневшим носом. На другом – бритоголовая девчонка. Плоскогрудая и угловатая, с мечом за поясом и колчаном и луком за плечами. Будто оружие ей чем-то поможет, в самом деле! Ей уже ничто не поможет. Она совершила роковую оплошность. Сунулась в ремесло, где девчонки отвешивают языки первыми. Лучше бы замуж вышла да супруга ублажала. Хотя вряд ли на ее тощие кости кто-либо имел виды.
Изящная ножка перекинулась через рога скакуна. Драцена соскочила на землю и ринулась к Рубину.
– Ядовитое отродье! – воскликнула она, хватаясь за меч. – Подонок! Ты поджег поселение, сознавайся?! Поэтому ты удрал?!
– Захлопнись, дуреха! – Он сомкнул подушечки пальцев. Между ладоней, розовя кожу, вспухло огненное кольцо. – И потеряйтесь где-нибудь. Я ведь и угробить могу, смекаешь?
Вид пламени заметно остудил дриаду. Лоскуты ее юбки, похожие на лепестки, улеглись на бедра, не успев толком взвихриться. Она отняла ладонь от клинка и сложила руки на груди.
– …Умница, – прошипел Рубин, обнажив клыки. – Прибереги огонь для спальни, в другой раз мы с тобой покувыркаемся.
– Какой же ты!.. – Драцена снова потянулась к мечу и вздрогнула – элафия Юкки фыркнул ей в ухо.
– Что это? – Юкка перевел растерянный взгляд с нее на скалы.
Только сейчас Рубин докумекал, что день посмурнел. Пламя скомкалось в шар и, сорвавшись с пальцев, впиталось в землю. Он задрал голову и ахнул. Их окружали мрак и спертый воздух, какой бывает лишь в склепах. Черная мгла скатывалась по скальным стенам тягучими сгустками. Устилала землю. Липла ко всему, что встречала на дороге, пожирая солнечные лучи.
Сперва Рубин не внял шипению над ухом. Сказать по-честному, он даже не понял, когда Уголь заполз на плечо. Но стоило перевести услышанное, под ложечкой засосало. Приятель поведал, что неподалеку пылятся чья-то туша со вспоротым брюхом и обглоданный скелет вепря.
– Вы как изволите, а я сваливаю, – вымолвил Рубин, подцепив и закидывая на плечо сумку.
– Что это такое? – повторил Юкка, пока Драцена, сощурившись, оглядывала темные сгустки. – Затмение?
Затмение, агась. Затмение в чьих-то изувеченных мозгах – например, вырожденских.
– Не уверен, – отозвался Рубин. – Скорее всего, найр колдует. Ну или найра. Вторую сущность не знаю. Бывайте!
Отозвался – и со всех ног рванул к светлеющей впереди земле. На солнце! Ему срочно нужно выползти на свет, а затем он скроется вон в той расщелине и прошмыгнет в соседний коридор.
– Вторую?! – донеслось из-за спины.
Но Рубин не повел и чешуей. Свет-свет-свет! – только и колотилось в сознании, покуда на него уставились десятки пар глаз. Невидимых глаз, которым подвластно заглядывать в саму суть существа и считывать его страхи.
Точно найра!
Рубин выскочил из зоны поражения, и ноющее ощущение пропало. В тот же миг по скальным выступам кто-то промчался. Он не смог как следует рассмотреть кто – помешал дым. Но некто точно пронесся мимо до того резво, что превратился в размазанную по воздуху стрелу и выпал из виду.
Позади заслышалось шебаршение. Рубин против воли обернулся к мрачной взвеси – из нее на скакунах выезжали дриады. Два сгустка страха повисли за спиной Юкки. Он оглянулся. Вскрикнул то ли от испуга, то ли в надежде, что преследователи испугаются и передумают делать ему бо-бо.
– Скачите быстрее! – заорал Рубин и увидел на каменном выступе замершую вырожденку.
Найра-ореада?! Еще и летающая! Да ну в пекло!
– Юкка! – Выкрик Драцены отскочил от скал и разлетелся на отголоски. – Юкка, я помогу…
Как, интересно? В лобик поцелует?
– Борись с выродком! – прогорланил Рубин и зашипел – лопатки снова обожгло болью.
