Юрий Александрович Лебедев
Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I
Глава 10. Герой романа…
Загадка Солженицына
К теме «Прощание с Дельмаром» относится и одно «громкое дело», начавшееся в 1949 году и, возможно, не завершившееся и сегодня.
По жизни сложилось так, что именно с «расследования» эпизода из романа А. И. Солженицына «В круге первом», в котором упоминается «атомный разведчик Георгий Коваль», и началась моя работа по исследованию биографии Жоржа Абрамовича.
Всё началось в день похорон Жоржа Абрамовича, 2 февраля 2006 г. на Ленинском проспекте, у морга 1-й Градской городской больницы.
10.01. Некролог Жоржу Абрамовичу Ковалю в РХТУ им. Д. И. Менделеева.[385]
День был солнечный и не очень холодный. По каким-то причинам церемония задерживалась и собравшиеся – родные, близкие, ученики, сотрудники РХТУ и два или три представителя Совета ветеранов ГРУ[386] – стояли или прогуливались около входа в зал прощания. Разговоры, естественно, вращались вокруг каких-то эпизодов из жизни Жоржа Абрамовича.
Среди прочего кто-то вспомнил и об известном эпизоде из романа Солженицына. Это вызвало всеобщее внимание. Оно было вызвано тем, что в эти дни по телевидению шла премьера нового сериала Глеба Панфилова «В круге первом». Авторство Солженицына и звёздный состав актёров привлекли к нему огромную аудиторию.
Только что, 29 января, была показана 1 серия, в которой Дмитрий Певцов, играющий роль дипломата Иннокентия Володина, сообщает в американское посольство о том, что
«На днях в Нью-Йорке советский агент Коваль должен получить в магазине радиодеталей… важные технологические детали производства атомной бомбы».[387]
Эти слова услышали миллионы телезрителей. Вероятно, у многих из них невольно возникал вопрос – кто такой Коваль и откуда Александр Исаевич получил такую информацию?
Все собравшиеся у морга знали об этой загадке, многие слышали недоуменный ответ самого Жоржа Абрамовича: «Я не знаю, откуда он это взял?», и понимали, что этот ответ – не разгадка.
Ему часто задавали вопрос об этом эпизоде в романе Солженицына. В том числе и мы, его «младшие ученики», на встрече с ним 23.02.03 г. И отвечал он почти одинаково, подчёркивая своё незнание источников информации Солженицына.
10.02. Встреча у Жоржа Абрамовича дома 23.02.03. Слева направо: Т. С. Греф, Ж. А. Коваль, А. Е. Сущёва.[388]
Варьировалась только модальность. От иронического недоумения до попытки представить этот эпизод «художественным вымыслом» писателя. Об этом вспоминает его племянница, Г. Ш. Соловьёва:
«…об известном эпизоде в романе Солженицына «В круге первом» он отзывался скептически. Говорил, что это «выдумка»».[389]
Среди собравшихся на похороны эпизод тоже обсуждался, и начались гадания – было ли это «на самом деле», или «Солженицын всё придумал»? Но почему тогда возникла фамилия Коваль?
А.П. Жуков, Директор музея истории РХТУ им. Д. И. Менделеева, Главный редактор многотиражки «Менделеевец» и мой старинный знакомый (сначала – как преподаватель курса «Коррозия металлов», который я слушал студентом, потом как коллега по кафедре Общей химической технологии, а впоследствии просто как знаток истории Менделеевки и заинтересованный собеседник) вдруг обратился ко мне: «Ты же любишь писать на исторические темы, вот и попробуй раскопать эту историю!».
Предложение прозвучало как некий вызов – мол, не слабо ли заняться серьёзным делом? И обстановка (фактически, у гроба Жоржа Абрамовича), и круг собравшихся – «ближний круг» его родных и знакомых – требовали серьёзного ответа. И я сказал, что займусь этим.
Тогда мне казалось, что при должной настойчивости ясный ответ можно получить достаточно быстро и тем самым «закрыть тему», написав заметку в «Менделеевец».
