Элтэнно. Хранимая Звездой
Аромат волшебства. Книга первая
– Эх, и угораздило же тебя родиться таким честным, – с раздражением негромко воскликнул Сириус и кисло поморщился, прежде чем начал шептать. – Я знаю десятки людей, которые ни за что не женились бы на такой женщине как Мари.
– Сириус! – не сдержал своего возмущения Людвиг. – Думай, о чём говоришь.
– Погоди гневаться, – охладил его порыв друг. – Я не говорю о том, что Мари была этого недостойна. Она действительно оказалась не только красавицей, но и редким сокровищем. Не один я завидовал тебе из-за супруги. Другое дело, что до этого момента я молчал. Ты знаешь, не в моих правилах дважды судить за прошлое или регулярно припоминать его. Надо справляться с настоящим, а не тратить время на упрёки. Но сейчас мне видится, что ты свои ошибки никак не анализируешь.
– О чём ты? – стараясь задать свой вопрос как можно спокойнее, осведомился Людвиг, но в голосе его всё равно сквозило глубокое недовольство. Аналогично звучала и речь Сириуса.
– О том, что всегда можно было жениться на достойной аристократке и жить с ней в одном доме вместе с любовницей – той женщиной, что действительно любишь. Это рационально и никого не удивляет в наше время. Но вот тебе честь такое не позволила. Не позволила тебе честь и про детей забыть. Ты же сразу мог отправить их в какой-либо пансион и жить спокойно. Но разве ты сделал так? Нет! Тебе понадобилось всенепременно принять их. Да ещё официально.
– То, что теперь после их имени стоит моя фамилия не делает их моими наследниками и истинными Верфайерами. Они по-прежнему никто, и я ничего им после себя не оставлю. Ты это сам знаешь, – сквозь стиснутые зубы проворчал Людвиг, но уже без прежнего энтузиазма.
Он всегда воздерживался от более глубоких комментариев на эту тему и потому за годы молчания знакомые сами интерпретировали тишину в нечто их устраивающее. Им даже в голову не приходило, что такое поведение связано с тем, что… Людвиг сам считал свой поступок откровенной глупостью! Так что, зная его благородный мягкий характер, ближайшее окружение нашло своё собственное объяснение – честь. Желание повести себя максимально достойно с недостойной женщиной из-за глубоких чувств к ней. Но на деле всё было иначе. Нет, несомненно, предложить Мари роль тайной любовницы у Людвига самого язык не повернулся бы. Но в остальном-то он чего так начудил?
На протяжении практически трёх лет мужчина не раз и не два спрашивал сам себя, как он мог некогда поступить так опрометчиво? Неужели любовь настолько разум его затмила? Неужели столь страшно было тогда представлять, что Мари никогда не станет его навеки и что её отберут от него? Ведь подумай он тогда хоть на день или даже на час дольше, то понял бы – есть уйма более удачных выходов из создавшегося положения. Можно было подвести ситуацию к тому, чтобы достойно договориться со всеми сторонами. Мари любила его не меньше, чем он её. И будучи не требовательной ни к чему иному, окромя того, чтобы он продолжал любить её всей душой, она приняла бы любое его решение. Но тогда у него не было времени на толковые размышления.
Стоило Людвигу переехать с Мари из её глухой деревни в ближайший городок и обжиться там, как он получил письмо, в котором отец строго‑настрого потребовал от него прекратить порочащие честь отношения. В самых суровых выражениях граф Даглицкий велел сыну перестать публично появляться в обществе женщины низкого сословия (здесь на самом деле не раз и не два было использовано крайне оскорбительное слово), и оттого юный влюблённый ощутил отчаяние. Однако, ещё горше ему стало от последних строк, в которых грозный родитель сообщал о намерении приехать как можно скорее, чтобы лично разобраться с происходящим. Если бы не эта фраза, то события могли стать совершенно иными. Увы, из-за них Людвиг тогда перепугался до смерти и запаниковал. Зная своего деятельного отца, способного со свету сжить даже повелителя демонов, он в порыве чувств сделал Мари предложение. Ему виделось, что только брак способен уберечь его женщину от каких-либо лиходейств со стороны Людвига Старшего. И так как его глубокая тревога передалась Мари, неудивительно что во время поспешной дороги в храм (невеста не успела даже омыть с рук мыльную пену) всё время звучал вопрос: «А дети? Ты хочешь защитить меня, но как же дети?!».
