Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I
Берия и Коваль
А какую роль отводил Берия в этой аппаратной интриге генералам Сазонову и Мешику? Первый был его помощником, и, если бы у Берии не было каких-то особых «видов» на его роль, он мог просто показать ему отчет Коваля и получить интересовавшие его комментарии в рабочем порядке, не обременяя ни себя, ни Сазонова письменным распоряжением. Вероятно, такой показ и беседа и произошли в период с 1 по 4 марта.
И здесь генерал Сазыкин, опытный бюрократ, бывший «в теме» атомных вопросов уже много лет (работал заместителем Судоплатова в отделе «С» с 27 сентября 1945 по 28 марта 1947 г.) мог вспомнить, что материалы по полонию и объекту в Дейтоне были получены от агента Дельмара в отделе «С» еще в декабре 1945 г. и феврале 1946 г.[161]
Вполне вероятно, что эти материалы, адресованные из ГРУ на имя Судоплатова, прошли именно через него. И, разумеется, они были переданы Курчатову.
Я думаю, что эта информация от Сазыкина вызвала желание Берии поближе познакомиться с источником столь важной для атомного проекта информации. И полагаю, что Берия вызвал Дельмара-Коваля для личной беседы.
Это чисто эвереттическое утверждение. В ходе моих бесед с родственниками Жоржа я специально спрашивал – как Жорж относился к Берии? Что говорили об этом «в семье»? За годы совместной жизни какие-то «проговорки», «намёки» и т. п. должны были создать какое-то впечатление по этому вопросу. Ведь, не вспомнив ничего конкретного, мои собеседники утверждали достаточно уверенно – Сталина Жорж не любил. Но вот о его отношении к Берии никто ничего вспомнить не мог – никаких даже намёков ни у кого в памяти не сохранилось.
Я отношу это «белое пятно» в семейной памяти к тому, что у «нашего Жоржа» в «нашей» ветви альтерверса были особые причины не обсуждать это историческое лицо. И, я думаю, именно потому, что у Жоржа были личные впечатления, которые он не мог, да и не хотел обсуждать. А молчать Жорж умел профессионально – никто и не мог догадаться, что скрывается за его молчанием.
Итак, в преддверии встречи с Ковалем или в ходе нее у Берии, вероятно, появился план еще одного мероприятия. Возникшая в ходе беседы «симпатия» Берии к профессионализму Коваля только укрепила его в целесообразности и вероятной успешности задуманного им оперативного мероприятия.
Жорж отчетливо понимал, что его опыт будет весьма полезен в советском атомном проекте и был готов (более того, думаю, что внутренне настроен!) продолжить работу на каком-то советском атомном объекте. Но работать он хотел в качестве технического специалиста. А у Берии, думаю, были другие планы его использования.
Конечно, вокруг Курчатова уже были «люди Берии», но они выполняли, главным образом, функции «ушей Берии» и вряд ли могли эффективно выполнять функции «мозгов», особенно в качестве контрразведчиков. А именно эта категория спецслужб по мере приближения СССР к статусу «ядерной державы» становилась всё более актуальной.
Если о советской атомной разведке в последнее время мы, пусть ничтожно мало, но, всё-таки, узнали что-то содержательное, то об атомной контрразведке в советском атомном проекте мы не знаем практически ничего.
То, что этим формально занимался П. А. Судоплатов одновременно с работой и по атомной разведке, и по диверсионным делам, вряд ли говорит о том, что это было признанием важности атомной контрразведки. Скорее, наоборот. Судоплатову «навесили» эту работу по «остаточному принципу» – в отсутствие профессионала по данной теме создать эффективную специальную структуру было просто невозможно. И взятое мною в кавычки выражение «атомный Смерш» только намечает тоненькую веточку альтерверса.
