Константин Нагаев
Дом на мосту
Дурка • Комедия
Шевалович был в хорошем настроении. Я поинтересовался причиной.
Он тут же закрыл дверь, быстро налил, и мы выпили.
– Цыган нашёлся!
– Поймали?
– Садись. Сейчас ещё выпьем.
Я плюхнулся на кушетку.
– Цыганочка с выходом подобна цыганочке без выхода, только с выходом.
– Доктор, не пугайте.
– Да бля, меня потряхивает. Есть зажигалка?
Мы синхронно закурили.
– Короче. Беглец наш оказался, хотя чему удивляться, знатным повесой. Дамочку, которая его вытащила, он охмурил на раз-два. В общем, прижился на время у неё.
– Мы близки к финалу?
– Да обожди ты. Налей лучше.
Снова выпили.
– В общем, романти́к, все дела, и – анекдот же – из рейса возвращается муж-дальнобойщик, размером примерно с нашего Великана, а Цыган буквально в его бабе. Орёл наш не нашёл ничего лучше, чем сигануть с балкона – слава богу, второй этаж.
– Бля.
– Да обожди же, говорю. Выпрыгнуть выпрыгнул, да бочиной насадил себя на кусок арматуры, к которому по лету цветы подвязывали.
– Сук.
– Короче, выбегает его дальнобойщик убивать, видит того надетым на штырь и тут же падает в обморок рядом с Цыганом, слегка разбивая голову о бордюр. Жена вызывает скорую и ментов. Обоих везут в одну больницу. Жена едет с ними.
– Так.
– В общем, устроили переполох с дракой прямо в приёмном покое. Окровавленный муж, проткнутый любовник и неудовлетворённая жена с подбитым глазом.
– Комедь конечно. Давай-ка выпьем, доктор.
Снова выпили.
– Что с нашим-то? Жить будет?
– Селезёнку ему удалили, а так бодрячком. Наверное, уже медсестёр обхаживает. К нам через неделю-две вернётся.
– Но у него всё-таки была минута свободного полёта, как он и мечтал.
– Чудны дела твои, господи! – выдал Шефалович и налил ещё одну.
Я зашёл в палату, слегка покачиваясь, в хорошем настроении.
Испугав меня до чёртиков, Иван громко произнёс из темноты:
– Семья – это главное. Я их люблю, и они меня тоже.
– Вань, ну ты б как-то покашлял – я чуть не обосрался.
Он громко засмеялся.
– Мама там пирог принесла. Завтра будем кушать.
– Хорошо.
– И булки. С корицей.
– Замечательно. Но я очень хочу спать.
– А ещё они мой велосипед продали. Хранить им его негде. Никогда не прощу.
Я свалился спать и всю ночь мне снились Иваны на велосипедах, выпадающие из окна.
Дед • Яков
Дорогой Б.!
Я давно тебе не писал, не было особых причин. Быт мой полностью подчинён дому, из которого я выхожу только по крайней необходимости. Прогулки в последнее время даются с трудом – колени остро реагируют на холод, а длительные переходы требуют долгих возвращений, на что у меня уже нет ни сил, ни желания.
И представь моё удивление и ужас, когда как-то в сумерках раздался стук в дверь.
Дело было, как я подозреваю, в марте-апреле, так как природа просыпалась, а солнце, набираясь сил, неспешно подъедало сугробы. Стук был тихим, осторожным, но я жутко испугался и хотел было закричать, но взял себя в руки. Снял со стены винтовку, проверил патроны, передёрнул затвор и произнёс:
– Дверь не заперта. Я вооружён. Заходите.
Петли скрипнули, в проёме показалась шапка, болтающаяся на мелкой голове.
– Дядь, ты один? – спросила голова.
– А это не твоё дело, – ответил я.
– Я зайду, не стреляй только.
Это оказался подросток, в одежде не по размеру, видно, что голодный и уставший.
– Зовут тебя как?
– Седой.
– Почему Седой?
Он стащил шапку. Его короткие тёмные волосы наискось, ото лба к левому уху, пересекал ряд седых.
– А нормальное есть? Мамка как звала?