Что ему было ответить любимой на такое?
Едва изумлённый жрец, икающий из-за недавно выпитого им креплёного кваса, вписал в книгу регистрации новые имена и поставил свою печать, как глаза у него по новой на лоб полезли.
– Мне за вас написать или вы сами? – только и смог вымолвить служитель. Вопрос он задал по привычке. В этой округе грамотных людей было немного, та же невеста вместо своего имени оставила только отпечаток пальца. И таких «росписей» книга была полным‑полна.
– Сам. Хочу, чтобы остался виден мой почерк. Текст только подскажите.
Людвиг повернул книгу удобнее и принялся быстро писать идеально ровным почерком стандартные фразы. «В связи со смертью отца детей», «в настоящем заключён брак с матерью», «имею возможность и право на воспитание», «желаю принять опеку», «прошу с настоящего момента считать моими детьми». Жрец пробежал глазами по строчкам и сразу ниже записи о браке дописал, что такие-то дети вдовы такой-то отныне считаются детьми, тут он скосил глаза на лорда, и вывел длинную предлинную именную запись. Затем поставил печать и решил, что, как только останется один, всенепременно напьётся вусмерть.
– Эту книгу сегодня же заверьте ритуалом, – потребовал Людвиг.
– Так ведь ещё места много, страниц…
– И даже прямо сейчас заверьте, – настойчиво повторил маг, не желая, чтобы у отца появился шанс сжечь прямое доказательство брака. После ритуала подобное являлось бесполезным занятием. Все записи были бы мгновенно дублированы. Им предстояло возникнуть в архивных книгах, хранящихся аж в пяти разных соборах пяти различных королевств.
А потом… А что потом? Потом, не страшась использовать экспериментальные порталы, прибыл отец. Он разговаривал с сыном наедине, и к своему ужасу Людвиг Младший быстро осознал, что, оказывается, можно было просто‑напросто договориться. Граф выплеснул все эмоции в письме и приехал, будучи в более спокойном расположении духа. Нет, сначала он, конечно, злился, но после череды грозных ругательств и угрюмого молчания собеседника в ответ окончательно поуспокоился. Даже с усмешкой рассказал, как два года назад, когда он ещё не покинул должность обер‑камергера, решал аналогичную ситуацию для племянника короля. Затем сообщил, что понимает внезапную слабость сына и даже начал вести речь о том, как лучше дальше поступить, но…
– Я женился на ней.
– Что? – не поверил своим ушам граф.
– Я женился на ней и признал её детей.
Вот как-то так оно и было. И если и говорить о том, что именно понимание того, что конкретно скрывается под словом «честь» связало безродную красавицу Марью и лорда Верфайера, то только после этого момента. Несмотря на все старания Людвига Старшего донести до сына, что подобное ещё можно скрыть, он отвечал одно и тоже: «Она моя жена, отец, и я от неё не откажусь».
Сириус нервно поправил цилиндр на голове и, ничего не зная о череде воспоминаний, пронёсшихся в голове друга, произнёс:
– Я знаю, что они никогда не получат прав твоих настоящих детей. И все это знают. Поэтому я и сказал, что никто не осудит тебя, даже если ты отдашь их в сиротский приют. Но можно остановиться и на более приличном пансионе. Хватит брать на себя больше, чем ты должен на себя брать.
– Пансион? Такое заведение, конечно, мечта для крестьянских детей, но на деле оно ненамного лучше обычного приюта. Там никто не следит образованием. А чтобы кто-то с фамилией Верфайер не научился счёту и не овладел навыками письма?
– По-моему, ты утрируешь, – отреагировал скептицизмом на его горячее заявление друг. – Конечно, знания там дают не на том уровне, что способны дать частные учителя, но некий минимум своим воспитанникам они всё‑таки обеспечивают.