И я «развил бурную деятельность» – читал мемуары, писал письма, звонил по телефонам, обивал пороги «высоких приемных». Узнал много интересного, но «загадка Солженицына» оставалась неразгаданной. Да и теперь, спустя почти полтора десятка лет, я не уверен, что найденное сегодня, при работе над этой книгой, волокно альтерверса, в котором в 1955–1958 гг в романе «В круге первом» появляется разведчик Георгий Коваль, является самым «толстым», т. е. наиболее вероятным.
Как бы то ни было, я благодарен А. П. Жукову: моё занятие «делом Солженицына» стало моим первым шагом к глубокому изучению биографии Жоржа Абрамовича. А близкая дружба с Геннадием Ковалем, его наследником, позволила получить доступ к семейному архиву и опереться в этом изучении на содержащиеся в нём уникальные документы и свидетельства членов семейства Ковалей.
Работа началась с естественного шага – обращения к самому Александру Исаевичу Солженицыну. Первый вариант письма к нему я написал уже 11 февраля 2006 г. и на следующий день[390] отправил на адрес фонда Солженицына.
Вот что я писал в этом письме:
«Пишу Вам в связи с печальным событием, совпавшим с началом демонстрации сериала «В Круге Первом».
Сериал начался 29 января, и миллионы телезрителей слышали, как с ленты секретной прослушки звучат слова о том, что «советский разведчик Коваль должен встретиться в Нью-Йорке…». Этот эпизод, точнее, этот факт, является сюжетным стержнем всего фильма и книги. В «Послесловии» к фильму Наталья Дмитриевна особо подчеркивает документальную основу этого факта. В тексте книги говорится даже больше – сообщается и имя агента: «…на этих днях в Нью-Йорке советский агент Георгий Коваль получит…».
Таким образом, у зрителя закрепляется представление о «Георгии Ковале» как советском «атомном шпионе».
Печальное же событие, о котором я упомянул в начале письма, состоит в том, что 31 января на 93 году жизни скончался Жорж Абрамович Коваль, человек, который действительно в годы войны работал в секретном американском городе Ок-Ридже на заводе по получению плутония для первых американских атомных бомб и одновременно был разведчиком ГРУ ГШ…
Ваша книга и фильм – прекрасные образцы гражданственности и высокой художественности. Эпизод с Ковалем – существенный элемент их структуры и источник идейной проблематики: что до́лжно, и что не до́лжно делать совестливому и порядочному человеку в тех или иных условиях. Некоторую оценку этого конкретного случая дала и Наталья Дмитриевна. Я сейчас не хочу обсуждать все аспекты и тонкости этого эпизода – это предмет специальной и подробной работы.
Но у меня к Вам один вопрос, чрезвычайно важный для ее выполнения. Откуда Вам стало известно это имя, и насколько реален факт упоминания именно его в том, безусловно реальном, телефонном разговоре?
Дело в том, что сам Жорж Абрамович удивлялся этому эпизоду в Вашем романе, поскольку еще летом 1949 года он был демобилизован из ГРУ и никак не мог принимать участия в какой бы то ни было операции разведки зимой 1949 года. А до этого, с 1939 по начало 1949 года,[391] он находился в Америке и тоже никак не мог «вылетать в Нью-Йорк» из Москвы.
Поверьте, что мною движет отнюдь не досужее любопытство, а ответить на этот вопрос можете только Вы».[392]
Как видно, тогда я думал, что ответ Александра Исаевича (если он согласится на откровенность) даст полную ясность. Прошла всего неделя, ответа пока не было, но я проявлял нетерпение. Оно было настолько острым, что я искал любую информацию о романе и о возможности встречи с А. И. Солженицыным.
