Никита Некрасова
Запасный вход
– Прошу к столу, господа, чай стынить! – торжественно объявила Катерина, выражая недовольство всем своим дородным телом.
Оленька после завтрака прилегла в гостевой комнате. Тревога продолжала нарастать, хотя она тщательно подготовилась, выбирая, у кого ей переночевать. Свой дом, (Василий Степанович давно уже отписал его Оленьке) который она сдавала в аренду, отпадал само собой, именно по той причине, что она всегда там останавливалась. К Сереже в мастерскую, тоже опасно, да и не хотелось ей общаться с местной «богемой». Она планировала, накинув черную вуаль, проститься с Сереженькой на кладбище, не привлекая к себе внимания.
Окинув взглядом комнату, отметила, что здесь ничего не изменилось. Ей вспомнилась покойная хозяйка Настасья Григорьевна, и ее похороны и поминки, и как ее спасал Василий Степанович, тоже безвременно покинувший ее. И Кузьма «жерёбанный» зачем-то выскочил в памяти, и как хоронили бабушку…
Вдруг, стены комнаты поплыли, зашатались, исчезли, и она увидела себя бегущую в одном валенке по темному лесу. Подол ее белого кашемирового пальто заледенел от снега, покрывшись грязными пятнами, и словно гирей тянуло вниз, затрудняя бег. За ней гналась стая волков, клацая зубами, их звук был похож на пистолетные выстрелы, а вдали мерцал огонёк, «это спасение», стучало в голове, во что бы то ни стало надо добежать до него. И она бежала, бежала, задыхаясь, и все тело содрогалось от безумного страха.
– Барышня, барышня, очнитесь! Кричала перепуганная Катерина, и трясла ее за плечо.
Шум в голове постепенно утихал.
– Тише, Катенька, тише, перепугаешь хозяев… – ослабевшим голосом ответила Оленька.
– Дык, пужать-то некого, убегли все, кто на службу, кто на учебу, выпроводила всех, одни мы во всем доме, одинёшеньки, а у вас жар, чего ж вы так мечетесь по подушке, дохтура вызывать надобно.
– Который час?
–Двенадцатый, однако…
– Так, Катюша, слушай меня внимательно…
– И слушать ничего не желаю, Василий Степанович, поручили приглядывать за вами. Куды это вы вскочили? Щас, я мигом, за докторишкой ентим сбегаю, Антоном Сергеевичем, будь он не ладен.
– Катерина, успокойся, человека поблагодарить надо, за то, что принял нас, а ты, позволяешь себе подобное. Нехорошо это, Катюша, неправильно. И, потом, тебе какое-то время придется пожить у него.
– Чавой-то? Ааааа, знамо дело, понятно.
– Что тебе понятно?
– Дык, наблюдала я, как вы шопталися! Васеньку, десять ден как схоронили, а вы…
– Катюша, прошу, тебя, оставь Васю в покое. А шепнула я один раз, чтоб Антоша не услышал: «Глистная инвазия».
– Правда, чёль, барышня? Так его, подлеца, а я бы не обзывалась, я бы яму прям в морду бы вцепилась, ишь, ты перья распустил, кочетом вокруг ходить, да и малец евойный, глаз с вас не сводил, все я наблюдала.
– Странная у тебя реакция…. А, так ты подумала, что я обругала его?
– Ну, дык, а че нет?
– Это диагноз такой, заболевание, от того и кожа у Антоши нечистая.
– Нечистыя? Вот это прямо вы попали, барышня, вот это… – сотрясаясь от смеха, хлопая себя по дородным бокам, она все приговаривала – нечистыя, глистовыя…
– Катюша, у тебя истерика, прекрати. Антон Сергеевич очень хороший человек, и Антоша, милый застенчивый мальчик, а недостатки есть у нас у каждого, тем более тебе придется пожить у них какое-то время.
– Чавой-то? Куды это? Не пущу!!! Никуды одну не пущу. Мне Василий Степанович…
– Катюша, послушай, вот тебе деньги, найди пролетку, оплати сразу, до вокзала и до кладбища. И жди меня там, я недолго, попрощаюсь, и сразу уезжаем, поняла? Валенки мои не забудь, что-то ноги мерзнут, поняла?
– Дык все поняла, чего ж тут непонятного. Дык, ежели ноги мёрзнуть, то температура, можа, ну их енти пхороны…
– Нет, я должна.
