Петр Вяземский
Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

335. Князь Вяземский Тургеневу. 7-го декабря [1820 г. Варшава].

Заслуженный профессор Петербургского университета Евдоким Филиппович Зябловский (род. в 1763 г., ум. в 1846) напечатал в Петербурге в 1806 году, в 5-ти частях «Статистическое описание Российской империи в нынешнем её состоянии». Приведенная кн. Вяземским фраза находится в I-й книге 3-ей части, стр. 10.

Евстафий Иванович Станевич (род. в 1775 г., ум. 15-го января 1835), член-сотрудник Державинской «Беседы», фанатический приверженец Шишкова и большой поклонник Юнга и Гервея, в 1818 году объявил открытую войну русским мистикам, во главе которых, как известно, стоял кн. А. Н. Голицын. Поводон к объявлению войны послужила смерть малолетней дочери статс-секретаря П. А. Кикина (о нем см. т. I), под начальством которого Станевич в то время служил. В утешение родителей умершей, отличавшихся строгою приверженностью к православию, Станевич написал и издал книгу под заглавием: «Беседа на гробе младенца о бессмертии души, тогда токмо утешительном, когда истина оного утверждается на точном учении веры и церкви». В этой полемической и тенденциозной книге, посвященной митрополиту Михаилу и написанной «противу ересей», Станевич является горячим, убежденным защитником православия и ожесточенным врагом мистиков, которых приравнивает к язычникам. По распоряжению кн. Голицына, книга Станевича, как «нечестивая и противная нашему исповеданию и церкви», была запрещена, а разошедшиеся экземпляры отобраны от их владельцев; цензор, архимандрит Иннокентий Смирнов, был удален в почетную ссылку, а сам автор исключен из службы и в 24 часа выслан из Петербурга. В 1824 году, с падением Министерства кн. Голицына, книга Станевича, благодаря стараниям Кикина и Шишкова, была признана «способною производить полезное действие в сердцах читателей» и по высочайшему повелению напечатана вторым изданием. Автор же её, как «усердный сын церкви», сделавшийся «невинною жертвой прошлых ошибок», был вознагражден и вновь принят на службу в Министерство народного просвещения. О Станевиче см. статью Н. А. Лащенко в «Сборнике Харьковского историко-филологического общества», т. IX. Харьков. 1897.

«Письма» известного французского экономиста Jean-Baptiste Say (род. в 1767 г., ум. в 1832) к не менее известному английскому экономисту Thomas-Robert Malthus (род. в 1766 г., ум. в 1834) вышли в 1820 году в Париже под заглавием: «Lettres à m-r Malthus sur différents sujets d'économie politique, notamment sur les causes de la stagnation générale du commerce».

336. Тургенев князю Вяземскому. 8-го декабря [1820 г. Петербург].

Красавица – Ю. А. Татищева (см. стр. 115-ю).

Указанного письма Жуковского к Тургеневу в печати не появлялось.

Христофор-Вильгельм Гуфеланд (род. в 1762 г., ум. в 1836) – знаменитый германский врач, профессор медицины, лейб-медик Прусского короля. Его дочь была женою А. С. Стурдзы (см. т. I), который оставил о своем тесте воспоминания. (См. Oeuvres posthumes religieuses, historiques et littéraires d'Alexandre de Stourdza. Souvenirs et portraits. Paris. 1859, pp. 225-266).

Лоренц Эверс (род. в 1742 г., ум. в 1830) был профессором богословия в Дерптском университете.

«Эверс», писал Жуковский А. П. Елагиной 16-го сентября 1815 г., «есть человек единственный в своем роде: он живет для добра и со всем этим – простота младенца» (С. П. Шевырев. О значении Жуковского в русской жизни и поэзии – в Москвитянине 1853 г., январь, кн. 2, отд. 1, стр. 149). «Я написал стихи «К старцу Эверсу», которые вскоре пришлю к вам» (Зейдлиц, стр. 82). В письме к А. И. Тургеневу от 31-го октября 1816 г. Жуковский называет Эверса «святым» (Письма, стр. 167).