Оказалось, что как раз в это время (15 февраля) в Театре на Таганке должен был состояться спектакль «Шарашка» по этому роману. И я решил, что стоит обратиться к постановщику – Ю. П. Любимову – с просьбой помочь получить ответ от А. И. Солженицына и, может быть, узнать что-то интересное. Ведь при постановке и в ходе репетиций Ю. П. Любимов и А. И. Солженицын наверняка, как мне казалось, должны были обсуждать эпизод звонка И. Володина в американское посольство.
Я написал Ю. П. Любимову письмо, в котором вкратце изложил роль Жоржа в атомном проекте и просил:
«Сейчас я работаю над биографией Жоржа Абрамовича. И эпизод из романа является очень важным – возможно, жизненно важным! – эпизодом его биографии. Хотя сам лично он всегда недоумевал – откуда Солженицын все это взял?
Я рассказываю все это Вам, поскольку имею надежду, что с Вашей помощью я смогу задать этот вопрос автору романа. Как Вы знаете, Александр Исаевич не очень доступен для «человека с улицы…».[393]
Я предполагал вручить письмо после спектакля, «на поклонах», и мы с женой отправились в театр.
К моему удивлению и разочарованию, оказалось, что спектакль поставлен не по «атомному» варианту романа, а по «медицинскому». Там о Ковале не упоминается, но заготовленное письмо я всё же передал ему вместе с розой:
10.03. Ю. П. Любимов на «поклонах» после спектакля «Шарашка» 15.02.06 в Театре на Таганке[394]
После увиденного варианта спектакля надежд на ответ почти не было. Но неожиданно для меня мне удалось поговорить с В. Золотухиным, игравшим в этой постановке Спиридона Егорова. По окончании спектакля, не переодеваясь, прямо в зековской телогрейке, он продавал в фойе книги своих мемуаров:
10.04. В. Золотухин в фойе Театра на Таганке после спектакля «Шарашка» 15.02.06.[395]
Я рассказал ему о Жорже Абрамовиче и переданном письме Любимову. Просил как-то посодействовать в получении ответа. А также горячо и наивно агитировал за то, чтобы изменить постановку по «атомному варианту». Золотухин слушал заинтересовано, и обещал как-то помочь.
Неудача в театре не охладила моего энтузиазма, поскольку цель – получить ответ от Солженицына – оказалась удивительно близкой. Вот запись из моего рабочего дневника:
«20.02.06 Звонил в Фонд Солженицына. Изложил суть вопроса. Получил подтверждение, что события романа документальны. Как раз в момент звонка пришло мое письмо. Мне было сказано, что оно сегодня же будет передано Наталье Дмитриевне и она передаст его вечером Александру Исаевичу. Дали e-mail Троице-Лыкова: kurdyumov@mtu-net.ru Но сказали, что А. И. предпочитает читать рукописные послания и советовали пока не отправлять e-mail. Разговор был с библиографом Надеждой Григорьевной, заменявшей секретаря».[396]
Прошло несколько томительных дней, и, наконец, раздался долгожданный звонок:
«Звонила Наталья Дмитриевна Солженицына. Она показывала мое письмо Александру Исаевичу. Она подтвердила все то, что я знал: А. И. услышал всю эту историю на шарашке от Копелева. Сам он пленки не слышал. На шарашке обсуждалась тема и личность «предателя», а разведчика – нет. «А что его обсуждать: все друг за другом шпионили, у него работа такая». Я рассказал ей о Ковале, она пожелала мне успеха и удачи».[397]
Кстати, и Валерий Сергеевич Золотухин не забыл своих обещаний, но его хлопоты оказались и долгими и не очень продуктивными. Но это не очень огорчило меня – к моменту нашего телефонного разговора с ним я уже имел ответ от Натальи Дмитриевны.
Тем не менее, в этом разговоре
«он сообщил интересный факт. Оказывается, спектакль сначала репетировался в «атомном» варианте, а потом Любимов изменил его на «медицинский».[398] Золотухин обещал сегодня <07.03.06> переговорить с Любимовым (но у него мало надежды, что Любимов согласится переделывать спектакль) и он (Золотухин) предложил мне встретиться и рассказать «молодежи театра» о Ковале и «вообще»…».[399]
Разумеется, я обрадовался возможности такой встречи, но повторного звонка не было, и на этом наши контакты оборвались.