– Должна, должна, заладили, мне Василий…
– Хватит! И еще, если что-то пойдет не так, вернешься сюда одна, и будешь меня ждать, ты поняла?
– А что не так?
– Не знаю, у меня нехорошие предчувствия.
Катерина спрятала деньги и ушла приговаривая: «Приперлися, здассти, предчувствия у них, надо было сразу домой возвертаться».
Оленька стояла возле свежей могилы. Слезы катились сами по себе, и она их не сдерживала. Тихо и покойно было вокруг, однако скоро начнет смеркаться, пора. Она уж было повернулась, но тут вспомнила о «подношении». Присев рядышком, она развернула узелок и выложила творожники и хлебный мякиш, щедро сдобренный медом, на землю.
– Прости, Сереженька, прости и прощай, пусть земля тебе будет пухом.
Неожиданно стемнело, налетел ветер, разметал продукты, подхватил белый платочек, и стал поднимать его в небо. Оленька глянула наверх, там уже хмурились тяжелые свинцовые тучи.
– Снег пойдет,– только и успела она подумать, как сверкнула молния, и вслед за ней сразу же ударил гром.
– Зимой грозы не бывает, зимой грозы не бывает, – повторяла она про себя, придерживая шляпку, поспешила обратно.
Порыв ветра, и ее вуаль вместе со шляпкой, буквально вырвало из рук и мгновенно унесло, она даже не стала следить за ее полетом, ветер еще больше усилился, впиваясь в глаза и забивая нос, не давая дышать. Однако, без вуали она увидела несколько субъектов, что стояли на отдалении, и не спускали с нее глаз. Десять, насчитала Оленька и ускорила шаг, пытаясь накрыть себя защитным куполом. Не получалось. Жар усиливался, ее уже знобило, в голове «каша» и путаница, сосредоточиться не удавалось. Она уже видела пролетку напротив входа, и Катерину, что тревожно оглядывалась по сторонам, казалось, что ее живот стал вдвое больше, и она поддерживала его руками.
Ветер с каким-то остервенением дул ей прямо в лицо, да так, что она боялась, как бы, не опрокинуться навзничь. С трудом нагнувшись, преодолевая сопротивление, она медленно продвигалась вперед. «Ветер ветрило, не дуй мне в рыло, а дуй мне в зад, я буду рад», вспомнились прибаутки Катюши, но как только она это проговорила, ветер, сказочным образом переменился, «подхватил» ее под спину, и стал толкать вперед, да так, что она еле успевала перебирать ногами.
Катерина уже протягивала руку из пролетки, кучер что-то кричал, ругался, наверное. Всего несколько шагов, но тут ветер опять круто развернулся, и она остановилась, не было возможности сделать шаг вперед. Она боялась оглянуться назад, но и того, что она увидела впереди, было достаточно, что бы повергнуть ее в ужас. Человек двадцать мужчин, гонимые ветром, стремительно приближались к ней, обступая плотным кольцом. Катерина, одной рукой закрывала рот, чтобы не закричать, а вторую тянула к ней, чтобы схватить, и затащить в пролетку. Сила ветра была одинакова. Но только Оленька не могла и шагу сделать, а мужчин толкало вперед с неимоверной скоростью. Темнота сгущалась, безвольные снежинки, не в силах сопротивляться урагану, больно жалили лицо. Гроза разыгралась не на шутку, высвечивая полные твердой решимости лица мужчин.
– ВЕ-ЛИ-КО-ДЕ-ЛО!!! А ну, стоять! Я, так сказала!
Закричала Оленька, страшным голосом, поднимая руку вверх, с зажатым кулаком. Даже ветер испугался и мгновенно стих, и ее по инерции толкнуло вперед, и Катерина, мгновенно вдернула ее вовнутрь.
– Гони! Гаркнула она. – Для пущей убедительности стукнула и так вздрогнувшего кучера по спине. – Втройне заплачу!
Оленька в полуобморочном состоянии откинулась на сиденье. Катерина, выглянула назад.
– Барышня, гляди ко ж ты, стоять, не ослушались. Ольга Семеновна, вы с гранатой – то поосторожней, давайте-ка ее сюды, ощупывая руки Оленьки, шептала Катерина.
– Да, о чем ты, ничего у меня нет…
– Как нет? Я сама видала, выкинули, что ли?