– О нет, для меня подобное неприемлемо. Кроме того, это бы очень расстроило Мари, а я обещал ей, Сириус. Обещал позаботиться об её детях достойно.
– Я был уверен, что ты скажешь именно так. Но да… да, я должен был попытаться, – грустно вздохнул Сириус, а затем поджал губы и с долей иронии вымолвил: – Если столь простое и приемлемое решение тебя никак не устраивает, то предлагаю отправить одного из мальчиков в королевский кадетский корпус, а другого ко мне в интернат. Полагаю, у тебя не возникает сомнений, что это более чем благородный поступок и более чем достойное образование?
– Разумеется нет, – грубо ответил Людвиг. Он не был готов к такому повороту разговора. И вообще к разговорам он не был готов. Ему хотелось стоять в тишине и смотреть на белые цветы в могиле.
Всё на этом!
– Согласен, устроить подобное для таких, как они, очень великодушно, – степенно добавил присоединившийся к разговору граф Даглицкий, и его дочь не сдержалась, язвительно прошептав:
– Даже слишком великодушно.
– Сириус, я не хочу говорить о таком здесь и сейчас. Давай позже? – взмолился несчастный Людвиг. – Пойми, ты говоришь много правильных вещей, но… но я не хочу сейчас думать обо всём этом. Даже иначе. Не могу. Прежде чем думать о ком-то, я хочу побыть в одиночестве и подумать о себе.
– Момент действительно малоподходящий, но иначе никак, – жёстко ответил друг. – С младшим проще. Я могу забрать его в любой момент, но два дня назад я разговаривал с Верноном Де Капруа, руководителем королевского кадетского корпуса. Несмотря на возраст твоего старшего пасынка, он выразил согласие принять его к себе с августа, то есть тогда, когда начнётся набор нового учебного курса. Однако, ты должен подойти к нему и написать заявление не позже полудня завтрашнего дня. Иначе придётся ждать ещё один год.
– Погодите-погодите, – нахмурил лоб Людвиг Старший. – Что-то изменилось в правилах приёма? Насколько я помню, последним днём приёма заявлений считается первый день лета, то есть сегодня.
– Вы всё верно понимаете, Ваше сиятельство, и правила приёма не изменились ни в одной букве, – с уважением кивая головой, ответил Сириус. – Но я попросил Вернона Де Капруа о личном одолжении. Он отправит в королевскую канцелярию список будущих кадетов не сегодня вечером, а завтра в полдень. Такие временные рамки он в состоянии выдержать.
– Что же, в таком случае я приношу вам свою признательность, – сказал граф, понимая, что сын ничего не ответит. Людвиг Пламенный смотрел только на могилу, и взгляд его опять заволокла туманная дымка.
– Благодарю, для меня честь услышать такие слова от вас, – голос Сириуса действительно звучал довольно, но после повисла тишина. Даже всхлипы мальчиков стали едва слышны – это миссис Анна отвела их в сторону, посчитав, что длительное нахождение у могилы матери может губительно сказаться на детской психике. Так что теперь они стояли поодаль, возле большой каменной чаши, и экономка что-то негромко говорила им. Может, рассказывала какую-нибудь подходящую притчу, а, может, просто поучала. По лицу строгой женщины было этого не понять. Голос её едва доносился.
– Сын мой, – положив руку на плечо Людвигу Младшему, наконец, проговорил граф. При этом он встал так, чтобы смотреть убитому горем мужчине глаза в глаза. – Я знаю и вижу, как ты опечален, но тебе только что дали ценный совет.
– А? Что?
– Людвиг, мне понятно насколько тебе тяжело, но постарайся сейчас услышать меня.
– Я всё услышал и завтра схожу к директору кадетского корпуса.
– Быть может, тебе лучше сделать это прямо сейчас? Увы, но такие бумаги по почте не отправишь, а я бы хотел, чтобы сегодня к шести вечера ты был готов отправиться вместе со мной через портал. Тебе стоит вернуться домой и заняться медитацией в нашей часовне. Одни сутки в ней излечат твою душу быстрее года и не стоит с этим затягивать.