Сгустки страха впитались в тело Юкки. Он заорал. Драцена направила скакуна к нему, но поздно. Увесистый валун вырвался из скалы и ударил Юкку по голове, вышиб его из седла.
Драцена завопила. Спрыгнула со спины элафия.
Два скакуна подняли рёв и рванули в лес. Рубин, удостоверившись, что Уголь скрылся в щели, прорвался сквозь взвесь. Откинул сумку. Откинул ножны с мечами-парниками. Выхватил из-за пояса нож и запустил в мрачный сгусток, подкрадывавшийся к дриаде. И на миг ослеп – в лицо дохнуло мертвецким холодом. Лезвие прошло навылет, и сгусток – источник смертельного страха – расплылся дымом.
– Юкка без сознания! – Драцена сидела рядом с мальцом, под его головой растекалась лужа крови.
– Он издох! – рявкнул Рубин. – Так что, дорогуша, будь добра, отлипни уже от него!
На мгновение показалось, что дриада располосует ему лицо. Но дело пошло веселее. Она распрямилась, подступила ближе. Клинок, выскользнув из ножен, блеснул в ее руках.
– Прикрою. – А голова склонилась в легком, почти неприметном кивке. – Ты феникс, видишь лучше.
Рубин не ответил. Отвлекся на угасавшее свечение, тонкими нитками сползавшее по стене. Не вырасти он с ореадами, наверное, не понял бы, что задумала крылатая стервятина.
Но…
– Ложись! – выкрикнул Рубин.
И они с Драценой припали к земле. Десятки каменных кольев вырвались из скалы и просвистели над их затылками. Часть с грохотом впечаталась в скалу напротив. Два застыли. Крутанулись мельницами. Подогнанные свечением, снова ринулись к Драцене и Рубину.
Драцена призвала колдовство. Вырастила перед ними древесный щит. С глухим стуком колья вонзились в него. Рубин встал. Напружинился. Еще два сгустка страха подкрались незаметно.
Мимолетный проблеск меча, и Драцена рассекла первый. А Рубин развеял второй, швырнув в него звезду для метания.
– А ты, оказывается, не совсем безнадежна, – подметил он и зашарил глазами по скалам.
– Ищи вырожденку, Рубин!
– Да ищу я! Ищу! Клятый дым!..
Он искал. Скользил взглядом по округе, силясь узреть в дыму женский силуэт, очертания сизых крыльев. Хоть что-нибудь! Малейшую подвижность, которая подсказала бы, где находится вырожденка. Но вот беда – подвижности было хоть отбавляй – глаза разбегались. Со стен сыпалось каменное крошево. Скальные уступы дрожали – вот-вот рухнут.
Сгустки страха… Колышущийся дым… Блеск танцующего лезвия…
Рубин подмечал все сразу. Сам не понял, когда и как столкнулся с тёмно-серым взором. Столкнулся и пропал. Больше он ничего не видел. Ничего, кроме паскудных глаз, глядящих на него с небес. Два из них сверкали, где положено, еще четыре – на лбу, щеках и подбородке.
Крылатая девица парила кругами, как падальщица. Она не говорила, даже не шевелила губами. Но внутри Рубина креп страх. Он дурманил разум и опутывал сердце удавкой.
– Змей! – прозвенел на краю сознания чей-то голос. – Очнись! Не смей закрывать глаза! Не смотри на неё! Рубин!..
Крылатая вырожденка замерла, но мир вокруг нее продолжал крутиться. Крутились моря глаз – холодных и цепких. Крутилось каменное копье, которое, вроде бы, приближалось, а может, и нет.
– Рубин, чтоб тебя!.. – провозгласили с вершины обрыва, куда он падал, закручиваясь спиралью.
Вдруг в плечо что-то уперлось. Его толкнули. Тело качнуло вбок, и он грохнулся на бедро. Страх сгинул. По ушам снова ударило оглушительное грохотание, голову оросил град мелкого гравия. Сквозь завесу одурения и дыма Рубин увидел Драцену. Она стояла на четвереньках, прижимая ладонь к затылку. Ее пальцы и рукава туники изгваздались в крови. Над головой, ввинтившись в стену, торчало то самое копье.