– Показалось тебе.
– Ну, да, ну да. Тем мужикам тоже прибредилось? Вот, что, скидавайте баретки ваши, – опустившись на одно колено, она уже расшнуровывала ботиночки.
– Зачем?
– Дык, сами сказали, валенки не забыть, – извлекая из расстегнутого пальто, нагретые на животе валенки, – момент, вот еще носочки шерстяные, двойные, – и они согревались у нее за пазухой.
Оленька, почувствовав тепло, от благодатной шерсти, усилим воли, быстро поднимала его вверх, вытесняя холод. Вместе с теплом вернулось ясность мысли.
– Катюша, дело даже серьезнее, чем я себе представляла.
– Вот-вот и я хотела спросить, чего им от вас нужно-то? Етить-колотиь. Да вы не переживайте, никто не гонится. Я выглядывала.
– Преследуют, я слышу. Делаем так. Нам придется расстаться. На какое-то время.
– Ни вжисть, Василий…
– Вот именно! Василий Степанович! Что такого у него могло быть спрятано, что вся московская и местная милиция поднята на ноги?
– Как милиция? Я то, думала бандиты это.
– Если бы… Катя, может, ты знаешь? Подумай. Постарайся вспомнить, что нужно милиции от Василия?
– Дык откуда мне-то знать? Я как Серегу Кузякина придавила маленько, квелый оказался, помер.
– Как? – изумилась Оленька.
– А так, неча руки распускать, ишь, ты доходяга, а туда же. Василий Степанович меня забрал из кутузки и к вам определил. И все, и весь сказ.
– А Данилыч? Он только в душе у нас работал? Может еще тайник, какой в доме есть?
– Так нет, же, мы тады вместе со Стяпанычем за ним ездили, я бы знала.
– Точно в доме не пряталось золото, там, драгоценности?
– Ничего такого не ведаю, только об доку̒ментах ентих речь и шла. Строго-настрого предупреждали, вас стеречь, ну и бумажки енти.
– Понятно. – Оленька нащупала потайной карман, – документы, значит, я их так и не посмотрела,– командуй, Катюша, пусть к лесу сворачивает, я там выйду, а ты в городе, и к Антону Сергеевичу, пешком. Найдешь дорогу?
– Дык!?!?
– Другого выхода нет, иначе нас обоих схватят. За меня не беспокойся, я выросла в лесу. И Антоном Сергеевичем не очень-то командуй, а то я тебя знаю… Жди меня там.
– Эй, кучер, етить – колотить! Гони к лесу, да живо! Прокричала на ухо «лихая наездница», обхватив за плечи мужика своими лапищами, да так, что у того все косточки затрещали. А ветер все гнался за пролеткой, охапками швыряя вдогонку снег.
Знакомая тропинка покоилась под толщей снега. Идти было тяжело, валенки вязли в снегу, край намокшего пальто тянул вниз. Ветер все еще терзал верхушки деревьев. Свет от молнии едва пробивался сквозь густые ветки, и только гром раскатистый, тревожный, опускался до земли, сотрясая все клеточки тела. Но не это ее беспокоило. И, даже не те пять человек, что шли по ее следам, с пистолетами наголо. Защитный купол, что скрывал ее от глаз преследователей, с каждым разрядом молнии рассыпался, и ей приходилось заново его создавать, на это уходили силы. А огненная гостья все настойчивей и все чаще пыталась просочиться сквозь деревья. И вот уже девушке пришлось спешно искать защиты за толстенной елью, чтобы перевести дыхание. И, она уже слышит, как переговариваются ее преследователи, возбужденные находкой. Метнувшись в очередной раз за дерево, она потеряла валенок, возвращаться, и искать его было нельзя, во первых время, а во вторых, она опасалась, что ее увидят, лучики от фонариков мелькали то здесь, то там. А молния уже била беспрерывно, и от раскатов грома, чуть ли не лопались барабанные перепонки. Осталось совсем немного, она уже угадывала очертания избушки, а там мама, она поможет, придумает, она спасет.
– Помогииииии! – мысленно прокричала Оленька, и рванула вперед, и тут же наступила на что-то под снегом. Острая боль пронзила ногу, она упала, а подняться уже не было сил.
Они окружили ее, перепуганные непогодой, задыхающиеся после долгой погони, злые, с перекошенными лицами.
