Константин Нагаев
Дом на мосту
Дурка • Старик
Мы сидели у Шефаловича и курили.
– С дедом сегодня общался. Потрепала жизнь чувака.
– Ты про Станислава Семёновича?
– Ага.
– Страшный человек.
– Да ладно, доктор.
– Прохладно. Редкостная скотина. Скупердяй в самой тяжелой форме. Детей и жён своих голодом морил, в старьё наряжал и сам не тратился – каждую копейку откладывал на будущее. А когда всё старое наебнулось и его деньги обратились в прах, совсем сорвался. Выгнал детей из дома, а у него, между прочим, пять комнат в центре, и начал барахлиться. За три года забил квартиру под завязку, ходы прокопал, вонь несусветная, соседи боялись пожара.
– Ни хера ж себе.
– Внуки квартиру вычищали два месяца – нашли около пятнадцати тысяч долларов аж в сорока заначках. Он вернулся с лечения, и прежде чем его удар хватил, разнёс всё, что можно – окна, двери. В ванной Сталинград устроил. А потом на правнучку с молотком кинулся, пальцы девочке сломал. Они привезли его, деньги и попросили присмотреть до края. Даже на похороны оставили.
– Ебануться… Просто ебануться.
– Согласен. Сейчас он дома, в бестолковке своей. Там он ходит-бродит по квартире, ворчит и в целом доволен жизнью. Здесь он победил.
– Страшно.
– Страшно, когда потом замечаешь за собой такое. Сломанный стул не выбросишь, пальто порванное оставишь, газетки стопочкой в коридоре.
– Да уж… У тебя есть что?
– А когда у меня чего здесь не было?
– Дверь, кстати, закрыта.
– Да и хуй бы на неё.
Дед • «Овечка»
Дорогой Б.!
Прибыли мы с «овечкой» солнечным утром, прямиком к завтраку. Подопечные мои выскочили навстречу, радуясь, как дети. Камал, улыбаясь, беззлобно орал на них, чтоб не лезли к поезду.
Я спешился, мы быстро разобрали запасы и сели трапезничать. Мужики напоролись на кабана и теперь довольно рвали зубами куски варёного плотного мяса вприкуску с картошкой. Камал и Митька ели на рельсах у паровоза.
– А где Янис? – спросил я.
– А бог его, шельму, знает, – тихо ответил Алексей.
– Что случилось?
– Егор, давай не сейчас. Курить пойдём – всё расскажу.
Я заметил, что остальные тоже замолчали.
– Рассказывай.
– Да замордовал он нас. Грунт совсем плох: сваи даже бить не надо – земля сама их жрёт. Работать не даёт – гонит метраж, отдыху не даёт. Мужики побить его хотели, но я отговорил.
– Эт правильно. За это спасибо.
– Неделю назад дошли до ручья, что меж сопок. Он приказал ручей завалить и гнать дальше. Брёвен уложили меж свай, а они всё одно затягиваются. Ручей разлился, по лугу пошёл – там и так зябь была, а теперь настоящее болото. Сказали ему, что бут нужно выписать, а он расстрелом пригрозил и заставил дальше идти.
– Это плохо.
– Вчера вообще исчез с утра. Мы кругляк заготовленный отсучкорубили и выдохнули, ты уж прости.
– Всё правильно сделали. Давай чаю попьём да сходим осмотреть.
Работа была сделана из рук вон плохо. Я наступил на одну из свай, и она под моим весом медленно начала проходить в землю, рельсы местами разошлись на кулак, полотно выворачивало. Я был зол и по возвращению выстроил и отчитал бригаду за то, что они это допустили. Орал так, что даже шумный Камал притих и спрятался в кабине «овечки».
Чуть подостыв, позвал всех за стол и составил план по разбору рельсов и работам на завтра. Зандерс так и не появился.
На заре меня разбудила громкая ругань на улице. Я натянул сапоги и в одном исподнем выскочил из теплухи. Камал бежал навстречу и матерился.
– Стоять!
– Начальник, он Митьку убил!
– Кто?
– Мудак какой-то. И в «овечке» закрылся.
– Поднимай мужиков, я к поезду.