Иосиф Букильон, – управляющий А. А. Плещеева, живший у него в Болхове (Русский Архив 1900 г., № 10, стр. 191). Жуковский писал Букильону французские и русские шуточные стихи (Стихотворения В. А. Жуковского. Изд. 9-е. Том I, стр. 457-458, 530- 31).

Рукописные дневники Жуковского во время заграничного путешествия 1820-1822 гг. хранятся в Императорской Публичной Библиотеке (см. «Бумаги В. А. Жуковскаго», стр. 9-12).

Приводим «длинную и скучную переписку с Олениным», сообщенную нам в копиях П. М. Майковым, который извлек ее из архива Государственного совета.

Оленин Тургеневу.

Милостивый государь мой Александр Иванович! Завтрашнего числа долженствует быть обыкновенное Общее собрание Государственного совета и завтрашнего числа могут встретиться обстоятельства, которые подадут повод к такому же неприятному происшествию, какое случилось в последнем заседании Общего собрания. В предупреждение сего я, по долгу службы, на основании параграфа 18-го Образования Государственного совета, обязан заблаговременно напомнить вашему превосходительству, что, по силе оного Образования и дополнительных статей к порядку производства дел в Государственном совете, во время заседаний Общего собрания из чиновников, составляющих Государственную канцелярию, одному токмо государственному секретарю дозволено объясняться изустно, да и то единственно тогда, когда он предметы рассуждений дополняет объяснением приложений, в деле находящихся (§ 47). Затем, не только все прочие чиновники Государственной канцелярии ни в каком случае в Общем собрании Государственного совета никакого голоса не имеют, но даже и сами гг. члены между собою ни совещаний, ни разговоров иметь не могут; все их рассуждения должны быть обращены к лицу председателя (§§ 10 и 16), который один имеет право рассуждения, удаляющиеся от вопроса и существа дел, обращать к нему (§ 52). рассуждения же свои гг. члены должны излагать один после другого, ибо изустное объяснение членом мнения своего, как сказано в дополнительных статьях к порядку производства дел, не долоюно быть прерываемо, так же как и чтение дела. Из всего вышеприведенного следует, что нам должно безмолвствовать, и что если бы кем из гг. членов Государственного совета при суждениях по предлагаемым делам могло быть изречено обидное слово, то принесение жалобы на сие отступление от общего порядка может иметь место токмо по окончании заседания и должно быть обращено единственно к» лицу г. председателя Государственного совета. Вот что я, по долгу службы, обязан на всякий случай заблаговременно объяснить вашему превосходительству в предупреждение весьма неприятных как для вас, так и для меня последствий. 28-го ноября 1820 г.

Тургенев Оленину.

Милостивый государь Алексей Николаевич! В отношении вашего превосходительства ко мне от 28-го ноября сего 1820 г., № 302, вы, милостивый государь. изволите напоминать мне, что в Общем собрании Государственного совета один токмо государственный секретарь может объясняться изустно, что прочие чиновники Государственной канцелярии ни в каком случае в Общем собрании никакого голоса не имеют; что сами гг. члены между собою разговоров иметь не могут, и что чтение дел не должно быть прерываемо.

Обязанности чиновников Государственной канцелярии мне известны, и прав, мне не принадлежащих, я себе не присвоиваю. Что же касается до происшествия, случившагося в прошедшее заседание Общего собрания» то я долгом почитаю здесь оное изложить.

