Петр Вяземский
Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1820-1823

361. Тургенев князю Вяземскому.

23-го февраля. [Петербург]. Второе письмо.

Спасибо, спасибо! Сию минуту получил твои четыре строки из Варшавы чрез Слоним (отчего это?), уведомляющие о возвращении государя. Это у нас неизвестно еще было, и мне по делам очень пригодилось.

Правда ли, что Николай Николаевич не хочет иначе выехать из Слонима в Варшаву, как по особенному приглашению государя, будучи сердит за то, что не его, а графа Соболевского позвали в Троппау? Можно ли сердиться ему? Впрочем, да благословит Бог доброе сердце! Здесь не верят твоему известию, ибо из Лайбаха от 4-го писали совсем противное.

362. Князь Вяземский Тургеневу.

25-го февраля. [Варшава].

Здравствуй, мой милый! Приношу тебе исписавшееся перо, выговорившееся сердце и несколько минут. Писал Николаю Михайловичу о происшествиях и моих впечатлениях и записался. Спасибо за выписку из «Истории de la fille d'un roi». Знаешь ли, что она писана Федором Головкиным? У нас её нет, по прочел бы ее с любопытством и радуюсь сердечно, что русский голос настроен на европейский лад. Нельзя ли выписки из неё напечатать в «Сыне». А что-же моего «Гизо»? Оно было бы кстати после происшествий пансионских.

И конечно, у Жуковского все душа, и все для души. Но душа, свидетельница настоящих событий, видя эшафоты, которые громоздят для убиения народов, для зарезания свободы, не должна к не может теряться в идеальности Аркадии. Шиллер гремел в пользу притесненных; Байрон, который носится в облаках, спускается на землю, чтобы грянуть негодованием в притеснителей, и краски его романтизма сливаются часто с красками политическими. Делать теперь нечего. Поэту должно искать иногда вдохновения в газетах. Прежде поэты терялись в метафизике; теперь чудесное, сей великий помощник поэзии, на земле. Парнасс – в Лайбахе. Чорт подери время! Хочется разговориться, а часы оковывают руку. Прости!

У вас теперь должен быть неапольский курьер, проехавший через Варшаву, который, сказывают, видел много любопытного.

363. Князь Вяземский Тургеневу.

2-го марта. [Варшава].

Я писал тебе об одном Courtin, театральном живописце, желающем определиться в С.-Петербургскому театру. Что сказал Тюфякин? Дай ответ!

 
Как обман, как упоенье,
Как прелестный призрак сна,
Как слепое заблужденье,
Как надежды обольщенье,
Скрылась дней моих весна.
 
 
Как блеск молньи светозарной,
Как минутные цветы,
Как любовь неблагодарной,
Как в несчастьи друг коварной,
Изменили мне мечты.
 
 
Как пернатый житель леса,
Как пустынная стрела,
Как отважный конь черкеса,
Как поток с вершин утеса,
Радость быстро протекла.
 

Перевод каких-то куплетов французских; на прекрасную музыку положены князем Антонием Радзивиллом. Дай их от меня г-же Самойловой: у неё есть эта музыка.

4-го.

Спасибо за письмо от 23-го. Дом нанял я здесь, ибо все еще часть текущего года Варшаву иметь буду за постоялый свой двор. В Карлсбад или к другим водам поеду неотменно, буде не препятствия непредвидимые; Кострома и Париж оспоривают мое будущее. Вот и вся загадка моих планов, В них есть единство, несмотря на наружную разнообразность. Жаль только, что ты уже отказываешься от товарищества.

С успехом мог! Если было: мог бы, то так! С успехом мог не значит, что на деле не явил. Говорю о том, что написано, и говорю: мог; говорил бы о том, что пишет, сказал: можешь. У меня было вместо: одеть в покров – представить в виде. Отчего же не сказать: добровольный ад!

 
Как древле изгнанный преступник на скалу.
 

Что тут нехорошего? Неужели два на в одном стихе? Таким образом стихотворство выдет штучная работа. Стихи не пишутся ни для глаз, ни даже для ушей. Часто не терпим в двух словах рядом стечения каких-нибудь слогов, которые необходимо терпеть принуждены в одном слове. Нежные уши оскорбились бы, встретя в соседстве два слова, из коих одно кончалось бы на раз, а другое начиналось раз; а мы говорим: разразит, разрешить, разрыв, препровождаю, попечение. Можно прибрать тысячу примеров удачнейших. Конечно, говорится более: благодаря глупцам, но едва-ли не правильнее: глупцов, ибо благодарить кого? Впрочем, что можешь исправить, исправь и поблагодари Блудова.