– Мамку не помню, померла она, а так Яшкой кличут.
– Яков, значит. Заходи. Чаю налью.
– А не выстрелишь, дядя?
– А с чего мне в хорошего человека стрелять? Ты же хороший человек, Яков?
– Да не знаю даже.
– Ну а пока не знаешь, давай чай пей.
Мы сели друг напротив друга.
– Есть хочешь?
– Конечно! – вскрикнул он и тут же виновато тихо добавил. – Очень.
Я вытащил из банки шмат сала, нарезал крупно, отломил хлеба и пододвинул к нему. Он удивлённо смотрел на меня, на еду, потом осторожно протянул руку и, взяв самый маленький кусок, начал медленно его пережёвывать, подкидывая в рот кусочки мякиша.
– Сразу кидаться нельзя, живот скрутит, – объяснил он мне зачем-то.
– Ты откуда, Яков?
– Так-то из Ростова, а вообще бегу.
– Далеко тебя занесло. А чего бежишь?
Яков посмотрел на меня в упор, прищурился и выдал:
– Сталин того… умер.
– Да ладно. Откуда поклёп?
– Не поклёп это, зуб даю. Неделю назад в лагерь газета пришла… – и осёкся.
– Значит, из лагеря?
– Да что тут скрывать. – Яков откинулся назад. – Из лагеря. Отца посадили ещё до войны. Я у родни в деревне рос, но потом в детдом забрали. В войну везли в эвакуацию, но эшелон разбомбили. Меня цыгане подобрали. С ними и вырос.
– Воровал?
– А как ещё выжить-то? Мне Советы путёвку выписали. Три года назад в облаву попал, собрали быстро да отправили.
– А далеко ли от лагеря?
– Мы четвёртые сутки уже идём…
Я поднялся и навёл на него ствол.
– Мы?
– Дядь, ты что? Я ж зла тебе не желаю. Чай вот пью.
– Кто ещё?
– Два брата глухонемых. Как бумага пришла, у хозяев дурь случилась – половина ревёт, половина бухает, потом меняются. Мы по ночи охранника придушили, не думай, не домертва, и ушли.
– И где они сейчас?
– Сидят недалече тут. Меня ждут.
Я сел на стул, удерживая его на прицеле.
– Надо подумать.
– Ну, коль надо – подумай.
– Что они за люди?
– Глухонемые же, говорю. С Украины вроде или Молдавии, а может, и нет. Тихие, себе на уме.
– Что у них из оружия?
– Штык-нож. Больше у вертухая и не было ничего.
– Ладно. Ешь пока.
Я закурил. Яков взглядом выпросил одну и тоже закурил.
– Если не вернусь, могут запаниковать.
– Холодно нынче. Пусть сюда идут.
– Уверен?
– Да. На ночь приючу. Если стол убрать, втроём уляжетесь. Утром сможете уйти. Соберу поесть в дорогу. Но нож мне сдайте до утра. Ты сдай.
– Спасибо, дядь. Идти можно?
– Чай допей и иди. А я пока кашу поставлю вариться.
Яков вернулся минут через двадцать. Зашёл в дом один. Молча положил на стол штык-нож. Я подхватил его и кивнул головой. Он вышел и зашёл со своими товарищами.
– Это Данила и Симон.
Громадные, с крепкими ручищами братья застыли у двери. Я жестом предложил пройти. Они расселись на стульях, глядя на меня исподлобья.
– Яша, возьми миски и разложи всем каши, – попросил я.
– Ого, с тушёнкой?!
– С тушёнкой. Гости у меня не часто.
Братья приняли миски и через минуту уже опустошили, и стали смотреть добрее.
– А нет ли у тебя чего выпить, отец?
– Какой я тебе отец?
– Ну, так ты-то своё имя не назвал.
– Егор. Дядя Егор, если что. А выпить есть. Но стоит ли?
– А бог его знает, когда ещё удастся.
– Тож верно. На кухне в верхнем ящике возьми одну.
Первая разбежалась в момент. Яшка балагурил, что-то приговаривал. Достали вторую. Братья захмелели и начали оплывать. Я застелил пол, все легли. Придавил керосинку и уснул.