Во время чтения журнала Департамента законов г. статс-секретарем Марченко министр юстиции несколько раз прерывал сие чтение, сказал, наконец, и повторил слова: «Коммиссия лжет». Я, как член сей Коммиссии и подписавший её представление, услышав сии обидные слова, вышел из залы собрания и в Государственной канцелярии обратился к вашему превосходительству с жалобою. Ваше превосходительство изволили мне отвечать, что Коммиссия не состоит в вашем ведении, и что я должен обратиться с моею жалобой к его светлости князю Петру Васильевичу. Я возвратился в зало присутствия и, по окончании чтения, доложил князю Петру Васильевичу о сказанных министром юстиции словах, объяснив, что я прежде обращался с жалобою к вашему превосходительству, но что, по приказанию вашему, я принужденным был жаловаться самому князю Петру Васильевичу. Его светлость на сие мне отвечал, что выражение министра юстиции есть неприличное. В отношении вашего превосходительства вы изволите говорить, что если бы кем из гг. членов Государственного совета, при суждении по делам, могло быть изречено обидное слово, то принесение жалоб может иметь место токмо но окончании заседания. На сие я обязанностью почитаю объяснить, что услышав таковое обидное слово, немедленно обратился к вашему превосходительству и не прежде как по сделанному вами, милостивый государь, указанию по окончании уже чтения принес мою жалобу его светлости. Таковой мой поступок я не почитаю противозаконным, ибо не знаю закона, предписывающего в Государственном совете приносить на обидные слова, во время присутствия сказанные, жалобу токмо по окончании заседания; и ваше превосходительство, сказав мне, что я бы обратился к князю Петру Васильевичу, не изволили к сему присовокупить, чтобы я сделал это по окончании присутствия, а сказали мне: «Подите и пожалуйтесь князю Петру Васильевичу». Сверх сего я свидетельствуюсь собственным чувством вашим, милостивый государь, чувствами каждого благородного человека, поражаемого обвинением во лжи места своего служения, и сие чувство подкрепит мое совершенное оправдание. Сие же самое чувство вменяет мне в священную обязанность всегда и везде вступаться за честь, как мою собственную, так и того места, в котором я служу. В настоящем случае я не мог отклонить обиды иначе как жалобою; я сие исполнил, и совесть моя ни в чем меня не упрекает, ибо я полагаю, что сохранение неприкосновенным первейшего блага для честного человека есть первейшая его обязанность. 29-го ноября 1820 г.

Оленин Тургеневу.

Милостивый государь Александр Иванович! В отношении моем к вашему превосходительству от 28-го ноября сего года, под № 302, я долгом почел напомнить вам о наших, как чиновниках Государственной канцелярии, обязанностях не потому, чтобы вы их не знали, чего я никогда не предполагал но потому, что имел причину опасаться, чтобы чувствительность, свойственная душе благородной, не дозволяющая нам иногда поступать с тою осторожностью и хладнокровием, которые общими законами предписано строжайше наблюдать в присутственных местах, не вовлекли вас в случае новых каких-либо неожиданных изречений в дальнейшие объяснения и в неприятные от сего последствия.

Я думаю, что мне, как старшему в Государственной канцелярии и как человеку, истинно вас почитающему, во многих отношениях следовало, по долгу моего звания, службы и чести, предупредить вас в столь важном деле и не иначе как письменно.

Вот истинная цель моего к вам отношения. Дело, которое подало к тому повод и которое вы объясняете в вашем ответе, происходило следующим образом; я говорю токмо о том, что было в то время, как я находился в присутственной части Государственного совета.

По окончании г. статс-секретарем Марченко чтения журнала Департамента законов о продаже крестьян и дворовых людей порознь и без земли, начались между гг. членами разные по сему предмету рассуждения, и г. министр юстиции князь Лобанов-Ростовский, объясняя свое мнение, употребил между прочим следующее выражение: «Коммиссия лжет». Сии слова весьма неприятные для вас, как члена сей Коммиссии, подписавшего проект закона от неё представленного, столь сильно вас огорчили, что вы тот же час стали меня просить, чтобы я, в виде начальника Государственной канцелярии, защитил вас от подобных упреков, честь вашу оскорбляющих. На требование сие я отозвался, что мне в это вступаться не следует ни по месту, ни по времени, ибо в самом Государственном совете председательствует непосредственный ваш главный начальник по Коммиссии составления законов, а Совет занимается рассуждениями. Между тем я встал с своего места и пошел к докладному нашему столу. Вы следовали за мною и подошли к столу гг. членов, где начали было прямо объясняться с г. министром юстиции на счет употребленного им против Коммиссии выражения, но я попросил вас прекратить сие объяснение. Вы тот же час исполнили мое требование и сели опять на ваше место. Скоро потом, вследствие требования г. министром духовных дел и народного просвещения, я вышел в Канцелярию, чтобы представить некоторые по читанному делу узаконения. Вы за мною туда следовали и опять требовали от меня, чтобы я заступился за вас, как начальник Государственной канцелярии; я опять вам в том отказал по тем же причинам и советовал вам выждать окончания заседания для принесения жалобы вашей г. председателю Государственного совета и главноуправляющему Коммиссиею составления законов; но как вы, по раздражению в то время чувств ваших, не хотели внимать моим советам, то я, будучи озабочен скорым отысканием требуемых законов, решительно вам сказал, что вы можете делать вам угодное, но что я советую вам поступать в этом деле осмотрительно, дабы не попасть под суд по строгости наших законов. За сим я остался еще в Канцелярии для приискания требуемых узаконений, а вы поспешили возвратиться в присутственную комнату Совета.