По некоторым достоверным известиям, прусский уполномоченный в Неаполе писал своему двору, что австрийская декларация имела действие манифеста Брунгвигского во Франции, то есть, разбила все несогласия и совокупила все воли в одно единодушное негодование, которое в особенности устремлено на русское правительство, почитаемое главным побудителем лайбахских советов или, по крайней мере, как на такое, которое могло бы отвратить эту бурю и того не сделало. Австрийские войска, шедшие тремя колоннами, принуждены были сосредоточиться в одну.

 
Воскресни, Боже, Боже правый
И их молению внемли!
 

Вот святая брань, а не наша, которая, как чорт в лужу, п –.

Вот письмо к Ф. Н. Глинке: прочти, расставь знаки препинания, запечатай и отдай; да узнай, что и как можно дать малую толику при подписке на журнал Общества, и не хотят ли чего моего для журнала? Вероятно, когда будешь читать это письмо, я уже буду на большой дороге: думаю ехать на той неделе в четверг или пятницу. Башмаки еще не готовы.

Прощай! Обнимаю тебя и всех православных в тебе, а еретиков je les embrasse pour les étouffer.

364. Тургенев князю Вяземскому.

2-го марта. [Петербург].

С чего ты взял, что Пушкину был удар? Мы ничего подобного не слыхали, и я послал тебе с прошедшим курьером письмо его, и сам от него получил грамотку. Утешься и воспой свой напрасный страх.

Послание твое к Жуковскому будет напечатано в следующем «Сыне» с двумя или тремя незначущими поправками.

Не помню, уведомлял ли я тебя о мнении Ивана Ивановича. Вот что он писал ко мне, ou a peu près: «Жаль, что Вяземский шевельнул прах двух стариков-поэтов, Первого мы уже привыкли уважать, и справедливо, а последнего грузные томы почиют, наравне с ним, сном непробудным, следовательно и вреда не приносят. Лучше бы нападать на тех, которые еще дышат и могут развращать вкус юных учеников уловлением разными ухищренными приманками неопытных писачек и составителей сборников для распространения о них молвы по всем уездам империи». Но, кажется, он мог бы удовольствоваться «Посланием к Каченовскому», где исполнено его желание, здесь изъявленное.

Третьего дня был я в первый раз в публичном собрании здешнего Вольного литературного общества, которого я и ты почетный член, но жар с одной стороны и резкий холод с другой cкopo выгнали меня; я однако же простудился и теперь, по милости наших словесников, снова на несколько дней затворником. После меня читаны были, как уверяют, хорошие пиесы Боратынского и какого-то Крылова, только не баснописца. Постараюсь прислать тебе их. Граф Хвостов и тут возился, но и тут ему отказали в чтении. Если бы он читал, я бы скорее уехал и не простудился, а теперь проклинаю сделанное другим предпочтение.

От Жуковского получил милое письмо. Просит писать к нему и о тебе. Не лучше ли тебе прямо уведомить его, что с тобою творится? Он сбирается непременно в апреле путешествовать.

Вчера уехал отсюда в Берлин великий князь Николай Павлович. «Образцовые Сочинения», о коих говорит Каченовский, суть те, кои издавали Жуковский, Кавелин, Воейков и прочие, в 12-ти частях.

Книга Куницына, написанная для училищ, о естественном праве, запрещена, отобрана, и автор лишится мест своих по Министерству духовных дел и народного просвещения.

Ни вздохнуть свободно от простуды, ни писать свободно от той же простуды не в силах. Эта строка вылилась из последних, но хочется выписать к тебе, что пишут из Царьграда на письмо одного доброго гасильника:

«La légitimité est un principe politique, et non pas un axiome du droit public. Respectable en sa première qualité, elle devient absurde dans le sens qui lui prêtent les habitants du faubourg St.-Germain II est facile de dire: «Je méprise Constant et compa-nie», mais Constant et compagnie sont nécessaires non seulement par leur lumière, mais parleur opposition elle – même dans les gouvernements constitutionnels. Empêchez les de faire le mal en secret, mais laissez les faire le bien en public. N'est-ce pas faire le bien que de prêcher les droits du peuple? S'ils n'obtiennent pas ce qu'ils demandent, ils empêcheront du moins d'enlever ce qu'on a déjà obtenu. Où en serait-on maintenant avec les Bonald, les Marcellus etc. enfin avec les ultras seuls? N'a-t'on pas reconnu leur tendance en 1814 et 1815? S'ils se sont corrigés depuis, comme on le prétend, et avec raison peut-être, du moins quant à une partie d'entre eux, à quoi le voit-on? Est-ce un ministère vacillant, indécis et se pillant toujours à tête perdue dans les bras du plus fort? Non, c'est aux libéraux. Les excès sont nuisibles de quel côté qu'ils viennent, mais suivez la vérité, tel parti qui la dise, si on extermine les libéraux, ils seront remplacés par d'autres opposants, plus terribles. L'extrême faiblesse de l'apposition anglaise produisit les radicaux, plus encore que ne l'ont fait les événements. Si les libéraux ne sont maintenus en risque de perdu la liberté, on les détruira tout en attaquant les licences d'une manière peu habile et trop exagérée. Pourquoi vouloir toujours se prendre aux symptômes, quand il faudrait tarir la source?»

Помолвка Левашова с Мятлевой объявлена. Пишу лежа.

365. Тургенев князю Вяземскому.

9-го марта. [Петербург].

Письма твои получил и Карамзину отдал. Сию минуту приехал брат Николай из Симбирска. Писать некогда. Вот письмо от Булгакова.

Ожидают государя прежде Святой недели. Нет ли английского «Lalla Roukh»? Французской не надобно. «Fille du roi» пришлю: теперь в расходе.

Что же башмаки? Сегодня же поехал Габбе, но писать не успел.

Втащится Херасков – не позволила ценсура. Другая ошибка исправлена будет в следующем номере.

Книги мои в Париже отыскались. Три ящика! Радуйся!

366. Князь Вяземский Тургеневу.

[Первая половина марта. Варшава].

Спасибо за простудное письмо от 2-го марта. Меня жена напугала ударом Пушкина, но после и успокоила. Это опять Алексей Пушкин ударил его. Здесь князь Сергей Гагарин с семейством: проживет дни три и поедет сначала в Берлин. Буду писать с ним Жуковскому.

Я с Дмитриевым несогласен. Надобно бить в гроб и те предразсудки, которые уже в гробе. Слава Хераскова – торжество посредственности. Николев также какая-то литературная держава для суеверных поклонников печати. Мне не дают щелкать красные носы староверцов (выражение Козодавлева): буду кидать горохом в стены. У каждого свое честолюбие; мое – прослыть вольнодумцем в понятии рабски-думцев.

Вперед, робята обскурантизма! Ура! Я уверен, что в книге Куницына – две или три пошлые истины, которые изумили наших скромных государственников. А я все свое говорю: зачем не печатаете «Гизо»? Надобно mettre à profit les à propos. выписка французская из Царьграда очень мне по ввусу.

У меня готово длинное письмо в «Сын Отечества» о послании моем в Каченовскому. Слышу, что многие в Москве осуждают меня, и я откровенно оправдываю свое побуждение. Нисьмо, кажется, написано с жаром, но пропустят ли его, позволит ли Карамзин снова говорить о нем? Во всяком случае пришлю его тебе. Я мимоходом треплю слегка и этого дурака Иовского, которого статья воняет погашением. Мой портрет не Ржевусскою, а Потоцкою, Alexandre, писан. Я не вижусь с Ржевусскою; она как-то погрязла в ультрацизме и каком-то венском романтизме и, по крайней мере как мне показалось, обошлась со мною холодно при первом, то-есть, возобновленном свидании, и все вместе делает, что я не ищу её и с нею почти раззнакомился.

Зачем «Сын Отечества» не постарается завести переписки с губерниями, зачем не помещать биографических статей о некоторых людях царствования Екатерины? Пригласивши в такому споспешествованию профессоров университетских: казанских, харьковских, виленских и прочих и учителей гимназий, мог бы «Сын Отечества» доставлять хотя по одной в месяц пиесе совершенно новой занимательности и расшевелить немного la chose publique, спящую у нас богатырским сном. Как можно оставить этот источник в руках Глинки и Свиньина, которые только что з- его! Мы до сей поры все еще только о словах говорим и рассуждаем о выражениях. Что мы за литераторы такие, что одною изящною словесностью питаемся и кормим? Конечно, многого говорить у нас нельзя, но все еще многим и мы сани не пользуемся. Старая курва-мать рада дочь свою до свадьбы держать в детской при куклах. Старое правительство радо видеть нас в постоянном ребячестве. Monsieur Crédule s'est laissé dire, que les enfants qu'il voit au collège sont les mêmes depuis quarante ans. «Oui, les mêmes, lui répond on, de père en fils». Et nous aussi nous restons enfants de père en fils. У нас только родственные связи в России: нужно связать и гражданственные от Амура до Невы. По кончине «Северной Почты» мы не знаем даже, когда Она замерзает, и бывают ли дожди в Тамбове. Мы Козодавлеву можем сказать с узником:

 
Скажи, любимый друг природы,
По прежнему ль в лугах цветы,
Душисты ль рощи, ясны ль воды?
 