У колёс лежал Митька. Живой, но кожа на голове была рассечена. Он, мыча, придерживал рану одной рукой, а второй указывал на кабину. Слышно было, что поезд набирает пар.
Я залез на приступку. В проёме показалась голова Яниса.
– Ты что творишь?
– Это ты что творишь? Решил мои рельсы разобрать, дураком меня выставить?
– Они уложены опасно! – заорал я.
– Ты кто такой, чтобы рассказывать мне, что здесь опасно? Я по партийной линии! А у тебя тут контрреволюционная ячейка, и ты в ней главный. Всех сгною.
Я подался вперёд, но мне в грудь упёрся ствол маузера.
– Ты чего?
– Я выстрелю. И в каждого выстрелю. Патронов хватит.
– Янис, не глупи. Разберём путь, отведём на полтора метра вправо и переложим в обход. Свалим на природный катаклизм – и никто не пострадает.
Он замахнулся и ударил меня по руке, которой я держался за поручень. Я рухнул на насыпь.
– Что здесь переделывать, сволочи? – крикнул он и метнулся в кабину. Поезд дал ход.
Еле успел оттащить Митьку из-под колёс. Мужики были уже близко, но всё равно не успели бы. Запрыгнул на подножку. «Овечка» набирала ход. Мост проскочили почти на полном.
Я кричал, Янис кричал в ответ, но мы не слышали друг друга.
Пройдя левый поворот, мы резко дали в правый, чувствовал, как поезд кренится набок, как рельсы уходят из-под колёс. Когда мы почти выскочили на поляну, еловая ветка саданула меня по лицу, я сорвался и отлетел в кустарник.
Поезд завизжал, подпрыгнул – и рельсы под ним ушли в топь, а передние приняли удар котла на себя, остановив. Пар с шумом вырвался в низину, я закопался в своё лежбище и закрыл глаза рукой.
Но взрыва не случилось. Секунд через пятнадцать я услышал выстрелы и сдавленный крик.
Хромая, я обошёл поезд по правой стороне. Задняя пара колёс была в метре над землёй. Янис выбрался из кабины и полз по болоту.
– Янис!
Он выстрелил в мою сторону.
– Дурак, стой! Прекрати стрелять!
– Иди в хуй! – крикнул он и выстрелил снова.
– Идиот! – крикнул я, укрываясь за котлом. – Я спасти тебя хочу.
– Спасти? Да ты, сволочь, всё это затеял. Бросил объект, устроил диверсию со своими троцкистами, пытался убить члена партии! Ну ничего, у меня на каждого из вас материал есть. Всех посажу, а тебя расстреляют!
– Дурень, уходи с топи!
Я аккуратно выглянул: он полулежал, развернувшись головой в мою сторону. Его уже затянуло по пояс.
– Выкинь пистолет, и мы тебя вытащим.
– Вы все уголовники. Всех расстреляю!
Я увидел, что пистолет он держит в левой. Правая висела плетью.
– У тебя рука сломана, хватит дурить.
Он снова выстрелил, но пуля ушла от меня сильно в сторону.
– Ты ослеп?
– Глаза паром обжёг.
– Ну и какого хера?
– Я не сдамся!
– Да, блядь, никто и не нападает!
Жижа под ним тихо ухнула, оставив на поверхности лишь голову и целую руку. Он уронил пистолет.
– Я всю жизнь таких правильных, как ты, давил!
– Не дёргайся, я сейчас найду верёвку.
– Сдам. Всё равно всех сдам. Каждого.
Я откинулся на спину к котлу. Вдали послышался шум дрезины. Хромая, выскочил на рельсы.
– Назад! Все назад! Котёл, бля! – заорал я.
Мужики спешились. Остановились метрах в восьмидесяти.
– Всем стоять!
Из топи торчала голова, изрыгавшая проклятья. Я застыл, дожидаясь финала.
– И-ингаа! – выкрикнул он и исчез. Осталось только рваное кольцо пузырей.
Я вздрогнул, когда кто-то хлопнул меня по плечу, и испуганно обернулся.
– Держи, – Алексей протягивал мне папиросу.
– Сказал же, бля, стоять, – ответил я.