Вдруг, все засветилось оранжевым светом, шаровая молния, с диким шипением и воем вонзилась в землю. Всех, кто стоял, ударной волной отбросило назад и обильно присыпало комьями снега и грязи. И, наконец, наступила тишина. Затих ветер, да и молния исчерпала все свои заряды, и только серый пепел от еще горевших веток, мягко ставил точки, завершая живописную картину разрушения.
Растопыренной пятерней, валялись черные фигуры. Да и Оленька, потеряв сознание, лежала недвижная, с протянутой рукой, словно продолжала взывать о помощи.
Но вот, послышались стоны, заскрипел снег, блеснули фонарики. Пошатываясь и переругиваясь, они опять стали вокруг своей добычи.
– Веник, ну-ка, глянь, жива? – командирским тоном спросила фигура в кожанке.
– Чего? Не слышу, уши заложило, – сипло ответил, «веник», тряся головой и пошатываясь.
– ……. Выругавшись, начальник отряда, сам встал на колени, ощупывая шею девушки.
– Жива…
– Слышь, Калган, да придуши ты ее, уже, сколько можно мучиться с ней…За ногу, падлу, и оттащим куды надо! Скажем, запутка вышла. Вот и все.
– Не умничай, сынок, велено живой доставить. – Эй, ты, а ну вставай, выспалась уже, хватит! Он схватил Оленьку за плечо и принялся трясти ее.
– На себе ее переть, что ли? Обиделся «сынок», самый младший в этой компании.
– Так, у кого ее валенок?
– У меня, – ехидно ухмыляясь, отозвался мужик, с лицом похожим на седую обезьяну, он давно уже поглядывал на изорванный чулок, который поднялся выше колена.
– Одевай.
– А может, костерок разведем, а там, гляди очнется дамочка и сама потопает? Смотри, Калган, ножка-то как ледышка, согреть бы надо, надевая валенок, он, мерзко осклабившись, поглаживал синее замерзшее колено.
– Так, хватит с меня этого чертового леса, он приподнял Оленьку одной рукой, а другой стал шлепать ее по щекам.
Оленька очнулась, и попыталась увернуться от ударов, но они продолжали и продолжали сыпаться, и садистская ухмылка появилась на лице палача. От звонких пощечин загудело в голове, пульсирующая боль, словно приближающаяся конница, с победными криками, ржанием лошадей и топотом тысячи ног, распространялась по всему лесу, и ей, от боли, обиды и унижения, захотелось опять провалиться в бессознательное состояние. Но вдруг избиение закончилось, но шум, странным образом остался, и он все приближался и приближался.
– Кавалерия, что ли, нам на подмогу, а, Калган? – и все пятеро начали озираться по сторонам.
– Да нет, это бой где-то идет, и, похоже, к нам приближается, а ну, ребятки, давайте в сторонку, нам сейчас это дело ни к чему.
Неожиданно в воздухе что-то взорвалось, озарив зимний лес ярким белым сиянием, ослепив на мгновение перепуганных людей, и опять тишина и темнота, и только лучи от фонариков шарили по лесу, пытаясь найти источник взрыва, что заставил их присесть от страха.
– Да что тут происходит, вообще? Новое оружие испытывают, или как?
– Как-как, так и кучка, не нашего это ума дело, да, красавица? Ну, что? Сама пойдешь, или еще пошлепать? – направив фонарик прямо в лицо Оленьки, нашел в себе силы издеваться, хотя у самого бандита тряслись колени от страха.
Послышался скрип снега под тяжелыми, решительными шагами. Все головы, как завороженные повернулись на этот звук, высвечивая фонарями здоровенную фигуру мужчика в доспехах и увесистым мечом в руках, с которого капала свежая кровь. Он весь был окутан то ли дымкой, то ли паром, словно его одномоментно, вытащили из жаркой комнаты на мороз.
– Мама моя ро̒дная, так це китаець, хлопцы… – послышался глухой шепот – Мы дружим с китайцами, а? Кто знает, какая зараз политическая обстановка?
– Да не, монгол это. Конницу слыхал? Это монголы, я точно знаю, на картинке видел.
– Вашу….. Опять выругался начальник, и, выхватывая пистолет, скомандовал, – ребята, уходим!
Оленька уж достаточно пришла в себя, чтобы сопротивляться, что она и делала, пытаясь вырваться, но хватка была железная, и она закричала, пронзительно и жалобно.
