Никита Некрасова
Запасный вход
– Оставь, там ничего нет. Посмотри сюда, это не кольца, в обычном понимании, это специальное приспособление для лучников, чтобы тетива не ранила пальцы.
– Не веди себя, как ребенок, хотя… Арина говорила, что огнестрельное оружие из нашего мира не может причинить тебе вреда, его же в вашем мире еще нет…Но надо осмотреть.
– Скажи, это может быть посланием из моего мира? Возможно, мне пора возвращаться? – он отодвинулся подальше, упорно не желая смотреть ей в глаза.
«Странно, – думала Оленька, – он же только что обнимал меня, и тот поцелуй на опушке леса…Императорская особа настолько священна, что и прикоснуться нельзя?»
Лиён отвернулся и, стиснув зубы, стал пересчитывать деревья вокруг домика Латифе. Он по доброму завидовал Тимуру, похоже, он нашел, ту, единственную, с которой проведет остаток дней своих в любви и согласии. Родят сына, дождутся внуков. А я? Имею ли я право любить в этом странном и чужом мире, ведь я «временный», а что если на этом закончится моя миссия, и завтра меня отправят обратно? Нет, не имею. И пусть она, поразившая меня с первого взгляда, даже не красотой сияющих голубых глаз и белой кожей, а чем-то глубинным, реликтовым, словно встретил, ту, которую всегда знал, тосковал и ждал всю свою жизнь, пусть она спокойно проживает в своем мире, встретит такого же белокожего…
Он приложил руку к груди, стараясь унять волнение, что не собиралось отступать, несмотря на все его усилия.
– Хана, туль, сэт,* – он заново принялся за деревья. Но от прикосновения ее пальчиков закипела и вспенилась кровь в его жилах.
Оленька любовалась его розовым ушком, которое просвечивалось в солнечных лучах, и, не отдавая себе отчета, несмотря на запрет, прикоснулась к нему.
Что дальше произошло? Она плохо соображала, оказавшись в его объятиях, или на небесах? Или в другом мире, где все плыло и качалось, где звучал Божественный благовест, и шепот, – «Давай сбежим?».
И вот, они несутся рука об руку, не разбирая дороги.
Случайные прохожие еще долго рассказывали тем, кому не посчастливилось увидеть это зрелище. Предзакатное солнце раскалилось добела. Редкие облака, разбросанные то тут то там, по небу, совсем не дождевые, а белые, пушистые, вдруг скучилась в одном месте и пролился голубой дождь, и радугами, тысячами радуг осветилось небо, они сияли и переливались яркими красками и, улыбаясь друг другу, танцевали невиданный танец восторга. Это чудо длилось лишь мгновение, поэтому им никто не поверил.
Она гладила своими пальчиками его шрамы на груди и плечах, а он смотрел на нее удивленными, черными, как ночь глазами, и припухшие «шишечки» на губах, вновь и вновь тянулись к ней, чтобы в который раз убедиться, что загадочная женщина, это сокровище из иного мира принадлежит ему одному. Как? Как я мог жить без нее до сих пор?
Она целовала его, и небо слезилось от умиления, и земля принимала капли дождя, орошая семя, подталкивая новый росток к жизни. Если мужчина и женщина достигают вместе блаженства, содрогается земля, так говорили древние.
Брошенный на скамейке сафьяновый мешочек, подобрала Бике, оглядываясь по сторонам.
– И, где эти сумасшедшие? Что им нужно, на самом деле, если бросили добытый с таким трудом артефакт?
Она горестно покачала головой и пошла в дом.
***
– Тимур, брат мой, нам пора возвращаться. – Лиён присел возле постели больного.
– Что так скоро? Погостили бы еще, хотя, я сам в гостях, но, думаю, Латифе не будет против вашего присутствия.
Тимур с удивлением смотрел на брата, друга, которого, обрел случайно, но за это короткое время столько всего произошло, что расставаться с ним не хотелось. Его взгляд изменился, да, взгляд, если раньше это были настороженные, иногда сердитые глаза, то сейчас они излучали какую-то вселенскую доброту и благодать. Он стал похож на влюбленного мужчину.