Что же там последовало, о том я знаю только но вашему мне объяснению и по словам некоторых из гг. членов, бывших тому свидетелями. Разные толки, с каковыми сие последнее произшествие дошло до моего сведения, побудили меня вас письменно предупредить накануне Общего собрания Государственного совета, о котором можно было предполагать, что в продолжении оного случатся дальнейшие и столь же неблагоприятные по сему обстоятельству следствия, а потому я вас и просил быть как можно осторожнее. Вот причина и цель моего к вам отношения. Я его писал по долгу моего звания, службы и чести, а не по каким-либо другим видам или рассчетам, которым я чужд, равно как и страха каких-либо прещений, кроме страха укоризны совести моей. 1-го декабря 1820 г.

Тургенев Оленину.

Милостивый государь Алексей Николаевич! Я бы не обременял ваше превосходительство вторичным объяснением известного дела, если бы начало и ход оного, как ваше превосходительство, к крайнему моему сожалению, не были личным свидетелем, представлены вам были с надлежащею точностью, от которой зависит справедливое суждение о сем деле. Не опровергая подробно исторического повествования, в последнем отношении вашем от 5-го декабря ко мне доставленного, я постараюсь только изложить, что после того было сделано и сказано.

Услышав слова министра юстиции, два или три раза вслух повторенные: «Коммиссия лжет», и приметив, что глаза многих членов Государственного совета и моих товарищей обратились при сем случае на меня, я немедленно вышел из зала Собрания, принес вам жалобу в Канцелярию и просил о заступлении. Ваше превосходительство, сказав несколько слов, коих смысл был, что дело сие может иметь неприятные последствия, отвечали мне решительно, чтобы я жаловался князю Петру Васильевичу Лопухину, как непосредственному моему начальнику по Коммиссии составления законов; о времени же, когда приносить жалобу, я не слыхал ни слова от вашего превосходительства. Я оставил вас еще в Канцелярии и пошел в залу Собрания, где не было в то время никакого чтения и, подошед к председателю, принес ему жалобу, слышал замечания его на счет произнесенных министром юстиции слов и сел на свое место. Все сие происходило и кончилось в отсутствие вашего превосходительства из залы Собрания, и я два раза не выходил в Государственную канцелярию, а оставался на своем месте.

Ваше превосходительство о всем мною выше сказанном узнали уже несколько времени после объяснения, и сами заявили нам сожаление, что не были в сие время в зале Собрания; следственно, происходившее могли узнать токмо он других. Из сего вы изволите усмотреть, что все ограничивается принесенною мною вам, милостивый государь, жалобою и, по отзыве вашем, тою же жалобою председателю пред теми самыми лицами, в присутствии коих была сделана обида месту моего служения.

Закон запрещает чиновникам Государственной канцелярии вмешиваться в суждения или прерывать чтения, но когда оно кончено, то нет закона, который бы налагал молчание на благородного человека, столь гласным образом оскорбленного. В случае, если бы я не принес сей жалобы, а министр юстиции простер и далее действия своей вспыльчивости, из одного токмо недоразумения происшедшей, то в каком бы положении нашелся обиженный? Я прощаю обидевшему меня, ибо исполнил уже обязанность, на благородного человека и на государственного чиновника возложенную; но оставляю на суд строгого беспристрастия вашего – что мне осталось делать с чувством понесенного пред целым советом оскорбления? К кому я должен был обратиться с жалобою, и существует ли закон, запрещающий приносить оную в присутствии свидетелей оскорбления, если чрез сие не прерывается чтение дела? 3-го декабря 1820 г…

Оленин Тургеневу.