Людвиг знал, как прав отец. И прекрасно понимал, что именно тот предлагает. Небольшой простой ритуал некромантии. Такой, какой можно назвать даже светлым. Обряд позволял почувствовать близость своего рода, впитать в себя чужой опыт, ощутить поддержку и разделить боль. Однажды Людвиг уже проводил его, хотя причина тогда была совсем никакая. Всего лишь разрыв помолвки с девушкой, которая предназначалась ему в жёны с семи лет. Пожалуй, только в шестнадцать можно счесть трагедией, что кто‑либо, кого ты даже ни разу в своей жизни не видел, выходит замуж за другого. Но какой бы нелепой ни казалась та грусть на сегодняшний момент, из часовни вернувшимся к жизни он вышел всего через час. Людвиг помнил, как утративший краски мир вдруг перестал быть серым. Как он удивлялся и радовался, хотя считал, что счастье утеряно для него безвозвратно. И теперь воспылал желанием повторить свой опыт. Это было именно то, что ему необходимо! И нет, не только потому что самому уже хочется дышать полной грудью, а этого всё никак не сделать. Нет! Не забыть про наглые глаза Эдварда Рейца. Со дня на день начнётся война против мятежного некроманта и подойти к ней следовало с холодной головой.
– Я очень хочу это сделать. Я обязательно приеду, отец, – горячо заверил маг Людвига Старшего. При этом его глаза даже засияли надеждой. Он осознал, что ему не просто протягивают руку помощи – его простили за прошлое. А об этом ему мечталось на протяжении почти трёх лет!
Однако, было нечто (причём совсем не боязнь перед экспериментальной телепортацией), что заставило его произнести:
– Жаль, что отправиться этим вечером я никак не смогу.
– Другого сеанса не будет целых две недели, Людвиг. Я знаю расписание портала на месяц вперёд и поверь, даже мои связи в этом плане не безграничны. Задержки не будет ни на минуту, так как это нарушит завершающий этап сбора данных. Никто из-за тебя не поставит столь перспективный проект под угрозу.
– Завтра в полдень я выеду из города своим ходом и через четыре, максимум пять дней буду дома, – упрямо поджав губы, сказал Верфайер Младший. Лицо его отца тут же выразило не меньшее упрямство:
– И что заставляет тебя задерживаться?
Взгляд Людвига Пламенного переместился на могилу и вновь стал отрешённым. Губы его тихо проговорили слова, которые с каждым новым предложением становились всё жёстче и жёстче:
– Тело даже землёй не покрыто. Мари лежит и всё слышит. И, вместо того чтобы узнать, как я скорблю по ней, вынуждена внимать вашим речам. Кладбище не место для решения бренных дел. Если вам в тягость находиться здесь, так уходите! Дайте мне уже проститься с женой!
Свирепая речь возымела действие. Она действительно усовестила людей, желающих Людвигу только добра. Они вежливо попрощались с ним и ушли. Вслед за ними виконт отправил и Анну Златову с детьми, а сам остался стоять на месте и смотрел, как всё новый и новый слой земли наполняет глубокую могилу.
Глава 10
Пожалуй, это последняя глава, где события будут развиваться так медленно. Всем уже интересно узнать, как поведёт себя Эдвард Рейц и его наниматель, пока ещё неизвестный нам. И всё же в настоящий момент важнее написать про другое. Поэтому временно оставим без внимания обстоятельство, что Эдвард Рейц не только сообщил через стоящего над ним человека о просьбе Людвига не тревожить его до окончания глубокого траура, но и необыкновенно быстро, ещё до наступления вечера, получил ответ – все положенные дни мага‑аристократа не трогать.
По возвращении в особняк Людвиг был готов снова запереться в своём кабинете. Прогулка от кладбища до дома, конечно, порядком успокоила его дух. Сыграло свою роль и прощение отца, и предстоящая поездка в замок, где ему довелось родиться и вырасти. Но мужчина знал, что завтра его ждёт очень тяжёлый день и хотел оставшиеся часы провести в одиночестве. Однако, дворецкий сообщил, что у него гость. В кабинете его ожидал Сириус.