Фигура в доспехах вздрогнула, отчего зашуршал и зазвенел его странный наряд. Он поправил рукой остроконечный шлем, занял боевую стойку, ухватив меч двумя руками, и поигрывая им, словно хворостинкой, направился в сторону людей. Его взгляд исподлобья, гневно сверкал, выражая недовольство, будто бы его оторвали от важного дела, заставляя заниматься такой мелочью, как спасение женщины.
Отрывисто и сухо прозвучал первый выстрел, и Оленька повисла на руке стрелявшего мужика, вонзая в нее свои зубы.
– Ребята, пли! – завопил укушенный предводитель, сбросив с себя Оленьку, она откатилась в сторону, и замерла.
Засвистели пули, воин в три прыжка очутился рядом, легким движением снес голову одному, остальные пытались бежать, но и их настигла кара. И вот все пятеро лежат на снегу, истекая черной кровью. Почему черной? Да по тому, что темно. Темно и тихо. Воин в доспехах стоял, задумчиво опустив меч и голову. И лишь Оленька, сначала ползла, потом выпрямилась, и, прихрамывая, продолжила свой путь к дому.
Часть 3
Глава 1
«Раненый». Избушка в лесу 1925 год.
– Мааам, мама? Арина! Ты дома? – Оленька сбросила мокрую одежду, и валенки, доковыляла до лежанки, и отдернула занавеску.
– Ну, конечно, в твою дочь стреляли, душили, чуть на мелкие кусочки не изрубили, а тебе и дела нет. Где ты, мама, возвращайся, – она прилегла рядом со спящей женщиной, пристроила голову ей на плечо и тихо заплакала, обиженно всхлипывая.
Однако боль в ноге давала о себе знать, и ей пришлось подняться, чтобы заняться раной.
Как же хорошо опять побывать дома, пьянящий аромат сушеных трав, что повсюду развешены на деревянных колышках, выбеленная русская печь, что без умолку трещит своими огненными языками, лежанка за печью. Это было самое безопасное место, где маленькая девочка пряталась от неожиданных видений. И мама, перед которой не надо притворяться обычным человеком.
– Какая же ты у меня красивая, «Всегда Спящая», – с удовольствием отхлебывая горячий напиток, она смотрела на маму и улыбалась.
На вид женщине было не больше тридцати. Светлые волосы разделенные на две части вольным одеялом прикрывали неподвижное тело, по щиколотки. Это и понятно, когда «туда» отправляешься, никаких заколок, не должно быть. Холщёвое платье украшал орнамент из красных ниток, под ним угадывалась безупречная талия.
– Странно, я совсем не похожа на нее. Ариадна – «Всегда Спящая». Так, при рождении нарекла ее бабушка, и действительно, у мамы оказался дар, она часто впадала в забытьё, со стороны казалось, что она в глубоком сне, а на самом деле, она гуляла по параллельным мирам, чем она там занималась, никто не знал, и спрашивать ее об этом было бесполезно.
Бабушку звали Красава, но так ее называла только мама, для всех она была Ксана. Воздушная, харизматичная, со светло-русыми волосами, с прозрачной голубизной глаз, она легко заставляла себя слушать, и ей было что рассказать, казалось, она знает все, о чем ни спроси. И Оленька, будучи ребенком, часто пользовалась этим: «Ксана, расскажи про старину».
– Какой период, деточка? Орда? Рюрики? Ванька Грозный? Кстати, и, совсем, он был не грозный, враги обсели со всех сторон, поклеп возвели, на батюшку нашего, царя, – она откидывала голову назад, прижимала холеную ручку к груди и смеялась, так искренне и задорно, что начинала смеяться и Оленька, предвкушая смачный рассказ с шутками прибаутками и солдафонскими словечками.
– Нет, раньше, еще раньше…
– От сотворения мира, что ли? Ну, слушай.
Миллион лет назад, Всевладеющий ступил на Землю и увидел, как она прекрасна, и услышал, как отовсюду льется дивная музыка, схожая с музыкой его Родины. И увидел он светлоокий народ, и душа этого народа была чистая и ясная, словно Создатель только-только сотворил это чудо. И, понял, твой дядя, зачем его прислали именно на эту планету.
– Зачем?