Но «любимый друг природы» спит непробудным сном; поплавок его потонул в кунжутном масле, и мы не знаем, что сделалось с весной. Пускай заплетется круговая цепь: в ней и без больших напряжений, но, так сказать, сама собою родится сила электрическая. А вот все, что и нужно. Если жизненные соки не такого свойства, что жизнь может свободно протекать по членам, то сообщите хотя поддельную онемевшей ноге. По легким сотрясениям означится, по крайней мере, что смерть еще не совсем овладела добычею, которую только что с выгодами оспоривает у жизни. Не мы, кажется, призваны зажечь потешные огни в торжество рассудку и образованности, но, по крайней мере, расставим плошки, которые порадуют глаза, хотя обещанием приготовляемого празднества. Не то нетерпеливые гости, видя, что мы ничего не устроили, не захотят, может быть, дождаться медленных действий и запалят огни где ни попало, а нас предадут проклятию; ибо мы точно назначены судьбою быть приготовителями праздника, который недалек от нас. Того и смотри, что придет врасплох. Все, что ни сделается в той цели, как ни будь повидимому маловажно, есть блого и с лихвою отзовется в грядущем, которое в наше время удивительно как напирает на настоящее. Кто-то говорил, что у батюшки в доме, где всегда поздно засиживались, можно было вечно приехать завтра; а здесь напротив: завтра приходит часто сегодня; одно вчера убегает разом за тридевять земель. Поди, и собаками не отыщешь его в Мадрите или Неаполе. Вот что сбивает наших государственников: они все еще следуют старому счислению и беспрестанно обсчитываются. Ривароль говорил во время революционной войны о союзниках: «Они всегда отстают одною мыслью, одним годом и одною армиею». Гневить Бога нечего; за последнее нам жаловаться нельзя, но за то в первых отношениях опередим мы всех союзников в отступательном положении. Мысль моя может показаться незначительною в исполнении, но стоит только тронуться с места, и неизмеримость подастся шагам нашим. И для того прошу тебя сообщить мое мнение издателям «Сына».

12-го.

Что сказать теперь после того, что, вероятно, уже известно вам от лайбахского курьера, вчера проехавшего к вам. Литовский корпус подвинется к Троппау, ваша гвардия – к Вильне. Мы знаем, кто раскрывает бездну, но знают ли, кто ее закроет? Уныние и бешенство скребут душу. Прости! Нет сил писать умеренно.

Сделай милость, скажи Карамзину, что не пишу ему от европейской грусти. По крайней мере в том, что тут есть русского, он мой пароксизм на этот раз поделит со мною.

367. Тургенев князю Вяземскому.

16-го марта. [Петербург].

Получил письмо твое от 2-го и 4-го марта и полагаю уже тебя на дороге в Москву. Вот отчего только сии строки, и то на удачу. Неужели не привезешь башмаков или не поручил кому-нибудь прислать их? Тургенев.

368. Князь Вяземский Тургеневу.

20-го марта. [Варшава].

Спасибо, если есть за что, за твои строки от 9-го марта. Но тысячу раз спасибо Тимковскому, показавшему, что глагол втащиться есть мятежническое слово: «Век живи, век учись»! Отыщи у Измайлова стихи мои в двоюродной сестре, которые не пропущены по неблагопристойности. Я так глуп, что все это меня бесит. Но скажите же этим постникам, что когда-нибудь да придет день Светлого Воскресения. Тогда вся нелепость их, как красное яично, выставится на белый свет. Они думают, что Россия только для них сотворена, и что они могут смело купаться по уши в грязи. Клянусь честью, что вытащу их за уши из лужи и повешу на крюк. Как ни заступайся за Тимковского, но он первый повиснет, как только разрешится неволя печати. Я знаю, что он по штату должен ненежничать; но, по излишнему усердию, он часто порывается и на сверхштатное невежество.

Читал ли ты послание во мне какого-то Полевого поэта и водочного продавца московского о послании моем в Каченовскому? Оно прислано сюда Измайловым. Много легкости и свободы в стихосложении, но чорт знает, чего он от меня хочет! Мы с ним скорее сговорились бы на водке, чем на стихах. Между прочим говорит он:

 
Что за посланье! Нет начала, ни конца,
 

и

 
Поверь, как на море в дни страшной непогоды,
Так на твое теперь послание смотрю.
 

