Лев Лопуховский
Июнь 1941. Запрограммированное поражение

Уровень знаний и подготовки прибывающего для комплектования Академии преподавательского состава чрезвычайно разнообразен. В отдельных случаях (а таких есть примерно 20 человек) просто не пришлось их допустить к преподаванию. С такими командирами-преподавателями пришлось организовать курсы доподготовки, и до мая месяца они у нас будут заниматься на организованных для этого курсах. Только после этого мы их поставим, если можно так выразиться, в строй для преподавания.

Для того, чтобы полнее охарактеризовать то, что я изложил, я приведу следующие цифры: например, в академии из числа всех преподавателей, находящихся в академии, не имеют боевого опыта 81 человек – они ни разу, нигде, ни в какой войне не участвовали; с командным стажем в армии от 5 до 10 лет – 90 человек. Видите, какой небольшой командный стаж в армии»^[263].

Хозин имел все основания сетовать на нехватку квалифицированных кадров в своем учебном заведении: в мае 1939 г. вместо 40 профессоров, положенных ему по штату, там было только 2, вместо 105 доцентов – 19, а вместо 75 адъюнктов – 9. Не хватало трети всех преподавателей^[264]. Но возглавляемая им академия испытывала трудности и со своими слушателями. В своем дальнейшем выступлении Хозин отметил: «Академия сейчас численно чрезвычайно выросла и имеет в своем составе 2500 человек. Когда в 1938 г. принимался тот состав, который должен быть выпущен в этом году, то из 610 человек были приняты 453 человека с плохими оценками, причем они имели не только по одной плохой оценке, но по 2–3—4 и даже больше. Все это создает такое положение, при котором мы в ряде случаев работаем с командным составом – слушателями впустую. Я считаю, что на будущее нам нужно отказаться от такой погони за количественным комплектованием академии слушателями и перейти на качественный отбор»^[265].

Тут нельзя не вспомнить одного из таких горе выпускников академии имени Фрунзе, в 1939 г. умудрившегося в одном боевом приказе сделать 92 грамматические и технические ошибки…^[266]

В наиважнейшем деле подготовки для Красной армии военачальников оперативного и оперативно стратегического уровня особое место занимала академия Генштаба, сформированная по приказу Ворошилова от 11 апреля 1936 г. Ее первым начальником и комиссаром стал Д.А. Кучинский (1898–1938, расстрелян), занимавший ранее должность начальника штаба крупнейшего в СССР Киевского военного округа. Из других академий туда были переведены лучшие из лучших начальников кафедр, профессоров и преподавателей, такие как М.И. Алафузо (1891–1937, расстрелян), М.А. Баторский (1890–1938, расстрелян), П.И. Вакулич (1890–1937, расстрелян), А.И. Верховский (1886–1938, расстрелян), А.И. Готовцев (1883–1969), Я.М. Жигур (1895–1938, расстрелян), П.П. Ионов (1897–1968), Г.С. Иссерсон (1898–1976, арестован 07.06.1941 и приговорен к расстрелу, замененному на 10 лет лагерей), Д.М. Карбышев (1880–1945, погиб в германском концлагере), А.В. Кирпичников (1889–1974), Н.А. Левицкий (1887–1942, умер от болезни), А.Д. Малевский (1891–1938, расстрелян), В.А. Меликов (1897–1946, арестован 18.01.1942, умер в тюрьме), С.Г. Михайлов (1882–1938, расстрелян), В.К. Мордвинов (1892–1971), И.X. Паука (1883–1943, арестован 01.07.1941, умер в тюрьме), А.А. Свечин (1878–1938, расстрелян), Е.Н. Сергеев (1887–1937, расстрелян), Н.И. Трубецкой (1890–1942, арестован 11.07.1941, расстрелян), Ф.П. Шафалович (1884–1952) и Е.А. Шиловский (1889–1952). Кроме штатных преподавателей лекции в академии Генштаба читали заместители наркома обороны М.Н. Тухачевский (1893–1937, расстрелян), А.И. Егоров (1883–1939, расстрелян) и Я.И. Алкснис (1897–1938, расстрелян). Командующие ключевыми военными округами И.П. Уборевич (1896–1937, расстрелян) и И.Э. Якир (1896–1937, расстрелян) проводили для слушателей показательные военные игры.