Проснулся от шума на рассвете. Приподнялся и нащупал винтовку. Передо мной появилось лицо Якова. В руке у него был окровавленный штык-нож.
– Не ори, дядя Егор. Кончил я их.
Я понял, что оружие достать не успею.
– И теперь что?
– Ты не бойся. Я тебя не трону. И нож уберу, если ты винтовку не тронешь.
– Хорошо, – ответил я, подняв ладони и не особо ему веря.
Яков сделал шаг назад и положил на тумбочку нож.
– Я керосинку зажгу, дядь Егор?
– Ну, я думаю, меня можно уже особо и не спрашивать.
Свет упал на лица покойников. Пол был залит кровью.
– Что произошло?
– Эти орлики решили тебя по ночи завалить да поживиться. А я трохи на глухонемом понимаю. Ну, я и попросил у тебя водки, дождался, пока уснут, вытащил нож из-под подушки и порешил.
– Но как же это?
– Вот так же, дядь. Человек человеку, увы, не человек. А вот ты – человек. Да и думаю, что братья меня бы тоже подрезали по итогу.
Я поднялся с кровати.
– У меня сын примерно твоего возраста.
– Эт хорошо. Хорошо это, но сейчас надо куда-то их деть. Потом расскажешь.
Я поднялся. Натянул свитер и телогрейку.
– В реку нельзя. Там лёд ещё местами.
– А куда рельсы ведут?
Мне ойкнулось внутри.
– Там болото, но тоже подмёрзлое. Не ровён час, сами в топь попадём.
– Эвон… А мы камни проходили большие, белые. Может, у них?
– Туда можно. Раскидаем гальку да придавим.
– Водки только возьми, помянем.
– Мне только поблевать бы сначала.
– А это завсегда пожалуйста.
Братья оказались тяжёлыми, но строительные носилки выдержали. Пока дотащили до каменной завалинки, сто потов сошло. Камень раскидали быстро. Как на метр вниз ушли, забросили валетом и закидали. Яков притащил ельника, разожгли костёр над погостом, чтоб зверьё отогнать.
– Царствия им небесного, коль людского не досталось, – сказал Яков, поднимая кружку.
– Ну, по мне, так оно и к лучшему.
– Да и ты не при делах – на меня же повесят.
Яков прожил у меня два месяца, пока не стало тепло. Заготавливал дрова, гулял по окрестностям, отъедался и спал.
Когда уходил, был уже круглым, волосы отросли, глаза горели жизнью. Я отдал ему гражданскую одежду, немного денег – всё, что у меня было, и объяснил, как добраться до города.
Поутру мы выпили с ним на перроне на посошок.
– Твоим чего передать-то?
– Не стоит. И передавать нечего, да и они не мои, вернее, я не их.
– Не скучно тебе здесь так жить, дядь Егор?
– Кто ж знает. Но не здесь мне тоже не весело. Прощай, Яков.
Мы неумело обнялись, он закинул вещмешок на плечи и ушёл по рельсам к развилке.
Питер • Расстрел
Какая-то странная, почти нейтральная истерика случилась со мной, когда, сидя на краю ванной, я пытался смыть засохшую на брови кровь.
Откуда она взялась, я только догадывался, вернее, у меня было обоснованное подозрение, что я не дрался, меня не били – по пути домой вышел из такси проблеваться, а таксист уехал. Я же лёг под кустом отдохнуть, после чего попёрся домой через все дворы, бездумно и целеустремлённо, не зная преград, и в процессе несколько раз терял равновесие, отдаваясь на волю гравитации.
Это подтверждали и карманы куртки, один из которых был набит листьями, а второй наполовину заполнен землёй – я, видимо, собирал образцы почвы и флоры для дальнейших исследований, представление о которых имел только в тот момент.
Весь мир сжался вдруг до размера этой маленькой комнаты, с её тусклым светом, трещинами на кафеле и старым вантузом, швейцаром, стоящим при кремовом унитазе.
Почувствовал во рту горечь, от которой воздух стал слаще. Обмяк и свалился, смеясь над своей глупостью, в пустую ванну, подтянул ноги, нащупал рукой на полке в углу губку, подложил под голову. Нашёл в кармане куртки телефон и набрал Мику.