Впрочем, встречаются хорошие стихи и в особенности какая-то развязность, похожая на дарование. Сегодня не посылаю еще письма моего к издателям «Сына Отечества», но доставлю с будущею эстафетою. Между тем думаю, что ценсура его не пропустит, ибо, воля твоя, а я думаю, что я отдан на замечания ценсуре. Я на днях писал с Гагариным Жуковскому письмо пробудительное, а для него, может быть, и раздразнительное в смысле того, что и тебе писал о нем.

Теперь я вяжу, отчего Блудов почитал опискою: И с рифмою. У меня было на уме marier, а вы дали смысл couronner; впрочем, беды большой нет; только последующее: Без греха – приличнее данному мною обороту, чем вашему. А Жуковскому не худо быть попом: он, который целый причет втаскивал на Парнасс!

Ежеминутно ожидаем Ожаровского. Посылаю тебе новейший «Beobachter», полагая, что у вас его нет; но прошу этот лист возвратить, ибо с тем я его взял.

Непонятное дело, как это сильное напряжение могло так скоропостижно ослабнуть. Впрочем, унывать нечего. Всякое господствующее мнение окупило свое господство кровью своих мучеников. Христос обоготворился на распятии. Пускай торжествуют новые Пилаты и тешатся победою над свободою, спасительницею душ и телес наших; мы утешимся, смотря на широкия ветви древа христианства, которое также полито было кровью своего насадителя и поражаемо секирами врагов его. И здесь не без того, чтобы попадались Иуды, если не добровольные, то принужденные и продающие свою сторону не из криводушие, а малодушие.

Прости! Посылаю тебе башмаки. Не требовал ли ты и сапожков?

369. Тургенев князю Вяземскому.

23-го марта. [Петербург].

Я полагал тебя в Москве или на большой дороге и вдруг получаю письмо от 12-го из Варшавы, и ни слова о приезде в Россию. От моих предположений письмо мое на прошедшей почте было из двух строк. Твои известия о новостях курьера были для меня новые, но на другой день и здесь стали шептать о том же, и теперь шепчут и теряются в догадках: на кого сей грянет гром. Между тем в Москве и здесь читают прокламацию Ипсиланти, которая, вероятно, уже у тебя есть. Какое прекрасное бессмертие, если оно ему достанется! Тем прекраснее и блистательнее, что о нем можно с древними сказать: «Intaminatis fulget honoribus», между тем как все славы вокруг его меркнули или меркнут прошедшим или настоящим. Отечество, вера, чистое побуждение – все тут или быть может! За начинающего Бог, да и Бог православный!

Здесь многие отъезжают, другие готовятся в отъезду в Лайбах. Сегодня едет Ермолов, скоро Канкрин, чиновники Штаба и прочие.

Пиемонтские новости тебе уже верно известны. Что-то узнаем на будущей неделе? Прошедшее разражается ежечасно, и новорожденные растут не по дням, а по часам.

Другие готовятся здесь в другому вояжу, на тот свет: митрополит Михаил, графиня Чернышева без надежды. Первого заменить трудно будет.

Ожидаю письма твоего в «Сына Отечества» и постараюсь умилостивить ценсуру, если возможно. Карамзину не покажу его.

Третьего дня приехал сюда Сперанский, но я еще не успел его видеть. Нет министерства из гражданских, которого бы публика не отдавала ему.

Здешние греки хотят быть более мудрыми, нежели богатыми, потому. что первым предлагают давать сокровища, а другим советы. Не выищется ли между ними Минин-Калерджи?

Я все пишу к тебе на удачу, предполагая, что ты сдержишь слово и приедешь в Москву за женой, а сюда – к нам. Чего теперь дожидаться в Варшаве? Мы отложили надежду скоро видеть государя.

Батюшков скучает неапольскою революциею, а другие шепчут, что он против неаполитанцев и стихи написал. Пушкин написал какие-то стихи, но я не могу еще достать их. Если достану – пришлю.

Я в беспокойстве за брата Сергея. Турецкую чернь трудно будет уверить, что мы не заодно с греками. Туда послан Лили Толстой, адьютант князя Меньшикова, из Лайбаха, но зачем – неизвестно.

Прости, нет духу писать письмо, которое ты, может быть, прочтешь в Москве.

Башмаки, башмаки!