Выдохнув, Рубин отлепил от шеи прилипший ворот. Надумал подползти к дриаде, но не сумел – стукнулся лбом оземь, подбитый резью в спине. Боль ожила. Теперь кости лопаток, мнилось, извивались, дробились на части, выламывая путь к свободе.
Да с чего его так крючит?! А главное – как вовремя-то!
Грохот врезавшегося в почву валуна пробудил Рубина. Правильно говорят: жить захочешь – с кишками навыворот обучишься сражаться. Он вскочил. Увернулся от сгустка страха в пьяном пируэте, выпустил в небо огненный шар. Вернее, шарик, маленький такой, безобидный.
Доли мгновения хватило, чтобы Рубин метнулся к дриаде и повалился на нее, прикрывая телом. Взрыв грянул мгновенно. Шарик рассыпался пламенными брызгами. Снаряд в дриаду так и не прилетел. Напрасно Рубин переживал. А вот вырожденке не повезло. Хин ведает, где она там колупалась, но сгустки страха меркли друг за другом. Разящие камни без контроля посыпались.
– Слезь, слезь, слезь! – Драцена замолотила кулаками по его груди, и он скатился на почву. – Я вижу… Катится.
И правда. Двукровная гадина, дерзнувшая нагнать на Рубина морок, сползала по скале, цепляясь когтями, как умеют только ореады. Любой другой на ее месте выл бы, тщась затушить горящее крыло.
А она… Немая, может? Или…
Додумать у Рубина не вышло – Драцена схватилась за лук, запела тетива, и стрела вонзилась гадине в спину. Вырожденка сорвалась и потонула в дыму. Скорее всего, угодила в одну из паровых расщелин.
Тихо. Безмолвно.
– Дуреха безмозглая… – Рубин глотнул воздуха и закашлялся, подавившись пылью.
Что ж, пожалуй, у них с бритоголовой есть повод для гордости. Мало кто мог похвалиться тем, что вышел из сражения с двукровной, досчитавшись конечностей.
– Рубин! – Чем ближе подходила Драцена, тем отчетливее проступали на ее щеках пятна крови. – Ты не ранен?
Благодаря тебе, – подумал Рубин, а вслух произнес:
– Не ранен. Ты?
– Затылок пробит, но…
Все произошло слишком быстро. Рубин увидел вспышку чар. Услышал скрежет, потом свист. Разжег огонь, но удар не парировал. Просто не успел понять, откуда его ждать. Драцена, округлив глаза, рухнула перед ним на колени – из ее спины торчало каменное копье.
– Достали! – прозвучало из дыма.
Рубин наугад метнул пламя. Очевидно, не туда. Грузный валун впечатался в грудь тараном.
Не немая, – пролетело в сознании, прежде чем мир канул во мрак.
***
Рубин не мог пошевелиться. Камни сковывали его, тяжеловесным грузом налегая на спину. Он боялся, что ломота и усталость, одолевающие воинов после боя, не нагрянут по его душу.
К счастью, обошлось. Но слабость накатила смертельная. Он слышал стук сердца. Чувствовал, как воздух застревает в глотке на вдохах, а потом с боем, мелкими глотками пробивается в легкие.
Глупо рассуждать за каждого. Но почему-то Рубин уверовал, что такие мгновения бесценны.
Существ не заботят прошлое и будущее. Они живут настоящим, борются за жизнь в настоящем и…
Боги, что за бредовые мысли? Мозги у него, что ли, от удара через уши и рот вытекли? Клятые выродки! И зачем он полез в драку? Говорил ведь ему Цитрин: «Если ты убежал от двукровного, сын, не гоняйся за ним». Как яду испить, крылатая стервятина охотилась на дриад. Рубина она не то по недоглядке, не то по дурости удостоила шанса на побег, а он взял и бросился в пекло.
Какого потроха, спрашивается? Ради чего? Есть ли ему дело до лесных?
Ну хорошо, до Олеандра, может, малость и есть – приятель все-таки. Но до остальных…
Говнище! Рубину хотелось проклясть себя за тупость и мягкотелость, обругать на чем свет стоит. Но вырвавшаяся на волю брань обернулась кашлем, осевшим на губах привкусом крови. Тогда-то он и осознал, что лопатки отяжелели. Переменившийся ветер швырнул в рот пепел, растрепал оперенье, даруя изумительное ощущение воздушного упора, сопротивления.