– Да?
– Чёртова гравитация!
– Ты не ошибся номером?
– Нет. Сейчас объясню, только лягу поудобнее.
Я поднял голову, посмотрел на кусок поролона и снова лёг.
– Тебе удобно разговаривать?
– Обычно это спрашивают сначала. Пока да.
– Прости. А почему «пока»?
– Потому что, дурачина.
– Ответ принимается. Что я хотел сказать?
– Что ты хотел сказать, Егорушка?
– Я хотел сказать, что я тебя люблю. То, что было между нами, незабываемым следом легло в просеку моей памяти, озарило и дало моей жизни новый…
– Ахаха. Ну ты, конечно, мудак.
– Банально или больно?
– Больно банально.
– Что есть, то есть. Как ты?
– Дурацкий же вопрос? Ответа на него нет, и при этом любой ответ заранее верный.
– Катамаран.
– Что?
– Ну, если бы ты ответила «катамаран», это бы внесло интригу.
– Дурачок.
Я попытался присвистнуть, но вышло лишь лошадиное шлёпанье губами.
– Так. Вот что я звоню на самом деле. Помнишь, мы же встречались на третьем курсе?
– И на четвёртом.
– Точно. А почему мы расстались? Как я тебя бросил?
– Не льсти себе, донжуан. Это я тебя бросила.
– Память ни к чёрту. А почему?
– Ты был бесперспективным, я от тебя устала, мы ругались, а мне предложили работу, квартиру – мою, впервые в жизни, и я не хотела видеть тебя рядом.
– Не помню, чтобы ты мне это говорила. Говорила же?
– Нет, конечно. Мы пошли в бар с друзьями, я выпила, устроила истерику, обвинила тебя в импотенции и засосала чувака на баре, для которого это стало даже большей неожиданностью, чем для тебя, вышла с ним на улицу, послала на хуй и уехала.
– Вот же ты коварная.
– Я была редкостной тварью, прости.
– Да ты что! Это же замечательный финт, я бы до такого не додумался.
– Ты где вообще?
– Я в куртке, в ванной и в ванне. Приезжай ко мне!
– Ахахаха. Смешной ты. Зачем?
– Будем пить вино, говорить о будущем, целоваться.
– Такие разговоры, идальго, не стоит вести с замужними сеньорами.
Я упёрся ногами в чугунную стенку и сел.
– В смысле «замужнюю»?
– Так обычно называют женщин, когда они заключают брак с мужчиной.
– Ну это понятно. Непонятно, почему ты не сказала.
– Я тебе говорила. Или хотела. Но разве тебе было плохо?
– Это было просто какое-то райское родео, детка.
– Детка… Ты когда-то меня так называл и я жутко бесилась. А сейчас это даже мило.
Я медленно сполз вниз, не сводя глаз с вздымающихся колен.
– Слушай, а если ты залетела? Я стану отцом!
– Да щас прям. Ты внешне похож на моего мужа, так что он ничего не заподозрит.
– Я говорил, что ты коварная?
– Да.
– А зачем это было? Муж бьёт и обижает? Я приеду и…
– Он у меня хороший, любит, заботится, но иногда… Иногда хочется прикоснуться к другому телу, к другой коже, услышать другой голос. И дать прикоснуться другому к тебе, чтобы почувствовать себя живой, что ли.
– Ты меня использовала!
– Мы друг друга крайне интенсивно использовали.
– И вот почему ты сбежала.
– Да. Я забрала стыд и ехала в метро утром, пряча свой секрет, как котёнка за пазухой.
– У тебя там, наверное, уже целый питомник. Персы есть?
– Егор, это очень грубо, но ты точно не первый.
– Мы ещё увидимся?
– Не начинай. Магия обряда разрушится, всё перерастёт в отношения, мы будем прятаться, врать, встраивать друг друга в расписания, и в конце концов кто-то сорвётся, и не успеешь заметить, как оба окажемся в аду.
– Как закрутила-то. Я сейчас очень жалею, что дал тебе уйти ещё тогда, в первый раз.