И у Тимура мелькнула шальная мысль, он вспомнил, как Лиён смотрел на его сестру, как удивлялся ее красоте, и с надеждой в голосе, спросил:
– Брат мой, да ты светишься… Это Гюль Бике?
– Прости, брат, но нет, это Ольга.
– Жаль, а я бы за тебя отдал сестру, без похищения и калыма, думаю, и она не была бы против. Ну, что ж, поздравляю, рад за тебя. Наши места они такие, истинные чувства здесь проявляются очень быстро. Прости, но поначалу вы были как кошка с собакой, и я подумал, а вдруг?
– Не грусти, Тимур, и Бике встретит достойного джигита, а ты, сам то, уже нашел?
Тимур «вспыхнул» до корней волос, – да кому я нужен, медведь такой, боюсь, как бы хромым не остаться…
– Все будет хорошо, верь Ольге, она такая, все видит, все знает.
***
Последний раз, окидывая взглядом окрестности, и гору Шалбуздаг, внимание Оленьки привлекла странная скала.
– Бике, смотри, это похоже на мужской профиль, профиль Пушкина, да?
– О, Великий Будда! Это еще кто такой? Еще один император? – Лиён, по хозяйски, повернул к себе Оленьку, – все, прощайся, нам пора.
– Гюль Бике, подруга, моя, сестра, спасибо за все, прощай… А, нет, подожди, дочку Розой назови, хорошо? Вдруг, еще свидеться придется, я найду ее, согласна?
Бике, кивала головой, и вытирала платочком набежавшую слезу и махала рукой туда, где только что стояли обнявшись, странные люди, что внезапно ворвались в ее жизнь, и так же внезапно исчезли.
Часть 4 Глава 1
«Алешенька». Тамбов 2014 год.
В полном одиночестве, он сидел на лавочке за школьным двором, вытирая рукавом новенькой школьной формы слезы, и все, что с ними вытекает.
– Опять бабка пилить будет, что «замусолил рукава»…
Рыдания все еще сотрясали его. Светка обозвала «соплей», и надавала тумаков под одобрительное хихиканье одноклассников.
– Ну, что я виноват, что у меня там все время булькает и течет? Во дворе дразнятся, и в школе теперь тоже измываться будут. – Обида опять захлестнула его целиком, и под носом снова стало угрожающе мокро.
Он вытащил из кармашка платочек, высморкался, и увидел, что к рукам прилипла кошачья шерсть.
Из-за этой мохнатой твари, Светка с подружками, называли еще и «живодером».
– Подумаешь, раскрутил за хвост эту тварь, что посмела шипеть на меня.
Всем своим маленьким семилетним сердечком, он ненавидел всю кошачью породу, они, впрочем, платили ему тем же.
Когда маманя, впервые приволокла котенка в дом, как я радовался этому серому комочку, гладил его, подсовывал блюдечко с молоком, на ночь забирал к себе в постель, и мы засыпали вместе вполне довольные друг другом, пока однажды, не приехала бабка, и, брызгая слюной, категорически запретила совместные ночевки в кровати. А потом, мне захотелось погладить шершавый котёнкин язычок, а эта «мурчалка», превратился в упирающегося и царапучего монстра, за что и полетел с балкона пятого этажа. Наверное, он разболтал всем окрестным кошакам этот случай, и, теперь, даже самая драная, и голодная кошка не соблазнялась вкуснейшей колбаской, которой пичкает меня мамаша, а, задрав хвост, удирает прочь.
– А эта, «кобра гигиеничная», блин, бегала по всему двору до ночи – «Мурзик, Мурзик, кыс-кыс». Чтоб и ты пропала вместе с Мурзиком своим. Вечно, как приедет, командует всеми, и мамка слова ей сказать не может. «Алевтина Марковна, хотите коооофе, бразильский, натуральный, Алевтина Марковна – присядьте отдохнуть в креслице, тьфу», ненавижу их всех.
Не, ну мамка она ничего, она мне все разрешает, а как «эта», приедет, так хоть из дома сбегай.
– А теперь еще и эта Светка. Да ладно бы пацаны побили, а то ведь девки, – вообще, позорище, не пойду больше в эту дурацкую школу, а я еще хотел на ней жениться, фигушки, тебе, кобыла. И он погрозил кулачком в сторону школы.
