Владимир Александрович Быков
Дневниковые записи. Том 2
О делах житейских.
Гале, против того, о чем писал, стало несколько лучше, но далеко еще до прежнего состояния, предшествующего ее падению.
Лену и Николаю звонил, передал привет от тебя. Лен плох совсем, не слышит, не видит, к себе не приглашает, к телефону давно не подходит, так что разговариваю теперь только с Мариной. Всего тебе доброго. Привет родным».
19.01
Чуть не с годовым перерывом восстановил переписку Соловейчик.
16.01
«Петя, спасибо за письмо. Сообщаю о некоторых отрывочных новостях из дневниковых записей, которыми продолжаю иногда заниматься». Далее привел ему записи от 30.05, 05.07, 24.08, 06.09, 11.10 и 25.10 за 2005 год; от 06.01 и 13.01 за 2006 год.
19.01
«Петя! Рад последнему письму, твоему по-прежнему трезвому, наблюдательному уму, и даже совсем почти, против прежнего, безошибочному тексту послания. Однако чтобы совсем снять мои «претензии» к досадным опечаткам, прошу тебя пропускать набранный текст через «F7». Тогда ты, по крайней мере, элементарно исключишь наиболее массовые у тебя пропуски интервалов между словами и пропуски отдельных букв. Посылаю для справки отредактированный мной текст, который ты можешь сравнить со своим.
А теперь ответы на твои вопросы.
Фирма «Машпром» это прямой конкурент нашей фирмы Шалаева. Колтышев тот самый парень, что работал у Леонида, но, несмотря на то, что он его выгнал в свое время за какие-то грехи, ко мне Колтышев, судя по всему, своего отношения не изменил и о Леониде ни разу не заикнулся. Шалаев боялся, видимо, тех самых возможных осложнений, о которых я его предупредил предлагая свои услуги, а именно психологического порядка негатива от восприятия народом моих замечаний по готовым проектам. Ведь их, принимая во внимание мою дотошность и «любовь» к безупречной (по простоте, технологичности, экономичности, надежности) конструкции общемашиностроительных элементов, было бы не мало. Работа с Машпромом выявила то же, хотя я честно предупреждал о «негативе» и Колтышева. Сейчас он ищет, если ему верить, возможность реализации моего предложения по созданию (разработке) отдельных оптимальных конструкций непосредственно в рабочем процессе одной из конструкторских групп, где бы я, так сказать, исполнял роль «технического директора» при их «красном директоре». Тогда бы, при достойном последнем в части деловой совместимости, можно было бы эту психологическую проблему снять, хотя бы в рамках эксперимента. Бывай здоров».
22.01
Мир тесен. История с большой трубой неожиданно получила свое продолжение по линии семейных связей.
Во время недавнего приема родственников из ветви Новоселовых я рассказал, как в свое время написал Росселю пару писем о намечаемом строительстве на НТМК комплекса для производства труб большого диаметра, и затем вышел с этой проблемой на контакт с Гриншпуном и фирмой «Машпром» с ее ЛТМО для Челябинского трубного завода.
Не успел закончить, как мой двоюродный братец, вооружившись идеей «тесноты мира», вскочил и чуть не выкрикнул: «Володя! Слушай, твоя история может иметь еще одно не менее занимательное продолжение, и в том же духе необычных при том совпадений. Ведь на ЧТМЗ начальником лаборатории работает наш родственник Б. Самохвалов, двоюродный брат Веры. Представляешь, если ты обратишься, какую он может дать по делу дополнительную, не отягощенную официозом, полезную информацию».
Вчера я, через их сына Сашу, получил интернетный адрес Бориса Михайловича, тут же накатал ему письмо. Изложил кратко суть истории (приложил копии отдельных записей), и закончил просьбой сообщить мне названную информацию о ЛТМО, планах реализации проекта, и его, не официальную, оценку ожидаемого качества будущих труб с упрочненными подобным образом швами.
Посмотрим, насколько он оправдает «самохваловскую» фамилию и как ответит на мое послание? Развернуться и позубоскалить тут есть над чем.