Тема «советская контрразведка в атомном проекте» пока табуирована очень жёстко и, конечно, ещё ждёт своего исследования. Мне не удалось найти содержательной информации о работе 2-го Главного управления НКГБ-МГБ (ВГУ НКВД-МГБ), занимавшегося контрразведкой в 1945–1950 годах, во время создания советской атомной бомбы. И в открытой печати первым руководителем ВГУ назван П. В. Федотов, занявший эту должность в 1954 году.[162]
Квалификация разведчика и длительная профессиональная техническая работа «на той стороне» делали Коваля почти идеальным кандидатом на роль если не руководителя потенциального «атомного Смерша» (тут нужен опыт практической работы в чекистских структурах, которого у Жоржа не было), то уж главного аналитика и советника точно. На собственном опыте Коваль знал, что может интересовать «атомного разведчика», какие методы наиболее эффективны в этой работе, где могут быть «щели» для утечки технической информации.
А то, что такие «щели» в Советском атомном проекте были, сомневаться не приходится. Вот, например, в сообщениях из Лондона от 25 октября 1948 года и 12 февраля 1949 о контактах с Фуксом говорится, что
«в начале октября он <Фукс – Ю. Л.> познакомился с сообщением англ. разведки о ходе строительства и оборудования сов. атомного центра около Сухуми, где работает немецкий физик Герц. В сообщении дается описание хода строит-ва и перечень поступающего оборудования».[163]
И
«что англичане связались с одним из советских ученых с целью получать от него мат-лы о ведущихся в С. С. главных работах по атомной проблеме. Эти сведения Ч-зу <Фуксу – Ю. Л.> сообщил некто Скиннер (Herbert Skinner)».[164]
И в некоторой паутинке ветвлений альтерверса Берия, узнав о том, что Фукс обнаружил каналы утечки секретной информации о советском атомном проекте, каковые каналы он, Берия, сам и организовал, «находясь на службе у английской разведки», во избежание полного раскрытия своего двурушничества решил избавиться от Фукса и «сдал» его англичанам.
«Поймать» эту паутинку мог тогдашний заместитель начальника американского отдела ПГУ МГБ А. С. Феклисов (он же – Калистрат), который и получил в Лондоне приведённую выше информацию от Фукса. Провал Фукса в 1950 году прервал успешную работу Феклисова в лондонской резидентуре и, конечно, причина этого провала его очень интересовала. Но явно демонстрировать свою заинтересованность Феклисову не хотелось – для всех «силовиков» времена были очень смутными и при ещё живом Берии сыпать соль на его раны добровольно, без понукания начальства и каких-то особых житейских или карьерных обстоятельств, было опасно.
Поэтому Феклисов решил реализовать свою инициативу через нового начальника Второго главного управления МВД А. С. Панюшкина. (Назначен 18 июля 1953 года, после ареста Берии).[165] Было подготовлено письмо к министру МВД С. Н. Круглову и передано на ознакомление В. Б. Барковскому, который представил его Л. Р. Квасникову. Кроме «Дела Фукса» в письме «туманно» намекалось и на возможную утечку документов по «реактивной технике» и «радиолокации»:
«Товарищу Круглову С. Н.