Все вышеперечисленные попали в этот список не случайно. Он состоит из преподавателей академии Генштаба, отмеченных в мемуарах одного из их благодарных воспитанников – А.М. Василевского. Александр Михайлович быстро вырос в прославленного военачальника, заслужил многочисленные награды и звание маршала Советского Союза, занимал ряд высоких должностей в вооруженных силах СССР, включая пост начальника Генштаба^[267].Из 27 перечисленных им человек 16 были расстреляны, причем 15 – в период печально знаменитых 1937–1938 гг. Трое попали в заключение, которое удалось пережить лишь одному. И только один из всего списка погиб во время Великой Отечественной войны от рук нацистов.

Под стать своим незаурядным преподавателям оказался первый набор слушателей курса академии Генштаба, прошедших через сито строжайшего отбора. Все они еще до поступления в академию прекрасно зарекомендовали себя на военной службе, обладали боевым опытом и, как правило, высшим военным образованием. Результат столь гармоничного сочетания учителей и учеников не замедлил сказаться: последние оказались на редкость богатыми на выдающиеся военные карьеры. Уже во время Великой Отечественной войны 2 из них стали начальниками Генерального штаба (А.М. Василевский и А.И. Антонов), а 4 командовали фронтами (И.X. Баграмян, Н.Ф. Ватутин, Л.А. Говоров и П.А. Курочкин). Среди остальных были 11 начальников фронтовых штабов и 1 начальник штаба флота, 8 командармов, свыше 20 начальников штабов армий, около 40 командиров соединений, 6 руководителей управлений Генштаба и НКО^[268].

Не умаляя личных заслуг этих незаурядных военачальников, отметим, что стремительный карьерный рост многих из них стал следствием беспрецедентного вакуума, созданного на верхнем эшелоне Красной армии в результате массового избиения ее высших командных кадров. Возникшие там многочисленные вакансии пришлось срочно заполнять теми, кто оказался под руками. Занятия в академии начались 1 ноября 1936 г., но уже следующим летом 26 слушателей получили назначения на высокие командные и штабные посты, не дождавшись окончания учебы. Еще 14 были зачислены в распоряжение Управления по комначсоставу, а 20 переведены на преподавательскую работу в своей же академии. Вместе с тем далеко не у всех попавших в первый набор академии Генштаба дальнейшая биография сложилась успешно. Семеро были уволены из РККА в течение первого года после начала занятий, а из продолжавших к тому времени учебу 68 слушателей 58 оказались запятнаны разного рода подозрениями или изъянами в биографиях^[269].

Неудивительно, что со второго курса отчислили еще 17 человек, среди которых были будущие маршалы Л.А. Говоров и И.Х. Баграмян, а также ставший впоследствии генералом армии П.А. Курочкин. Некоторых из них уволили из армии, хотя и не арестовали^[270]. В результате полный курс академии Генштаба удалось завершить лишь около 40 из 135 слушателей ее первого набора. Торжественная церемония их выпуска состоялась 14 августа 1938 г. Вместе с ними права выпускников получили все те, кто был досрочно направлен на работу, а также некоторые из преподавателей академии, например, Иссерсон, Карбышев, Левицкий и Меликов^[271].

Однако даже дипломы академии Генштаба не давали своим обладателям гарантий на избавление от подозрений. В предвоенные годы под каток репрессий попали 27 ее слушателей и выпускников. Жизнь большинства из них оборвал расстрел. Лишь двое – А.М. Кущев и П.Г. Ярчевский – еще во время войны вышли на свободу, вернулись в армию и, несмотря на несмываемое клеймо в личном деле, сумели дослужиться до генеральского звания. Начальника штаба 6 й армии генерал майора Г.И. Соколова арестовали в мае 1941, а в июле 1943 г. он умер в тюрьме. За время войны репрессировали еще шесть выпускников, двое из которых были расстреляны (В.Е. Климовских и Н.И. Трубецкой, учившийся в академии Генштаба, будучи помощником начальника ее кафедры оперативного искусства по военным сообщениям). A на фронтах Великой Отечественной войны погибли 11 слушателей первого набора – втрое меньше, чем пострадали от своих^[272].