25.01
На днях позвонил Кондратов и сообщил, что написал книгу об Уралмаше, она недавно издана, и я могу экземпляр ее получить в службе Агеева. Поблагодарив, пообещал обязательно внимательно и с заранее ожидаемым удовольствием все прочесть и передать свои впечатления. А сегодня зашел в контору Агеева, и его сотрудница вручила мне книгу. Видимо, Кондратов решил все обставить с «директорским» апломбом. Чтобы не возиться самому, составил упомянутый список, и попросил Агеева выполнить адресную раздачу книг, под звучным названием «Наш Уралмаш – гордость XX века» изданных Уральским литературным агентством с соответствующим их названию размахом, в отличном оформлении, общим тиражом в 700 экз.
Вот, оказывается, чем был вызван его звонок мне 26.10.04 года с просьбой назвать имена известных конструкторов прокатчиков: он занимался книгой.
28.01
Сегодня поведал Кондратову первые впечатления. Сказал, что индивидуальный авторский труд явно отличается от коллективного творчества, что его книга просто не сравнима с последним юбилейным сборником об Уралмаше, ни по полноте, ни по стройности и логике изложения. Получился изумительный справочник о заводе и его людях. После моих хвалебных слов перешли к более критичному его рассмотрению, и между нами состоялся следующий диалог.
– Да, я старался рассказать о всем, что нами было сделано. Однако переживаю, не забыл ли кого из людей, достойных быть упомянутыми.
– Этой стороне Вашего труда я поражаюсь. Потрясающая скрупулезность, я не нашел ни одной фамилии, которая бы не была приведена в книге. Разве какое-нибудь редкое исключение, да и то, как мне кажется, в силу тех или иных авторских на то оснований. Но есть одно замечание, так сказать, более масштабного идейного порядка. Я усматриваю у нас с Вами разную оценку того времени.
У Вас оно представлено в мажорном виде, и непонятно, откуда тогда появился этот настрой в стране на перемены, откуда фактически случившаяся у нас контрреволюция и возврат к капитализму.
– Да, я сознательно не назвал виновных в том лиц, хотя их преступные имена хорошо известны.
– Юрий Николаевич, но ведь это, мягко говоря, – заблуждение. Разве суть в желаниях конкретных лиц? Проблема – системного порядка, а отнюдь не действий лиц, имена которых Вы, по причине своего глубочайшего, видимо, возмущения, не называете. Я догадываюсь, кто имеется в виду, и к ним отношусь с не меньшим презрением, но ведь дело далеко не в них. Вспомните, что написано о революциях в моих «Заметках». Не помню реакции Кондратова на это принципиальное замечание, но, кажется, он от него ушел, и разговор закончился общими фразами.
Давно заметил, что расставленные мною в «Заметках» однозначные точки не нравятся подавляющему большинству из числа крупных, бывших и теперешних, начальнических лиц. Как из тех, кто когда-то активно пропагандировали советскую систему, и в силу определенных обстоятельств, остались на прежних ее позициях, так и тех, кто, в угоду властных поползновений, мгновенно предали старую идеологию, забыли атеизм, превратились в ярых защитников церковного мракобесия, пресловутой демократии и наглого рыночного капитализма. Я не обижаюсь на них – такова пока, к сожалению, правда жизни, таковы законы бытия.
В продолжение и в дополнение к тому, о чем ранее упоминал, хочется добавить о Кондратове несколько слов.
Мы одновременно начали трудовой путь на Уралмаше, почти одинаково продвигались на начальных стадиях, одновременно стали руководителями групп, а затем и начальниками бюро: я – в конструкторском отделе, он – в технологическом. Одновременно с ним, во второй половине 50-х годов, вышли с ним на орбиту заводского масштаба. Однако далее, я стал делать «карьеру» в области главного своего служебного амплуа – инженера проектов, при предельной должности заместителя главного конструктора; Кондратов же быстро и последовательно, нигде долго не задерживаясь, стал продвигаться по карьерным ступеням, пройдя последовательно пути главного технолога, главного инженера, директора завода и даже заместителя председателя облисполкома. Судя по тому, что я знаю о Кондратове (и, естественно, о самом себе) мы на протяжении всех лет нашей работы придерживались достаточно активных и в одинаковой мере мне импонирующих позиций. И, тем не менее, в отличие от всех остальных должностных лиц завода в их столь же многообразных рангах, мы, до удивления, почти не сталкивались с ним по основной работе. Исключая разве, какие-либо мелочи, о которых я упомяну ниже. Я теснейшим образом работал со всеми технологами завода, но не помню случая таковой работы с Юрием Николаевичем. То же касается периода его работы главным инженером. И лишь, когда он стал директором завода, наши дороги сколько-то пересеклись, да и не могли не пересечься, поскольку не только завод, но и вся область в ту пору занимались строительством цеха прокатки широкополочных балок на Нижнетагильском меткомбинате. Что же мне вспомнилось сейчас от состоявшихся встреч с Кондратовым?