– Чтобы сберечь. Чудес во вселенной не так уж и много, моя маленькая. Всевладий не только повелевает стихиями на земле, он оберегает ее извне. Молодая планета подвергалась постоянными бомбардировками из космоса, которые приносили непоправимые бедствия, а то, и вовсе могли разбить ее на мелкие кусочки. И, тогда, он создал защитный купол, и метеориты скользили по нему и улетали прочь. И когда угроза миновала, призвал он сюда своего сына и братьев, и нас, своих сестер.
– А тетю Ладу?
– И тетю Ладу, как же без нее.
– Я тоже создаю купол, когда мне страшно.
– А когда тебе бывает страшно?
– Когда внезапно появляется тот, кого не должно быть.
– Это видения, ты их не бойся. А кто научил тебя выстраивать защиту, мама Арина?
– Нет, само собой получается.
– Вот, как? Похоже ты у нас Защитница.
– Как это?
– У каждой девочки, которая появляется в нашей семье, свое предназначение. Я – просто Наблюдатель, Ариадна восстанавливает наш род.
– Дядя Всевладий просто Бог?
– В радиусе этой планеты, да, его возможности безграничны, и полюбил он этот светлый народ, как детей своих, и сказал – Ты велик по своей сути, ты рожден, чтобы созидать, и дал им наши технологии.
– И космические корабли?
– Нет, только колесо, пшеницу, и письмена. Самолеты, космические корабли это они уже сами, и Всевладий не препятствовал.
– Обычные люди оказались настолько умны?
– Это были не обычные люди, Оленька. Человек это не только плоть похожая на нас, это еще и уникальный геном, что позволяет им, почти сравняться с нами, поэтому твоя мама постоянно спит, и не приглядывает за своей красавицей, как положено матери, – внезапно засюсюкала Ксана.
– А зачем она спит? – девочка поспешила задать интересующий ее вопрос.
– Она не спит в прямом понимании этого слова, она путешествует в прошлое, чтобы найти человека, с тем самым уникальным довоенным геномом.
– А здесь, она искала? Вон, сколько народу в городе живет, а еще и сёла. И что значит довоенным?
– Война приключилась страшная, кровавая. Проникли на землю злодеи, иные существа из адской бездны, из черных планет, и набросились они, и плевали своей кислотной сущностью на этот прекрасный народ, желая уничтожить, испепелить, превратить в рабов. И вздрагивала земля от ядерных бомбардировок с обеих сторон. Война эта унесла много жизней, и одного из братьев Всевладия и сына его единственного. Ты, девонька, Ладушке не напоминай об этом, до сих пор не зажила ее материнская боль.
Оленька предавалась воспоминаниям, поглядывая на спящую Ариадну.
Однажды бабушка просто исчезла, ушла в «Светлую Навь», так сказала мама и, инсценировала ее похороны. В памяти у Оленьки она осталась молодой, смешливой, всезнающей красавицей Красавой.
– Да, кстати, с этими «бандюками» надо что-то делать, – внезапно пришла в голову мысль, и на лбу появились сердитые морщинки. Но, ее уже разморило в тепле, и она поглядывала, не прилечь ли ей рядышком с мамой.
Со стороны лежанки послышался глубокий вдох. Оленька сбросила дрёму, и стала ждать. Возвращение всегда было тяжелым, она знала это по своему опыту. И вот, наконец, блеснула зелень глаз и слабая, приветствующая улыбка.
– Мамочка, как ты? – помогая приподняться, спросила дочь.
– Все хорошо, все в порядке, не волнуйся.
– Мама, а я, а меня…
– Шшшшш, я все знаю, родная, все видела, ножку обработала?
– Да…А как же…
– Не переживай, у нас еще есть время, все сделаем, как надо. Дай-ка мне мои капли, пожалуйста.
Оленька поспешила за пузырьком, налила полстакана водички, да так и застыла посередине комнаты.
Дверь затрещала под напором какой-то невиданной силы, запорный крючок запрыгал, выдрался вместе со скобами, и в открывшийся проем втиснулся тот самый воин с мечом, переступил порог, выпрямился, его шлем цеплялся за потолок. Оленька завизжала, уронивши стакан и пузырек, и мгновенно оказалась у мамы за спиной.
– А вот и Ванюша наш, явился, – ласковым шепотом, произнесла Ариадна. Ну, здравствуй, зятёк.