В связи с выявлением преступной связи предателя Берия с иностранными разведками было бы желательным допросить Берия и его сообщников дополнительно о том, какие сведения о наиболее ценных агентах научнотехнич. разведки и полученных от них материалах по атомной энергии, реактивной авиации и радиолокации и т. д. были переданы иностранным разведкам. Возможность передачи таких сведений можно предполагать, учитывая провал зимой 1950 г. в Англии ценного агента Клауса Фукса – крупного специалиста по атомной энергии и последовавший за ним летом 1950 г. провал в США агентурной группы известного Вам Джулиуса Розенберга. Если провал Р-га произошел в результате предательства Фукса, выдавшего своего связника, знавшего в прошлом одного из агентов группы Роз-га, а также последующего предательства этих связника и агента при допросе их амер. контрразведкой, то причины провала Фукса до сих пор точно не установлены. В 1951 г. амер-й контрразведкой были допрошены два других агента научнотехнич-й разведки, один из к-х в прошлом дал нек-е ценные сведения по атомной энергии. В-сы, к-е были им заданы, касались нек-х аспектов их работы с нами в прошлом. Причины, почему контрразведка стала интересоваться этими агентами, также неизвестны. Между тем, предателям Берия, Меркулову и Кобулову во время их работы на руководящих должностях в органах госуд-й безопасности, систематически докладывались все ценные материалы по атомной энергии, реактивной технике и радиолокации, а также сведения об источниках этой инф-ции. В частности, им были известны имена и биограф-е данные агентов Фукса и Роз-га и ряда членов агент-й группы последнего. Работая в Совете Министров СССР, Б. продолжал систематически получать всю инф-ю по в-сам атомной энергии, добываемую научно-техн-й разведкой. А в конце 1950 г. он затребовал из научно-технич. разведки перечень всех имеющихся агент-х материалов по реактивной технике и радиолокации, к-й был выслан в его распоряжение. Впоследствии отмеченные по указанию Б. в этом перечне 38 материалов были направлены в его адрес. 14 этих мат-лов не возвращены до наст. времени. Точно так же до сих пор не было возвращено значит-е кол-во материалов по атомной энергии, несмотря на напоминания тов. Завенягину и тов. Махневу со стороны 2 Главного Управления МВД СССР. Принимая во внимание вышеизложенное, считал бы целесообразным поручить следственной комиссии допросить Берия, Меркулова и Кобулова Б. по этим в-сам и поручить 6 отделу 2 Главного Упр-я подготовить для следствия соответств-е мат-лы.
А. Панюшкин… декабря 1953 г.»[166]
Как видно из этого пространного текста, у чекистской контрразведки действительно были формальные основания задать Берии «неудобные вопросы». Но вряд ли за этим формализмом скрывалось что-то большее, чем желание продемонстрировать «бдительность» и лояльность новому руководству страны. (Ну, и действительный интерес Феклисова к деталям провала Фукса, оборвавшего его блестящую работу в Лондоне…).
Но в нашей ветви альтерверса вопросы и не были заданы. В документе отсутствует дата, но стоит месяц – декабрь. Это черновик письма, который ещё должен пройти согласование и правку. После этого (если Круглов сочтёт целесообразным) нужно будет согласовать вопросы с ведущим дело Генеральным Прокурором Р. А. Руденко, и включить тему в план допросов. Всё это требует значительного времени.
В «нашей истории» черновик не прошёл и первого этапа – согласования:
«[Док-т не подписан. На с. 329 – резол-я Квасникова от 18.12.53: “Тов. Барковскому В. Б. Данный документ мною доложен т. Доброхотову и т. Панюшкину. Поскольку мы не имеем уличающих данных, провести допрос только на наших предположениях не представляется возможным, нечем их припереть”».[167]
А времени для сбора «уличающих данных», чтобы «припереть» Берию, Меркулова и Б. Кобулова уже не было. Да и не нужно это было – Берия был расстрелян 23 декабря 1953 года, через 5 дней после сетования Квасникова о недостаточности имеющихся «уличающих данных». Ветвление исторического альтерверса произошло и без «достаточных данных», а в выбранной ветви новому руководству эти данные уже нужны были как прошлогодний снег…
Конечно, в 1949 году Лаврентию Павловичу в нашей ветви альтерверса даже в страшном сне не могло присниться, что «прорехи» в режиме «атомной секретности», обнаруженные Фуксом и ставшие известными его куратору Феклисову и его руководителю Квасникову, могут так «аукнуться» ему в 1953 году.
Рассматривая в 1949 г. возможность использования Жоржа в работе контрразведки Берия, прежде всего, рассчитывал на длительный опыт его успешной работы в условиях тотального контроля американских спецслужб.
А в том, что Коваль согласится на сотрудничество с ним в деле улучшения деятельности контрразведки, Берия, конечно, не сомневался. Но как убедить Курчатова в необходимости принять Коваля в свою команду?