Я рассказал историю моего контакта с Театром на Таганке для того, чтобы показать – в то время люди «общественно значимые», в сознании которых мог возникнуть интерес к личности «атомного разведчика Коваля», такого интереса не проявляли. Во всяком случае не у всех моих «авторитетных собеседников» интерес к разведчику был настолько велик, чтобы ради него предпринимать какие-то действия, требующие затраты сил и времени. И причина естественна и проста: он не был в их восприятии «значимой фигурой».
В подтверждение этого приведу ещё одну цитату из моего рабочего дневника того времени:
«Разговор с директором Архива Президента РФ Степановым Александром Сергеевичем. Дела партийные рядовых партийцев – в Мосгорархиве, дела ЦК КПСС – в РГАСПИ, дела ГРУ некоторые есть, но они «пока закрыты». И вообще, Коваль фигура «не того масштаба», чтобы о нем что-то было».[400]
Разговор с Натальей Дмитриевной был не богат деталями. Чувствовалось, что Александр Исаевич не очень хочет подробно обсуждать этот вопрос. Тем не менее, из этого разговора я узнал два важнейших факта.
Во-первых, Солженицын «ничего не придумал», такой звонок в американское посольство действительно был, а во-вторых – что есть не менее авторитетный (и даже более компетентный!) свидетель событий, связанных с этим звонком. Это Лев Зиновьевич Копелев.
Вот короткая справка о нём:
«В 1941 записался добровольцем в Красную армию. Благодаря своему знанию немецкого языка служил пропагандистом и переводчиком. Когда в 1945 Советская армия вошла в Восточную Пруссию, он был арестован за резко критические отзывы о насилии над германским гражданским населением. Приговорён к 10 годам заключения за пропаганду «буржуазного гуманизма» и за «сочувствие к противнику». В «шарашке» Марфино встретился с Александром Солженицыным, стал прототипом Рубина в его книге «В круге первом».[401]
Свои воспоминания о работе в марфинской шарашке Лев Зиновьевич изложил в книге «Утоли моя печали».[402] И это уже не роман, где позволителен «художественный вымысел», а мемуары, в которых по памяти описываются реальные события. Думаю, что Жорж Абрамович об этой книге не знал.
Интересующие нас события описаны в главе 7 «Фоноскопия. Охота на шпионов». У меня после её прочтения сформировался следующий «сухой остаток» фактов по этому делу:
– Работа началась не 24 декабря 1949 года как в романе Солженицына, а существенно раньше. Глава книги Л. Копелева начинается словами:
«Поздняя осень 1949 года».[404]
– Л. З. Копелев лично работал над расшифровкой магнитофонных записей разговоров с посольством и помнит их содержание «почти дословно».
«Эти разговоры я воспроизвожу почти буквально. Слушал их тогда снова и снова множество раз; слова, интонации прочно осели в памяти».[405]
– А. И. Солженицын активно участвовал в «открытой части» работы:
«Артикулянтами и дикторами, как обычно, командовал Солженицын. Все они стали наговаривать контрольный текст. Других «одноразовых» дикторов – заключенных и вольняг – набралось около ста, мы вдвоем их инструктировали». Но, помимо этого, в тайне от руководства шарашки «по дружбе» консультировал Л. Копелева по вопросам математической обработки материалов расшифровки («Подписка о «внесудебной ответственности» не помешала мне в первый же день рассказать обо всем Солженицыну, разумеется так, чтобы никто не мог подслушать. Он расспрашивал, переспрашивал»). Оба работали «на совесть», считая звонившего предателем. «Солженицын разделял мое отвращение к собеседнику американцев. Между собой мы называли его «сука», «гад», «блядь» и т. п.».[406]
– Звонков в американское посольство было три. Вот вопросы следователя к арестованному сотруднику МИДа Иванову:
«А где же вы находились в одиннадцать ноль-ноль, в тринадцать-тридцать, то есть в полвторого, и в шестнадцать ноль-ноль, то есть в четыре часа? Где вы были?».[407]
– И был ещё один звонок – в канадское посольство:
«Все тот же надсадный голос просил передать американскому правительству про Коваля, радиомагазин, профессора, атомную бомбу».[408]
Каждый раз
«– Але, але… Это я вам раньше звонил. Тут мне помешали»[409]
звонивший, не объясняя того, кто же помешал ему «в прошлый раз», прежде всего, пытался выяснить должность того, с кем говорит на этот раз, и требовал позвать либо посла, либо военного атташе.
