Дорогой мой Б.!
Я стал видеть хуже, чем слышать, а слышу плохо я довольно давно.
Помнишь, в детстве мы находили смешным глупую забаву – соревноваться, кто дольше простоит у стены на голове? А потом, когда ты садился в поезд на Шанхай, чтобы добраться до Гонконга, а оттуда в Австралию, ты смеялся, что теперь точно выиграешь, ведь там все ходят вверх ногами. Я же доказывал тебе, что это неправда, что земля имеет сферическую форму, и называл тебя глупым.
И когда поезд тронулся, когда вагон, икнув, подался вперёд, ты крикнул из окна: «Геоид. Форма Земли называется «геоид», и помахал рукой, а я, зная, что мы не увидимся больше, оставлю от тебя эту нелепую фразу – точную, бессмысленную и на которую я не нашёл что ответить.
Даже не уверен, добрался ли ты до Сиднея, стал ли, как и мечтал, адвокатом, женился ли на какой-нибудь Эрин и завёл ли с ней пятерых детей.
Я продумывал варианты развития твоей судьбы, от тайного бегства в Америку, будь она неладна, до утончённой гибели от опиума в китайском порту, после которой тебя обокрали проститутки и выкинули тело в залив. И смеялся над каждой из пришедших на ум версий.
Жизнь падает смятой бумагой на пол, со всеми строчками, зачёркнутыми, выделенными, с исправленными словами, как черновик, который можно переписать, снимая капли с золочёного пера. Но это, увы, невозможно.
Все мои подвиги, вся эта борьба с собой, природой, людьми, вся суета вокруг правильного и неправильного, все ошибки, победы не стоят выбора, который я когда-то сделал и который приходится делать сегодня.
Валил деревья, жалел траву, пробовал ягоды, голодал, объедался до тошноты и снова рубил, не останавливаясь и при этом никуда не идя.
Я обезумел от страха, когда нашёл свежие человеческие следы недалеко от белых камней. И сегодня сижу в доме на мосту и намыливаю верёвку, которая доставит меня в вечный покой, и только в этом и вижу свой единственный героизм.
Идти мне больше некуда – и ещё больше некуда возвращаться. И треклятый дом стал моей карой за то, что я струсил и остановился.
Мы слишком увлеклись выживанием. Мы очень легко бросаем мечты. Мы потеряли способность побеждать. И, что уж врать, мы не любим наших женщин.
И вернуть это нельзя, так же, как и нельзя вернуть то единственно ценное, то, из-за чего и стоит жить эту треклятую жизнь.
Нашу молодость.
Озноб прошёл, несмотря на то, что утро выдалось сырым и прохладным.
Нехотя размялся и оживил тлеющее кострище. Вскипятил воды, бросил по горсточке саган-дайли и чая. Отлил в кружку и пил, обжигая потрескавшиеся губы.
Достал из рюкзака свои тетради и письма деда. Лист за листом скармливал пламени, оставляя памяти решать, что унести с собой.
К середине третьего дня вышел на потрескавшуюся, кое-где оплывшую, кое-где проросшую, но со следами покрышек на асфальте, дорогу.
Наступить на твёрдую, относительно ровную поверхность было удивительно и странно, будто делаешь это впервые, словно ребёнок, обретший способность стоять без помощи родителей.
Трасса была наклонной. С севера, на холме, солнце почти приклеивалось к земле, оставляя маленькую прореху. Я вздрогнул, когда оттуда донёсся гудок тепловоза.
– Ну уж нахер! – сказал вслух, поправил сползшую на глаза шапку и пошёл вниз, туда, где дорога сворачивала на юго-восток.
– Далековато у вас от города аэропорт, конечно.
– Это смотря от какого. Чем могу помочь?
– Куда улететь можно из «нашенского» в ближайшее время?
– Если есть виза – в Японию, Корею, Китай.
– А без визы и не на восток?
– Ну если на запад, то, секундочку, – девушка посмотрела на монитор, – то в Тбилиси. Рейс через три с половиной часа.
– Звучит заманчиво.
– Полностью согласна. Но там две пересадки – на Москву, а оттуда или через Баку, или через Стамбул. Без двух минут сутки в пути.
– Через Стамбул.
– Давайте паспорт.
Я передал документы.
– С дальнего востока на ближний запад. Два. Обратный не нужен.