Как не странно, сперва – юбилейный вечер по случаю 50-летия А. Семовских. Прихожу к нему, и… застаю там Юрия Николаевича, только-только ставшего Генеральным директором. Он тут в связи с тем, что они с Семовских, оказывается, вместе учились на вечернем отделении УПИ. Компания ему малознакомая, тем не менее, Юрий Николаевич, с первых минут берет на себя бразды «правления» и чуть не в приказной форме возлагает на меня функции тамады. Я, к его явному неудовольствию, демонстративно и столь же некорректно, как он сам, отказываюсь от такой роли, и он вынужден выбираться из неудобного положения. Однако под действием спиртного это «неудобство» быстро забывается, и Юрий Николаевич через какое-то время неожиданно мне признается, как духовнику, что он себе не принадлежит, что вынужден теперь в силу своего должностного положения постоянно говорить одно, а думать другое.
Эту фразу я запомнил, и, думаю, что она не была с его стороны игрой, но и в то же время, как мне показалось, произнесена не без желания меня удивить своей открытостью. Без каких-либо корыстных мотивов, а просто удивить. Зачем? – Не знаю.
Второй случай. Кондратов, Химич, Нисковских, я и может еще кто-то из уралмашевцев летом того же 1976 года оказались в Тагиле по разным обстоятельствам. Работа была закончена, и мы решили отбыть домой все вместе. По дороге, на своротке к Шитовскому озеру, машина Кондратова остановилась, и он предложил проехать к озеру и посмотреть на будущую заводскую базу отдыха. Мы согласились, и через пару километров очутились на берегу.
Шофер по сигналу Кондратова открыл багажник директорской машины и достал оттуда бутылки, закуски, все прочие атрибуты для застолья на природе. Опять, думаю, не так просто, опять из области заранее заготовленного спектакля. А уж если удивлять, так удивлять, и после первой же выпитой рюмки Юрий Николаевич начинает рассказывать с упоением, и заметно не экспромтно, о будущей на этом великолепном озере даче, насколько она будет превосходна, какой вот там (показывает рукой) будет выстроен чуть не дворец и т. д. Ну, прямо в духе маниловщины. Все поддакивают, а я не выдерживаю и, как мне часто свойственно, разрушаю идиллию: «Юрий Николаевич, не здорово ли Вы размечтались, когда это еще будет? Давайте для начала хотя бы очистим метров на 50 –100 прибрежную зону озера от ила и грязи, да сделаем хотя бы удобную купалку, а уж потом при ней начнем обсуждать и более дальние планы. Не к месту, конечно, сказано, не дипломатично. Испортил всем настроение, а больше всего Кондратову. Он обиделся, но промолчал и заметных выводов не сделал. Как-то сообща замяли мою досадную реплику, перешли на другие темы, которых всегда предостаточно в подобной компании, еще поговорили… и поехали домой.
Третий случай. Последние дни перед пуском балочного стана. Зимний морозный день, нетопленый пролет цеха прокатки широкополочных балок. У меня мерзостный вид. Не то от масла, которое кругом льется и брызжет, не то от чего другого, морда красная, вся в пятнах. Появляется Кондратов, и сразу с хода спрашивает:
– Владимир Александрович, не холодно здесь, может Вам выписать какую-нибудь меховую куртку? Зайдите по приезде ко мне, мы это устроим. И он устроил (к слову, я ее потом использовал для других целей – своих продолжительных в те времена лыжных прогулок). Хотя и маленький, но опять директорский к тебе шаг.
Четвертый случай. Будучи по приказу ответственным за монтаж оборудования балочного стана, я обязан был периодически докладывать о его ходе лично Кондратову. Звоню ему раз часов в восемь вечера и сообщаю, о досадной неприятности, в которой мы абсолютно не виноваты, но выбираться из которой придется нам. У нас на стане, говорю, почти тысяча рольганговых двигателей и все они, по причине госстандартовской в то время чехарды поступили с размерами шпонок на валах, отличными от официально выданных нам данных, по которым мы изготовили свои под них муфты.