– Ну, что, «кучеряш», опять накостыляли? Как всегда, ниоткуда появился Ромка, такой же черненький, кучерявый и лупоглазый подросток, внешне очень походивший на Алешеньку, только постарше. Он криво скалился, в уголке рта неизменная сигарета.
– Я – инопланетянин, – сообщил он по секрету, в их первую встречу, – мне воздух вашей планеты вреден для легких, вот и приходится дымить, хочешь попробовать? На, угощайся.
Но Алешу тошнило от бабкиных папирос, и он отказался, тогда, год назад. Но сейчас, шмурыгнув носом, он сам попросил.
– Ромка, дай закурить, достали все, забери меня на свою планету, и домой не пойду, там бабка со спринцовкой ждет.
– У тебя, что, запор? – заржал Ромка, присаживаясь рядом, щелчком выбил из пачки одну сигаретку, протянул «нуждающемуся».
– Неее, доктор сказала нос промывать, а то гайморит будет.
– Аааа, вот оно как, – клацнув зажигалкой, протянул товарищ.
Алеша набирал в рот противный дым, и, подражая старшему товарищу, выпускал его, вытягивая губки «трубочкой».
– Светка поколотила? Такое нельзя с рук спускать, ты же мужик, врезал бы ей промеж глаз…
–Ага, ты видел, ее, «жирдяйку»? Ненавижу…
– Что толку просто ненавидеть, отомстить надо.
– Ага, а что я могу?
– Ты все можешь… – многозначительно прищурившись сказал Ромка, и запустил пальцы в свои волосы, нервно почесывая макушку, – айда, покажу.
Девочки-первоклашки, играли в классы. Расчерченные мелом на асфальте квадраты, обозначали от первого по восьмой класс. Девятый, или «солнышко» – это табу, туда нельзя попадать ни ногой, ни битой, иначе проиграешь. Света выигрывала. Одернув кружевной фартук, и прицелившись, она метко бросила камушек в квадрат №8. Остался сущий пустяк, попрыгать, развернуться, стоя на одной ножке поднять биту, и вернуться.
Никто из этой «стайки» девчушек и не догадывался, что из-за угла школы за ними пристально наблюдают два мальчика.
– Смотри, – поучал старший товарищ Алешеньку, – просто представь, что Светка на развороте насупит на этот булыжник, и все.
– И чё?
– И ни чё, представляй, говорю, на нее смотри, не на меня.
Алеша послушно выполнил рекомендации. Однако каким-то образом послушалась и Света, неудачно приземлившись на биту, она упала на асфальт, протяжно закричала «Ооооой», схватившись за ногу. Девочки сгрудились вокруг нее, кто-то пытался поднять, но Света так сильно закричала, – «Больно, больно, не трогайте ноооогуууу», – что ее оставили лежать на асфальте.
Когда эти вопли донеслись до Алеши, он в растерянности вышел из-за угла, не веря своим глазам.
– Это не я, это не я. Это же не я? – он повернулся к Ромке, но того уже не было рядом, парнишка исчез так же быстро, как и появился.
– В медпункт, скорее, Светка, наверное, ногу сломала, – пробежали мимо две одноклассницы, не обратив на Алешу никакого внимания.
***
Алешеньку быстрее ветра несло к своему подъезду, задрав голову, он увидел, что бабушка курит в форточку. Теперь она спрячет пепельницу под мойку, и встретит его, как ни в чём, ни бывало. Так он раньше думал, но не сейчас.
– Домой, домой, под одеяло, под кровать, заткнуть уши, закрыть глаза, заснуть и не просыпаться никогда.
Алевтина Марковна, увидев, как ее внук несется со всех ног в подъезд, затушила окурок, спрятала пепельницу, и вооружившись спринцовкой и банкой с отваром ромашки, открыла дверь.
– Бабуляяяя, – закричал перепуганный ребенок, и по инерции, врезался в живот удивленной женщины, – давненько он не обращался к ней так ласково, подумала бабуля, и спросила:
– Что случилось, Алешенька? Кто за тобой гонится? Половина отвара от удара, расплескалась, но она не обратила на это внимания.
– Скоренько в ванну. Умоемся, и ты мне все расскажешь, хорошо?