Если предложить Курчатову кандидатуру Коваля прямо, он наверняка будет считать это попыткой внедрения к нему «засланного казачка». Да это было и невозможным даже для Берии – введение в проект американца (а Коваль и по анкетным данным, и «по сути», с точки зрения кадровиков, был именно американцем) требовало предварительно личного одобрения Сталина.
Шансов на согласие Сталина почти не было. Берия уже имел негативный опыт попытки введения в проект американского учёного российского происхождения Г. Н. Антонова в 1945 году. Г. Н. Антонов в это время был заведующим кафедрой физической химии Фордхемского университета (Нью-Йорк, США). По характеристике самого Берии в письме к И. В. Сталину, Г. Н. Антонов был
«продолжателем работ профессоров Менделеева и Коновалова… В 1914 году защитил диссертацию на тему «Продукты дезинтеграции урана»»[168]
Известно, что он работал по теме радиоактивности у самого Резерфорда, в 1911 г. открыл радиоизотоп Уран-У (231Th), в годы Первой мировой войны читал в Петроградском Университете курс лекций по радиоактивным веществам, в январе 1917 года (ещё до революции и потому никак не мог быть причастным к борьбе против большевиков!) покинул Россию, но в 1945 году просил у И. В. Сталина
«разрешить мне вернуться на Родину и принять участие в воссоздании всего того, что разрушила эта война, кончившаяся столь блестяще благодаря Вашему лидерству».[169]
Фактически, сам Берия ручался за него:
«компрометирующих данных на АНТОНОВА не имеем».[170]
Но Сталин отказал – даже несмотря на «покровительство» самого Берии! (скажем мягче – «возможное покровительство», поскольку архивный экземпляр письма к Сталину Берией не подписан☺).
Сталин американцам (если говорить точнее – российским эмигрантам, обосновавшимся в Америке), претендующим на работу над бомбой непосредственно в нашем атомном проекте, не доверял.
Вот ещё одно свидетельство на эту тему:
«Александр Васильев: Был, по крайней мере, один человек, который попросил денег за свою информацию. Звали его Борис Подольский, псевдоним «Квант». Родился он в России в 1896 году, эмигрировал в Америку в 1911 году. В 35 году вместе с Альбертом Эйнштейном он написал очень важную работу по квантовой механике. А в 42 году он пришел в советское посольство в Вашингтоне и сказал, что хочет поехать в Советский Союз, чтобы помочь создать атомную бомбу. Ему сказали, что это невозможно. Потом с Борисом Подольским встречались в Нью-Йорке, и в частности, с ним встречался Семен Семенов. Когда Подольский пришел на встречу с Семеновым, он сказал, что хотел бы получать финансовое вознаграждение. Подольский принес материалы по атомной бомбе, Семенов на них посмотрел и сразу же выдал ему 300 долларов. По нынешним ценам это примерно 3500 долларов. Борис Подольский не участвовал непосредственно в атомном проекте, но он знал, какие проекты там ведутся, с какими проблемами сталкиваются ученые. Сотрудничества с ним не получилось. Наше руководство решило, что не имеет смысл тащить его в Советский Союз, что он нужнее на месте, а на месте с ним работа не пошла».[171]
Именно потому, что Берия сам «обжёгся», предлагая Сталину взять в Советский атомный проект «лояльного эмигранта», он решил попробовать подставить Курчатова.
По замыслу Берии, Курчатов должен сам попросить направить Коваля в свое распоряжение. И произойти это должно было после его личного знакомства с квалификацией Жоржа Абрамовича. Но по правилам конспирации организовать прямую личную встречу Коваля и Курчатова было нельзя. И возникла идея «конспиративной встречи».
Генерал Сазыкин (а не Берия!) должен был после официального ознакомления с материалами отчета Коваля выдвинуть инициативу проверки достоверности рассматриваемых материалов по правилам разведки. (Вот для чего нужно было упомянуть его в распоряжении Берии!)