– Крылья… – захрипел он. – Крылья… Н-неужели… Не верю… Где?.. Г-где они?..
Рыскать долго не пришлось. Он углядел одно из новорождённых крыльев. Темно-рдяное, оно лежало рядом. И Рубин едва не разрыдался от радости. Мало кто знал, скольких мук ему стоила травля дракайна. Раз за разом он корчился в агонии, ощущая дыхание смерти. Раз за разом увеличивал дозу яда и гадал, что случится раньше: он распахнет крылья или протянет ноги?
Он рисковал день ото дня – и чудо свершилось. Умбра вознаградил его, подарив крылья. О, да! Да-да-да!
– Клематис, погляди-ка! – произнес голос шелковистый, точно волос мойры, заговоренный на обезглавливание. – У нас тут живчик.
Чего?.. Рубин едва не прикусил язык. Встрепенулся и сузил зрачки, всматриваясь в дым.
Среди мешанины камней, окутанных паром, бродили двое дриад в зеленых плащах. На миг один из них скрылся за валуном, а выступил уже из-за того, который рухнул в опасной близости от крыла.
Со смуглого лица, изуродованного шрамами, бородатого и потертого, точно заношенные сандалии, на Рубина воззрились два колючих глаза.
– Птерис, – прошипел он, в то время как на шею надавил сапог с высоким раструбом.
– Давно не виделись, – проговорил, возвышаясь над ним, дриад. – Гляжу, крылья заполучил. Браво, браво.
– Ну-ка, ну-ка. – На Рубина вдруг снизошло озарение. – Обожди-ка… Кажется, я докумекал… Это ведь вы? Вы умертвили ту девицу – Спирею? Вы траванули Олеандра! Потом старика грохнули… как его, Боги… Мирта! Потом посыльного, теперь бритоголовую и мальца… Пф-ф, ребят… Ну вы, конечно… Д-а-а… Н-нашли тоже кого гробить. Дриад, которые и отпора толком не дадут. А вдобавок – чужими руками… К-как отбирали-то хоть? Кто послабее, на того и спустим выродков?
По губам дриада пробежала кривоватая улыбка превосходства, излюбленная стальными воинами.
– Зелен лист, истину толкуют, – вымолвил он и почесал щеку алым листком-аурелиусом, – у фениксов отбит инстинкт выживания.
Угрозы угрозами, а расправы за ними не последовало. Птерис взмахнул подолом накидки и скрылся в дыму. Рубин откашлялся и подмигнул перышку, танцевавшему перед носом.
Интересно… Он нахамил стали, но языка не лишился. Неужто дриады не желают ему вредить? Опять! Теперь-то с какого перепугу? Или они решили, что он и так сдохнет, придавленный камнями?
– Ну что, феникс? – Восклик Клематиса загулял от скалы к скале, постепенно утихая. – Поскачешь с нами?
– Сдурели? – Право, если бы не валуны, Рубин расхохотался бы. – После того, что вы…
Волос мойры стянулся на шее удавкой, напоминая о договоре. И он осекся, стиснул зубы.
– …Не поладим мы с вами, ребят. Извиняйте.
Еще до того, как дриады приблизились, Рубин почуял неладное. Кажется, ему в лицо выдули пыльцу. Нос защекотал сладковатый запах, и его заклонило в сон. Он одурел по мановению крыла, услыхав напоследок:
– Ты будешь говорить не с нами.
Лобовое столкновение
Эсфирь очнулась в холодном поту и резко села, врезавшись когтями в камни. Она проснулась. К счастью, проснулась. Но прогнать увиденные кошмары не вышло. Теперь уже наяву они замелькали перед внутренним взором со скоростью книжных страниц, перелистываемых ветром.
Ну почему?.. Почему она не попросила хинов отступить? Им не следовало сражаться с дриадами! Не следовало погибать!
Хины пытались ее защитить. Угрожай кому-нибудь из них опасность, она бы тоже постаралась помочь.
Но!.. Но!.. Но!..
Каладиум! Вот кто во всем виноват! И за какие только грехи он свалился Эсфирь на рога? Зазывал в неведомые дали, понимаешь ли, туда, где вырожденцы якобы не страшатся за свои жизни.