– Не жалей, глупыш. Останься мы вместе, я бы сейчас изменяла тебе. И кстати…
– Что?
– Большая часть из того, что мы делали, точно не приводит к появлению детей.
– Но если будет сын, назови его… Как бы ты его назвала?
– Антоном. В честь свёкра.
– Курва.
– Дурень.
– Хочу курить, а сигареты на кухне.
– Скоро муж придёт, мне надо приготовить ужин.
– Я тебя люблю, выходи за меня!
– Да иди ты в жопу, в хорошем смысле этого слова.
– Но я хотя бы попытался.
– Всё. Пока. Целую.
– Везде?
– Повсеместно.
Я дождался, пока экран погаснет, аккуратно опустил телефон на пол и с трудом вытащил тело из куртки. Вылез, посмотрел на скинутую синтетическую шкуру, лежащую в тусклом отблеске эмали, и осторожно открыл дверь.
Прошёл босиком по холодному полу на кухню. На холодильнике мятая пачка с двумя. На подоконнике три зажигалки, рабочая одна. Кружка с половиной чуть выдохнувшегося рома. Выпил залпом, закурил, выключил свет и повернулся к окну.
В жёлтом свете фонаря увидел чёрную тонированную девятку. Похожая на семечку, она стояла, и я уверен, что пара глаз, а может, и не одна наблюдала за моим огоньком от сигареты.
Я почти убедил себя, что мне нечего бояться и что им просто нравится меня доводить, как к «девятке» сзади подкралась вторая чёрная машина – больше, злее. Этакий медведь в мире чёрных машин.
Из «медведя» вышли два человека в чёрном. Из «девятки» – три. Они поздоровались, встали полукругом и начали разговаривать. Самый большой, и видимо главный, указал рукой в мою сторону.
Сомнений не было, шансов уйти живым тоже было мало. Я выкинул сигарету в мойку, присел, достал из нижней полки кухонного гарнитура пистолет, передёрнул затвор, поднял руку и начал стрелять, не поднимая головы, примерно туда, где стояли люди в чёрном. Меня осыпало осколками стекла, и я очень злился, что проигнорировал тапочки.
В ответ всё затрещало, загремело, закричало, разлетелось стекло второй фрамуги, пули пробивали фасад подвесных ящиков. Судорожно считая в уме, во что обойдётся ремонт и как объяснить это хозяйке квартиры, перезарядил, дождался паузы и снова начал слепую стрельбу.
Всё затихло, я прижался спиной к батарее. Нащупал бутылку водки рядом с хранилищем пистолета и начал самозабвенно пить, не желая сдаваться врагу трезвым.
Загудели сирены, свет мигалок играл на потолке, я понял, что спасён, и допил бутылку. По лестнице застучали ботинки, раздался крик: «Откройте, полиция», я в ответ крикнул, что не заперто и что я на кухне, в квартиру ворвалась орда со шлемами и фонариками. Кто-то включил свет.
– Я так рад вас видеть! – выдавил я, окончательно хмелея.
– Где оружие?
– Вы на нём стоите, – я подался вперёд, чтобы показать, и в этот момент перед лицом возник чёрный кулак, застыл на секунду и ударил в переносицу.
Дом на мосту • Дуэль
Свернул с тропы и уже видел дом, когда раздался выстрел. Осколок камня резанул по щеке, я упал набок, отполз за валун и, стащив с плеча винтовку, застыл.
– Дурачок, ну что же ты, выходи! – услышал я голос Егеря.
– Ты с ума сошёл?
– Я сошёл? Может, и так. Но я тебя предупреждал не ходить к ней. Она моя!
– И ты вот так решил её добиться?
– А почему бы и нет?
Раздался выстрел. Камень с искрой плюнул мелкой крошкой над головой. Я выставил винтовку, выстрелил, не целясь, в ответ и снова спрятался за камнем.
– Не попал!
– Я и не целился пока.
– Типа показал, что ты тоже вооружён?
– Ага.
– А пёс твой где?
– Погиб он. С моста сорвался.
Пару минут не было ни одного звука. Потом раздался выстрел, но пуля не прилетела.
– Ты в воздух стреляешь, что ли?
