Михаил Зуев
Белладонна
– Прости! – я схватил её руку.
– Ничего… – она больше не плакала. – Ты же не знал.
Встала.
– Ладно. Лежи, поправляйся, кушай с ложечки – за мамочку, за папочку…
Я улыбнулся.
– Ты хороший. У тебя всё будет хорошо. Мне было тепло работать с тобой. Прощай!
– До свидания… – протянул я.
Через час пришла Громилина.
– Мария Дементьевна, – попытался я сесть на кровати, – давайте, поработаю сегодня и вечером домой пойду!
Она подошла, аккуратно взяла за плечи и уложила обратно.
– Ни работать, ни домой я тебя не пущу. Работать и без тебя найдётся кому. А насчёт домой – так в общежитии есть нечего, уж мне-то известно. Поэтому остаёшься здесь. Будешь есть и спать. Вот это твоя работа на следующие сутки. Завтра – свободен, иди на все четыре стороны, герой. А мамаша, как оклемается, так скажу ей, за кого теперь должна всю жизнь свечки ставить и записочки на молебны оставлять…
Наевшись всяких, непонятно откуда взявшихся, вкусностей, и сразу отяжелев, я повернулся на бок и моментально, без снов и видений, отключился.
– Поели, можно и поспать, поспали, можно и поесть… – мечтательно протянул Джинни.
* * *
… После суток на койке в роддоме я уж было собрался идти домой в общагу, как пришёл Лёшка.
– Ты как тут? – спросил я.
– Стреляли! – рассмеялся он. – Я за тобой. Как ты один пойдёшь? Вдруг голова закружится.
В день опять работала Громилина.
– До свидания, Мария Дементьевна! – улыбнулся я, заглядывая в ординаторскую. Она оторвалась от бумаг, и только молча помахала рукой.
Мы шли по улице.
– Что делал вчера? – спросил Лёшка.
– Жрал и спал.
– Весь день?
– Ага.
– Значит, ты ничего ещё не знаешь?
– А что я должен знать?!
Узнать мне предстояло многое. За сутки, что я отсутствовал в жизни, – Берзин надрался, сел за руль, въехал в столб, разбил машину в хлам, но остался жив, хоть и попал в травматологию с переломом правой вертлужки46. Надрался же он не просто так. Надрался он после того, как сбежала жена. Сбежала она тоже не просто так. Натала-Тала с Лосем уехали из города в неизвестном направлении.
Я хотел было тут же нестись в больницу, но мудрый Лёшка удержал:
– Дай ему хоть день-два покантоваться – самому с собой. Вот только рожи твоей там сейчас не хватало.
В общаге меня ждала пустая комната. Правильнее сказать, не ждала. Дверцы пустого шкафа открыты. На столе – сложенный пополам листочек, вырванный из тетради в клеточку. Я развернул. Блёклой фиолетовой шариковой ручкой накарябанный, с берега песчаного карьера на меня глядел ржавый слепой бульдозер. В углу оттиском печати алел помадный след Конфетиных губ.
Ещё два дня я словно сомнамбула ходил на работу. Роддом притих. Громилина молчала. Я тоже. Я не знал, что спросить у неё. А она не знала, что сказать мне. Вчера, в последний день, я пришёл в одиннадцать – прощаться. Она выслушала мои сбивчивые слова, взяла обеими руками за голову, нагнула, поцеловала в лоб, махнула рукой – иди! И я пошёл, не оборачиваясь. Пошёл в травматологию.
Берзин лежал на высокой кровати. Скелетное вытяжение: в правом бедре – спица, за спицей струны, на струнах – гиря.
– Садись, – приказал мне, кивнув на единственный фанерный стул, где красовалось судно. – Но, чур, мой трон не занимать! – Он был уже способен шутить. – Вышло – как вышло. – Ты чего такой смурной?
– Ничего, – тихо ответил я, – зашёл по… попрощаться. – Мой голос предательски дрогнул.
– Не расстраивайся, – горько улыбнулся «Мишка Олимпийский». – Ведь то, что не убивает, делает нас сильнее? Так? – Я молча кивнул. – А вот и хуйня. Оно всё равно убивает, только не до конца и не сразу. Но, пока не убило, можно и потрепыхаться чутка. Согласен? – Я снова кивнул.
– Будешь? – спросил, протягивая «любительские». Не дождавшись ответа, закурил.
– Вот ты думаешь, мы божьим делом занимаемся? Как сказать… Мы запускаем в мир всех. Бандитов, убийц, садистов, жуликов, подлецов – в том числе. Кабы знать, кто есть кто, кто будет кем… А ещё – мы отсроченно нагружаем Харона. Так божье это дело или нет? А, студент? – Я недоумённо пожал плечами. – Божье, Мишка, божье! Я в этом глубочайше уверен! Ничего белого пушистого романтичного в нашей работе нет, то правда. Но мы солдаты замысла божьего. За это нам грехи наши простятся! И действуем мы не сами, по Его замыслу действуем… а атеисты пусть… пусть на хуй идут.
– Аристарх Андреевич… – хрипло прошептал я.
– Не перебивай. Знаю, чего ты от меня ждёшь. Ждёшь – значит, получай. Ты ведь уже взрослый. Имеешь право знать правду. Что такое женщина? А всё! И жизнь, и смерть. Вот я дарю жизнь, а сам чуть не принял смерть от дарящей жизнь другим. Но – отбирающей у меня. Ты пока ещё не видел, не встречал женщину. У тебя всё впереди. Знаешь, чего тебе желаю? Останься жив – после! Не всегда и не всем удаётся. Женщина – это чёрная дыра. Не думай, я не про анатомию. Она – портал преображения смерти в жизнь, и жизни в смерть.