А то как же! Нашелся тоже защитник двукровных!
Быть может, неведомые дали и существуют, конечно. Да завлекал ее Каладиум в те края явно не за тем, чтобы спасти от… Как он там высказался? От глупцов, для кого жизнь двукровного не стоит и плевка?
Будто для него она стоит больше, ну! Лжец!
А ведь Эсфирь ещё и поцеловала его. В тот миг она совсем потеряла связь с реальностью. Призвала чары очарования и…
Фу-фу-фу!
В ушах отразился скрежет, и Эсфирь с изумлением поняла, что царапает валун, а вдобавок скрипит зубами. Пересиливая боль, она перевалилась на бедро. Медленно согнула ноги, жмурясь и шипя, раскачалась, вытянулась в рост. И тут же упала, подкошенная слабостью в коленях.
Что за напасть? Синяки и ссадины, подсушенные солнцем, усеивали тело от макушки до пят. Парочка кровоподтеков пристроилась в таких местах, что она постеснялась бы о них рассказывать.
– Вот же ш!.. – Хотелось завыть, но горло сдавило, с трудом получалось даже дышать.
Ныне Эсфирь как никогда четко уяснила: мир – не цветущая полянка, где все друг другу улыбаются. Мир – зловонная яма, гиблое место, где она и себе-то доверять не может, чего уж и вспоминать о других. Она двукровная – бесполезно отнекиваться. Велик шанс, Судьба еще далеко не раз сведет ее с существами, которые решат потыкать в нее клинками. А там и до помрачения ума, до вопля «Я разотру вас в пепел, ничтожества!» недалеко.
Никто не спросит, хочет ли она звереть и превращаться в чудище. Никто не встряхнёт за плечи, не заглянет в глаза, взывая к рассудку: «Воспрянь ото сна, девочка, ты не убийца!»
Выродков не жалуют. И она – одна из них, не лучше, не хуже. Очередная ошибка Богов, вынужденная скрываться, изводиться размышлениями, чьи когти опаснее: свои или чужие?
Черные скалы перед глазами задрожали, размылись от накативших слез. Ноги и крылья одеревенели. И чудилось, если она хоть на миг смежит веки – потонет во мраке и уже не выплывет. Где-то в душе еще теплилась вера, что ей протянут руку, скажут: «Вставай, я помогу!» Но она сочла бы себя не очень умной, уповая лишь на веру.
Разбитая на осколки, которые не хотелось склеивать, она так и сидела на дне ущелья и скребла когтями почву. Опустевшая голова не воспринимала редкие шорохи за угрозу. Но когда мелкие камешки у ног заплясали, словно перепрыгивая через незримые веревки, вдруг повернулась на звук.
Рваное «цок-цок», чудилось, доносилось со всех сторон, сотрясая камни, пробуждая скальное эхо. Вначале бегуны походили на огромную лавину. А, приближаясь, словно раскалывались на части, крепли вместе с охватившим сердце теплом.
Копыта, десятки копыт, черных, как копоть, и правда вбивались в землю, взвихряя подола пыли.
Хины! К Эсфирь спешат хины! И до чего красиво спешат!
Не превратись ноги в водяные ходули, она побежала бы им навстречу, побежала бы на будоражащий кровь запах силы и верности. Алая струйка вытекла из носа, защипала растрескавшиеся губы. Сердце, дважды запнувшись, отмерло. И Эсфирь поднялась, придерживаясь за камень.
Некоторые хины повыскакивали из расколов в скалах, ползком прошмыгнули к ее ногам, другие подоспели позже – и вокруг забурлил, завился кольцами дым. Она встретила стаю, расправив плечи.
– Мрак! – А следом бросилась Мраку на шею, и он обнял ее в ответ. – Живы, вы живы! Мы живы!
Много глупостей она совершила, не раз пренебрегала гласом рассудка. И все же однажды, сбежав из поселения дриад, она поймала удачу за крыло и приняла безусловно-верное решение – доверилась Мраку.