– Да. Думал, выскочишь, а я тебя сниму.
– Нашёл дурака. Что тебе нужно-то на самом деле?
– Она. Мне нужна она! – Крик отозвался эхом от русла.
– Так её там нет!
– Где?
– В зимовье, идиот.
Ещё выстрел. Пуля вошла в землю в метре от меня.
– Не надо ругаться!
– Ты думаешь? Как это мне поможет?
– Да хер с ним. Где она?
– Ушла.
– Ты её обидел?
Я выстрелил в воздух.
– Ты чего, Егорка?
– Не надо хамить.
– Да кто хамил-то?
– Да ты. Идиот.
Снова повисла тишина.
– Ты с ней спал?
– Это не твоё дело. Она меня выбрала.
– А я, значит, говно?
– Не я это сказал.
Снова выстрел, пуля вошла в сосну, и меня присыпало иголками.
– И куда она ушла?
– Ну ты сам подумай.
– Я думаю!
– Плохо думаешь, хоть и Егерь. Через тебя она не прошла, иначе ты бы сейчас тут не сидел.
– Логично.
– Через «овечку» тоже не пошла, там болото и морок. Даже для неё это слишком.
– Так.
– У меня за спиной непролаз, и сам знаешь, дотемна никуда не дойти.
– Хорошо поёшь, Егорушка.
– Как умею, блядь. Понял, куда ушла?
– Не дурак, к железке двинула. А давно?
– А зачем мне это тебе говорить?
Снова выстрел.
– Егорушка, не груби.
– Постараюсь. Что делать-то будем? Я тут за камнем всю жизнь торчать не собираюсь.
– Ну выйди.
– Дурачка нашёл?
– Да шучу я. Вилка у нас.
– Чего?
– Ничего. Надо как-то решить ситуацию, говорю.
– Лично я не выйду.
– Эт понятно. А может, я?
– И куда?
– У тебя закурить есть?
– Есть.
– И у меня есть. Давай закурим, а там, глядишь, что и придумаем.
Прошло минуты три.
– А что там, за мостом?
– Если по рельсам идти, то до развилки дойдёшь, там магистраль. Машинисты подберут и в город доставят.
– Тот город, откуда ты сбежал?
– Тот, в котором ты никогда не был.
– А она там может быть?
– Может.
Опять повисла пауза.
– А что, если я пойду туда и проверю?
– Ты же клялся-божился, что на ту сторону ни ногой.
– Обстоятельства моей жизни заставляют пересмотреть некоторые принципы.
– Етить-колотить, Цицерон.
– Не цицеронее тебя. Но мне слово нужно, что ты мне в спину не выстрелишь.
– Ну я как бы и не начинал. Не буду я в тебя стрелять.
– Твоя правда, но я бы выстрелил.
– Не сомневаюсь. Но я не буду. Можешь дрезину взять, до развилки путь не близкий.
– Я сейчас соберусь и выйду. Ружьё на всякий наперевес возьму. Перейду мост и отъеду. А ты до тех пор не показывайся, от греха подальше.
– Ладно. Папирос оставь на пороге.
– Может, ещё и патронов отсыпать?… Оставлю.
Выждав, я аккуратно выглянул из-за камня. Егерь не спеша шёл спиной вперёд, поглядывая в мою сторону. Он заметил меня и вздёрнул ружьё.
– Егорушка, я же просил.
– Любопытство пересилило.
Я поднял винтовку стволом в небо.
– Видишь?
– И то хорошо.
Егерь остановился у дома. Положил на порог папиросы, придавив их поленом. Задержавшись внимательно, заглянул в окно, затем сплюнул и перешёл на другой берег. Через пару минут завёл дрезину и исчез в лесу.
IX
Дед • Угар
Дорогой Б.!
В нелепой суете дней моих всё шло как обычно. Текла река, падал снег, выли волки – я отвечал им. Время здесь тоже застыло, и я уже было подумывал по старости уехать в город, сдаться ему и принять поражение, но случилась одна оказия.
Скромно поужинав и выпив в охотку, протопил печь докрасна, так как крепчал мороз, после чего отошёл ко сну.