«Зятёк» с трудом повернул голову в их сторону, но, похоже, он ничего не видел, попытался что-то произнести, но как стоял, так и грохнулся на пол, наделав такого шума, что Оленька заткнула уши.
***
– Мам, он что-то говорит…И нос воротит, что не так?– пытаясь накормить с ложечки раненого, спрашивала Оленька.
– Все так, рисовая каша ему сейчас в самый раз, а нос воротит от тебя. Ты опять мылом из лавки мылась?
– Ну, да, цветочным.
– Резкий запах для него, непривычный, бери мое мыло, а этим больше не пользуйся.
– Мам, а как ты его понимаешь? Тарабарщина какая-то.
– Поживи с мое, и ты знать будешь.
– Мам, а почему ты его Ванюшей назвала, его, что и правда так зовут?
– Когда это?
– Ну, когда он нам двери выбил.
– Не помню, показалось тебе.
Оленька аккуратно сняла полотенце с шеи больного, вытерла ему подбородок и ушла мыть тарелку.
– Мааам, посмотри, у него губы в шишечках, не воспаление ли?– гордо посаженную голову на крепкой шее, широкие плечи, соответственно грудь, пресс твердый как камень, все это она, конечно, отметила, но про себя.
У Ариадны в руках споро мелькали спицы. Вздохнув, она встала вместе с вязанием, не обращая внимания на клубок, который покатился по полу. Подошла к кровати, приложила свитер. Примерила по плечам.
– Нет, не воспаление, это у него губы такие, девушкам наверняка нравятся, а тебе?
Оленька возмущенно дернула головой, возвращая клубок на место.
– Я беспокоюсь о его здоровье, все смотрю на него, смотрю, ну, абсолютно непроницаемый, ни единой эмоции, все, что ли азиаты такие, даже на раны свои не реагирует.
– Да? И где это ты их увидела?
– Мам, перестань, я сама пули извлекала, вот это меня и смущает, может в больницу его, а?
– Пули… Какие пули?
– Вот эти самые, – она потрясла жестяной коробочкой, в которой точно перекатывалось что-то металлическое.
– Ну, пули может и есть, а ранений нет. Можешь снимать повязку.
– Что? Уже затянулись? – она подошла к больному:
– Простите, я вас немного побеспокою, мне нужно осмотреть рану.
«Больной» таращился раскосыми глазами, на нее, на повязки, отворачивал голову, фыркал. Она сняла бинты с предплечья и удивленно уставилась на то место, откуда вчера еще извлекала пулю.
– Аааа, ты и так можешь?
– Могу, конечно, но нее до такой же степени, продолжая мелькать спицами, ухмыльнулась Арина. Ты, куда его пожитки упаковала?
– В мешок и в сенцы, ты же сама сказала…
– Пойди-ка проверь, на всякий случай.
Оленька вернулась с пустым мешком и с недоумением.
– Маам, а это вообще, кто? – спросила, указывая глазами на лежащего, под одеялом мужчину.
– Как кто? Человек, во плоти.
Оленька задумчиво расправляла и складывала мешок.
– А те, пятеро, мы, когда ими займемся?
– А ими уже занимаются.
– Кто? Где?
– Доктора, в «желтом доме».
– Как, они живы?
– Живехоньки. С головой, правда не дружат, а так, целы, голубчики и невредимы. Они, несчастные заблудились в лесу, и от страха, им привиделась монгольская конница, жестокая сеча, в которой кому голову отрубили, кому руку, а у кого-то меч до сих пор в груди торчит. Вот так-то. Наши леса, они особенные, нечего блукать, если тропок не знаешь.
– А этот, он… – опять показывая на уже спящего, и как оказалось здорового мужчину.
– Ван? Так ты его называешь…
– Это ты его так назвала! – раздражаясь, она повысила голос, – он, что тоже исчезнет?
– Может и я, назвала, а может и ты. Не исчезнет. Перемещённый он. А переместиться из другого пространства может только тело. Поэтому, ножичек его никому вреда не нанесет, да и пули наши, тоже его не возьмут, а все, что ты выковыривала, зашивала, обрабатывала антисЭптиком, – она произнесла это слово с легкой ноткой презрения, это был морок, для сохранности твоего же душевного здоровья. Ты же в «желтый дом» еще не собираешься? Нет? Ну, иди ко мне моя маленькая, бедная моя девочка, как твоя ножка? Не болит?