Нужно было убедиться в том, что источник информации действительно компетентен в излагаемых вопросах и составил свой отчет именно на основании личного опыта, а не излагает чью-то чужую информацию. И в части, касающейся технологических вопросов, в этом могли разобраться только Курчатов и Харитон. Поэтому предлагалось устроить «живую беседу» Коваля и проверяющих по правилам конспирации, используемым в разведке.
Технически такую «беседу» должен был организовать генерал Мешик – он был специалистом по секретности. Вот почему и его фамилия попала в распоряжение Берии от 4 марта.
По замыслу Берии, в ходе этой беседы Курчатов должен был убедиться в ценности Коваля как специалиста в технологических вопросах производства делящихся материалов для бомбы и осознать необходимость его работы где-то в своей системе.
Все изложенное относительно замысла Берии и событий марта 1949 г. можно было бы считать очередной «конспирологической легендой» атомного проекта, если бы мне не посчастливилось в ходе работы по сбору воспоминаний о Жорже взять несколько интервью у Евгения Сергеевича Дмитриева, инженера кафедры ОХТ РХТУ им. Д. И. Менделеева.
Я знаком с Евгением Сергеевичем с 70-х гг. прошлого века и знаю его как человека ответственного и не склонного к мистификациям. Он работал с Жоржем Абрамовичем под его непосредственным руководством с 1966 по 1985 г.
И вот что выяснилось в ходе наших бесед с Евгением Сергеевичем:
15.10.13
Е. Д.: …так случилось, что у меня есть информация «из надежного источника» о некоторых деталях того, как и кому была передана информация от Коваля после его возвращения. Лаврентий Павлович поставил процесс передачи информации без рассекречивания источника вполне грамотно. Дело происходило примерно так. В одной комнате сидел Жорж, а в другой, за стенкой, Курчатов, Харитон и другие, кто двигал наш атомный проект. Всего шесть человек. И вот кто-то из шестерки писал на бумажке вопрос: «Как там у них сделано то-то и то-то?» И специальный товарищ-посыльный брал эту бумажку и относил Жоржу. Жорж писал ответ. Так и работали целый день… И не один день![172]
03.07.14
Ю. Л.: В феврале месяце совершенно случайно обнаружились документы, которые Крамиш прислал Жоржу. Майя Коваль – внучка Жоржа – перебирала его книги в домашней библиотеке, и из нее выпали два листочка. Вот один из них. Посмотри! (предъявлены приведенные выше ксерокопии. – Ю. Л.)
Е. Д.: Ничего себе!..
Ю. Л.: Да! Из этих документов следует, что лично «товарищ Берия» дает указания «товарищам Курчатову, Харитону»…
Е. Д.: И Первухину!..
Ю. Л.: …разобраться с информацией по вопросам, которые излагались в отчете Жоржа. Значит, информация от Жоржа не просто дошла до «высшего руководства», но Берия, исходя из ее важности, счел нужным организовать контакт «источника» с руководителями советского атомного проекта. И это подтверждает то, что ты рассказывал мне при нашей первой встрече о ходе этих контактов Жоржа и Курчатова!
Е. Д.: Ты знаешь, кто мне это рассказал?
Ю. Л.: Именно к этому я и веду. Думаю, что теперь можно огласить источник твоей информации.
Е. Д.: Это сказал Васильев Дмитрий Павлович. Генерал ГРУ. Он уже умер… Я хорошо знаю его сына – Сергея Дмитриевича. Он «киношник». А Дмитрий Павлович работал во время войны в Нью-Йорке, через него шли поставки по ленд-лизу через «Севморпуть» и авиацией через Аляску… И он мне сказал, что Берия соблюдал такую секретность, что это наверняка было так, как я тебе рассказывал. И что и в американской разведке тоже сохраняли инкогнито информаторов примерно так же… Бегал курьер с этажа на этаж…
Ю. Л.: Еще раз, вспомни, что он тебе сказал?