– Все там и стоят. Я один.
– Ты видел?
– Скорее, понял.
– Никому ни слова.
– Это понятно, Егор. Делать-то что будем?
– Для начала давай вернёмся в лагерь.
– Мужики должны увидеть, иначе будут вопросы.
Мы дохромали до дрезины. Все кинулись к нам.
– Сбежал, сука.
– Что с паровозом? – тихо спросил Камал.
– Утопил.
– Байсарá! – заорал машинист и, причитая, убежал в сторону «овечки». Пара людей побежала с ним. Я хотел что-то сказать ещё, но меня вырвало, после чего я потерял сознание.
Очнулся в теплушке. Дико болела голова. Рядом со мной сидел Алексей.
– Как ты?
– Будто с поезда упал.
– Шутишь – значит, жив. Что будем делать? Скрыть точно не получится.
– Дай-ка воды для начала.
Я сел на край кровати. Отпил.
– Что у нас есть?
– У нас есть утопленный поезд, дневник Яниса, в котором он написал доносы на каждого из нас, мой серебряный крест, который он украл, и это, – он вытянул свою громадную ладонь, на которой лежали отцовские часы.
– Откуда?
– Из его трофейного саквояжа.
Я повертел часы в руке и надел на руку.
– А делать мы будем вот что. Я напишу докладную, в которой вражеский агент Зандерс произвёл диверсию на «Объекте 42», разрушив железнодорожное полотно и утопив поезд, после чего скрылся в тайге, возможно, к своим сообщникам. И про кражи напишу, и про нападение на машинистов. Должны поверить – тогда вас, смотришь, и не тронут.
Выпил ещё воды.
– Сам я останусь на переправе охранять её до подхода подкрепления. Доставишь татарина и немого до развилки с этим письмом. Затем построим домишко на мосту, и вы тоже уедете. Если всё будет, как я думаю – вас распределят на новые объекты.
– А почему на мосту?
– Обзор хороший, блядь. Фундамента не нужно. Засяду и буду ждать, за мной должны прийти.
– Я останусь с тобой.
– Не неси ерунды. Компания из бывшего попа – точно не лучший аргумент для защиты.
– Может, теплушку оставим тогда?
– Она казённая, её заберут, а мост надёжен. Проверили, блядь, с Янусом. На нём времянку и поставим. Есть кругляк?
– Да.
– Отправим татарина и начнём. Даст бог, за неделю управимся.
– Но до окончания работ я с тобой.
– Вот за это спасибо. Как там Камал и Митька?
– Митька в порядке – как забинтовали, уже два раза ел. Камал ужрался спирта, лежит на лавке на улице и всех материт. Ну, то есть, тоже в порядке.
– Ну и славно, – ответил я и поднялся, – а теперь пойдём на улицу. Надо разъяснить народу линию, мать её, партии.
Дом на мосту • Пикник
Меня разбудил лай Бродяги.
– Кто это у нас такой? Откуда ты взялся? Егор! – прокричал голос с улицы.
Я поднялся, протёр глаза и вышел на порог.
– Егерь, привет. Давно тебя не было.
– Было – не было, а стало. Привет. Защитник у тебя какой появился! Откуда?
– Да приблудился, а потом и обжился.
– Хороший пёс, не подпускает.
Егерь протянул руку. Бродяга оскалился и зарычал.
– Грозный он у тебя, конечно, но ты-то меня в дом пригласишь?
– Да, прости, ещё не проснулся. Бродяга, ко мне!
Пёс недовольно подошёл. Я почесал ему загривок. Егерь открыл дверь, сбросил в коридоре мешок, ружьё и прошёл в комнату.
– Ого, волк! – он уставился на шкуру на полу.
– Да. Бродяга помог.
– Как есть славный пёс! А чай имеется?
– Сейчас поставлю.
Егерь плюхнулся в кресло.
– Как ты тут вообще? К поезду больше не ходил?
– Один раз, но не подходил близко.
– Эт правильно. Как он там?
– Оброс. На крыше кусты. Комары тучами.
– Гнить долго будет – на века делали.
– Ты сам-то где был?
– Там-сям, пришлых гонял, туристов пугал, браконьеров раскулачивал.