Что-либо уточнить было невозможно – Лев Копелев умер в Кёльне в 1997 году и его архив находится в Германии.
Неожиданно к моим поискам и размышлениям присоединилась А. Н. Латынина. Вот запись об этом из моего рабочего дневника:
«Звонила Алла Николаевна Латынина, лит. критик из «Нового Мира». Ей дала мой телефон Н. Д. Солженицына. Обсуждали «проблему Коваля». А. Н. написала статью по анализу текстов Солженицына и Копелева. И у нее получалось, что весь телефонный разговор выдуман авторами и выдуман «не очень удачно». И приводила резоны. Во-первых, «Иванов-Володин» в декабре 1949 года уже знал об успешном испытании нашей атомной бомбы и такой цели, как «спасать американские секреты» у него быть просто не могло. Во-вторых, «лететь в Нью-Йорк» из тогдашней Москвы было просто нельзя (я сейчас специально залез в интернет «Регулярному воздушному сообщению между Москвой и Соединенными Штатами во вторник исполнилось 35 лет. Первым рейсом «Аэрофлота» из столицы Советского Союза в Нью-Йорк в 1968 г. на легендарном самолете Ил-62 прилетели 93 пассажира, в том числе более 50 ВИП-персон и большая группа советских и американских журналистов». http://www.aviaport.ru/news/2003/11/12/64863.html), в-третьих, многажды звонить в посольства (а Копелев говорит о нескольких звонках) – просто безумие со стороны «Иванова-Володина». Я согласился с А. Н., но сказал ей, что (она этого не знала) в это время в СССР существовал такой орган – ИК (Информационный Комитет),[410] который объединял МИД, НКВД и ГРУ и разведка была «под МИДом» (послы должны были быть резидентами). Поэтому «Иванов-Володин», будучи дипломатом, мог как-то узнать о Ковале, как «атомном разведчике», а уж антураж – с вылетом на самолете – придумал сам, исходя из дипломатического опыта (дипломаты уже тогда могли летать в Нью-Йорк спецрейсами). И тогда ясно, что Иванов-Володин просто «сдавал» Коваля (не зная, что он уже в СССР и как раз в это время восстанавливается в аспирантуру!) перед попыткой «убежать» или просто пытаясь начать работу с американцами как агент. Обсуждали и другие варианты – «игра КГБ» для проверки работы лаборатории Рубина-Копелева, случайное использование этого имени, реальный «дурацкий план НКВД» (при этом звонок его сорвал и тем спас жизнь Ковалю)».[411]
В результате нашей беседы А. Н. Латынина, рассмотрев различные варианты трактовки эпизода с Ковалем (в том числе и обсуждённые нами в ходе беседы 10 марта) в своей статье в «Новом мире», пришла к выводу, что «загадка Коваля» осталась неразгаданной и написала:
«В деле “Иванова” слишком много неясностей. Возможно, в той книге, над которой работает Ю. А. Лебедев, удастся выяснить обстоятельства поспешного отъезда Коваля из США, и это прольет какой-то свет и на причины и цель звонка, столь важного для творческой истории романа Солженицына».[412]
С тех пор прошло много времени и случилось много событий. Моя работа над книгой по разным причинам шла медленно, но материал копился, и я не оставлял надежды завершить её.