Она подталкивала Алешу к двери, а он, обхватив ее руками, никак не хотел отрываться, от единственной защиты на этот момент. Он без сопротивления дал себя умыть, но тут, в руках у Алевтины появилась спринцовка.
– Ммммм, – замотал головой Алешенька.
– Надо, надо, внучек, доктор прописал…
Она подумала, что раз дитенок в расстроенных чувствах, он не будет сильно сопротивляться, и действительно, Алеша обреченно наклонился над ванной и позволил вставить себе в нос ненавистную спринцовку.
– Аааааааа! Дура, старая, ты мне весь мозг выжгла!!! – закричал Алеша нечеловеческим голосом, толкнул бабку в только что защищавший его живот, и выскочил из ванны.
Чуть ли не от порога, он сделал прыжок в постель, зарылся в одеяло, и, обхватив голову руками, стонал, прислушиваясь, как от невыносимой боли горят и плавятся мозги.
Алевтина Марковна растерялась.
– Но эту процедуру доктор прописал, запускать болезнь нельзя, иначе в гайморит перерастет…
Опять, мальчишка вредничает, но крик был настоящий, словно ему на самом деле было очень больно. В недоумении она смотрела то на резиновый носик, то на стеклянную банку с остатками отвара. И, вдруг, решившись, набрала полную спринцовку, наклонилась над ванной, и со всей силы выпустила струю себе в ноздрю. Однажды ее ударило током. Но это было ничто, по сравнению с этой болью. На самом деле, было ощущение, что в ничем не защищенный открытый мозг ударила струя из брандспойта.
– Дура, она и есть дура, надо было сначала на себе попробовать… Докторишко чертов, что же ты не сказал, что потихоньку вливать надо. Чтоб тебе пусто было, скотина.
Она, ухватившись за то место, где еще зудела боль, поплелась разыскивать внучика, чтобы попросить прощения.
– Вооон, из моей комнаты, старая пердунья! Вон, пошла, ненавижу вас всех!
Алеша бросался подушками, игрушками и всем что попадало под руку. На него было страшно смотреть, пунцовое лицо полыхало таким гневом, злобой, и такой недетской безысходностью, что у Алевтины от страха затряслись поджилки.
– Алешенька, прости, – она не отворачивалась, пластмассовые игрушки больно жалили ее дородное тело. Ноги, вдруг стали ватными, она упала на колени, выпучила глаза, хватая ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды, затем ткнулась лбом об пол, и затихла.
– Ба, ты чего? – Алеша растерянно смотрел на бабушку, одной рукой придерживая голову, в которой еще сохранялась боль, – ба, ты чё, померла что ли? – он выскочил из кровати и потянул ее за рукав, – ба, вставай, я не сержусь больше, – но рука безвольно приподнялась и упала с негромким стуком.
– Нет, это не я, я не виноват. Я ничего не сделал…
Кровь схлынула с лица Алешеньки.
– Мама, маааааама! Закричал несчастный ребенок, выскочил на лестничную площадку, и, трясущимися кулачками лупил, во все соседские двери.
Глава 2. «Не такой, как все». Тамбов 2014 год.
В одно мгновение, за очками промелькнуло тысяча мыслей. И мольба о помощи, и страх за единственного сына, и попытка оправдаться, что сын не такой как все, и, самое страшное – тайна его рождения.
Наталья Ивановна бросилась в объятия к Оленьке, Чан Ми получила прохладное прикосновение к своей щечке.
– Вот…– Наташа указала на Алешеньку.
Мальчик спал под капельницей. Влажные колечки черных волос обрамляли бледное личико с заостренным носиком. Его лицо не было спокойным. Брови сейчас, были угрожающе сдвинуты, а через мгновение, все личико скривилось, словно он вот-вот заплачет, и вдруг, улыбка ангелочка растянула припухшие губки.
– Что с ним, Оля? Доктор сделал заключение – эмоциональное потрясение, это понятно, ему ввели снотворное, но сон продолжает быть тревожным.
Оленька присела на стульчик от детского набора мебели «Принц», это был подарок первокласснику Алешеньке. На семейных сборах часто вспоминали, как будучи совсем малышом, он воображал себя императором и, чтобы, непременно была у него корона с алмазами. Тогда, готовя подарок, они много смеялись, оформляя его комнату, а сейчас, в своей кроватке, украшенной двумя коронами у изголовья, лежал бледный, худенький мальчик, который нуждался в помощи.