Наиболее рационально проблему эту можно разрешить за счет срочного изготовления спецшпонок. И я, по его просьбе, продиктовал новые их размеры по ширине и толщине, при этом попросил, во избежание еще одной ошибки, повторить все мною надиктованное, полагая, что он утром все равно заставит конструкторов сделать соответствующий эскиз для производственников. Каково же было удивление, когда на следующий день в семь утра раздался звонок, и Кондратов попросил выглянуть в окно и посмотреть, стоит ли там машина с заказанными шпонками и кое-какими другими нужными мне деталями, которые, воспользовавшись оказией, были отправлены, дабы не гнать еще машину и порожняком. Феноменальная в Кондратовском духе оперативность. Удивить – так уж удивить, чтоб потом вечно помнили и всем рассказывали, как он не представляемо быстро, в ночное время, организовал изготовление (причем – правильное изготовление) и доставку этих злополучных шпонок.
И, наконец, не могу не привести еще одну историю, уже чисто личностного, но настолько же впечатляющего свойства.
Мои родители всю жизнь, начиная с довоенных лет и до 1978 года, жили в коммунальной трехкомнатной квартире, занимая две комнаты, и когда нас было пятеро, и после, когда они остались там вдвоем. Третью комнату в квартире занимали, периодически меняющиеся, но почти всегда вполне симпатичные, одиночки, чаще всего женского пола. И вот в 78 году, в эту маленькую их десятиметровку, в нарушение санитарных норм, вселяют семью… из шести человек, а отцу с матерью, предлагают переселиться, чуть не в принудительном порядке, в явно их не устраивающую, ни по месту расположения ни по качеству, квартиру. Хождения отца по разным районным инстанциям с просьбами о предоставлении приличного жилья, либо подселения к ним, как прежде, одного двух человек, оставались безрезультатными. Тогда я, вспомнив о добром к себе отношении Кондратова и недавнем его переходе на работу в Облисполком, позвонил ему и рассказал о родительской проблеме. Что все делается как-то не очень справедливо по отношению к ним и, особенно, по отношению к моему отцу, участнику и инвалиду войны.
Юрий Николаевич, помню, не задав мне ни одного уточняющего вопроса, сказал, что случай, кажется, действительно стоит вмешательства власти, и что он постарается этот вопрос решить. Больше я ему о нем не напоминал. Через месяц отец сообщил мне, что им дают двухкомнатную квартиру, естественно, несколько меньшей площади, но отдельную, на Уралмаше во вновь вводимом многоквартирном доме по улице Культуры. Так с помощью Кондратова, которому я тогда выразил благодарность и опять свое удивление его соучастием и сверхоперативностью, наши родители, наконец, на старости лет осуществили свою заветную мечту жизни без соседей.
Недавно один из уралмашевцев – В. О. Герцберг – звонит мне и спрашивает, не видел ли я новую книгу Кондратова? Не только видел, но и успел ее прочитать, и в качестве своих впечатлений рассказываю ему кратко о том, что написано мною выше. Слышу в ответ, что у него насчет устремленности Кондратова «удивить общественность» сохранилось такое же впечатление, и что на его памяти много историй, аналогичных мною приведенным.
А ведь по большому счету похвальная характеристика большого руководителя. К тому же отличного специалиста, человека большой эрудиции, здраво и логически мыслящего и вот еще, обладающего упомянутой выше почти бзиковой одержимостью, феноменальной ответственностью к данному им слову, обещанию, особо, по отношению к своим подчиненным.
06.02
«Матус, я настолько возбудился твоим эйнштейновским дайджестом, что не мог оставить его без внимания.
Главным побуждающим толчком для меня явилось не само повествование о Теории относительности (ТО), в той ее части, что вызывает у меня разные вопросы, а твоя на нее реакция, почти полностью, в принципе, совпадающая с моей, о которой я вскользь упомянул в письме от 29.11.05 года. Ведь действительно «есть что-то, из связанного с его (Эйнштейна) именем, от гениального мошенничества или циркового факирства».
Постараюсь не только ограничиться «вопросами и недоумениями», но хотя бы для себя, ответить на них. И сделать это именно с общефилософских позиций, поскольку я не более тебя «претендую на познание тонкостей физической сущности ТО».