И теперь я готов предложить такую эвереттическую реконструкцию отражённых в романе «В круге первом» событий осени 1949 года, которая снимает почти все «неясности», смущавшие тех читателей этого романа, для которых упоминание фамилии Коваль – не элемент антуража эпизода звонка в американское посольство, а значимое событие в жизни Жоржа Абрамовича.
Атомный баланс 1949 года
После успешного испытания первой советской атомной бомбы 29 августа 1949 года резко изменился баланс сил в мире, что вызвало шок – США перестали быть «атомным монополистом».[413] Но СССР в этот момент ещё не стал реальным обладателем атомной бомбы – единственный экземпляр советского атомного взрывного устройства (ещё не бомбы!) был взорван на полигоне под Семипалатинском.
Сталин прекрасно понимал всю опасность такого положения вещей – у американцев вскоре было уже 235 ядерных зарядов[414] и были конкретные планы по применению ядерного оружия против СССР.
«Это планы: «Чариотир» (1948 г.), «Флитвуд» (1948 г.), «САК-ЕВП 1–4а» (1948 г.)… и другие».[415]
Не важно, знал ли Сталин об этих планах или только догадывался об их существовании, неважно даже, насколько реальными были эти планы, и насколько решительно настроено было американское руководство их осуществить в планируемые сроки.
Важно то, что Сталин боялся – если американцы узнают о том, что у него уже есть возможность делать атомные бомбы, но самих бомб нет, они рискнут начать войну немедленно, чтобы не дать ему возможности развернуть ядерный потенциал. И потому факт успешного испытания атомной бомбы был строго засекречен.
Но физические явления не подчиняются административным указаниям. Даже самого товарища Сталина! Атмосферные течения унесли облако продуктов семипалатинского взрыва за тысячи километров от Семипалатинска и они были обнаружены американской системой дальнего обнаружения ядерных взрывов (СДО).
«Первая СДО была создана в США (USAEDS – US Atomic Energy Detection System, Система обнаружения ядерных взрывов США). В соответствии с подписанной генералом Д. Эйзенхауэром директивой штаба армии США (16 сентября 1947 г.) ответственность за обнаружение ядерных взрывов в любой точке земного шара была возложена на командующего ВВС армии США… Наиболее перспективными были признаны самолетный отбор и анализ на радиоактивность проб воздуха, сейсмический и акустический методы. Именно такой системой в первых числах сентября 1949 г. в атмосфере были обнаружены радиоактивные продукты от первого советского атомного испытания на Семипалатинском полигоне».[416]
Подробности обстоятельств обнаружения радиоактивного следа в атмосфере от первого советского атомного взрыва стали известны из работы Дж. Ричельсона только через 60 лет:
«Сегодня известно, что данные о взрыве первого советского ядерного заряда получило 3 сентября 1949 года управление по атомной энергии (AFOAT-1), созданное годом ранее ВВС США для слежения за зарубежными атомными испытаниями».[417]
Интересно отметить, что аналогичная методика разработана и в СССР под руководством акад. И. В. Петрянова-Соколова примерно в то же время. Вот что рассказал об этом Б. И. Огородников, специалист по радиоактивным аэрозолям, работавший под руководством Игоря Васильевича:
«После взрывов на Бикини на заседание НТС Первого главного управления при Совете министров СССР, состоявшееся 9 сентября 1946 г., был приглашен И. В. Петрянов… Предполагалось получить сведения о мощности взрыва и КПД взрывчатки с помощью аэрозольного метода. По материалам заседания было принято Постановление СМ СССР от 14 ноября 1946 г., согласно которому Научно-испытательному институту ВВС Министерства Вооруженных Сил было поручено разработать способы «забора в воздухе проб пыли вредных продуктов самолетом, снабженным фильтрами»… Самолетные гондолы были созданы в ЦАГИ им. проф. Н. Е. Жуковского совместно с ФХИ им. Л. Я. Карпова… К середине августа 1949 г. фильтровальными гондолами оборудовали пять самолетов Як-9в. На каждом крыле – по гондоле. Летные испытания состоялись на Семипалатинском полигоне. “Узким” местом оказалось приземление самолетов: ломались шасси, машины “клевали” при посадке. Испытание первой советской атомной бомбы состоялось утром 29 августа. Из-за густой и низкой облачности И. В. Курчатов отменил отбор аэрозольных проб».[418]
10.06. Первый советский атомный взрыв.[419]
Но обнаружение радиоактивных аэрозолей ещё не было доказательством ядерного взрыва.