Она взяла его тощенькие ручки в свои, они были холодны, однако, от них, по рукам Оленьки побежали горячие «мурашки». Она сидела так до тех пор, пока Алешенька перестал гримасничать, на щеках появился небольшой румянец, он задышал ровно и спокойно, как обычный, спящий ребенок.
– Дочурик, побудь здесь, а мы, с тетей Наташей пойдем, чайку приготовим, хорошо?
– Наташ, а где Игорь? – прозвучал обычный вопрос подруги, среди обычного шелеста пакетов и коробочек со сладостями, извлекаемые из дорожной сумки.
Однако Наталья Ивановна вздрогнула, как от удара. Блюдечко задрожало в ее руке.
– Он в больнице, Алевтина Марковна еще не пришла в себя. А что, все так плохо? Вызвать его? Я сейчас позвоню…
– Ты мне сейчас напоминаешь одну дамочку, что ходила к колдунье в лес за советами. Такая же испуганная и заполошная, неуверенная в себе тридцатилетняя девочка. Ну, что произошло? Что тебя тревожит?
– У меня сил больше нет никаких…
Ручки навесного шкафчика были связаны красной лентой, Наташа пыталась развязать туго затянутый узелок.
– А для чего этот бантик? Украшение? – улыбнулась Оленька.
Наталья Ивановна сняла очки и тихонько заплакала.
– Дверцы… Дверцы стучат по ночам, сами по себе…
– Понятно, – она подошла и обняла подругу, – почему раньше не позвонила? Зачем довела себя до такого состояния?
– Оля, мне страшно, я боюсь за Алешеньку, с ним что-то не так.
– Это, смотря с какой стороны посмотреть.
– Что ты имеешь в виду?
– Со стороны обычного человека, может и так, но с другой стороны…
– Что? – она закончила тереть линзы своих очков полотенцем, одела их на нос и с испугом повторила – Что?
– У тебя уникальный ребенок, со способностями, но мы, мы не будем кричать об этом на каждом углу, правда?
Наташа что-то промычала и отрицательно закачала головой.
– А что же делать?
– Для начала, исходя из того, что тут произошло, и происходит, – она посмотрела на шкафчик с бантиком, Алешеньке надо сменить обстановку, желательно на природу. А то, давай махнем к нам, в Москву?
– Нет, Алевтина Марковна, и Игорь…
– Тогда предлагай варианты.
– На дачу?
– Отлично! И Чан Ми отдохнет от своей учебы. Все будет хорошо, подружка моя ненаглядная, все будет хо-ро-шо!
Кого она успокаивала, себя или Наташу? Скорее себя. Почему, держа за ручку мальчика, она увидела «Нижний Мир»? Что это было, предупреждение? Для кого?
Глава 3.
«Лаборатория ненависти». Нижний мир. 214 год.
Меж кронами деревьев, что стволами уходили вверх так высоко, что казалось им, нет конца, статично висели, нервно метались и скользко плавали, дрались и любились, тысячи серых полупрозрачных нечистей. Смотреть на эту слизь было неприятно, и Оленька перевела взгляд на деревья. Откуда они растут кронами вниз ну, не из неба же, в самом деле.
Она выбрала самый мощный ствол, и плавно стала перемещаться по нему вверх. Облачный туман сгущался, уплотнялся, превратился в сумерки, затем в непроглядную темень. Глаза застилали «черные чернила», но она различала основной корень и множественные ответвления в разные стороны она скользила вверх, вот оно самое страшное для человека – тишина, одиночество и темень. Её исследовательский порыв иссяк, мелькнула мысль
– Ой, да ну, его. Мерзкие ощущения, надо возвращаться.
И тут она «вынырнула». В глаза ударил яркий солнечный свет.
Корни деревьев, если они были, остались там, внизу. По инерции, а может и от страха, она поднималась все выше и выше, и вдруг, как на ладони, увидела – озеро. Черное озеро. Так вот откуда растут эти деревья, из Поганого озера, вниз, в нижний мир.
Она слышала, что недалеко от «Пьяного леса», приютилось и «Поганое озеро».