– Простите, Ваша милость, – обеспокоенно прошептал слуга. – Я бы проводил его в гостиную, но она ещё не подготовлена для приёма гостей. И столовая тоже.
– Не страшно.
С этими словами Людвиг встряхнул головой и вошёл в кабинет. А затем не очень‑то дружелюбно поприветствовал своего визитёра.
– Я думал мы уже попрощались.
– Верно, поэтому я вскоре уйду, – ответил друг. – Мне просто показалось необходимым попросить у тебя прощение за свои слова на кладбище. Это действительно было очень недостойно с моей стороны. Я ведь хотел сообщить в другое время, раньше. Правда. Но до похорон ты отказывался разговаривать со мной, а тянуть дальше было невозможно.
– Я понимаю, – горько вздыхая, признал Людвиг и вдруг обрадовался, что друг сейчас здесь. Его недавнее раздражение моментально прошло. Наверное, появившиеся в голове планы на завтрашний день помогли понять, что такое событие очень к месту. И в результате он куда как более приветливо спросил:
– Не хочешь выпить?
– Да, с удовольствием. Только прости, долго быть с тобой я не смогу. В интернате возникла проблема, требующая моего внимания. Я и так задерживаюсь.
– Все хотят от тебя решения проблем, – даже печально улыбнулся Людвиг и, позвонив в колокольчик, сказал: – Не беспокойся, мне нужно всего несколько минут. Я должен рассказать тебе про Эдварда Рейца, он приходил сюда сегодня.
– Да?
– Да. Постарайся вспомнить. Перед тем, как Мари и Адель вынесли из дома, ко мне подошёл черноволосый мужчина в сером сюртуке.
Сириус наклонил голову и нахмурил лоб.
– Обычно я наблюдателен, но… Нет. Не припомню.
– Жаль, если бы…
На этих словах дверь в кабинет открылась и внутрь вошла горничная. Она сделала книксен и застыла, ожидая указаний.
– Принесите вино и сыр.
– Сию минуту, Ваша милость.
Горничная ушла, а маг продолжил, откашлявшись.
– Я бы привлёк твоё внимание, но часы как раз пробили два. А когда мы вышли на улицу, то я его уже нигде не увидел.
– Действительно жаль, что я упустил его из внимания. Он что-либо говорил или только принёс соболезнования?
– Ни о каких соболезнованиях не было даже речи, – непроизвольно пальцы Людвига сжались в крепкие кулаки. – Напротив, он вёл себя очень хамски. В такой момент посмел напомнить, что я так и не создал двух вампиров.
– Мерзавец, – с ненавистью процедил Сириус и сощурил глаза. – Неужели нельзя было понять, что в час скорби тебя лучше не трогать?
– Я сказал ему об этом напрямую и вроде бы сумел донести мысль, но… но я не уверен. И поэтому мне нужна твоя помощь.
– Говори, – ровным голосом потребовал друг, но тут снова появилась горничная. Девушка поставила на стол поднос с принесённой снедью, открыла штопором вино и хотела было разлить его, но Людвиг сказал:
– Я сам. Можете идти.
Горничная снова сделала книксен и ушла. Людвиг взял в руки один из бокалов, задумчиво повертел его в руке и поинтересовался:
– Сириус, ты не против, если я не буду пить? Если честно, мне что-то совсем не хочется.
– Тогда и мне не наливай. Меня ждёт серьёзное дело.
– Да, прости. Я забыл, что тебя задерживаю, – тут же смутился маг и продолжил прежнюю тему. – Так вот. Я знаю, что в целом момент неудачный, но завтра сразу после визита к директору кадетского корпуса я намерен покинуть город на недели полторы. Мне обязательно нужно побыть дома хотя бы дня два-три. И говоря о доме, я имею в виду мой настоящий дом, замок Арраур, а не всё это, – даже с какой-то ненавистью обвёл взглядом помещение Людвиг.