Ирония истории состоит в том, что к разработке этих технологий был непосредственно причастен… Жорж Коваль!
В 1945 году он, как известно, работал в Ок-Ридже дозиметристом. И работал не только технически, но и творчески. По результатам своей ежедневной рутинной работы по измерениям радиационного фона на объекте он подготовил доклад на специальном семинаре. Доклад оказался настолько интересным, что на его основе была подготовлена статья, опубликованная отделом технической информации Клинтоновской лаборатории манхэттенского проекта.
Статья называется «Определение частиц с долгоживущей активностью в воздухе»[420] и посвящена методическим аспектам определения концентрации радиоактивной пыли в воздухе. И именно в результате использования подобной методики и были получены доказательства проведения в СССР атомного взрыва.
Как сообщил мне после знакомства со статьёй Жоржа Б. И. Огородников,
«публикация Ж. Коваля касается только естественных радиоактивных аэрозолей, образующихся из радона и торона».[421]
Непосредственно она не связана с задачей создания методик определения «воздушных следов» атомных взрывов, но может использоваться в них для оценки фонового радиоактивного загрязнения отбираемых проб воздуха.
Разумеется, американская метеорологическая разведывательная служба использовала различные методики. Но вряд ли при подготовке своей программы исследований она прошла мимо публикации Клинтоновской лаборатории Ок-Риджа от 22 июня 1945 года по столь близкой к её задачам тематике.
Статья была опубликована 22 июня 1945 года, но рассекречена только 1 декабря 1947 года. 18 октября 1949 года один из её экземпляров попал в библиотеку Университета Аризоны, потом он переместился в библиотеку Университета Мичигана и 16 сентября 2009 г. был оцифрован и стал доступен в интернете.
Как бы то ни было, при тогдашних технологиях для анализа проб требовалось значительное время. Поэтому
«Трумэн узнал о том, что Советский Союз испытал первое атомное устройство, примерно в середине сентября. Потому что 3 сентября американский самолет специальной метеорологической разведывательной службы брал замеры воздуха, летал где-то в районе Камчатки, и потом уже, в течение последующих дней, американские специалисты обнаружили следы полураспада, соответственно, следы – изотопы, которые указывали на то, что произведено было атомное испытание. Ну, совершенно ясно, что нужно было время, чтобы удостовериться в том, что, да, это рукотворное атомное испытание, и доложить Трумэну. Поэтому задержка».[422]
А всякая задержка была на руку Сталину. Атомный реактор в Челябинске продолжал работу и нарабатывал плутоний для изготовления первых «настоящих бомб».
Выступление президента Трумэна с объявлением о том, что в СССР произведено испытание ядерного устройства прозвучало 23 сентября 1949 года.
«Трумэн объявил об этом в официальном заявлении корреспондентам после того, как он информировал кабинет об этом факте».[423]
Новость о выступлении Трумэна буквально «взорвала» мировые информационные ресурсы.[424]
10.07. Карикатура Х. Хаттона «Взорвалось. Миф об атомной секретности» в газете «The New York Times» от 2 октября 1949 г.[425]
Именно с этого момента можно было ожидать какой-то государственной американской реакции на произведённое испытание.
После этого заявления Трумэна стало ясно, что скрыть факт атомного взрыва теперь не удастся.