Уткнувшись в мамины колени, Оленька не знала, плакать ей или смеяться.
– Мам, а пули?
– Пули настоящие, просто они застряли в доспехах, а я их вытащила, кстати, в отхожее место пойдешь, туда их и отправь, от греха.
Глава 2
«Алешенька». Тамбов. 2011 год.
– Ааааааа!!!!!!!!!!! Зашелся криком Алешенька, обильно выдувая пузыри из ноздрей.
– Чан Ми!? В чем дело? – раздавив окурок в пепельнице, и захлопнув форточку, поспешила на отчаянный призыв долгожданного внука, Алевтина Марковна.
Алешенька сидел посередине комнаты, его голову украшало пластмассовое детское ведерко, а пухленькая ручка зажимала лыжную палку.
– Что за издевательство над ребенком! – сбросив ведро, она принялась исследовать голову, – ты же могла его травмировать! Моя ненаглядная деточка, отдай, ну, отдай эту грязную палочку, ну, Алешенька, отдай.
Однако «ненаглядный», вцепился в лыжную палку и взревел пуще, прежнего.
– Он сам сказал, что хочет быть царем…
– Что ты, городишь, ну, что ты городишь… – подхватив ребенка на руки, она пыталась его успокоить, пытаясь захватить кухонным полотенцем носик, однако Алешенька вертелся, награждал ее тумаками, и она лишь пачкала его еще больше.
– Чан Ми, прошу, тебя, забери у него эту треклятую палку!
– Так он не отдаст, это его скипетр, и корону он требует с алмазами…
– Вот же врушка, – пыталась перекричать внука бабушка, вот я тебе задам, это же надо, придумала, трехлетний ребенок ей про алмазы рассказывает.
Спасительным треньканием прозвучал звонок в дверь.
– Чан Ми, а ну, бегом, открывай. А вот и мамочка пришла Алешенькина, вот и мамочка пришла.
– Это моя мама.
– Бегом! Я сказала! Твоя, моя, наша, Маша, Наташа, какая разница! Открывай! – А, тю-тю, а, тю-тю, а мы сейчас носик вытрем Алешеньке, – приговаривая и приплясывая, бабушка, не прекращала попыток избавить от густой мокроты, разбушевавшегося «царя».
– Добрый вечер, Алевтина Марковна, что у вас случилось?
– Олюшка, ну, на минуточку вышла на кухню, а тут такое, Чан Ми, золотко, больше не надо играть с ним в такие игры, – ненавязчиво давала понять бабушка, кто виноват в этой истории.
– Давайте, я попробую. – Ольга Семеновна взяла за ручку мальчика, и он мгновенно ее разжал.
– Олюшка, благодарю, миленькая моя, спасительница, пошли, умоемся, красотулечка моя, солнышко ненаглядное, золотце…– она сбросила мешавшие ей домашние тапочки Игоря, и босоногая зашлепала по паркету в ванную.
– Дочурик, к тебе опять претензии? – мама нахмурилась, а это не предвещало ничего хорошего.
– Мам, я что, виновата, что Алешка возомнил себя царем? И чем ему ведро не угодило? Видите ли, алмазы там должны были сверкать. Я вообще предлагала ему кат,14смотри, если открутить одну часть вентилятора, получится отличная шляпа династии Чосон, носить ее могут только аристократы – янбан, правда надо еще и бусинки… – Чан Ми продолжала говорить, но все тише и неуверенней, она заметила, что мама прикрыла глаза рукой и опустила голову.
– Маам…
– Иди ко мне. – Ольга Семеновна посадила дочь к себе на колени, и уже шепотом продолжала:
– Чан Ми, ты уже взрослая девочка, неужели ты не понимаешь, что трехлетний ребенок, который едва выговаривает мама и папа, не может сказать «царь», ему даже в голову не может придти такое.
– Ну, так пришло же, он сам мне сказал…
– Как!?!?!
– Телепатически… Прости, я больше не буду. А эта Алевтина, она злая.
– Она не злая, а подозрительная, поэтому, прошу тебя, ты можешь играть с детками во что угодно, только не объясняй, пожалуйста, людям, как ты с ними разговариваешь, хорошо?
– Звонок, мама, это Наташа приехала! – радостно воскликнула девочка и, легко спрыгнув с колен, побежала открывать дверь.