– «А у нас в Рязани ядять грыбы с глазами», вспомнился потешный голос Катерины, из прошлого. Очевидно, это был намек на аномальную зону.
Поднявшись еще выше, разглядела «Пьяный лес», и местечко Тырново, и опушку, на которой когда-то прощалась с Лиёном, отправляя его спасать дядю Севу, и даже нашла поляну, и родную избу, которую плотно стерегут вековые ели.
Она поднималась, все выше и выше, дух захватило от такой красоты.
Озера, озера, озера, словно доисторическое огромное и прекрасное животное смотрело на нее своими разноцветными глазами. Голубая нива, желтая, изумрудная, золотистая, да сколько же их? Двадцать, тридцать? А это Ласковое озеро, была на нем однажды, дальше – Ореховое, Светлое и все они купают в своих чистых водах благодатное солнышко.
Улетучилась тревога, ведь куда ни глянь, простирались величественные леса. А лес для нее, дом родной.
Осень, красная, желтая, зеленая манит и дразнится, окутывает тайной, зовет в дубравы. Там отдохновенье для души, среди лесов, мягкой зелени полей и полноводных рек, совсем другое состояние, там безмятежность, там покой.
По истине, дитя природы, она так и не привыкла к городской суете.
Смертельная усталость от этого вечного напряжения. От этих видений. Постоянный контроль, над своими эмоциями, удерживать в своем поле ближний круг, зондировать внешний, и теперь этот постоянный страх потерять вновь обретенную дочь.
Однако, созерцание родной природы, этого материального мира, такого сказочного и такого хрупкого, успокаивало, вселяло надежду, что не очерствеют души людские и эта вечная борьба, когда то закончится победой светлых сил, над темными, и наступит благодать.
Потом пришло осознание, что это ее судьба, это ее миссия, она неразрывно связана с этой волшебной планетой, и она не имеет права прятаться в глуши, когда «погане» будут переворачивать мир с ног на голову. Так, что? Отдать на попрание врагам рода человеческого, этот рай земной? Нет. «Покой нам только снится». Значит, опять – бой?
– Но зачем мне это все показывают? Скопление нечисти в одном месте, и в таком количестве, говорит о том, что там что-то затевается.
Она вытянула руки и с головой «нырнула» в черную муть озера.
***
Внизу, на огромной площади, шумела, бряцала оружием и доспехами коричневая масса. Когда-то и они были людьми, теперь они назывались «погане» с налитыми кровью глазами и осатанелой ненавистью, к верхнему миру. Чувствовалось, что в этой неуправляемой толпе, идет брожение. Накручивая себя рычанием, хриплыми возгласами, они готовы к мятежу – стихийному, жестокому, кровопролитному.
– Так уж и стихийному?
Оленька присмотрелась. В толпе, то там, то здесь появлялись «рогачи». Одежда на них была не коричневая, а темно-красного цвета, без головных уборов, но с небольшими рожками. Видно было, что это «заводилы». Они периодически подскакивали, выкрикивали угрозы, показывали непристойные жесты.
А та часть коричневой толпы, вокруг одного рогатого, единым духом подхватывала призыв к действию – кто – ревом, кто – бранью, кто вытьем. И так по всему периметру.
– Похоже, их готовят к сражению. Но у нас, же с ними перемирие…
Она невидимо «затесалась» между протестующими и услышала слова «портал», «предательство», «измена», «Москва». И, вдруг, она похолодела от ужаса.
– Неужели Чан Ми опять ходила ванну и открыла портал?
– Так, стоп, погане и рогачи исполнители, а кто варит эту мерзкую кашу? Она отошла подальше от толпы, и, прислонившись к фонарному столбу, что злобно щерился разбитым плафоном, прикрыла глаза.
Деревенская изба ярко освещалась открытым огнем из черных и коричневых толстых свечей. Они, словно букет из экзотических, чуждых нашему миру цветов в вазоне, пылали головками, плавили свои стебли и черная кровь из них каплями падала на деревянный стол.
Возле печи, спиной к Оленьке, стояла сгорбленная старушка, в опрятном синем платье в белый горошек. Когда-то тонкую талию опоясывал накрахмаленный белоснежный фартук, завязанный огромным кокетливым бантом на спине. Она помешивала черпаком с длинной ручкой, содержимое закопченного казана в печи, периодически пробуя варево на вкус.