Ущерб Красной армии не ограничивался прямыми потерями от репрессий среди преподавателей, слушателей и выпускников академии Генштаба. В результате предвоенного избиения своих лучших кадров она в значительной мере утратила былую способность воспитывать большие группы обладавших обширными знаниями, самостоятельно мысливших и инициативных военачальников. Это произошло прежде всего из за резкого снижения уровня преподавания. Характерный пример: 2 октября 1937 г. должность расстрелянного начальника академии комдива Кучинского занял полковник И.Т. Шлемин. Уникальное учебное заведение, призванное готовить военных работников оперативно стратегического уровня, возглавил бывший командир 201 го сп – заурядного тактического формирования^[273]. Прежняя творческая атмосфера там уже не восстановилась, и, как следствие, резко упало качество знаний выпускников. Летом 1940 г. на госэкзаменах по оперативному искусству из 48 человек набора 1938 г. только 2 получили оценку «отлично», 19 – «хорошо», а 16 – «посредственно». Остальные 11 сдали на «неудовлетворительно» и остались без диплома^[274]. Последующие выпуски академии больше никогда не достигали таких успехов, которыми прославился ее первый набор, по праву прозванный «маршальским курсом».

Судьба академии Генштаба является лишь одним из примеров резкого ухудшения системы подготовки военных кадров в СССР как раз накануне войны. Печальные результаты ущерба, причиненного ей необоснованными репрессиями, отчетливо проявились на войне с Финляндией. Тогдашний начальник Генштаба Мерецков на декабрьском совещании 1940 г. признал: «Из наших вузов и академий выходят кадры, недостаточно овладевшие знаниями и практическими навыками по боевому использованию родов войск и современных средств боя. Они не могут правильно и быстро организовать взаимодействие родов войск на поле боя и не имеют правильного представления о характере современного боя. Это происходит потому, что вся система подготовки кадров командиров сверху донизу не отвечает требованиям, которые предъявляются к подготовке командиров современного боя»^[275]. Но еще до окончания «Зимней войны» произошел весьма характерный эпизод. Раздраженный неудачами Сталин в присутствии других членов Политбюро спросил Ворошилова: «Почему наша армия топчется на Карельском перешейке, неся большие потери? Где обещанные успехи?» А тот не сдержался и огрызнулся: «А с кем воевать-то? Все думающие командиры расстреляны, а новых нет»^[276].

Печальные последствия предвоенных репрессий в Красной армии усугубила нехватка командиров, обладавших боевым опытом Первой мировой войны. Тому были свои объективные причины, ведь значительное число офицеров царской армии погибло или бежало из страны в ходе революции и Гражданской войны. Но даже многим из тех, которые защищали советскую республику с оружием в руках, так и не удалось заработать в ней полное доверие. А ведь им нередко приходилось сражаться против своих же бывших товарищей, воевавших на стороне белых, и тем самым на деле доказывать свою преданность новой власти. К концу Гражданской войны в Красной армии служили примерно 75 тыс. из 250 тыс. бывших офицеров и генералов. Многие из них занимали ключевые должности. В частности, начальниками штаба дивизий РККА за годы Гражданской войны были примерно 600 бывших офицеров. В межвоенный период их методично «вычищали» из армии, а в 1937–1938 гг. жертвами репрессий стали 38 из уцелевших к тому времени 63 бывших начштадивов^[277]. В итоге из сотен бывших «военспецов», имевших боевой опыт на должности начштаба дивизии, к началу Великой Отечественной войны на службе в Красной армии сохранились лишь 25… Многие из них лишились своих должностей не по возрасту или состоянию здоровья, а только из за неподходящей анкеты. Подобные меры окончательно добили преемственность РККА со старой русской военной школой, и без того основательно разрушенную революцией.

Репрессии не только нанесли Красной армии невосполнимые потери в командных кадрах. Не менее тяжело отразились они на морали и дисциплине личного состава, существенно подорвав взаимное доверие бойцов и командиров. Да это и понятно, ведь многие известные всем и каждому в СССР полководцы, легендарные герои Гражданской войны, воспетые в стихах и прозе, чьи портреты можно было встретить везде и всюду, включая школьные учебники, в одночасье оказались матерыми заговорщиками, двурушниками, шпионами, диверсантами и предателями. Основной причиной многочисленных проблем, ошибок и недочетов в армии и государстве была объявлена враждебная деятельность замаскированных «врагов народа». Поиск этих «врагов» и их разоблачение провозглашались первейшим долгом всех граждан страны, в том числе и военнослужащих. В результате началась настоящая вакханалия доносов. Бойцы теряли веру в своих командиров и с подозрением следили за каждым их шагом. Командиры в свою очередь снижали требовательность к подчиненным, боясь вызвать их недовольство.