– Я слышал твоего отца и полностью его поддерживаю. Чего я не поддерживаю, так это того, что ты не принял его предложение путешествия через портал. К полуночи ты бы уже был в замке. Подумай, время ещё есть. Навести Вернона Де Капруа прямо сейчас и…
– Нет, Сириус. Я много раз совершал поступки опрометчиво, слишком часто действовал сломя голову и, поверь, ни одно из этих деяний не привело ни к чему хорошему. Я не готов поступать так же сегодня.
– Разве у тебя есть сомнения?
– Нет. Я просто не хочу никуда спешить в день похорон жены. Или мне одному кажется это каким-то безумством? – с вызовом осведомился он.
– Хорошо. Ты не хочешь торопиться, я тебя услышал, – развёл руками друг, выражая таким образом нежелание продолжать бессмысленный спор, в котором он считал себя абсолютно правым.
– Сириус, отправлюсь я сегодня или завтра моя основная проблема останется той же. Я не знаю, как могут отреагировать на мой отъезд люди. И ты понимаешь о каких людях я сейчас говорю.
– Понимаю. И ещё понимаю, что весть о том, что ты отправился через портал, к которому заметь, далеко не у каждого мага есть доступ, достигла бы их ушей быстрее нежели твой завтрашний отъезд, – всё же наливая себе вино, убедительно сказал Сириус. – И для тебя так было бы гораздо лучше. Это стало бы означать не столько побег, сколько что ты, ни от кого не скрываясь и не прячась, использовал свой шанс к примирению с отцом. Ну, или потешил самолюбие, получив возможность опробовать столь яркую диковинку. А так, кроме Его сиятельства, миледи Шарлотты и меня, пока никто не знает куда ты собрался уезжать и насколько. Скажу больше, зачем и для чего в этой тесной компании понимают вообще только трое, – выразительно глянув на собеседника, Сириус торопливо отпил из бокала. – Другими словами ты не оставляешь необходимых слухов. И что эти люди смогут подумать? Сел в карету и уехал в неизвестном направлении?
– О боги, как я не хочу над всем этим думать! – воскликнул Людвиг и, подойдя к окну, отодвинул штору да уставился на безмятежное вечереющее небо.
– Я знаю, что ты не хочешь думать, но я думаю над этим постоянно. И ниточки к тем, кто пытается манипулировать тобой, мне пока не найти. Увы, но мне видится лучшим вариантом пойти им на уступку в создании вампиров. Сделай как они тебе говорят, а затем уезжай.
После этих слов Людвиг обернулся. Его бледное лицо выражало бесконечное страдание.
– Да неужели этому миру мало смерти Мари? И почему? Ну почему я должен думать о таком в день её похорон?
– Потому что твоя жизнь ещё продолжается, – подняв бокал словно в тосте, произнёс Сириус, но на этот раз пить не стал, а поставил бокал обратно на поднос. Глаза его не отрываясь смотрели на друга, начавшего нервно ходить туда-обратно.
– Нет, прямо сейчас я никуда не отправлюсь, – наконец, решительно сказал Людвиг. – Я сказал об этом отцу, так что пусть будет так, как оно будет. Быть может, по дороге к Вернону Де Капруа мне удастся встретить наиболее болтливых знакомых. Пусть разносят сплетни… Да и слуги у меня в конце-то концов на что?
– Тоже выход, – равнодушно пожал плечами Сириус и заметил. – Ты так и не говоришь, в чём тебе нужна моя помощь.
– Присмотри за мальчиками.
– Я не могу взять в интернат их обоих.
– Пока этого не требуется, – нахмурился Людвиг. – Просто проследи, чтобы с ними всё было в порядке. Заходи время от времени ко мне, пока я буду отсутствовать. Хорошо?
– Почему бы тебе не разрешить вопрос с ними прямо сейчас? – напрямик спросил Сириус с присущим ему хладнокровием. – Я всё равно направляюсь в интернат и могу забрать с собой Виктора. А с утра ты успеешь посетить не только кадетский корпус, но и какой-либо пансион. Не будешь же ты опекать старшего ещё два месяца до начала набора? Серьёзно, Людвиг, твоя проблема с мальчиками больше не проблема. Неужели тебе некуда деть детей?