Распахнулась дверь, и на пороге появился молодой человек лет тридцати. На фоне серой майки без рукавов, его татуировки, что сплошь покрывали руки и шею, отливали синевой. Узкий черный галстук на голой шее. Черные бриджи с высокими, до колен сапогами, в одной руке плетка, которой он похлопывал по ладони второй руки.
Старушка, видать, глуховата, она никак не отреагировала на шум у двери. Да, и мужчина, похоже, был у себя дома, он и не оглянулся по сторонам, а сразу направился к старушке. И тут, Оленька сдвинула брови. Мужчина хлопнул своей плеткой по тому месту у женщины, что ниже спины, та вздрогнула, но не повернулась. И тогда он просунул свои руки ей подмышки, и, видимо стал тискать грудь, а бабулька, озорно захихикала, и повернула к нему свой открытый беззубый рот.
Люди преклонного возраста, редко смотрятся в зеркало. Что там можно увидеть интересного? Бывает, взглянешь, иногда, мимоходом, вздрогнешь, и все, не нужное это приспособление в старости. Вот и колдунья Опера в свои сто семь лет не разглядывала свои морщины и обвисшую кожу. Но как она выглядела со стороны, она знала. И, сейчас у нее «побежал мороз по спине». Эта бабушка выглядела точь-в-точь она, столетняя Опера, до того, как повернула время вспять, и стала молодой женщиной. Потрясенная она наблюдала затылок мужчины, который, по-видимому, целовался с этой, с этой, с этим, ее двойником.
– Ну, все, все, хватит, Траян, а то половником огрею, у меня уже все готово.
– Так это дядя Траян?!? Ничего себе, комедия, сцена первая, акт первый, пролог – ее заледенелая спина взялась испариной, из-за затылка мужчины выглядывала Оленька, в точности такая, как сейчас, все в том же кокетливом платьице в горошек и в еще более кокетливом фартучке.
– Щи свои, сама хлебай, Ада, я не за этим пришел.
– Ада, Ада, не помню я такого имени, кто это? – растерялась Оленька.
Девушка закрыла печь заслонкой, повесила половник на гвоздик, и проворковала:
– Тогда пройдемте сюда, мой повелитель, – и она открыла тяжелую, крепко сбитую из досок дверь.
***
Ровные, чисто выбеленные стены, высотой под три метра, от пола до потолка, были заставлены клетками с белыми мышами, поделенные на секции. Шум стоял неимоверный. В первом отсеке, бедные мышки, с выпученными красными глазками постоянно подскакивали, ударялись головой о клетку, Оленька вначале подумала, что на них надеты красные шапочки, но нет, это была их собственная кровь, которая, после каждого скачка, капелькой появлялась на голове. Но они продолжали скакать, пока обессиленные, или мертвые, не падали на пол.
Во втором, они в неистовстве, окровавленными пастями, грызли прутья своих клеток, теряя зубы и куски плоти.
В третьем просто кружились, как собака гоняется за своим хвостом, пытаясь отгрызть его в необъяснимой злобе.
Траян и Ада шли вдоль клеток, наблюдая за животными, и видно было, что это зрелище доставляло им удовольствие.
Она не чувствовала запахов, но ей казалось, что она вдыхает пары ненависти, что клубились в этой комнате, которой не было конца. Она увидела и этот ядовитый источник, оцинкованный длинный стол был заставлен подносами, с кусочками мяса. Рядом с ними лежали шприцы, наполненные какой-то зеленой массой, что как живая субстанция, меняла цвет, и пузырилась, словно пытаясь выпрыснуться из стеклянной тюрьмы, освободить свое нутро, что разъедало ее изнутри.
И, вот этот продукт, накачанный лютой злобой, они скармливали своим рогуль-чилимам, что бы в один момент направить, ее эту злобу в нужном направлении. Да, собственно говоря, путь уже озвучен, и он уже витает на майдане, растекается, ползет, по улочкам нижнего мира, отравляя своими испарениями, всех, кто попадается на пути.