По всей стране и ее вооруженным силам распространилась гнетущая атмосфера страха и взаимного недоверия. Больше всего это касалось высшего командного эшелона РККА, наиболее тяжело пострадавшего от репрессий. Недавние близкие боевые товарищи из кожи вон лезли, стараясь предугадать, кто же из их окружения окажется очередным «врагом народа», чтобы заранее от него откреститься. Отчаянно пытаясь уцелеть, они наперегонки писали доносы и выступали на собраниях, обвиняя друг друга во всех смертных грехах. Настроение тех лет хорошо передает диалог между начальником Артиллерийского управления Красной армии комдивом Г.К. Савченко и начальником Политуправления РККА, заместителем наркома обороны СССР армейским комиссаром 1 го ранга Л.З. Мехлисом. Он произошел во время выступления Савченко на заседании комиссии Главного военного совета по вопросу военной идеологии 13 мая 1940 г.:

«Савченко: …Я должен прямо сказать, что у нас не принято говорить о положительных качествах противника. Если я соберу своих помощников и отзовусь о формах работы иностранных армий положительно, то заранее знаю, что из 10 присутствующих 9 будут писать донесение.

Мехлис: Вы здесь преувеличили, но человека 2–3 напишут»^[278].

Весьма характерно, что Мехлис даже не пытался отрицать существование массового доносительства, не имевшего, по существу, никакого рационального обоснования, а только оспаривал его масштабы. Такая обстановка не только не способствовала укреплению единства и спаянности рядов армии, но и необратимо их разрушала. Больше того, всеобщая подозрительность несовместима с любыми проявлениями самостоятельности и инициативы. Ведь за малейший промах виновник рисковал оказаться под градом политических обвинений, оправдаться от которых было практически невозможно, со всеми вытекавшими из этого последствиями для себя и своих близких.

Наилучшие шансы пережить предвоенные чистки получили те, кто никогда и никуда не высовывался. Такие люди беспрекословно и бездумно выполняли любые распоряжения сверху, какими бы бессмысленными они им не казались, а потом пассивно дожидались новых руководящих указаний. Они не желали рисковать и брать на себя малейшую ответственность за принятие решений. Подобное поведение несовместимо с успешным выполнением обязанностей настоящих командиров. То, что было удобно и выгодно для безбедного житья отдельных людей, зачастую наносило непоправимый ущерб общему делу, тем более в условиях войны. Ведь вышестоявшие инстанции, слабо знакомые с обстановкой на местах, частенько принимали решения далекие от оптимальных, а иногда даже совсем неверные или безнадежно запоздавшие. Немцы не зря усердно воспитывали инициативу и самостоятельность в своих командирах.

Вдобавок ко всему в РККА вспыхнула нешуточная эпидемия пьянства. Красноармейцы пили, чувствуя свою безнаказанность, а их начальство пыталось залить алкоголем тревогу и неуверенность в завтрашнем дне. Больше того, командиры и политработники нередко пьянствовали со своими подчиненными, стараясь таким дешевым способом завоевать их доверие, а на деле лишь окончательно подрывая свой авторитет. Широчайший размах этого позорного явления вызвал появление специального приказа «О борьбе с пьянством в РККА» № 0219, подписанного Ворошиловым 28 декабря 1938 г. Он начинался откровенными признаниями:

«За последнее время пьянство в армии приняло поистине угрожающие размеры. Особенно это зло вкоренилось в среде начальствующего состава.

По далеко неполным данным, в одном только Белорусском особом военном округе за 9 месяцев 1938 г. было отмечено свыше 1300 безобразных случаев пьянства, в частях Уральского военного округа за тот же период – свыше 1000 случаев, и примерно та же неприглядная картина в ряде других военных округов»^[279].

Ему вторил приказ наркома ВМФ № 010 от 17 января 1939 г., открыто констатировавший: «Пьянство стало бичом флота»^[280]. В 1939 г. за пьянство был осужден 1001 военнослужащий, а на следующий год таких набралось уже 1800^[281].

Ненормальная обстановка, повсеместно созданная массовыми репрессиями, привела к эпидемии самоубийств среди военнослужащих. Так, во втором квартале 1937 г. общее количество покончивших с собой или покушавшихся на свою жизнь в ряде военных округов почти удвоилось по сравнению с первыми тремя месяцами того же года. А на Черноморском и Тихоокеанском флотах и в ХВО оно выросло сразу на 133–200 %^[282].