– Удачно?
– А то ж! И патроны, и водка при мне, и ещё кое-что, – Егерь похлопал себя по нагрудному карману.
– Что там у тебя?
– Травушка-муравушка, радость наша исконная.
– Я уже и не помню, какая она.
– Эт «шайтан», лучшее из лучших. Давай чайку, а потом на камни пойдём, костерок разведём, я марала взял вчера – в мешке мясо, пожарим да расслабимся. Ты не против?
– Более чем. А то чую, что от дикости скоро сам лаять начну.
Мы выпили чаю, и Егерь ушёл на камни разбивать лагерь. Я умылся, закинул кусок хлеба с салом, оделся потеплее, набросил на плечо вещмешок с водкой и снедью, подхватил чайник и вышел из дому. Бродяга с серьёзным видом шёл рядом.
Егерь стоял перед большим костром, вытянув вперёд ладони.
– Быстро ты.
– Один раз живём, Егор, и тот лишний. Так почему бы и не разжечь? Нашёл ельник, сухостой, натаскал – и вот уже нам и тепло, и кухня.
– Силён.
Егерь принял у меня чайник и поставил на камни у костра.
– Быстро закипит. Водочка есть?
– А то ж.
– Ну давай, что ли, за встречу, разговеемся, да я мяса наполосую.
Мы выпили. Я сел на громадное, стёсанное сверху в плоскость, бревно. Егерь на корточках суетился передо мной с куском мяса. Было тепло и спокойно, как это бывает у костров.
– Погода хорошая, – сказал егерь, нанизывая мясо на длинный заточенный колышек. – Ничего этому куску не надо: посоли, пожарь – да и ешь в охотку.
Приладил колышек меж камней, слегка наклонив в сторону пламени, прижал валуном и сел рядом.
– Вот она, вроде как, жизнь вся настоящая: добыл чего – того и съел. Но посмотришь – всё одно по кругу ходишь один, от точки к точке. Вроде при и деле, а не нужен никому. Может, от того и тоска тянет сюда всё время.
– А что здесь такого?
– И ничего, и всё. Вроде та же река небесная вьётся по земле, и берег тот же, и деревья – а, поди ж ты, всё так, да не так. И «овечка» эта в болоте, мост твой, камни эти белые – откуда бы взяться, круглые да белые, и она…
– Ты о ведьме?
– Агась.
– Ты ж её не видел ни разу.
– Не видел, верно. А хочется. Чую, что есть в ней что-то живое, тайное для меня. Что-то такое, что я понять не могу, а от того и интересное.
– Странно. Я вот не могу о человеке ничего сказать, не зная.
– Тут чуйка другая у нас. Ты на посту, а я в охоте весь. Тебе харч по расписанию, а мне следить и выжидать приходится. Разные рычаги, понимаешь?
– Вроде да. Жрать-то скоро?
– А сейчас проверну, подождём трохи – и вполне. Наливай пока.
Водочка хорошо пилась – неспешно, по четвертинке. Бродяга радостно схватил кусок хлеба с тушёнкой, чавкая, сожрал, огляделся по сторонам и убежал в лес.
– Куда это он?
– Да не волнуйся, он всегда так делает. Вернётся потом, ещё и добычу притащит.
– Самостоятельный. Значит, умный. О! – он подскочил, оттянул на себя кол, выдернул его из гальки и поднёс к бревну. – Чуть не упустил – сверху пара кусков прихватилась. Но эт не страшно.
Мы накрыли прямо на бревне.
– Чистой воды пейзаж!
– Натюрморт. Пейзаж – это когда природу рисуют.
– Я одну природу срисовал – вон, лежит прожаренная. Давай перед трапезой ещё одну.
Мясо было плотным, но сочным. Егерь был прав: кроме соли, всё было бы лишнее. Первые куски зашли быстро. Дальше начали растягивать, подрезая потоньше. Водка тоже начала растягиваться.
– Ну вот и время пришло, – Егерь вытер руки о штаны, залез во внутренний карман и достал маленькую пластмассовую ёмкость, похожую на те, в которых продают витамины. – Прошу любить и жаловать: его величество Шайтан.