Е. Д.: Берия очень боялся, что кого-то из «Курчатовского проекта» выкрадут, и он может что-то раскрыть. А потому «меньше знаешь – лучше спишь!». Поэтому он не показывал Жоржа ни Курчатову, ни Харитону. Ведь, хотя американцы по своим каналам знали, что Жорж жив, но наверняка над ним висел смертный приговор за его дела.
Ю. Л.: И у Берии было предположение, что Жорж является для американцев «врагом номер один»?
Е. Д.: Совершенно верно! И наверняка американцы хотели его «ликвидировать», но просто физически не могли этого сделать… А Берия, как человек умный и хитрый, препятствовал распространению любой информации о Жорже…[173]
Ю. Л.: А откуда, как ты думаешь, Васильеву было известно что-то о Жорже? Он ведь был «по ленд-лизу»?
Е. Д.: По возвращении из Америки Васильев достиг очень высокого положения. Все-таки, генерал ГРУ – это не «рядовой»… Но чем конкретно он занимался, я, конечно, не знаю.
Ю. Л.: А ты почему стал задавать вопросы о Жорже?
Е. Д.: Это было года за два до кончины Дмитрия Павловича. Я, узнав в разговоре с Сергеем, что его отец во время войны был в Америке, рассказал ему о Жорже. И он передал это отцу. Мы встретились с ним…
Ю. Л.: Когда, где?
Е. Д.: Это было летом. Дмитрий Павлович уже очень плохо видел, и Сергей его водил. Мы встретились в скверике возле Высшей партийной школы и постояли, разговаривая, минут двадцать…
Ю. Л.: А когда умер Дмитрий Павлович?
Е. Д.: Где-то году в 2007…
Ю. Л.: Значит, это было после 2002 года, когда из публикаций Лоты стало известно о Жорже как о разведчике. Во всяком случае, факт того, что Жорж работал в ГРУ, уже не был секретом. Это объясняет откровенность Дмитрия Павловича. Ведь сведения, которые сообщил тебе Дмитрий Павлович, только дополняют Лоту после раскрытия главной «тайны ГРУ»: Жорж Коваль – атомный разведчик ГРУ.
08.05. Е. С. Дмитриев во время интервью 03.07.2014.[174]
Подчеркну, что информация о «конспиративной встрече» Курчатова и Коваля была получена мною до обнаружения М. Г. Коваль рассматриваемых документов, и рассказ Е. С. Дмитриева полностью соответствует предложенной трактовке событий марта 1949 г., произошедших в связи с реакцией Берии на отчет Коваля.
Есть и ещё один, «конспирологический» вариант трактовки причин «внутреннего раскрытия» Берией в 1949 году наличия хорошо осведомленного советского агента в Манхэттенском проекте. Раскрытия, разумеется, только для узкого круга причастных к созданию атомной бомбы высших руководителей госаппарата, разведки и научного комплекса советского атомного проекта. Этот вариант трактовки профессиональной работы Ж. А. Коваля я слышал от нескольких «хорошо информированных источников».
Кратко он может быть выражен словами Е. Б. Шиховцева, с которым мы обсуждали эту тему:
«Не был ли Коваль фигурой прикрытия, рассекречивание коей должно было прикрыть некоего настоящего суперагента? Это ведь тоже классика дезинформации».[175]
Наличие такого «суперагента» в лице самого Р. Оппенгеймера, Г. Гопкинса или кого-то ещё, обсуждается в исторической литературе, но пока это предположение не является хорошо проработанным.
Осмысление рассматриваемого документа даёт дополнительные аргументы для этой версии, т. е. повышает «весовой коэффициент» такой ветви альтерверса в суперпозиции исторических состояний марта 1949 года, но насколько существенно, ещё требует уточнения и проверки.
Как бы то ни было, Курчатов не попросил направить в его распоряжение автора документов, проанализировать которые распорядился Берия. Причин этого может быть много, но мне кажется, что главными были две.