Жестоко пострадала и система боевой подготовки армии. Все ее приемы, методы и наработки найденные, придуманные и внедренные в практику репрессированными руководителями, были объявлены вредительскими и преданы забвению. На смену уничтоженным кадрам пришли молодые, как правило, не обладавшие необходимыми знаниями и навыками, чтобы наладить учебу по новому, и не имевшие возможности перенимать практический опыт своих ошельмованных предшественников. Кадровая чехарда не позволяла вести планомерное обучение войск. То тут, то там после исчезновения своих разработчиков отменялись планы боевой подготовки. Проверять их исполнение тоже зачастую было некому, некогда, да и незачем. Ведь все обнаружившиеся недостатки легко и просто списывались на вредительскую деятельность многочисленных «врагов народа». Их выявление и «обезвреживание» превратилось в главное направление повышения боеготовности войск, что неизбежно приводило к катастрофическому падению ее реального уровня.

Эмигрант и бывший полковник Генштаба царской армии Е.Э. Месснер в 1938 г. очень точно предугадал последствия массовых репрессий в РККА: «Красная армия <…> не может воевать “малой кровью”. <…> пока она будет руководиться нынешним офицерством, будет армией кровавых боев – может быть победа, может быть поражение, но во всяком случае кровавые»^[283].

Позже Сталин осознал, что натворил со своей армией в предвоенные годы. В телефонном разговоре с членом Военного совета ГАБТУ Н.И. Бирюковым 15 апреля 1942 г. он сердито заявил: «Вы, военные, в свое время загубили армию тем, что посылали в училища и управления разный хлам»^[284]. Очевидно, это горькое признание вырвалось у него под влиянием трагических неудач начала войны. Однако вину за назначение на высокие посты в армии и ее учебных заведениях не соответствовавших им людей вождь несправедливо возложил на военных, пострадавших от его же политики. Очевидно, у него не хватило духу взять на себя ответственность за истребление верхушки Красной армии, вовремя подготовить полноценную замену которой оказалось невозможно…

2.7. Репрессии в Советском Союзе глазами иностранцев

Широкомасштабные репрессии в СССР во второй половине 30 х гг. происходили на глазах у всего мира. За рубежом мало кто верил постоянным заклинаниям в тогдашних советских СМИ и выступлениях вождей, характерным примером которых является приказ НКО № 072 от 7 июня 1937 г., где утверждалось: «Очищая свою армию от гнилостной дряни, мы тем самым делаем ее еще более сильной и неуязвимой»^[285]. В этой связи показательно, как воспринимали эти репрессии иностранцы, в частности служившие в Советском Союзе военные атташе. Ведь в их непосредственные служебные обязанности входила оценка военного потенциала страны пребывания и информирование о ней руководителей своих государств.

Вот что докладывал своему правительству в июне 1937 г. французский военный атташе в Москве подполковник Л. Симон: «Армия, которая до последнего времени находилась в привилегированном положении, более не избавлена от потрясений, которым подвержены и продолжают подвергаться другие органы. Меры в отношении армии приобретают все более явный политический характер, что не может не нанести ущерба ее боеспособности»^[286].

Растущий вал разоблачений «врагов народа» поверг Симона в полное недоумение. Еще бы, ведь, как официально объявлялось, заместители наркома путей сообщения устраивали крушения поездов, а заместители наркома обороны и командующие военными округами готовили поражение своей страны в будущей войне… Что можно было подумать о Ворошилове, выдвинувшем на ключевые посты в армии матерых шпионов и изменников? Все это не укладывалось в голове, и у Симона возник вполне законный вопрос: «Если же официальные объяснения не соответствуют действительности, то какова цена режиму, который стремится уничтожить энергичных и сведущих людей, служивших ему почти двадцать лет?» Он сделал из разворачивавшихся перед его глазами бурных событий однозначный вывод: «…следует признать, что переживаемый СССР внутренний кризис серьезно уменьшает его военный потенциал»^[287].