– Добрый день, величество. Сидящие на смерть приветствуют тебя.
Егерь засмеялся, достал маленькую тонкую трубку. Растёр меж ложек тёмно-зелёный комок и забил.
– Взрывай, хранитель моста.
– Сильная?
– Как лосиная шея.
Дым прошёл легко, но на выдохе разодрал горло и вывел на кашель.
– Ты так долго не задерживай, сразу выдыхай, а то поломает.
– Понятно. Всё понятно.
– Поплыл уже с непривычки, на карусельку залез. Ну ничего, я сейчас догоню.
Время пропало. Мы сидели рядом и тихо говорили каждый о своём, теряясь в словах. Поднял голову к небу и начал вспоминать. Сначала вчерашний день, потом день до этого, и все они были пусты, а потом разогнался и проваливался в дни, порожние, серые, холодные, и падал вниз, холодея внутри оттого, что могу разбиться.
Подумалось, что если закрыть глаза, сжать челюсти и кулаки, то можно оказаться в невесомости, найти в ней, от чего оттолкнуться, и вспомнил про бревно, на котором сижу – его твёрдость успокоила. Похлопал по нему ладонью, крайне осторожно перекинул ногу и медленно опустился на спину. Как только затылок коснулся дерева, уверенность в правильности происходящего вновь начала неумолимо исчезать.
– Как ты там? – спросил сидящий около меня Егерь, словно звонил по телефону с другого конца света.
– Трудно объяснить. С одной стороны, вроде лежу на твёрдом бревне, – я на всякий случай проверил его наличие рукой. – С другой стороны, не уверен, что само бревно не находится в невесомости. Но умом понимаю, что, скорее всего, всё в порядке.
– У меня такое было. Есть не хочешь? Я вот очень хочу.
– А там осталось ещё что-то?
– Навалом.
Я поднялся. Мы выпили по четвертине и принялись молча заедать. Егерь налил чаю в эмалированные кружки и предложил дунуть ещё раз. Отказываться не стал – в конце концов, здесь и так жизнь не балует разнообразием.
Прибежал пёс и сел перед нами, с завистью смотря на мясо. Я не спеша взял кусок покрупнее, кинул ему. Поймав зубами добытое, Бродяга радостно убежал.
– Хороший пёс – не спиздил, а получил, – медленно произнёс Егерь.
– Эт да. Но мне как-то не очень хорошо. Я, наверное, пойду.
– Куда?
Я огляделся по сторонам.
– По тропинке. Домой.
– А я тут останусь, за костром следить.
Я встал. Жадно отхлебнул уже остывшего чаю.
– Может, выпьем на дорожку? – встрепенулся Егерь, и мы выпили.
Дорога моталась под ногами шарфом. Ноги вязли, а попытка подумать сразу отбрасывала меня в сторону. Я собрался с силами, сделал уверенный шаг, но тут мозг задёрнул штору и включил автопилот.
V
Дед • «Объект 42»
Дорогой Б.!
Возведённая времянка стала жилищем. Мы с Алексеем пристроили небольшой крытый перрон, а он, смеха ради, написал над окном кухни красным: «КАССА».
– Будешь, Егор, билеты продавать. И пирожки с капустой.
На удивление, вся история как-то сошла на нет. После отъезда бригады мы встретили комиссию из трёх испуганных и, видимо, давно не бывавших на свежем воздухе людей, которые приехали сразу после заморозков.
Они осмотрели поезд, составили бумагу, смысл которой сводился к «изъять паровоз в настоящее время не представляется возможным», похвалили постройку дома и, обильно согревшись водкой, отбыли восвояси.
Через неделю прибыли рабочие из депо, вывели теплушку на путь, передали мне приказ о присвоении внеочередного звания капитана железнодорожных войск и уехали.
Немного обождав, мы с Алексеем добрались до развилки, подсели в проходящий и поехали в город.
Анна встретила хорошо, но отстранённо. Помылся, поел, лёг спать.
Утром её не было. Я сходил в депо, пообщался с новым руководителем по фамилии Красько.
– Егор Павлович, здравствуйте. Всё у нас в лучшем виде, не волнуйтесь.