Милостивый государь мой Александр Иванович! Хотя ваше превосходительство не опровергает подробно, как вы с начала вашего письма от 3-го декабря говорите, исторического моего повествования в доставленном к вам, милостивый государь мой, отношении моем от 1-го сего декабря, но как вы в продолжение того же вашего письма объясняете, что вы двух раз в Государственную канцелярию не входили, то я долгом почитаю вам заметить, что в моем к вам отношении, кажется, об этом говорено не было; я в нем довольно ясно изложил. что начало самого дела возникло, когда я был еще в присутственной комнате Государственного совета; что вы, в то время, как г министр юстиции вымолвил: «Коммиссия лжет», сидели подле меня и тут же, услышав сие выражение, требовали, чтобы я, как начальник Государственной канцелярии, заступился за честь вашу/в лице Коммиссии составления законов оскорбленную; что я вам отказал, потому что в Государственном совете председательствовал сам г. главноуправляющий сею Коммиссией, и что Совет занимался рассуждениями; что после того я подошел к докладному столу, что вы за мною в след также подошли к присутственному столу и стали было прямо объясняться с г. министром юстиции, но прекратили сие объяснение по моему вам замечанию и отошли от стола; что когда я вышел в Государственную канцелярию для приискания законов, то вы за мною в след вышли в сию Канцелярию (в которую вы, следственно, выходили один, а не два раза) и стали от меня требовать, чтобы я заступился за вас как вы того требовали в присутственной комнате, в чем я вам опять отказал; и как вы не хотели внимать моим советам, чтобы принесть жалобу по окончании заседания, то я решительно вам сказал, что вы можете делать вам угодное, но поступать однако осмотрительно, чтобы не попасть под суд. Вот в чем состояло историческое мое повествование в отношении моем в вашему превосходительству от 1-го сего декабря, которое и места никогда бы не имело, если бы вы, милостивый государь мой, подобным историческим повествованием в письме вашем от 29-го ноября не отвечали на первое мое отношение к вам от 28-го того же месяца, ибо в сем моем отношении дело шло не о разбирательстве самого происшествия, но о том только, чтобы предупредить, буде можно, подобные случаи. Вам угодно было это дело повесть иначе; я с моей стороны должен в том же порядке вам отвечать и отвечать буду по отзывам вашим в том же непреложном порядке, доколе вам угодно будет. 4-го декабря 1820 г.

337. Князь Вяземский Тургеневу. 12-го декабря [1820 г. Варшава].

О баснях кн. Вяземского см. т. I, стр. 652 и 663. О басне «Пожар» см. выше, стр. 29-30. О стихотворении «К кораблю» см. т. I, стр. 251.

Шарлатан – А. Ф. Воейков, поместивший в 66-й части Сына Отечества три стихотворения Д. В. Давыдова и «Три песни» Жуковского. В этой же части напечатан, с подписью В., обширный разбор сочинения В. Б. Броневского: «Записки морского офицера», изданного в Петербурге в 1818-1819 гг., в 4-х частях. Статья Воейкова изобилует обширными выписками из «Записок» Броневского.

Образцы – «Собрание образцовых русских сочинений и переводов», 12 частей. С.-Пб. 1815-1817.

Трехстишие взято из пиесы Жуковского: «Старцу Эверсу».

Стихотворения Лазаря Карно (см. т. I, стр. 612) были изданы в Париже в 1820 году под заглавием: «Opuscules poétiques du général L.-N.-М. Carnot».

Упоминая o защите Антверпена, кн. Вяземский разумеет «Siège d'Anvers par les Espagnols en 1584», описание которой находится в книге Карно: «De la défense des places fortes» (т. II, стр. 158-172, по петербургскому изданию 1812 г.).