Все они пострадали. Все смотрелись нынче один краше другого. Эсфирь, например, так, будто пробиралась сквозь колючие кустарники, а потом барахталась в крови. Ну и что! Подумаешь, замарались и покалечились. Главное – выжили. Главное – она окружена друзьями. Друзьями, любой из которых и правда остановит летящее в ее сторону лезвие своим сердцем.
Эсфирь отстранилась. Мрак протянул к ней лапу. На крючковатом когте висел…
– Ты нашёл браслет! – Эсфирь тряхнула кудряшками.
Сомкнувшееся на запястье украшение отразило блик, но все равно выглядело блеклым, утерявшим привычную яркость. Эсфирь улыбнулась. И вздрогнула – шумы мира стерлись, затушенные неразборчивыми стенаниями.
Поблизости кто-то умер!
***
Ряды всадников тянулись по лесу. Мчались галопом, с каждым вздохом подбираясь к скалам все ближе и ближе. Сигнальные чары, выстреливавшие в небо, привлекали внимание иных воинов. Хранители Антуриума, Эониума, Цикламена – кто-то раньше, кто-то позже, пристраивались к собратьям.
И теперь Олеандр мог с уверенностью заявить: «Ежели они нарвутся на выродков, бой сделается куда проще».
Полдня прошло с того момента, когда он подал соплеменникам знак. Когда тяга ко сну и покою растворилась в тревоге за Драцену, и они с братом оседлали элафия. Скакали, без продыху, не оглядываясь. Скакали так, что от топота копыт закладывало уши, а взвихрившаяся пыль забивалась в глотку.
Олеандр летел в стержневом строю, прощупывал путь. Двум линейкам он повелел осмотреть левое скальное крыло, еще трем – правое. А сам рванул к среднему ущелью, прильнув к шее Абутилона, чтобы не целовать лбом ветви. Краем глаза он видел, как Рипсалис направил строй к нужному коридору. Видел, как другая линейка стражей вырвалась вперед и затерялась в дыму.
Наверное, впервые в жизни Олеандр чувствовал себя не одиноким дитя, которого жизнь то и дело макала носом в грязь, а частью влиятельного клана, будущим владыкой, ведущим народ.
Прежде чем пуститься в дорогу, он поведал брату о смуте, постигшей лес, и тот посоветовал не браниться со Сталью.
– Право, Малахит, – вымолвил Глендауэр, – чтобы нажить врагов, довольно и крохи ума. Истинно, приспешников Эониума вы николи не жаловали. Но, молю, поразмыслите, каких умелых союзников вы обретете в их лицах. Союзников, кои сразятся не столь за вас, сколь за шанс отсечь от цепи проржавевшие звенья, наказать изменников, кои спутались с вырожденцами.
Тогда Олеандра занимали мысли, что он заблуждается, и Драцене ничего не угрожает. Тогда время играло против него, поэтому он смолчал. Но сейчас в голове поневоле всплыл вопрос: «Стальные стражи – кто они такие?» В детстве он нарекал их змеями, которым его отец сточил клыки и перекрыл яд. Жадные до жестокости, они служили Эониуму верой и правдой, доспехами и мечами. Он воспитал подопечных кровопийцами, душегубами. И все же в своих опасных заурядности и соблюдении суровых идеалов они, пожалуй, выглядели куда лучше и честнее тех благопристойных дриад, не разумеющих, кому улыбаться, кого чураться.
Стальные Шипы выросли изо льда Танглей. Большинство хранителей Эониума обучались у океанид. Единство целей и взглядов. Сплоченность. Стадность. Как и воины Танглей, Стальные стражи отражали собой нерасторжимую цепь. Они никогда не жаловали выродков.
Вывод: спутавшихся с двукровными отродьям они скорее накажут, нежели поддержат, верно?
– Хины! – Возглас, грянувший с небес, выдернул Олеандра из раздумий. – Хины на Морионовой скале!
Ветер рванул ветви деревьев, сыпанул за шиворот листву. Олеандр поежился. Вскинул подбородок, и сердце ударило по ограде ребер. Сапфир пролетел над кронами, рассекая крыльями мглу.
Клятый храбрец! Мало ему подпалённого крыла и сломанной руки?! Какое из слов «возвращайся в поселение» он не уловил?! Как Олеандр в глаза Цитрину и Яшме посмотрит, ежели их сын пострадает?!