Берзин замолк. Я балансировал на предательски скрипучем стуле, не смея шелохнуться и поднять глаз.
– Эх, нагрузил я тебя! Прости. Минутная слабость. Так бывает. Ладно, иди сюда, обнимемся! – его твёрдая щека колючим наждаком пропахала мой румянец, любовно выскобленный иноземным «Филипсом». – Наверное, не увидимся больше. Но если вдруг что, приезжай в любое время! Для тебя найдётся место. И не только в роддоме. Здесь… – он положил руку на грудь.
Я спускался по лестнице.
– Хорошо тому лечиться, от кого ушла жена, меньше тянет удавиться, больше времени для сна… – сформулировал мудрый всякое видавший на своём веку Джинн.
Вернулся в общагу. Середина дня. В пятьдесят второй – никого, не пришли ещё из хирургии. В дверь постучали.
– Открыто! – заорал я. Дверь отворилась. Вошла Маша.
– За мной родители приехали. Мы с Ленкой Бабочкиной сейчас уезжаем.
– Хорошо, – кивнул. – Счастливого пути.
– Ты не грусти. Мы ненадолго прощаемся. – Погладила, сначала по щеке, потом по синякам на локтевых сгибах. – Ну, вот никак ты не можешь без подвигов. – Я закрыл глаза.
Застучали невидимые каблучки. Остановилась. Тихо-тихо сказала три слова. Сказала и вышла. Слабые ноги мои подкосились, и я бессильно упал на сиденье стула.
* * *
То, что творилось вечером в «Красной горке», было страшно. Артур и Никогайос задали отвальную, какой я в жизни не видел. Не пил – был ещё слаб. Юрка ужрался в говно, два километра до дома я тащил его на плече. Когда уставал, сбрасывал тело на газон и падал сам. Потом поднимался, брал в охапку и снова тащил. Белая Юркина майка стала серо-чёрной. Когда нас, вползающих в здание, узрела общажная вахтёрша, лишь в ужасе всплеснула руками.
Утром принесли телеграмму, и мы выпили. Ибо не выпить было нельзя. Пятьдесят вторая после вчерашней ночи оказалась окончательно разгромлена. Остался последний штрих. Его сделал я. Взял со стола пачку сахарного песка, рассыпал по полу.
– Саха́ра.
Поднял с пола пустую бутылку. Нассал. Поставил по центру.
– Оазис…
Эпилог
Колёса полупустой электрички на Москву споро выстукивали по рельсовым стыкам «Турецкий марш». Напротив меня Лёшка с отсутствующей полубезумной улыбкой, привалившись больной после вчерашнего головой к оконному стеклу, мял в руках серенькую бумажонку.
– Дай ещё полюбоваться, – попросил я. Он, молча, протянул. Я, уже в который раз, развернул:
– Уезжал всего лишь мужем, возвращается отцом! – задумчиво сказал Джинни. А ведь ты прав, потусторонний. Остался последний вопрос. Кем возвращаюсь я?
* * *
– Выхожу!
Это Лисёнок. Точно, уже «Реутово». Мы, было, подхватились – помочь с чемоданами, но Танька остановила жестом. – Они пустые, совсем лёгкие!
– Р…ут…во, сл…дующ… Н…вогиреево… – прошамкал дежурный ангел железных дорог.
– Пойдём в тамбур, дёрнем слегонца по «Дымку», – Лёшка подхватил чемодан, рюкзак, гитару. Мы с Юркой потянулись следом.
– Чего делать будешь? – тупо спросил я. Как будто не знал.
– Жену с дочуней из роддома встречать.
– Весело теперь у тебя…
– Ничего, переживём.
– Н…вогиреево! – захрипело радио в тамбуре.
– Кидайте петушка, я пошёл!
– Давай, Лёх!
– Будь, Лёш!..
Лёшка ступил на платформу, не спеша повернулся лицом по ходу поезда, близоруко прищурился. Внезапно – бросил на землю вещи, в один прыжок заскочил обратно в тамбур.
– Юрка, бля, дверь!.. Дверь держи! Держи ногой, не отпускай!.. – схватив меня обеими ручищами сзади за шиворот и за брючный ремень, – со всей дури вышвырнул на платформу! Я вылетел как мешок с картошкой; потеряв равновесие, грохнулся на четвереньки, пропахав коленями и ладонями шершавый асфальт платформы.
– Ты охуел?!..
Но он не услышал, кинулся из тамбура в вагон.
Я поднялся. Впереди, там, где остановка первого вагона, стояла она. Стояла, теребя косу. На негнущихся ногах доковылял, хотел спросить «ты откуда?» – но язык не слушался.
– Я знала, ты вернёшься! – взяла за ободранную об асфальт ладонь. И мы пошли. Мы всё шли и шли, не глядя друг на друга. Только – рука в руке. Спохватился: вещи забыл. Оглянулся. Плетущийся позади навьюченный своей и моей поклажей Лёшка виновато улыбнулся.
Я посмотрел в её глаза. В них отражалось небо.
Она
была
небом.
19 сентября – 10 октября 2019 г.
Первая часть «Белладонны» на этом закончена. Ещё три будут доступны вскоре. Приглашаю издателя.
E-mail: mikezuev@gmail.com
Фейсбук: https://www.facebook.com/formikezuev