Тогда же, 17 июня 1937 г., военный атташе США в Москве подполковник Ф.Р. Файмонвилл направил в Вашингтон доклад с аналогичными заключениями:

«Поскольку падение боеспособности Красной армии отрицательно сказывается на безопасности Советского Союза, страна жестоко пострадала в результате событий 11 июня [когда Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР приговорило к расстрелу маршала М.Н. Тухачевского, командармов 1 го ранга И.П. Уборевича и И.Э. Якира, командарма 2 го ранга А.И. Корка, комкоров В.М. Примакова, В.К. Путну, Б.М. Фельдмана и Р.П. Эйдемана. – Авт.]. <…>

В связи с тем, что сильная Красная армия в последние три года была несомненным фактором мира в Европе, ее недавнее ослабление в результате казни маршала Тухачевского и его соратников существенно подрывает силы, выступающие за мир, и создает куда более вероятные перспективы для японской и фашистской агрессии»^[288].

Весной 1938 г. после аншлюса Австрии французское руководство стояло перед важнейшим выбором: следует ли ему попытаться силой остановить неудержимо растущие претензии Гитлера к Чехословакии или продолжать политику его умиротворения? Одним из решающих факторов, повлиявших на это решение, стал доклад французского посла в СССР Робера Кулондра своему правительству, где высказывалось мнение, что «СССР готовится главным образом к оборонительной войне». Кроме того, как он отметил, «грозной неизвестной величиной является реальная ценность командования». Поэтому Кулондр пришел к однозначному выводу: в случае войны с Германией Франции не стоило рассчитывать на существенную военную помощь со стороны России, которая «подверглась такому кровопусканию, что не может не находиться в ослабленном состоянии»^[289].

18 апреля того же года британский военный атташе полковник Рой Файэрбрейс доложил своему послу Аретасу Экерс Дугласу, что, хотя Красная армия по прежнему сильна в обороне своей страны, «…с военной точки зрения имеются значительные сомнения относительно того, способен ли Советский Союз выполнить свои обязательства по договору с Чехословакией и Францией, ведя наступательную войну»^[290].

В конце июня 1938 г. новый военный атташе Франции в СССР полковник Огюст Антуан Палас, выступавший за тесное сотрудничество своей страны с Советским Союзом и склонный к оправданию многих происходивших в нем событий, тем не менее проинформировал Париж:

«1) Красная армия, вероятно, более не располагает командирами высокого ранга, которые бы участвовали в мировой войне иначе как в качестве солдат или унтер-офицеров.

2) Разработанная Тухачевским и его окружением военная доктрина, которую наставления и инструкции объявили вредительской и отменили, более не существует.

3) Уровень военной и общей культуры кадров, который и ранее был весьма низок, особенно упал вследствие того, что высшие командные посты были переданы офицерам, быстро выдвинутым на командование корпусом или армией, разом перепрыгнувшим несколько ступеней и выбранными либо из молодежи, чья подготовка оставляла желать лучшего и чьи интеллектуальные качества исключали критичную или неконформистскую позицию, либо из среды военных, не представляющих ценности, оказавшихся на виду в гражданскую войну и впоследствии отодвинутыми, что позволило им избежать всякого контакта с “врагами народа”. В нынешних условиях выдвижение в Красной армии представляет своего рода диплом о некомпетентности.

4) Чистка, распространяющаяся по лестнице сверху вниз, глубоко дезорганизует воинские части и скверно влияет на их обучение и даже на условия их существования. В этом отношении весьма показательны все более многочисленные нарекания на плохое обслуживание военной техники и учреждение Ворошиловым “комиссий по экономическому сотрудничеству”. Примечательно, что деятельность этих комиссий, превращающая воинские части в сельскохозяйственные предприятия и затрудняющая обучение, тремя годами ранее была признана вредной и отменена.

5) Непрекращающиеся перемещения офицеров… <…> …против чего советское командование с 1930 г. решительно выступало, вследствие чистки стали как никогда многочисленными.

6) Учреждение института военных комиссаров, усилия, прилагаемые для того, чтобы поставить во главе воинских частей офицеров, служивших в отдаленных друг от друга местностях и незнакомых между собой, и все более непосредственное наблюдение со стороны органов государственной безопасности ставит кадры Красной армии в положение невозможности полезной работы и лишает их всякой инициативы и увлеченности делом.

7) Даже дисциплина подорвана критикой со стороны подчиненных, которых к тому подталкивают и поощряют, своих начальников, постоянно подозреваемых в том, что завтра они окажутся “врагами народа”.