1. Всякая приличная теория строится на основании, с одной стороны, достоверных фактов (установленных к моменту ее появления и подтвержденных соответствующими измерениями и опытом), а с другой, – на всякого рода предположениях, домыслах и допущениях. Со временем, под воздействием многочисленных пропагандистов (которых тем больше, чем больше рассматриваемая теория), все они мешаются в одну кучу, и теория начинает трактоваться как бы вне отделения известного от предполагаемого и ничем пока, ни замерами, ни опытом, не подтвержденного.
В части ТО сегодня можно признать достоверным только предельность скорости передачи световых и электрических сигналов. Что касается скорости других возможных взаимодействий, передачи других импульсов «влияния», из еще не измеренных и не проверенных, – то это все из домыслов.
Главное же, названное ограничение противоречит философско-математической категории «бесконечности», на основе которой пока, по крайней мере, устроен наш мир, и сколько бы и каких величин чего-либо в нем не открывалось, со временем выявляется еще «большее» и более «быстрое», и находится инструментарий для соответствующего их измерения.
2. В качестве одного из главных доказательств ТО упомянутыми пропагандистами обкатывается тысячи раз уже пересказанный известный опыт Майкельсона, выводы которого построены на использовании понятия о «неподвижном эфире».
Однако согласно всеми признанному принципу (кажется, он назван принципом «бритвы Оккама») в построении научных теорий нельзя для объяснения непонятного вводить непонятные сущности (теплород, эфир и т. п.). Признав же этот, абсолютно вытекающий из здравого смысла, постулат, мы будем вынуждены заключить, что опыт Майкельсона – есть просто пушка, стреляющая ядрами вдоль движения земли и в перпендикулярном ему направлении, которой фактически подтверждается относительность, и ничего более. Но только уже, в диапазоне не каких-то там ядер, а световых скоростей!
3. Третий мой постулат вытекает из твоих многочисленных «недоуменных» вопросов, на которые ты не находишь ответов. Все, что на сегодня установлено, измерено и доказано, касается сделанного в нашем весьма и весьма ограниченном, ничтожно малюсеньком, пространстве. А насколько это «известное» будет, например, проявляться при столкновении миров, летящих каждый навстречу друг другу со «скоростью света» – одному пока Богу известно. То же касается и времени. Ну, не глупость ли – исключить понятие одновременности событий на основании того, что скорость светового сигнала имеет граничную величину? А другого, не известного, сигнала? Какова величина его скорости?
Выводы, в основе, остаются такими же. Теорию относительности преподнесли Эйнштейну почти готовую на блюдечке с золотой каемочкой его коллеги. Осталось только облечь известное в знаменитую формулу и провозгласить предельное скоростное ограничение (которое, исходя из категории «Бесконечности», на мой взгляд, совсем даже не бесспорно). А далее, с учетом действительно астрономической его величины, за которую можно все «спрятать», получить еще и массу эпохальных подтверждений данной формулы, с кучей чисто журналистско-писательских вывертов, насчет относительности времени, и даже продолжительности жизни живого. Причем все это, в отличие от Ньютона с его божественным отношением к устроению вселенной, с притязаниями на абсолютность утверждений, напоминающих мне, конечно чисто внешне, например, коммунистическую одержимость Троцкого.
Безусловно, данный вывод никоим образом не меняет моего к Эйнштейну отношения, как к гениальному ученому и мыслителю.
P. S. Посылаю это сегодня, с некоторой задержкой. Заболел, не то гриппом, не то, может, и более чем серьезным. Сегодня согнал температуру, сдал анализы на разную кровь и прочее, а в четверг иду к терапевту. Будут новости, сообщу».
11.02
Сегодня суббота. В позапрошлый четверг я позвонил в приемную шалаевского офиса узнать телефон одной службы. На проводе случайно оказался А. Копытов, с которым у нас давняя взаимная симпатия.
– Копытов, ты?
– Владимир Александрович, рад Вас слышать.
– Я, Андрей, не менее.
– Как Ваше здоровье, самочувствие?
– От-лич-но, – произношу я горделиво, с некоторой, для пущей звучности, растяжкой. Но, не успев закончить и получить в ответ: «Весьма приятно слышать. Вы неизменный оптимист», успеваю проиграть: «опять меня куда-то не туда тащит, надо бы поскромнее, например, «не жалуюсь», или что-нибудь подобающее возрасту другое». Да поздно – сигнал ушел, и я о том забыл. А зря.