– Так, что, конец перемирию? Опять война? – от этой мысли на нее нашло какое-то безразличное оцепенение, она все смотрела и смотрела застывшим взглядом в одну точку, где только что стояли две легковесно болтающие, удовлетворенные друг другом бледные поганки.
Траян, тем временем переходил от одного подноса к другому, рассматривал блюда, причмокивал языком, нюхал, закатывая глаза, как законченный наркоман, от обилия высококачественного товара.
– Ну, что я скажу тебе, Ада, молодец! А эта, как ее…япошка, что ли?
Оленька вздрогнула и сбросила с себя оцепенение.
– Та, что появилась в верхнем мире? Чан Ми? – Ада блеснула чужой ослепительно-белозубой улыбкой, – она кореянка. Очень сильная ведьма, но, все под контролем, с ней уже работают. В нужное время она окажется в нужном месте, и тогда…
Глава 4
«Сбор». Избушка в тамбовском лесу. 2014 год.
Оленька низко, до земли поклонилась, приложив правую руку к сердцу.
– Слава Роду! Благодарствую, что откликнулись на мой зов.
– Мир вашему дому!
– Будем здравы!
– Приветствую! – послышалось со всех сторон.
– Здравствуйте же многие лета! – пробасил Всевладий, принимая в свои широкие объятия вошедшую, и целуя ее троекратно.
Арина и Ксана обняли Оленьку с двух сторон, и так стояли они, но тут Гриня стал протискиваться меж юбок.
– А ну ка, будя девку слезами омывать, дайте и мне облобызать красавицу нашу!
Оленьке пришлось опять наклониться, подставляя щечки для поцелуя.
– А где же Розочка наша? Почему не взяла с собой? Восемьдесят восемь годков пролетело, как приняли мы ее из твоего лона, сколько же ей сейчас-то?
–Ч…Четырнадцать, – умоляющий взгляд на дядю Севу, и она понуро опустила голову.
– Гриня, исчезни – устало буркнул Всевладий, – Лека, иди, ко мне, присядь рядышком. Кто старое помянет, тому глаз вон.
– А чё, сразу глаз – то? Исчезни… Чуть что, сразу исчезни… Я просто, поинтересовался. Дана, рыбка моя, скажи им, я ведь так, спросту, – усаживаясь рядом с русалкой, проворчал обиженный домовик. – Я, что ли развеял жемчужинку нашу, во вселенной? А теперь «созывает» она…Дите ещё опыта не набралось, а тут такая канитель…Данка, че молчишь? – он толкнул ее локтем в бок.
– Утомляешь, дедуля, не приставай. Лиёна надо возвращать, почему о нем никто не вспоминает? – прошипела в ответ девушка, не разжимая губ.
– Кто о чем, а вшивый о бане, тьфу на вас. Он подтянул свои ножки к подбородку, и, откинувшись на спинку стула, заскулил – ой, ёёй, у меня сейчас начнется дэпрэээссия.
Оленька с отчаянной надеждой вглядывалась в бровастое и бородатое лицо своего дяди. Кто как ни он защитит, ободрит, восстановит сложившийся веками мировой порядок, а впрочем, знает ли он, вообще, что происходит? Прочитать его мысли было невозможно, разглядеть что-то на улыбающимся лице, тоже. Однако, она заметила легкие тени, что появились у него под глазами, и не почувствовала, а скорее поняла какое бремя ответственности лежит на нем.
Да, ее любовь эгоистична, как у любой матери, она готова разорвать на кусочки, любого, кто только вознамерится причинить вред ее чаду. Там, в своих видениях, у нее уже чесались руки, уничтожить, раздавить, взорвать эту лабораторию ненависти, и дядю Траяна, и эту Аду, что посмела напялить на себя чужой образ. Зачем, кстати, она это делала? Всему должна быть причина, что-то здесь не так, надо будет посмотреть, что за этим кроется. Но она сдержала себя, все должно идти своим чередом, по закону вселенной.
И, сейчас, вглядываясь в лицо Всевладия, владеющего всем, она поняла, конечно, он знает, что лютая пучина в нижнем мире уже льется через край, и уже не слова, а действия ждет от него его народ, хлебнувший горя не в одной войне.
– Мы слушаем тебя, Ольга, – торжественно провозгласил Всевладеющий, – мы явились по первому твоему зову, говори.