Эта прискорбная ситуация, которая нанесла советским кадрам (по крайней мере, высшему командованию) более серьезный урон, чем мировая война, делает Красную армию в настоящее время почти непригодной к использованию. Советские власти отдают себе в этом отчет и прилагают неослабные усилия по скорейшей подготовке новых кадров. Однако, несмотря на создание многочисленных новых училищ и интенсивное направление офицеров на курсы повышения квалификации, для того, чтобы зарубцевались тяжелейшие раны от катастрофы, вызванной чисткой, по всей вероятности, потребуются многие годы»^[291].

Упомянутый тут институт военных комиссаров был восстановлен в РККА Постановлением ЦИК и СНК СССР от 10 мая 1937 г.^[292] Комиссары, как и в годы Гражданской войны, фактически уравнивались в правах с командирами и должны были подписывать все приказы наряду с ними.

Палас весьма компетентно проанализировал кадровую политику советского руководства и состояние боеспособности РККА в связи с репрессиями. Представители ближайших соседей СССР сделали такие же выводы из происходивших там событий. Например, латышский военный атташе майор Гюнтер в августе 1938 г. написал в Ригу: «Быстрая смена командиров и исчезновение имен прежних вождей из печати свидетельствуют о том, что за время чисток армия понесла огромные потери. Начальник военной разведки Латвии полковник Киккулс 15 июля сказал мне, что боеспособность Советской армии так сильно пострадала в результате недавних расследований и казней, что советский режим осознает свою неспособность воевать и пойдет на неограниченные уступки, лишь бы избежать сейчас большой войны»^[293].

Военный атташе Литвы полковник Казимир Скучас в конце 1937 г. верно подметил вызванное репрессиями падение авторитета командиров РККА и связанное с ним снижение эффективности их руководства своими подчиненными на всех ступенях служебной лестницы: «Чистка привела <…> к определенному падению уверенности в себе у оставшихся после чистки командиров и падению веры красноармейцев в честность и способность их командиров. Каждый командир высшего состава чувствует теперь, что за ним с подозрительностью наблюдают окружающие его. В результате, отдавая приказ, он уже не имеет в виду одни только военные факторы. Он теперь сознает, что прежде чем отдать приказ, ему надлежит тщательно подумать, не может ли этот приказ быть политически истолкован, как неблагоприятный для него самого. В результате у командиров заметна тенденция к тому, чтобы избегать отдачи некоторых приказов и, где только это возможно, уклоняться от ответственности путем откладывания отдачи приказов впредь до получения предварительного одобрения своих старших военных начальников. Их старшие военные начальники, в свою очередь, подобным же образом склонны уклоняться от ответственности, либо путем представления проектов приказов, безотлагательной отдачи которых требуют военные интересы, своим высшим начальникам, либо путем откладывания их под сукно»^[294].

Свои выводы из массового избиения советских руководящих кадров сделали и в Польше. Ее министр иностранных дел полковник Юзеф Бек был ветераном боевых действий и знал толк в военном деле, поэтому его точка зрения по рассматриваемому тут вопросу, высказанная в 1939 г., тоже небезынтересна: «Не думаю, чтобы в течение долгих лет нам что-либо угрожало со стороны нашего восточного соседа. Он слишком слаб, чтобы по собственной инициативе начать военные действия. Ни одно государство не выдержит того, чтобы каждые несколько лет расстреливать свои военные и политические кадры»^[295].

Заместитель начальника Генштаба дружественной Советскому Союзу Чехословакии генерал Богумил Фиала 9 ноября 1937 г. в секретном докладе изложил свое видение последствий истребления верхушки РККА:

«Если вначале наше Верховное командование отказалось воспринять ликвидацию Тухачевского и высшего советского командного звена как тяжелый урон для Красной армии и после начала чистки было убеждено, что “русская армия переживает мрачный этап, однако все еще имеет большую силу”, то наша делегация, посланная для проверки состояния подготовки Красной армии, возвратилась с тревожными итогами, превзошедшими самые мрачные ожидания.

Поток массовых репрессий – насколько мы могли определить, казнено не менее 2000 офицеров – вызывает опасения относительно внутреннего разложения армии, ослабления ее оперативной ударной силы, а также готовности к действию, относительно ее неспособности вести наступательные действия и далее из-за неимения тактического и стратегического опыта новых молодых командиров, которые тысячами в звании лейтенантов стали командирами полков, а майоров – командирами дивизий»^[296].