Выразил Копытову признательность, мы поговорили немного о работе, я задал свой вопрос и получил подробную, с должными разъяснениями, по нему информацию.
Разговор состоялся во второй половине четверга. А в пятницу, в «наказание» за мое бахвальство… я встал с температурой, головной болью, тошнотой и прочими неприятностями, включая, неведомое мне до сего сильнейшее моченедержание. В субботу стало настолько плохо, что я через Агнию Александровну позвонил ее сыну. Выслушав меня, он посоветовал мне не шутить и, не дожидаясь понедельника, вызова врача и результатов анализа, срочно купить мощный французский антибиотик «Ровамицин» и немедля продействовать согласно приложенной к нему инструкции. К лекарствам я отношусь с предубеждениями, но тут, кажется, был как раз тот экстремальный случай, что обязывал меня последовать совету.
В понедельник пришла участковая врачиха, одобрила предпринятое, и выписала направления на соответствующие анализы. С их результатами я, почти здоровый, появился у нее, и был направлен, для пущей уверенности, еще к урологу Соболеву, который также признал Цветковский диагноз. Он предложил закончить курс приема таблеток, сделать повторный анализ и, одновременно (раз уж я к ним попал, как он сказал) пройти в их отделении дополнительно и другие, положенные в таких случаях, обследования. Все это предстоит сделать на следующей неделе.
А отчего все же так мгновенно и сильно я заболел? Не наказание ли небесное за грехи и нахальную самоуверенность? Да. Но если без мистики, то полагаю, опять в полном соответствии с концепцией функционирования иммунной системы. Не на пустом месте возник очаг инфекции. Мой организм в части противоборствующих в нем сил, видимо, уже находился в весьма неустойчивом состоянии. И вот как раз в этот момент, вместо подъема духа своих «защитников» и активизации их на борьбу, им была отдана команда на благодушную самоуспокоенность, что все, дескать, у нас «от-лич-но», можете отдыхать. «Противник» же, пребывая в готовности к предстоящей атаке, моментально сим воспользовался, и с выгодой для себя ее реализовал. Состоялся акт противоположный случаю, о котором я упомянул 13 января. Там я своим психологическим настроем способствовал быстрому излечению, здесь, наоборот, настроил организм на инфекционный взлет.
Впрочем, и совсем исключить мистику тоже не получается.
Позавчера встречаю бывшего начальника КБ агрегатов резки Ю. Перлова, и, после первых слов взаимного приветствия, рассказываю ему о своих «болячках». А он мне:
– Слушай, а ведь подобное с тобой случается не впервые.
Лет двадцать назад произошла досадная травма, сломал ногу один наш конструктор. Фамилию его забыл, но твою реакцию по поводу случившегося – помню: «Ну, как так можно, на ровном месте сломать ногу! Значит – ничего не видеть, ни о чем не думать. Да так не только ногу, но и голову можно свернуть». А на завтра узнаю, что вечером того дня ты сам… «свернул» на 90 градусов ступню ноги, на таком же ровном месте и без каких-либо на то видимых причин.
Немного не так было, как он сказал. Но все равно, не мистика ли?
12.02
Начиная с нового года, не то по указанию власти, не то стихийно, началась очередная целенаправленная кампания по развенчиванию коммунизма, нашей прежней социалистической истории и всяческого превозношения демократических достижений. Главный объект однобокой атаки – сталинизм, его преступления – преподносятся вне исходных причин, на уровне одних следствий и вне истории. Будто не бывало никогда праведного «Суда» и неизвестно, как и с какой озлобленностью он всегда вершился народом над своими угнетателями. Проповедуемая же современными защитниками демократии недопустимость в переходную эпоху «бессудных» наказаний, их «преступность» – есть просто заявка власти и ее поддерживающего меньшинства на индульгенцию, на бессрочное и безнаказанное издевательство над большинством.
«Демократы», обосновывая и подчеркивая «законность» своих деяний, преследуют цель настроить себя и общество на ими желаемую адекватную ответную «реакцию» в случае будущих потрясений. Но такого в истории не бывало и не будет. Народное долготерпение всегда выливалось в не признающий законов, творимый из ненависти и мести, бунт, масштабность которого есть прямая функция творимого до того властью насилия во всех его известных проявлениях.