По приказу Сталина было проведено специальное расследование на тему – как американцы узнали о нашем испытании? Нет ли тут «утечки информации»? И, думаю, здесь «нашему Жоржу» снова «немножко повезло».
В некоторых ветвях альтерверса, где он в это время оставался сотрудником ГРУ и был привлечён к этому расследованию, вскрылся факт публикации его статьи, и в атмосфере «борьбы с космополитизмом» неизбежно возник вопрос – зачем он выполнил эту «вредительскую работу»? Со всеми вытекающими последствиями для Жоржа…
После того, как американцы обнаружили факт испытания в СССР атомной бомбы было важно попытаться внушить международной общественности мысль о том, что этот первый обнаруженный атомный взрыв является не первым произведённым в СССР.
И 25 сентября в «Правде» было опубликовано «Сообщение ТАСС в связи с заявлением президента США Трумэна о проведении в СССР атомного взрыва». Оно явно было направлено на то, чтобы не прояснить, а затуманить вопрос о наличии у СССР атомного оружия, его количестве и времени появления у нас бомбы.
О конкретном взрыве 29 августа в нём не сказано ни слова. Но подробно «объясняется», что могли принять американские эксперты за атомный взрыв:
«В Советском Союзе, как известно, ведутся строительные работы больших масштабов – строительство гидростанций, шахт, каналов, дорог, которые вызывают необходимость больших взрывных работ с применением новейших технических средств. Поскольку эти взрывные работы происходили и происходят довольно часто в разных районах страны, то возможно, что это могло привлечь к себе внимание за пределами Советского Союза».[426]
Про атомное же оружие говорится уверенно – оно у нас есть и давно:
«…Советский Союз овладел секретом атомного оружия еще в 1947 году. Что касается тревоги, распространяемой по этому поводу некоторыми иностранными кругами, то для тревоги нет никаких оснований. Следует сказать, что советское правительство, несмотря на наличие у него атомного оружия, стоит и намерено стоять в будущем на своей старой позиции безусловного запрещения применения атомного оружия. Относительно контроля над атомным оружием нужно сказать, что контроль будет необходим для того, чтобы проверить исполнение решения о запрещении производства атомного оружия».[427]
Заявление должно было произвести впечатление, что обнаруженный американцами в сентябре взрыв – явление ординарное и не первое такого масштаба: мол, мы взрывали, взрываем и будем взрывать «новейшие технические средства». Поэтому в «атомном вопросе» мы считаем себя в равном с США положении, и готовы начать переговоры о запрещении атомного оружия.
Формально это был ответ на «Заявление Государственного секретаря США Д. Г. Ачесона об атомном взрыве в СССР» от того же 23 сентября:
«Наша страна с самого начала развития атомной энергии была полна решимости сделать все от нее зависящее для достижения действительно эффективного международного контроля над атомной энергией».[428]
Конечно, Жорж читал это сообщение ТАСС в газете, конечно, он правильно понял его «скрытый смысл», но воспринимал этот смысл отстраненно – он считал, что атомная бомба была в его «иной жизни», да и о степени важности своего вклада в её создание он, очевидно, и не догадывался. Сейчас его мысли были заняты другим – надеждами на излечение своей Милы, на успех своих хлопот по восстановлению в аспирантуре МХТИ им. Д. И. Менделеева.
Нужно отметить, что в целом план Сталина по «дымовой завесе» над Советским атомным проектом удался. Пока американцы анализировали произошедшее изменение в балансе сил, и составляли новые военные планы (знаменитый план «Дропшот»[429] был утверждён Комитетом начальников штабов 19 декабря 1949 года), Челябинский реактор обеспечил возможность к концу 1949 года изготовить две атомные бомбы РДС-1 типа американского «Толстяка», а в 1950 году еще девять (при планировавшихся семи).[430] Это, конечно, не шло ни в какое сравнение с сотнями американских бомб, но гарантировало охлаждение горячих голов в США от соблазна безнаказанного нападения.