Снился отцовский двор, осень, щенок, упорно пытавшийся поднять носом перевернувшуюся миску. Мы с тобой сидели на крыльце и смотрели на него, смеясь, ожидая возвращения отца, а он всё не шёл. Щенок устал и убежал в конуру, ты растворился за спиной, и я во сне подумал, что ты замёрз и пошёл ставить чайник, а я был в шинели, мне было тепло и лень вставать.
Большие деревянные ворота, которые не открывались испокон веков, медленно распахнулись, и за ними показалась дорога прямо по просеке.
Я встал без боязни и пошёл, зная, что иду к морю. Откуда-то сверху посыпались камни, и я было бросился назад, но за спиной выросла стена, я прижался и начал в ней тонуть. И кто-то вытащил меня.
– Только не кричи, пап, это я, – сказал мне голос.
Я открыл глаза и увидел ангела, из тех, что, улыбаясь, продают в мороз рыбу на базаре.
Мы пошли, он чуть впереди, а я, счастливый, за ним, и мне подумалось, что до моря далеко и мы будем идти вечно, забыв о цели и помня только направление, и нас не будет пугать голод или усталость, но в тот же миг дорога затряслась из стороны в сторону, я едва не упал и тут же оказался один на окраине леса.
Мне было очень грустно, ведь только что в этом пропавшем отрезке я встретил и отпустил Анну и теперь стоял, смотря на берег, где с морской травой, где с выброшенной корягой, у которого не было второго, а вокруг лишь белёсые круглые камни.
Сделал шаг и чуть не подвернул ногу – сапог на мне не было, и я подумал, что будет больно идти вот так и лучше лечь и ползти.
Камни были тёплыми и ничуть не ранили. Ближе к берегу они стали очень мягкими, словно вата. Перевернулся на бок и прижался спиной к громадному бурому валуну.
Передо мной стояли два человека. Мужчина, словно одетый в кору старого дерева, и женщина, вся в белом, скрытая под множеством плетёных салфеток.
Мужчина начал уходить вниз, ровно, не двигаясь и не издавая ни звука. Когда его темя скрылось под галькой, я посмотрел на женщину. Она не двигалась.
– Инга? – спросил я тихо, боясь своей догадки.
И в тот же миг все салфетки начали осыпаться, и женщина исчезла, а там, где она стояла, остался один громадный таракан. Я взял его в руку, он заверещал – и я открутил ему голову и отбросил.
А из тушки таракана вышло два новых, помельче, таракана, и один открутил голову другому и стал ждать. Из него тоже вышло два таракана, и один тут же оторвал голову другому. И так снова, и снова, и снова.
Хруст окружал меня, а когда сделал шаг, то раздавил с сотню, не меньше, и тут же их стало больше, и они полезли по моей одежде и под ней, ища самую большую шею, которую хотели открутить, а я врос боком в камень и не мог убежать.
Испугавшись, я вырвался, оставив половину одежды в валуне, начал махать руками, и тогда они облепили меня со всех сторон. Открыл рот, чтобы крикнуть и набрать воздуха, и тут одна тварь пробралась в горло.
Проснулся в испуге, дико кашляя, а весь домишко мой был в едком угаре. Я лежал на полу, что и спасло. Из последних сил кинул кружку в форточку, разбив стекло, а сам выполз и добрался до перрона. Жрал снег, растирая им же глаза и голову.
Ближе к рассвету всё выяснилось. Какая-то птица свалилась в дымоход и закрыла его. Рискуя сорваться с крыши, достал тушку и выкинул на лёд реки. Затем вставил вместо стекла «Войну и мир» – пришлась как раз впору, прочистил печь и вновь затопил, выпил чаю и начал собираться к «овечке», где надеялся найти что-то, чтобы сделать решётку на горловину трубы.
Глупая смерть не довела дело до конца, и я злился на неё, и на чёртовых тараканов, которых здесь не было и не могло быть, и на то, что могу сдохнуть сейчас, на обратном пути, с какой-нибудь железкой, которая должна была спасти мне жизнь, и стало смешно.
Я шёл и смеялся во весь голос над тем, что ничего больше не хочу помнить.