Первая – в 1949 г. содержащиеся в отчёте дополнения к полученной ранее от Коваля информации о технологиях получения плутония и полония в 1945–1946 гг. в США была для Курчатова не актуальной. Реактор в Челябинске уже почти наработал нужное для первой бомбы количество плутония, а лаборатория А. Я. Апина в КБ-11 уже создала нейтронный запал для нее.
08.06. А. Я. Апин, Дунино, 1948 г.[176]
В основе и того, и другого успехов, безусловно, была немалая заслуга Коваля, но только в основе, сейчас же, накануне решающего испытания, специалист в американских технологиях пятилетней давности мог внести только ненужную нервозность в и так накаленную атмосферу практической подготовки первого советского атомного взрыва.
Вторая – Курчатов, вероятно, понял игру Берии, и не захотел иметь при себе «засланного казачка». Тем самым, он спас Жоржа Абрамовича от исполнения весьма неблаговидной (хотя, действительно «производственно необходимой» в атомном проекте!) роли соглядатая, которая, осуществись замысел Берии, почти наверняка привела бы к трагическим последствиям для Коваля.
Зная его лично много лет, я берусь утверждать – не был он из породы «педелей». Приведу такой факт, которому я был свидетелем лично. На кафедре ОХТ в МХТИ им. Д. И. Менделеева в начале 70-х годов ввели правило – каждый сотрудник должен записывать в специальный журнал время своего прихода и ухода. Руководители курсов должны были контролировать выполнение этого правила и докладывать руководству результаты своего контроля.
Разумеется, это правило нарушалось ежедневно – сотрудники вели себя «по понятиям», но записывали в журнал «предписанные» данные. Жорж Абрамович, руководитель курса «Автоматизация химических производств», реагировал на это тоже «по понятиям» – распекал нерадивых, поощрял дисциплинированных вне зависимости от записей в журнале. Следить за своими подчинёнными «с хронометром в руках» было просто противно его натуре.
Если бы план Берии удался, то исполнение этой навязанной и чуждой ему роли закончилось бы для Жоржа или лагерем (немедленно в случае отказа от сотрудничества с Берией или «недобросовестного исполнения» этих обязанностей), или моральными мучениями на всю оставшуюся жизнь.
Тем не менее, Жорж выдержал «экзамен» специалистов и тем самым укрепил позиции Берии при возможном конфликте с Курчатовым в ходе разборки причин срыва сроков готовности бомбы. И он не был виноват в глазах Берии в провале попытки внедрения «своего человека» в ближнее окружение Курчатова и Харитона.
После завершения итогового отчёта и успешной его защиты у самого Л. П. Берии, руководство ГРУ должно было принять решение о дальнейшей судьбе «агента Дельмара». Это не было простым вопросом.
Профессиональная состоятельность Коваля не вызывала сомнений, а вот его «политическое лицо» в свете идущей в стране компании борьбы с космополитизмом требовало «прояснения» и, возможно, некоторых оперативных мероприятий, включающих, например, собеседования с лицами, общавшимися с Ковалем после его возвращения в октябре 1948 года. Собеседований, разумеется, конфиденциальных, без возможностей у Жоржа узнать что-либо от своих коллег и как-то повлиять на ход проверки.
Понятно, что пока идёт проверка и обсуждение различных вариантов использования Жоржа, он не должен иметь возможности влиять на эти процессы.
Сначала процесс проверки протекал в рамках «работы с документами», но примерно через месяц потребовалось проведение каких-то оперативных мероприятий, сведений о которых сам Жорж не должен был иметь. Однако, для предотвращения утечки информации не арестовывать же героического нелегала, удостоенного благосклонности самого Берии!
И было решено, что военнослужащему Жоржу Абрамовичу Ковалю предоставляется отпуск на 50 суток, который он должен провести у родителей, в колхозе имени 17 партсъезда под Хабаровском, находящимся в 8 533 километрах от Москвы по железной дороге…