– Бестолочь! – выкрикнул Олеандр и чуть к Тофосу не упорхнул, когда тело кольнуло морозцем.
Скакун Глендауэра выскочил из-за спины, сломав копытом ветвь, и заскользил между стволов, словно по льду.
– Невозмутимость разума – одно из неоспоримых сокровищ мудрости, – прокричал брат.
– Одно – да! – отозвался Олеандр. – А каково второе, знаешь? Молчание, Глен, молчание! Особенно когда тебя не спрашивают!
– Не беситесь!
– Помалкивай!
Впереди, за пышущими жаром парами рисовались коридоры, стиснутые черными скалами. Абутилон влетел тенью за собратом в средний. Проскакал под каменными сводами и аркадами, мимо раскрошившихся скульптур, по легенде, сооруженных древними. Дым взвихрился, заколебался, когда элафия оттолкнулись и перемахнули через щель, словно оперённые листвой стрелы.
Приземлились тяжело. Гравий вбился в копыта, покусал их за ноги.
– Тише, приятель. – Олеандр покачнулся в седле, натягивая поводья. – Вот так, молодец…
Всадники нагнали их быстро. Спустя мгновение-другое он уже ощутил себя начинкой в пироге, зажатой с боков. И с изумление наблюдал за смуглыми ладонями, которые потянулись к Глендауэру.
– Сын владыки Дуги́, сын Клыка16, – заверещали воины. – Игла… Полагал, зрение меня обманывает… Рад, весьма рад встрече! Ваш достопочтенный отец приходился мне мастером…
Глядите-ка, распушили листья, раскудахтались! А ничего, что указом правителя им велено задержать Глена?
Олеандр гневно засопел, обтирая лоб кулаком. Затем покосился на брата, чья покалеченная рука закочевала из пальцев в пальцы. Меловая прядь волос выбилась из его хвоста и мазнула по скуле.
– Благого дня, сыны льда и стали, – произнес он таким тоном, будто его подняли из гроба, но забыли напомнить, как ведут беседы живые существа. – Не сочтите за дерзость, прежде мне не выдался шанс поприветствовать вас. Прошу меня простить. Должен признаться…
– Не должен, – отрезал Олеандр. – Обменяетесь любезностями позже. Повторюсь, ищем Драцену и Юкку. С хинами по возможности не бодаемся, белокрылую девушку не трогаем.
Тишина вновь обрушилась на скалы, порешив с разговорами. Дорога пустовала и упиралась в тупик, поэтому они разделились. Свернули в тоннели, зияющие в скалах, и поскакали дальше, исследуя каждый уголок, каждую яму. Ехали бойко, насколько дозволяли узкие тропы.
Щели мало чем отличались друг от друга. Что тут, что там их обступали мертвые неподвижные камни, от коих разило не столько серой и копотью, сколько угрозой.
Внутренний советчик давно намекнул Олеандру, что выискивать Драцену и Юкку на Морионовой скале все равно что ловить пыльцу сетью. Но даже значительно позже, когда он уже свыкся с мыслью, что поиски, велик шанс, не увенчаются успехом, в душе неумолимо горела надежда.
Благо хинов поблизости либо не наблюдалось, либо они попрятались, решив не тягаться с дриадом, который хоть и ухитрился взобраться на элафия, но вскоре точно рухнет и уже не встанет.
– Что за?.. – выругались позади, и скакуны захрапели, затолкались в тесном тоннеле.
Абутилон дернулся в сторону, его рога впечатались в стену. Олеандр ударился локтем, но быстро сделалось не до боли. Между копыт, улепетывая в дым, прошмыгнула мохнатая туша, украшенная рогами-волнами.
– Следуй за силином, Олеандр! – долетел до слуха восклик Сапфира. Он пролетел над коридором. – Там твоя крылатая девочка, слышишь? Со стаей хинов! Драцена и Юкка мертвы. Убиты вырожденкой.
Если бы телесные опоры напрямую зависели от душевных, Олеандр упал бы, как упало все внутри. Дальнейший путь превратился в тысячу лет преисподней, вложенных в одно мгновение. Его будто оглушило. И он не слышал никого и ничего, помимо грохота взбесившегося сердца. Полоска света в конце коридора расширялась, и стены словно расступались под ее натиском.