Не согласиться с тем, что друг предлагает ему весьма рациональное решение, мужчина не мог. Подобная логика и сухость всегда были свойственны Сириусу Ван Отто, барону Шлейфтерскому. Людвиг знал этого человека с десяти лет и не раз удивлялся и восхищался его прагматизму. Увы, сам он не обладал подобным достоинством. Во всяком случае правильные мысли частенько заглушала в нём совесть. И от сказанного она выпустила острые колючки да язвительно прошептала очень простой вопрос: «Разве можно куда-то девать детей?».
С несколько секунд виконт Даглицкий отчего-то прокручивал возникшие в его голове слова, показавшиеся ему крайне неправильными. «Девать детей». Что это вообще за словосочетание такое? «Девать» и «детей». На миг он даже вспомнил совет Мари отнестись к её мальчикам как к своим собственным и попытался представить, что Сириус говорит не о пасынках, а о крошечной Адель, доживи она до таких лет. Он сразу осознал для себя крайне неприятный факт, который позволил предельно честно ответить самому себе: «Нет, детей нельзя куда‑то девать. От них можно только избавиться».
«Так неужели тебе не избавиться от моих мальчиков, Людвиг?» – холодно поинтересовалась совесть голосом Мари. Причём с интонациями, при жизни женщине никак не присущими.
– Сириус, я уже объяснил тебе почему не готов отправиться домой через портал. И ответ на этот вопрос будет таким же. Я не хочу каких-либо поспешных действий даже в том, в чём уверен. Поэтому присмотри за мальчиками, пожалуйста. Для меня немыслимо представить, что с ними что-то случится из-за меня.
– Хорошо, – по новой развёл руками Сириус, а затем выражение его лица изменилось. Оно стало предельно серьёзным, и взгляд его даже ненадолго виновато опустился к полу. – Знаешь, Людвиг, ты удивительный человек.
– Разве?
– Да. Только в твоём обществе я начинаю вспоминать о том, что у меня есть совесть. Ты всё делаешь как-то неправильно. Так, как я сам никогда бы не поступил. И обижайся или нет, но я частенько мысленно называю тебя глупцом! – Сириус нервным движением взял бокал с подноса и сделал глоток. – И всё же… Всё же когда я слышу всю эту чепуху про любовь, про достоинство, про честь из твоих уст, то порой начинаю ощущать глупцом именно себя. Мир был бы лучше, принадлежи он таким добрякам как ты.
Людвиг замер, не зная, что ему ответить. А Сириус поднялся, подошёл ближе и положил руку ему на плечо.
– Я искренне сочувствую тебе, друг. Мари была одной из тех немногих женщин, что действительно заслуживают жизни, и на самом деле ты прав. Ни за что нельзя в день её похорон погружаться в суетные дела. Это бесчестно не отдать ей дань уважения скорбью. Поэтому ещё раз прости меня за мой визит и лёгкой тебе дороги в будущем.
***
Собственно, о переживаниях лорда Людвига Верфайера, виконта Даглицкого, было сказано уже очень много, чтобы и дальше писать только о нём. Поэтому предлагаю заглянуть ненадолго в замочную скважину детской комнаты и подсмотреть, что же происходит там.
Итак, выходим вслед за Сириусом Ван Отто из кабинета, но идём не к выходу из дома, а поднимаемся по мрачной лестнице, драпированной чёрной тканью, поворачиваем направо, проходим мимо вазы с белыми розами, пропускаем первую дверь и… вот она – комната мальчиков.
Удивительным образом воспринимают взрослые маленьких детей. Отчего-то им кажется, что если ребёнок стоит неподалёку и смотрит в другую сторону или занят своим делом, то он ничего не слышит. Дитя становится неким пустым местом, на которое время от времени надо поглядывать во избежание различного рода катастроф и только.
Не согласны?