«Демократы» считают главным своим достижением предоставление человеку свобод, а главным недостатком прежней системы – ее тоталитаризм, преступления по отношению к человеку и отсутствие названных свобод. Но, спрашивается, почему социалистическая революция 17 года, после «разумного» по их мнению правления, оказалась жестокой и кровавой, а затем еще и вылилась в столь же зверскую борьбу за власть, а буржуазная контрреволюция 90 года, после тоталитарного правления, наоборот, – «бескровной»?
Вот какими вопросами надо бы заняться разного рода социологам. Ведь ничего на свете не происходит беспричинно. Или современной власти неведомо, что революционная ситуация всегда готовилась в недрах предшествующего ей правления, что и нынче столь же «успешно» готовится ею почва для новой революции, как это делалось именно при царизме, а отнюдь не при Советах?
А для того, чтобы лучше разобраться, не взять ли и не выписать все составляющие качества жизни человека, и посмотреть: как это записанное претворялось ранее и как претворяется теперь. Сколько раньше и теперь, при разных системах – при царе, советах и демократии – рождалось и убивалось, лишалось прав и крова; каково было и есть расслоение в доходах населения; какие чинились вчера и чинятся сегодня над человеком издевательства ; что люди (какие из них конкретные «по интересам» группы) приобретали и что теряли; сколько нищих и бездомных; сколько людей рождалось, умирало и замерзало; сколько и что строилось; сколько взрывалось, сжигалось и уничтожалось…
А то сегодня, послушайте и посмотрите разные СМИ, как, в общем виде, – при царе и демократах одни благости, а при Советах сплошная мразь, а если о частностях, – то, наоборот, при Советах чуть не везде и во всем сплошная благость. И образование лучше, и медицина бесплатная, культура выше и наука процветала; летали и ездили несравнимо чаще и на всем своем, писали лучше и читали больше; нищих, бомжей и беспризорных детей почти не было; железные двери и решетки на окнах не ставили; ни террора, ни убийств заказных, ни возмущающей людей роскоши, ни идиотической рекламы и ничего остального явно негативного.
Было и при Советах много негодного, но давайте будем объективными, и прежде всего в самом главном, – а почему все же после царя столь много было крови? А ведь столь же много ее будет и после современной «демократии», если она не разберется в причинно-следственных связях, не обуздается и не сделает для себя, хотя бы в интересах своего будущего благополучия, должных выводов!
Вспомним Л.Толстого, писавшего, что «всегда были и будут отдельные личности, стремящиеся воспользоваться силой, ловкостью, умом, смелостью, чтобы подчинить себе волю других». Но, добавлял он… «в противовес им также на всех ступенях развития вырабатывались обычаи, стремившиеся противодействовать развитию отдельного человека в ущерб всему обществу».
Ну, а как это «противодействие» реализовывалось, известно. Его, повторяю, не надо забывать всем, мечтающим учинить «демократию» для одних избранных.
28.02
«Марк, бесконечно рад выходу твоей книжки! Из всего ожидаемого последнее время появление ее, да еще в таком виде, без каких-либо заметных купюр явилось для меня самым желаемым событием. Как-то неожиданно: ведь ты ничего не писал, ни разу не упоминал о давно состоявшемся решении по ее изданию.
В твоей просьбе по содействию в реализации много не ясного. Книга вышла в свет, пишешь, но каким тиражом и кем он оплачен? Если Издательством, то пусть оно и заботится о его распространении? Если тобой и твоими спонсорами, о которых ты упоминаешь, – то при чем тут Издательство? Если на паритетных началах – то в каких долях? В любом случае, «обращение» должно быть составлено в виде просьбы: купить столько-то экземпляров книги и по такой-то (подлежащей согласованию) цене. Или я чего-то не понимаю, исходя из моего опыта? В частности, я покупал, при частичном спонсировании, все тиражи своих книжек и сам их продавал через магазины (по бросовой цене), а большую часть просто раздарил. По более сложной схеме действовал Виталий. У него Издательство авансом, под гарантию Уралмаша, напечатало тираж, но затем он все равно выкупал его сам и затем уже через своих друзей просил дирекцию завода оказать помощь и, вроде, полтиража купить у него для Уралмаша. Такая вот необычная, из-за угла, операция по тому же денежному содействию. Далее он со своей частью тиража, естественно, действовал так же, как и я. Жду ответа. Остальное позже, при очередной оказии».