– Вы о чём?
– Супруге вашей регулярно доставляем жалование и спецпитание. Надеюсь, у неё нет претензий?
– Надеюсь, что нет. Толком ещё не разговаривали – сразу к вам. Какие будут распоряжения по «Объекту 42»?
– По «Объекту 42» у меня следующие инструкции: он стратегический, и нужно передать его полностью вам для обеспечения сохранности.
– И что же мне надо охранять?
– Одну секунду…
Он начал перекладывать на столе папки с документами, которые так и норовили свалиться на пол.
– Неделю как дела принял… Бардак такой… А, вот! – он вытащил сложенный пополам лист и, поправив громадные очки, принялся читать.
– Значится, это у нас переправа типа «мост» и паровоз «овечка».
– Ну, мост и есть мост, что с ним станется, а «овечка» разбита и утоплена в болоте.
– Не принижайте своей роли. «Объект 42» признан стратегическим, и вам оказано доверие.
– Ну, оказано – так оказано.
Мне выдали погоны, какую-то медаль и грамоту. Я прошёл в мехцех, покурил с мужиками, которые рассказали об эшелонах, по ночи двигающихся под охраной в обоих направлениях. Отобедал с ними же, пригубив полстакана. Потом прогулялся от привокзальной до сквера, где было пусто и холодно. Скурив три подряд, пришёл домой. А вскоре пришла и Анна.
Мы молча поужинали. Когда дошли до чая, увидел её слёзы.
– Аня, да что случилось?
– Папу. Арестовали.
Я подождал секунду, встал, подошёл и обнял за плечи. Она затряслась и начала, захлёбываясь, тараторить.
– Они ночью пришли, перепугали маму, отцу разбили губу, перевернули весь дом. А он просто директор школы. Что он им сделал? В партии с восемнадцатого… Что мне, мне что делать, Егор? – она почти кричала.
– Во-первых, перестань кричать – мы не знаем, кто нас сейчас слушает.
– Хорошо.
– Во-вторых, сделай вид, что ничего не произошло. Это будет сложно, но так надо. Кто-то на работе знает?
– Нет.
– Вот и славно. Ходи, работай, участвуй в самодеятельности. Ты теперь живёшь в другом городе, твой муж офицер, фамилия у тебя другая. С большей доли вероятности тебя не станут искать.
– Но, Егор…
– Я знаю, что это звучит ужасно, но время сейчас именно такое. Кругом людоеды. Мне даже повезло, что отец умер от инфаркта прямо в депо – бессмертных героев не трогают. И то – пока.
– Всё это…
– Всё это, Анечка, нужно поставить, как бюст на подоконник, и прикрыть шторой. Никого не подпускать, но и не прятаться. Играть в жизнь, надеясь, что придёт день, и всё это развалится к чёртовой матери.
Она тихо всхлипнула. Предложила ещё выпить чаю. Ночью обняла меня, прижалась крепко, как испуганный ребёнок.
Я спал плохо – мне снился Янис, выбравшийся из болота и идущий по рельсам в город, чтобы покончить со мной.
На следующий день встретились с Алексеем. Он уезжал в Брест, к дальним родственникам, с направлением от начальника станции.
– Климат там хороший. Может, даже женюсь.
Мы обнялись.
Так прошло три года. Я уезжал на мост, каждый раз привозя что-то для дома – старый диван, полки, шкаф. Раз в три месяца приезжал в город, проводил десять дней с Анной, которая хорошела на глазах. Можно даже сказать, мы были счастливы, несмотря на то, что мало были вместе. А может, и благодаря.
В сентябре сорокового я приехал в очередной раз. Накормив меня, она сказала, что беременна. Я не знал, что делать с этим знанием, начал было суетиться и размышлять, как обустроить быт, но Анна смеялась и говорила, что всё будет хорошо и что она уже почти всё подготовила, что срок маленький, и ещё рано, и сейчас лучше просто побыть рядом.
В конце марта родился мальчик. Назвали, как и договаривались, в честь отца – Павлом. Я пробыл рядом с ними без малого месяц и уехал с радостью на мост, предвкушая следующую встречу.
Вернулся двадцатого июня. За два дня до.