Тогда представьте себе, что на расстоянии от двух до пяти метров от вас находится взрослый человек. Например, ваш коллега по работе или такой же студент. Станете ли вы обсуждать его с приятелем вполголоса? Нет. Как минимум, вы отойдёте подальше в сторонку и приметесь шептаться. Но если это ребёнок, да ещё, скажем, башенку из кубиков строящий, то что будет в этом случае? А? Где тут элементарные понятия вежливости?
Так вот, если вы сами так с супругом или с супругой своего ребёнка не обсуждали (честь вам и хвала), то вернитесь ненадолго в собственное детство. Наверняка вы припомните то горькое чувство едкой обиды, когда близкие вам люди прямо при вас говорят вещи, от которых у вас всё нутро переворачивается. А ведь, скорее всего, дело касалось лишь каких‑то мелких неурядиц. Ах, какой у меня неаккуратный малыш растёт, ковёр от пластилина теперь не отчистишь! Или – вот другие дети могут два плюс два сложить, а этот вечно ошибки в вычислениях делает, не дурень ли он у нас? А как вам – как подарили планшет, так и сидит с ним психически ненормальный, никаких увлечений в жизни больше нету. В общем, гадостей ребёнок за свою жизнь, вот так невзначай, слышит немерено. Но что, если взрослые ещё и не бытовые трудности обсуждают, а действительно речь о важном ведут? Что если вам всего шесть или восемь лет, вы потеряли единственного человека, что любил вас всем сердцем и берёг – маму, а ненавистный отчим прямо над её телом говорит о вас с пренебрежением, обсуждает вашу судьбу и намерен разлучить с тем последним, что у вас осталось – с братом?
Совсем невесело, правда? А если ещё и до этого вам несколько дней кряду запрещали выходить из комнаты? И после в силу возраста так и не подпустили к гробу матери?
Повторюсь, удивительным образом воспринимают взрослые маленьких детей. Иногда со стороны кажется, что они в упор не видят, что перед ними пусть маленькие, но люди. Человечки со своими, да, коротенькими и простенькими, но мыслями. И мыслями, возникшими не на ровном месте. Они основаны на логике. Детской, но логике. И у этих детей есть ощущения (и намного более яркие, чем у вас)… Не стоит забывать об этом. Ни на миг! Потому что иначе между родителями и детьми, изначально души не чающих друг в друге, может вырасти такая Великая Китайская стена обиды, возникшей из‑за недопонимания и недосказанности, что однажды это сможет подвести семью к самой настоящей трагедии.
Братья сидели, держась за руки, прямо на полу, возле кровати одного из них. Пусть вокруг было достаточно мебели, чтобы присесть куда-либо более прилично, но они интуитивно устроились именно так. Нет, вряд ли, войди кто-то в комнату, они бы как мышки юркнули под кровать и затаились там, но страх, обида и отчаяние, в которые они погрузились, подсказали устроиться вот здесь. На полу. Возле кровати.
Виталька уже не плакал, и это было страшно. Страшно, когда у ребёнка кончаются слёзы, а боль так и грызёт, не отпускает. Он сидел словно взрослый, поджав губы, и горько таращился на темноволосую макушку младшего брата. От горя его глаза выглядели опухшими, а пальцы подрагивали. На лбу даже морщинки появились. В восемь-то лет!
– Не плачь, – мягко попросил он маленького Витьку и погладил его по шелковистым волосам.
– Не хочу! Не хочу без тебя!
– И я не хочу.
Одни и те же фразы слились в какой-то бесконечный водоворот. Они по кругу повторялись друг за другом и уносили ребят на самое дно, в самую глубокую бездну отчаяния. Однако, всё пережитое ими за последние дни вылилось по итогу в то, что мальчики обессилили напрочь и, продолжая цепко держаться друг за друга, заснули мёртвым сном. Крепко-накрепко. Они были настолько эмоционально истощены, что ни рассвет, ни приход горничной не разбудили их.
– Ваша милость, мальчики ещё спят, – и во второй раз не решаясь разбудить детей сообщила Марина, когда спустилась в холл.
